Текст книги "Дочь огня"
Автор книги: Джалол Икрами
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Но время, пролетевшее над городом, оставило неизгладимые следы на владелице старых бань, оно побелило ей виски, провело глубокие морщины, Мухаррама Гарч еще больше располнела, стала грузной и неповоротливой.
За всю жизнь Мухаррама Гарч накопила немало денег и могла позволить себе жить поспокойнее. Почти весь день она сидела в своей богато убранной коврами комнате, распоряжалась слугами, пила нескончаемый чай, болтала и громко смеялась.
Нравилось ей смотреть на красивых девушек и молодых женщин, пришедших в баню, частенько она даже заглядывала в парную и делала им массаж – не потому, что хотела заработать, а ради удовольствия, которое ей доставляло прикосновение к юным, упругим телам.
Была пятница – день, когда баню посещало особенно много людей. После полудня служанка доложила Мухарраме, что ее спрашивает мужчина. Ворча и тяжело отдуваясь, Мухаррама встала с места, тихонько поднялась по ступенькам прохода, ведущего к бане. Там стоял тощий человечек с козлиной бородкой, похожей на муллобачу – ученика медресе. Увидев Мухарраму, он смущенно кашлянул и почтительно приветствовал ее.
– Это вы, что ли, меня спрашивали? – разочарованно спросила Му-харрама.
– Да, я, – еще больше смутившись, пробормотал человечек. – Покорнейше прошу простить за беспокойство, я от их милости Камоледдина Махдума.
Они приказали тотчас привести вас.
Услышав это имя, Мухаррама сразу переменилась.
– Ах, вы от Камоледдина, – приветливо заговорила она. – Хорошо, хорошо, вы идите, а я сейчас же приду. А что случилось? Уж не заболел ли господин?
– Слава аллаху, слава аллаху, здоров, – ответил козлобородый. – Только вы уж не извольте задерживаться, господин ожидают вас.
Поклонившись, человечек повернулся и ушел. Мухаррама вернулась в свои покои, собрала в сундук безделушки, раскиданные на суфе, заперла его и спрятала ключ под одной из своих многочисленных кофт.
В это время в баню пришли Фируза и Оймулло Танбур. Хозяйка, как ни спешила, встретила Оймулло с почетом, усадила на суфу, на мягкие подушки.
Для Оймулло Танбур время тоже не прошло бесследно. Ее красивое лицо с годами посветлело, в огромных глубоких глазах мягко светилась затаенная грусть, седина еще больше подчеркивала благородство.
Мухаррама, которая всегда говорила, что годы съедают красоту, с удивлением смотрела на Оймулло и ее прежнюю ученицу. Особенно хороша была Фируза. На ней старенькое сатиновое платьице в мелких цветочках, простые юфтевые кауши, штаны из яркого ситца, обшитые снизу узорчатой тесьмой, чуть доходили до щиколоток, на голове – черный сатиновый платок. Но простенькая одежда не портила ее, в пей Фируза казалась еще прелестней.
– Усаживайтесь поудобней, дорогая Оймулло, – приглашала гостью Мухаррама Гарч, – порадуйте мои старые глаза. А кто эта красавица с вами? Уж не ваша ли давняя ученица? Давненько я ее не видала.
– Давно не видели, а узнали, – улыбнулась Оймулло.
– Да, узнать мудрено, – с восхищением глядя на Фирузу, сказала Мухаррама. – Девушки после замужества быстро вянут, а ее красота еще больше расцвела.
– Драгоценные камни никогда не перестают сверкать, – сказала Оймулло, с гордостью взглянув на свою ученицу. – Ведь мою девочку зовут Фируза.
– Ваша Фируза стала алмазом. Молодая женщина залилась краской.
Заметив смущение Фирузы, Оймулло переменила тему разговора.
– Не собираетесь ли вы, тетушка Мухаррама, во дворец? – спросила она.
– Да нет, я теперь там редко бываю, стара стала, сил нет, – вздохнула Мухаррама. – Только если уж сами мать эмира позовут. А то все больше здесь сижу, кому мы, старухи, нужны…
А вы, говорят, теперь часто во дворце бываете?
– Да, – ответила Оймулло, – нынче у матери эмира на ее половине увлекаются чтением и музыкой. А кроме того, я теперь занимаюсь с дочерьми эмира.
– О! Да вы стали важная персона, – почтительно протянула Мухаррама.
Проводив гостей в раздевалку и пожелав им хорошо помыться и отдохнуть, Мухаррама надела паранджу и вышла на улицу.
Дом Камоледдина Махдума стоял на улице Каплон. Путь от бани Кунджак до улицы Каплон не близкий, и Мухаррама, для которой пешее хождение даже на другую сторону улицы казалось тяжким трудом, наняла фаэтон. Миновав Куш-медресе и доехав до улицы Каплон, она отпустила фаэтон и до дома Камоледдина Махдума дошла пешком.
Камоледдин Махдум был сыном покойного Воизеддина Махдума, судьи из Карши. Еще при жизни отца Камоледдина назначили библиотекарем, но так как в Бухаре никакой библиотеки не было и должность эта существовала чисто формально, то ему приходилось утруждать себя лишь получением положенного библиотекарю жалованья. Кроме того, в наследство от отца ему достался большой дом с двором, верховой конь, арба с лошадью, сад в Гурбоне с плодородными землями, две мельницы и много еще движимого и недвижимого имущества.
Махдум жил легко и весело. Часто в его прекрасно обставленном доме собирались друзья, пировали, играли в шахматы. Впрочем, молодые люди не только развлекались, они читали газеты, говорили о судьбах своей родины, возмущались порядками в Бухаре. Они были сторонниками джадидов и даже сочувствовали революционному движению в других странах.
В приверженности Камоледдина к джадидизму большую роль сыграли персидские и турецкие газеты и журналы, попадавшие разными путями в Бухару. Но, пожалуй, больше всего этому помог один из его ближайших друзей ака Махсум, проживший в России более пяти лет. Камоледдин подружился с ним вскоре после его возвращения в Бухару. Смелые мысли ака Махсума вначале приводили в смятение Камоледдина и его друзей. Но чем серьезнее задумывались они над тем, что говорил ака Махсум, тем ближе и понятнее становилось им движение джадидов.
Мухаррама только подняла руку, чтобы постучать, как ворота сами распахнулись перед ней. Ее явно ждали. За воротами стоял все тот же козлобородый и с улыбкой смотрел на несколько растерявшуюся женщину.
– Добро пожаловать! Заходите, – почтительно произнес он. – Господин ака Махдум и его друзья с превеликим нетерпением ожидают вас в доме.
Мухаррама вошла. Внешний двор был очень велик. К большому дому с резными деревянными колоннами примыкали пристройки, образуя как бы непомерно широкую букву «П». Козлобородый провел Мухарраму в комнату под айваном. Комната была выстроена по-современному: из жжено-ю кирпича, с большими двустворчатыми окнами, с застекленными дверьми. В передней Мухаррама сняла паранджу и вслед за козлобородым вошла в комнату.
В прежние века в Бухаре были богатые библиотеки, но за время правления Машытов не осталось ни одной общественной библиотеки. Все книги и рукописи попали в частные собрания и в дворцовые книгохранилища. Несмотря на это, должность библиотекарей осталась. Многие люди назначались эмиром на эту должность и получали соответствующее жалованье.
Мехманхана, куда ее ввели, была убрана на полуевропейский лад; деревянный пол застлан яркими, дорогими коврами, карнизы под потолком искусно отделаны лепными узорами, в больших и маленьких нишах стояла фарфоровая посуда и антикварные безделушки, потолок с деревянными плитками разрисован.
До прихода Мухаррамы у стола за шахматами сидели ака Махсум и Исмаил Эфенди: свое прозвище «эфенди», что означает по-турецки «господин», он получил после возвращения из Турции, где заканчивал образование. Хозяин дома с интересом следил за партией. Это был очень смуглый, хорошо одетый мужчина, с густыми бровями и аккуратно подстриженной бородой.
Друзья собрались час тому назад. Взволнованный Исмаил Эфенди рассказал, что ему сообщили неприятные новости: кушбеги и верховный судья очень резко отзывались о джадидах, называли их кяфирами, а дела их противными шариату. Будто бы решено закрыть джадидские школы, а самих джадидов и всех, кто имеет хоть какое-нибудь к ним отношение, арестовать и даже казнить…
– От кого вы это узнали? – недоверчиво спросил Камоледдин.
– От моей жены, – ответил Эфенди и, заметив усмешку на губах друга, добавил: – Она дружит с женой Замонбека, а тот, вы сами знаете, близкий эмиру человек.
– Но ведь сам кушбеги поддержал новометодные школы? Да и ака Махсум не слышал ничего подозрительного, а ведь он в хороших отношениях с зятем казикалона, и тот обычно ему о новостях рассказывает.
– Да, рассказывает, но только после того, как они произойдут, – передернул плечами Эфенди, – а нам надо предупреждать события.
– Что это он сегодня молчит? – недовольно заметил Камоледдин. Но ака Махсум не заставил себя ждать и стал выкладывать новости:
– Войска генерала Макензена столкнулись с русскими – главнокомандующий турецкими войсками Энвербек взял в плен тысячу болгар. В Японии сильное землетрясение, много жертв и разрушений… Ну, что еще?
– Хватит, хватит, – перебил его Камоледдин. – Нас интересуют новости внутреннего, так сказать, порядка.
Что происходит в нашей благородной Бухаре? Нет ли у вас новостей из Арка, из дворца нашего высочайшего повелителя? Исмаил Эфенди принес довольно неприятное известие: в Арке усиливаются антиджадидские настроения.
– Надо срочно что-то предпринимать, – добавил Эфенди.
– Сначала надо проверить, насколько это известие верно. Мне лично кажется сомнительным, что кушбеги и казикалон могли хоть в чем-нибудь найти общий язык.
– Но что же нам делать? – нетерпеливо перебил его Камоледдин Махдум. – Я уверен, что слухи эти не случайны. Дыма без огня не бывает. А огонь надо загасить прежде, чем он успеет разгореться.
– Плохо, что мы ничего не знаем о делах и планах наших противников, – протянул Эфенди.
– Да, это наше слабое место, – сказал ака Махсум. – Сидим, как мыши в норе, всего и всех боимся. Даже Мухаррама – владелица бани Кунджак – больше нас знает, что делается во дворце.
– А это мысль! – перебил Камоледдин. – Вы назвали Мухарраму. Ведь мы можем через нее узнать все, что нас интересует.
– Вы с ней близко знакомы?
– Это же моя кормилица, она была у нас в доме как родная. А когда скончался старый казикалон, новый казий, назначенный на его место, хотел отнять у Мухаррамы ее баню. Отцу моему покойному стоило немало труда уладить это дело и отстоять Мухарраму. Старуха помнит добро и очень предана мне. А что, если позвать ее сюда и порасспросить?
– Это было бы неплохо, – обрадовался ака Махсум.
– Что вы, господа, как это будет выглядеть, – запротестовал Исма-ил, – пригласить сюда к нам какую-то женщину.
– А вы не бойтесь, ничего страшного не произойдет, – засмеялся ака Махсум. – Насколько я ее знаю, она не болтунья и прекрасно может сохранить нашу тайну. Да и незачем посвящать ее во все наши дела.
– Мухаррама вообще в курсе моих дел, – сказал Камоледдин, – она очень умна, и я часто советуюсь с ней.
– Ну что ж, господа, тогда я не возражаю, – согласился Исмаил Эфенди.
Вот тогда-то и послал Камоледдин за Мухаррамой Гарч.
Приход гостьи отвлек друзей от шахмат. Посыпались обычные вопросы о здоровье, о жизни, о делах. Мухаррама сердечно приветствовала мужчин и, сев у стола, тяжело перевела дыхание.
– Ну и надымили вы тут своим кальяном, дышать нечем.
– Это не кальян, – иронически заметил ака Махсум, – а волшебный дым ароматнейших турецких сигар нашего уважаемого друга Эфенди.
– Да уж ясно, турецкие сигары не чета вашему кальяну, – пробормотал Эфенди.
– О, в этом никто не сомневается, – примиряюще сказал хозяин дома, – но сестрица не привыкла к дыму. Мулло Шараф, откройте-ка форточку.
Козлобородый тотчас выполнил приказание. Камоледдин стал усиленно угощать Мухарраму расставленными на дастархане сластями.
– Ну, Махдум, расскажите сестрице, зачем мы ее сюда пригласили, – попросил ака Махсум.
Камоледдин, не зная, видно, с чего начать, старательно возился с чайником: сначала поставил его на край стола и прикрыл стеганой подушкой, потом снял подушку, положил ее рядом и на нее поставил чайник. Наконец налил в пиалу чай и протянул ее Мухарраме.
– Давно я не видел вас, сестрица, и не имел счастья насладиться беседой с вами, – собравшись с духом, начал он. – Вот и решил сегодня просить вас посетить мой скромный дом…
– Ближе к делу, Махдум, ближе к делу, – не выдержал ака Махсум.
Нетерпеливый возглас ака Махсума подстегнул Камоледдина.
– Дело в том, сестрица, что мы хотели с вами посоветоваться насчет новых школ. Ну, вы, наверное, слышали, их еще называют джадид-скими.
– Помилуйте, Махдум-джан, кто я такая, чтобы вести со мной такие серьезные разговоры? Вы со мной о банях посоветуйтесь, о красивых девушках, о том, как устроить той, вот здесь я не ударю в грязь лицом, а о школах…
– Это все так, – прервал ее Камоледдин, – но мы знаем, что вы из тех, кто широко открывает сердце всему новому, всегда готовы сделать доброе дело, всегда готовы помочь.
– Помочь вам, да что я говорю – служить вам – моя единственная радость. Ведь вы сын моего возлюбленного хозяина, ишана Судура…
– Ясно же, – вставил свое любимое словечко Исмаил Эфенди, – ясно же, не интересуют нас ни ваши бани, ни пиры. Нам необходимо узнать, что думают в Арке о новометодных джадидских школах.
– Если бы там, наверху, не изволили возражать, мы бы хотели официально открыть несколько новометодных школ, дать образование детям своих соотечественников, – вставил Камоледдин Махдум.
– Видите ли, сестрица, – пояснил ака Махсум, – вы встречаетесь с родными и близкими людьми эмира и других высокопоставленных лиц, бываете у них. Не может быть, чтобы вы не слышали, что там говорят о новометодных школах или о самих джадидах. Вот и расскажите нам обо всем, что знаете, нам это очень важно.
Мухаррама задумалась, лицо ее стало серьезным.
– Сказали бы вы мне раньше, я бы уж что-нибудь пронюхала, – сказала она. – А то что я могу знать обо всех этих ваших школах и медресе, я от них, сказать вам по правде, стараюсь держаться подальше, уж больно не люблю я мулл, добра от них не жди… Поди-ка догадайся, что таким красивым мужчинам не девушки спать не дают, а какие-то школы…
Мужчины засмеялись, Исмаил Эфенди оборвал их смех.
– Пеки, – по-турецки сказал он, – пеки, а что там говорят о джадидах, что говорят о людях, получивших образование в Турции, как, например, я, что думают о них, ясно же, в высших сферах?
– Что думают о них, ясно же, в высших сферах, – полунасмешливо-полусерьезно повторила Мухаррама, – мне не докладывали, но сдается мне, что среди джадидов есть такие, которых очень не любят, даже сажают в тюрьмы. Вам следует быть поосторожней, Махдум-джан, – повернулась она к Камоледдину. – Вчера я собственными глазами видела, как охранники миршаба гнали по улице трех молодых людей, изодранных, избитых, с руками за спиной. Один из них на вас смахивал, видно сын каких-нибудь благородных родителей или учащийся медресе, а двое других, похоже, из дехкан или ремесленников. А за ними бежали какие-то муллы в огромных чалмах, били их кулаками по голове, по плечам, по спинам, всячески поносили, обзывали кяфирами. Что за времена пришли, не приведи бог!
– Ну что ж, это не удивительно, – задумчиво произнес ака Махсум, – чаша человеческого терпения переполнена, как говорится – нож дошел до кости. Россия вот уже три года кровью заливается в этой проклятой войне с Германией, русский царь всю свою казну, весь народ, все богатства бросил на эту кровавую бойню. И нашему эмиру тоже понадобилось лезть в свалку. Не обойдется, видите ли, без него Николай. А мы – что глупые дети: весело играем в горящем доме!
– Ясно же, – вступил в разговор Исмаил Эфенди, – что сложившееся положение, с одной стороны, даже выгодно нам: Россия в этой войне ослабела, и именно сейчас наступил тот момент, когда мы можем добиться независимости и дать Бухаре твердую власть. Но наш эмир слишком труслив, он не рискнет использовать эту возможность. Нам, младо-бухарцам, надо, употребив свое влияние при дворе, заставить эмира обратиться за помощью к турецкому правительству. Оно, ясно же, не откажет нам в помощи. А когда Энвер-паша вместе с войском и артиллерией вступит в Бухару, то русские ничего поделать не смогут.
– Мне кажется, – сказал Камоледдин, – что сначала следует поднять культуру народа, образование. Если бы его высочество изволили выпустить манифест и создали бы минимальные условия для просвещения народа, разрешили бы нам издавать литературу!
О большем нам пока и мечтать не следовало бы.
– Вот мы, младобухарцы, всегда так, – с горечью сказал ака Мах-сум, – свою шею из воротника не высунем. Ни целей у нас ясных, ни планов, возимся, как слепые котята. Если мы хотим освободить свою родину, нам надо искать помощи у какого-нибудь могущественного государства. Но поверьте же, кроме русского народа, нам никто не сможет помочь. Я долго жил в России, видел этот народ, хорошо узнал его. Среди русских есть такие мужественные и даровитые люди, что я не сомневаюсь: недалек тот день, когда они возьмут власть в России в свои руки, тогда они смогут помочь и нам. Вот вы, Эфенди, говорите – Турция. Но ведь она сама беспомощна. Рассчитывая на Турцию, мы легко можем попасть в лапы Англии. Нет, по-моему, следует ориентироваться только на Россию.
Понимая, что этот разговор неуместен при Мухарраме, Камоледдин решил переменить тему.
– Вы, наверно, соскучились, сестрица, – обратился он к ней. – Выпейте-ка чайку, возьмите конфет, печенья. Мулло Шараф, эй мулло Шараф!
Из коридора показался козлобородый.
– Ну, как у вас там, готово? – спросил Камоледдин.
– Сейчас.
– Нет, что вы, – задумчиво сказала Мухаррама, – я не соскучилась. Мне очень интересно. Я вот сижу, слушаю вас и думаю: какая разница между вами, мужчинами, и нами, женщинами… Вас волнуют чужие горести, вы жалеете людей, хотите улучшить им жизнь… А женщины? Верно говорят, что женщину сотворили из ребра Адама. Нет у нее ни разума, ни мыслей. Ее забота только о доме да о детях, и то пока они маленькие. А жизнью управляют мужчины.
Друзья молчали, не зная, что ответить на эти горькие, но в общем справедливые слова.
– Вы правы, сестра, – сказал ака Махсум, поднимаясь с места. – Но мы сами в этом виноваты. И пока угнетена женщина, народ не избавится ни от темноты, ни от неволи. Вот мы и хотим сделать наших женщин свободными, грамотными. Мы откроем школы и для девочек, чтбы они тоже могли учиться.
Слова ака Махсума вызвали одобрение друзей.
Исмаил Эфенди с пафосом произнес по-турецки какое-то двустишие. Мухаррама растерянно посмотрела на него.
– Вы что, не поняли? – спросил ака Махсум, заметив недоумение на лице женщины. – Это стихи великого турецкого поэта Фикрета. Он говорит, что женщины не должны оставаться в невежестве и угнетении. Тот народ, где женщина несчастна и унижена, вязнет в пороке.
– Вот видите, – повернулся к гостье Камоледдин, – как высоко ставят женщину поэты…
А вы такое говорите о ней!
– Эх, Махдум-джан! – вздохнула Мухаррама. – Если бы все в мире было так, как говорят поэты, мир был бы иным. К сожалению, поэты только пишут стихи, а управляют миром судьи да муллы.
– Кстати, – сказал ака Махсум, обращаясь к Мухарраме, – вы, кажется, бываете в доме у казикалона? Не знаете ли вы, что там говорят о кушбеги Назрулло?
– Думаю, что казикалон не слишком жалует кушбеги.
– Это вполне естественно, – заметил Камоледдин. – Назруллобек – человек умный, порядочный и справедливейший. Это не может нравиться нашему казикалону. Мне кажется, что если новометодные школы до сих пор не вызывали репрессии, то только благодаря Назруллобеку.
– Вы только не переоценивайте его либерализма, – усмехнулся ака Махсум. – Это ваш везирь весьма внимательно следит за чашами весов. Сегодня дела у джадидов идут неплохо, русские чиновники вроде бы не против них, не возражают – вот он и покровительствует школам. Ну а если завтра положение изменится, он первый отдаст приказ закрыть школы и пересажает всех учителей.
В это время мулло Шараф внес блюдо с дымящимся пловом. Гости Камоледдина дружно принялись за еду. После плова Мухаррама начала собираться.
– Обождите минутку, – попросил ее Камоледдин, вставая. Он открыл пакет около Мухаррамы…
– Это вам за ваши хлопоты, сестрица… Вы уж потрудитесь для нас, ведь вы во всех богатых домах бываете, и все жены эмирских чиновников к вам приходят. Кто же лучше вас может узнать, что там говорят о нас, особенно о школах и печати…
Мухаррама долго отказывалась от денег.
– Что вы, Махдум-джан, я никогда не забуду добра, которое сделала «мне ваша семья, я и так ваша служанка. Поверьте, все, что вы прикажете, все выполню с радостью.
Наконец она все-таки взяла деньги.
После Нового года, приходившегося на 21 марта, в Бухаре начинались праздничные гулянья. Они устраивались около какого-нибудь мазара или другого священного места. Самое большое женское гулянье проходило на просторном кладбище, огороженном высокой стеной, у родника Айюб, недалеко от гробницы Исмаила Саманида.
Айюб – небольшой родничок на поросшем лебедой кладбищенском поле. Над ним возвели специальный купол и родниковую воду объявили священной. Считалось, что даже глина возле родника исцеляет раны и кожные заболевания, широко распространенные в то время в Бухаре.
Отовсюду к источнику сходились больные, с соизволения шейхов и с помощью суфи они совершали омовения, натирали раны глиной и уходили, считая себя исцеленными.
Гуляния у родника Айюб были многолюдными. Женщины и девушки стекались сюда со всего города повеселиться, потанцевать или просто подышать свежим воздухом. В дни гуляний у кладбищенских ворот шумела и толкалась разноголосая толпа продавцов халвы, поджаренных подсоленных фисташек, абрикосовых косточек, лепешек, фруктов, воды, разносчиков галантерейных товаров и пряностей.
Собирались там и актеры-кукольники, и веселые, остроумные масхара-бозы, и прорицатели судьбы, гадальщики, нищие, юродивые. На самом кладбище толкалось, кричало и галдело несметное множество детей и подростков, приезжавших вместе со взрослыми. Окрестности кишели слугами, неизвестно откуда появившимися красивыми юнцами и всяким сбродом. Они крутились поблизости, забирались на стену, подсматривали в щели, а то и, перемахнув через стену, прятались среди могил, чтобы поближе посмотреть на гуляющих женщин. Некоторые устраивали здесь свидания с возлюбленными.
Женщины, которые приезжали лечиться, собирались у родника. Другие бродили по всему кладбищу и судачили о своих женских делах; девушки и молодые женщины танцевали, пели, играли. Кое-где показывали свое искусство сказительницы, рассказчики, певицы и музыкантши; шуты и острословы забавляли народ смешными историями.
Больше всего на гулянье было жен баев, ишанов и ходжей. Они приезжали, чтобы полечиться, выкупаться в священном родничке, отдохнуть, показать своих дочерей.
Мухаррама Гарч, как и обещала приятельницам, приехала еще до того, как разгорелось гулянье. У самого кладбища она отпустила фаэтон и, с трудом протолкавшись со служанкой сквозь разношерстную толпу, вошла в ворота. Не успела она дойти до места гулянья, как из-за высокой гробницы вышел мужчина в белой чалме и преградил ей путь. Мухаррама, которая уже успела скинуть и передать служанке паранджу, прикрыла лицо широким рукавом и с удивлением воскликнула: – Ого, что здесь делает мужчина? Кто вы такой?
– Да вы не узнали меня, что ли? – засмеялся незнакомец. И, подойдя к остолбеневшей Махарраме, добавил: – Посмотрите-ка получше. Я же сын вашего господина.
Вглядевшись, Мухаррама узнала в незнакомце сына казикалона – распутника, известного своими похождениями.
– Ох, как же это я вас сразу не узнала, это же вы, Эшон-джан! – виновато воскликнула Мухаррама. – Но стоять вам здесь нельзя, люди увидят, нехорошо будет. Пройдемте-ка за те деревья, там поговорим.
Эшон-джан, толстенький, низенький, с круглыми черными глазами, окаймленными пышными ресницами, и с густой окладистой бородой, торопливо засеменил за Мухаррамой.
Я молил бога и всех его пророков, чтобы они послали мне вас, сестрица. Слава аллаху, молитва моя дошла.
Вы мне сейчас больше всего на свете нужны. Только вы одна можете мне помочь, только вы одна сможете облегчить мою боль…
– Что еще там за боль, Эшон-джан? – не слишком почтительно рассмеялась Мухаррама.
– Да вы знаете, о чем я говорю, боль моя вам известна. Я узнал, что душенька Магфират собирается направить свои благословенные ножки сюда на гулянье. Не выдержало мое сердце, и я прилетел, чтобы хоть издали на нее полюбоваться. Но когда я увидел ее, страсть моя распалилась еще больше. Не могу только издали на нее глядеть, а позвать не решаюсь…
– Она вам что-нибудь обещала?
– Нет, дело в том, что мы с ней немного повздорили. Вот я и пришел мириться. Но без вашей помощи, сестрица, ничего не получится.
Мухаррама, делая вид, что ей задали трудную работу, помолчала… Потом решительно тряхнула головой:
– Ладно, была не была – помирю. Надеюсь, и часа не пройдет, как вы сможете полюбезничать с вашей Магфират. Ну, а мне что за это будет? – вкрадчиво спросила она.
– Вам… Все, что прикажете, – обрадовался Эшон-джан. – Вы меня знаете, я ради такого дела ничего не пожалею.
– Нет, нет, деньги мне не нужны, – решительно отказалась Мухаррама, – я в деньгах не нуждаюсь. Я вас хочу кое о чем спросить… Успокойте мое встревоженное сердце.
– Спрашивайте, спрашивайте все, что вам угодно, – с готовностью сказал Эшон-джан. Он был человек легкомысленный, избалованный отцом, который всегда сажал его рядом с собой при гостях.
– Совсем измучилась я в последнее время, места себе не нахожу от всяких разговоров да слухов. Что ни день, то новости – одна хуже другой, от страха я совсем как полоумная стала. И нет никого, кто мог бы растолковать правду. Вот я сейчас увидела вас и обрадовалась: слава аллаху, думаю, наконец-то умного человека встретила. Вот кто все знает, вот у кого спросить можно.
– Пожалуйста, пожалуйста, – заторопился Эшон-джан. – Я к вашим услугам. Все, что знаю, расскажу…
С опаской посмотрев по сторонам, Мухаррама понизила голос:
– Последнее время все только о джадидах и о каких-то джадидских школах твердят. Что это за школы такие, почему о них столько разговоров?
Объясните вы мне, ради бога.
Эшон-джан посмеялся в душе над простотой этой толстухи: тоже мне вопрос, да ему и не такие еще «тайны» известны!
– Проклятые нечестивцы хотят закрыть наши старые мусульманские школы и торжественно открыть новометодные, джадидские, в которых они могли бы воспитывать таких же изменников, как они сами. Сейчас в Бухаре есть несколько джадидских школ. Но не беспокойтесь, долго они не продержатся. Не сегодня завтра их прикроют. И татарские школы тоже закроют, а всех учителей сошлют на каторгу.
– Да ну? – удивилась Мухаррама. – На каторгу? Помилуй аллах! Послушать вас, Эшон-джан, так можно подумать, будто вы разговаривали с самим его высочеством эмиром.
– До чего же вы наивный человек, – засмеялся Эшон-джан. – Чтобы знать такие пустяки, совсем не обязательно разговаривать с эмиром. Нынче вся власть в руках нашего отца. Теперь суд поважнее самого Арка. Это раньше все решалось на приемах во дворце, а теперь самые важные дела ведутся в казихане. Посмотрели бы вы, сколько уважаемых, с золотыми поясами людей часами дожидаются в приемной отца! Туда даже русские приезжают. Верно, верно я вам говорю. Пару дней тому назад из Кагана к отцу приезжал сам Шульга.
– Шульга? А кто это – Шульга?
– О, это в русском политическом агентстве самый главный. Большой человек, решительный, у него если сказано – сделано. Они с моим уважаемым отцом большие друзья.
– Неужели правда? – Глаза Мухаррамы сияли восторгом и почтительностью. – Неужто ваш достопочтенный родитель разговаривают по-русски?
– Да нет, – засмеялся Эшон-джан, – где им выучить русский язык! У них есть переводчик Кули-джан… Да и сам Шульга понимает по-нашему.
– Понимает? Ну и мудрейший, видно, человек! – всплеснула руками Мухаррама.
– Так вот, этот самый Шульга, – продолжал Эшон-джан, – сказал, что джадидские школы только портят детей, учат их не уважать старших, воспитывают всяких смутьянов. «Постарайтесь прикрыть эти школы, – сказал он нашему отцу, – а мы вас поддержим». Наш достопочтенный отец обещал всех джадидов и всех учителей джадидских школ сослать на каторгу. Они бы уж давно с этим управились, да кушбеги тянет… А тут еще наш дядя в Каракуле поступили, если можно так выразиться, неосмотрительно…
– Ваш дядя? Ваш родной дядя, господин Судур?
– Ну да, они самые, – продолжал поощренный такой внимательной слушательницей Эшон-джан. – Несмотря на свое высокое происхождение и высокий сан, они открыли у себя дома джадидскую школу и пригласили из Бухары учителя из джадидов.
Кушбеги об этом узнал. И когда наш достопочтенный отец уже засучили рукава, чтобы взяться хорошенько за эти джадидские школы, кушбеги ему сказал: «Значит, вашему брату можно содержать джадидскую школу, а другим нельзя?» Вот из-за этого и получилась вся задержка. Но отец уже послали своего человека в Каракуль закрыть эту школу и выгнать учителя. Скоро у отца будут развязаны руки, и тогда они покажут всем этим джадидам. Так что вы об этом не беспокойтесь. Все будет в порядке.
– Вот спасибо вам, Эшон-джан, да сохранит вас аллах, да пошлет он здоровье вашему достопочтенному родителю, чтобы могли и мы, ничтожные, благоденствовать под их сенью. Вот ведь, оказывается, что…
– Вы когда-нибудь видели газету «Бухараи шариф»? – спросил Эшон-джан, которому захотелось еще больше блеснуть своей осведомленностью.
Да что вы, бог с вами! – всплеснула руками Мухаррама. – Кто я ткни, чтобы читать газеты! – На этот раз ее изумление было неподдельным. Она не умела ни читать, ни писать и, конечно, никогда в жизни не видела газет.
– Эту газету джадиды печатают в Кагане, но Шульга сказал, что и ее скоро прикроют.
– Как так прикроют?
– Очень просто. Позовут их главного в российское агентство, прикажут, чтобы газета больше не выходила, – вот и все. Потому что эта газета тоже развращает людей.
– Ну и времена настали! – вздохнула Мухаррама. – Жили мы раньше и без газет, и без школ, и без джадидов, и, слава богу, ничего с нами не случалось… Ох, грехи!
– Ну, сестрица, чем я еще могу вам служить? – нетерпеливо перебил ее Эшон-джан.
– Спасибо, теперь душа моя спокойна, – ответила Мухаррама. – Вы подождите здесь, а я сейчас пойду и приведу вам вашу мечту.
Неподалеку от того места, где через некоторое время и в самом деле произошло свидание Эшон-джана с Магфират, встретилась другая парочка. Привлекательный смуглый юноша, взобравшись на груду камней и глины, разговаривал, перегнувшись через стену, со своей возлюбленной. На нем был цветастый сатиновый халат и парчовая бухарская тюбетейка. Девушка, стоя на могильном камне, смотрела на него блестящими глазами. Это была Мумина, младшая дочь ткача Гуломали. Любовь молодых людей была чиста и целомудренна, как они сами; они держались за руки, смотрели друг другу в глаза, млея от счастья, забыв обо всем на свете.
