Текст книги "Дочь огня"

Автор книги: Джалол Икрами

Миршаб задыхался от жары и волнения.

– Все кругом обыскали, и мечеть, и медресе, но след пропал. Учащиеся и служки из мечети сказали, что слышали со стороны водоема крики среди ночи, но боялись выйти…

– И вы им поверили?

– Я бы не поверил, но…

– Забудьте о своих но и действуйте, – резко прервал кушбеги. – Господь бог вас умом не обидел, одарил богатством, дал в руки власть, чего же еще вам надо?

– Ваша милость…

– Ну, так знайте, если через неделю дело Гани-джан-бая не будет благополучно завершено, нам с вами не поздоровится.

Кушбеги жестом дал понять, что миршаб может идти. Это не сулило ничего хорошего, миршаб почувствовал, что над ним сгустились грозовые тучи.

К казикалону миршаб явился запыхавшись, когда тот уже успел прочитать вечернюю молитву и собирался приступить к трапезе в обществе своих друзей и родственников.

– Поспел, вот хорошо! Как говорится в таких случаях: значит, теща меня любит, – пошутил миршаб. – Подумать только, что я мог лишиться такого плова с курицей!

– Дело не в любви, а в том, что вам вообще везет, – подхватил шутку верховный судья, – еда сама в рот лезет, вот потому и поспели. Ну, присаживайтесь.

После плова ели дыню, затем казикалон долго молился и наконец произнес аминь. Это означало, что он отпускает гостей. Один за другим они поднялись с места и попросили разрешения уйти. А казикалон, пригласив своего сына-раиса и миршаба, уединился с ними в другой комнате.

– Ну, – сказал он, – что у вас нового?

– По милости его высочества и вашими заботами, – подобострастно начал миршаб, – всюду царят мир и тишина.

– Это нам известно, – проворчал казикалон, – дайте что-нибудь посвежее!

– Вы, кажется, были у этого мудреца-шиита, – вступил в разговор раис. – Что же он изрекает?

– Говорит, есть жалобы на нас…

– Вы поосторожней с этим иранцем, – прервал раис. – Нетрудное дело самому сочинить жалобы или попросить кого-нибудь написать… Ваш иранец – мастер на такие дела.

– Да, да, – воскликнул казикалон, – наш кушбеги-иранец очень хитрый! Слова не скажет понапрасну, без задней мысли. Вы поэтому изложите нам все, что он говорил.

Лишь тогда мы поймем его истинные намерения.

– Ваша милость… – начал миршаб.

– Ну так о чем же вы сегодня беседовали? – настойчиво повторил казикалон.

Припертый таким образом к стенке, миршаб рассказал обо всем, кроме того, что касалось Гани-джан-бая.

– Какое ему дело до учащихся медресе? – гневно вскрикнул казикалон. – Это не его забота и не ваша! Они, как и духовенство, касаются только меня.

– Удивительное дело, – снова вмешался в разговор раис, – его милость кушбеги надумал поднести эмиру красавицу! А где поставщики русских женщин, они что, не работают уже?

Миршаб не понял, что тот хочет сказать, и вопросительно посмотрел на казикалона. Тот объяснил:

– Этот иранец служил шпионом у русского царя! Они теперь в интересах России строят козни внутри Бухарского эмирата. Всем известна его связь с русским политическим агентом, даже его высочеству. Но это не смущает иранца, он подбирается к самому эмиру.

– Да, да, – согласился раис, – все начинается с дворца его высочества.

Миршаб снова недоумевал. Тогда, понизив голос, заговорил казикалон:

– До нас дошел слух, что во дворце его высочества появились русские женщины. Это удар по религии, по государству, ничего хорошего из этого не получится. А кто, кроме иранца, мог привести его высочество на этот путь? Ведь он – приверженец русских! Говорят, что его высочество уделяет много внимания этим женщинам, прибывшим из Фетербурга. – Так произносил казикалон название русской столицы. – Если и дальше так пойдет, все дела уплывут из наших рук, а религия будет раздавлена!

Обращаясь к миршабу, он сказал:

– Наш долг повлиять на его высочество.

– А как мы можем добиться этого, ваше святейшество?

– Взяться как следует, горячо за дело – всего добьемся! Можно и попугать немного. Начнем с того, что вы, разговаривая как-нибудь с иранцем, между прочим намекнете, что вам известно о связях его высочества с русскими и что вы беспокоитесь, как бы не узнало об этом духовенство и прочие столпы государства. Иранец должен будет призадуматься. Одновременно надо найти очень красивых девушек из наших – таких, чтобы красота их пленила его высочество. Их надо подготовить к встрече, это должны быть не только красивые, но и умные девушки. Уж я знаю – одна умная девушка в таком деле стоит десяти мужчин.

– А где же найти такую умную девушку?

– Ну, это уже ваше дело!

Мало у вас поставщиков, что ли? Одна Мухаррама Гарч чего стоит! Да и вы сами весьма опытны. Когда найдете девушку, доложите, а мы уж вас научим, что делать.

Помолчав немного, миршаб сказал:

– Слушаюсь, ваше святейшество! Почту за честь выполнить данное поручение.

– Расходы по делу будут оплачены нами.

– Благодарю, ваше святейшество!

Беседа, по всей видимости, была закончена, и миршаб попросил разрешения удалиться.

После его ухода отец и сын сидели несколько минут молча. Вдруг раис забеспокоился:

– Таксир, этому глупому толстяку не очень-то можно верить… Вдруг он донесет своему высокопревосходительству?..

Казикалон, беспечно улыбаясь, махнул рукой, подумав при этом, что сын его глуповат.

– Ну что, если и донесет? Даже хорошо. Я нарочно все ему выложил. Пусть Остонакул-бек знает, что нас не проведешь. И мы в политике кое-что смыслим, бездействовать не будем. Но миршаб вряд ли осмелится рассказать. Ему лишь бы теплое местечко да чин, а до политики дела нет.

– Но, может, именно ради своей должности…

– Действуя с умом, всего добьешься!

– А все же Остонакул сильный и наглый враг. С ним нужна большая осторожность, таксир!

– Да, да, – раздраженно сказал казикалон и замолчал, что-то обдумывая.

Он хорошо изучил характер своего сына: злой, мстительный, но неумный, он все делал невпопад: если мстил, то неудачно, приказы отдавал несвоевременно…

– Я очень опасаюсь, – снова заговорил казикалон, что скоро умру и вся моя семья останется без защиты под властью этого выскочки.

– Не приведи господь! – воскликнул раис. – Даст бог, и вы одолеете всех своих врагов, а сами сто лет проживете.

– Как говорится, сынок: на бога надейся, а за куст держись!

Шамсия вышла из школы. С головы она закутана паранджой и лицевой сеткой, под мышкой – книги. Обычно за ней посылали из дому служанку или она шла в компании подруг. Сегодня, как нарочно, никого не было. Шамсия не торопилась, она думала о себе, о Фирузе, о счастье, повторяла про себя стихи Хафиза:

 
Он пред тобой открыт, любви чудесный храм!
Все у тебя в руках… А ты… ты медлишь сам!
 Смотри, ты не сорвешь благоуханной розы,
Коль не проявишь ты терпения к шипам!
 

Не относилось ли это и к ней?

Стихи Хафиза так очаровали ее, что она унеслась мечтой куда-то вдаль, парила в мире нежных чувств. Совсем не похожая ни на отца, ни на мать, она была мягкой, удивительно чуткой и впечатлительной, с сердцем, открытым для любви. Шамсия горячо любила свою учительницу, раскрывшую ей всю прелесть искусства, поэзии, воспитавшую в ней лучшие чувства – человечность, искренность, чистосердечие…

Как хорошо, что она попала в эту школу, нашла там истинный путь к знаниям. Не то прожила бы всю жизнь слепой, с чем пришла в этот мир, с тем и ушла из него. Вот как ее родители. Хорошо, что они не посмотрели на то, что школа в другом квартале. Родители любят свою Шамсию, все отдать ей готовы… но они ее не понимают и никогда не поймут. Они вечно живут в страхе, что поставщики девушек могут потребовать Шамсию для эмира. А что они сами ей готовят? Просватают за чуждого ей человека, которого она и в глаза не видала. В этом ли счастье?!

Они и не подозревают, что сердце Шамсии уже принадлежит одному человеку, что только с ним она может быть счастлива…

…Это произошло ранней весной. Шамсия пришла в школу позже, чем обычно. В проходе, ведущем на женскую половину двора, она увидела красивого юношу. Он сидел перед Тахир-джаном и с воодушевлением читал стихи. Шамсия сделала еще несколько шагов и остановилась, точно завороженная, – ее очаровал голос юноши, его лицо, стихи, которые он прочитал:

 
Пери легкою походкой проходила стороной.
Вдоль прелестных щек струились кудри черною волной.
А глаза метали стрелы, всем сердцам грозя войной.
И сказал аскет-отшельник, потрясая сединой:
– Если есть на белом свете этот локон смоляной,
Разум, вера, благочестье да расстанутся со мной!
 

– Хорошо! – восхищенно сказал ювелир. – И стихи хорошие, и читаете вы хорошо.

– Если я буду учиться у такого мастера, будет толк, как вы думаете? – спросил молодой человек.

– Ваш учитель – настоящий мастер слова, но надо посмотреть, что вы сами умеете…

Тут раздался чей-то голос на женской половине, и Шамсии пришлось уйти, она сгорела бы от стыда, если бы увидели, что она подслушивает.

Через некоторое время ювелир вошел в общую комнату, и Шамсия услышала, как Оймулло спросила мужа:

– С кем это вы так весело разговаривали сегодня утром? Это приходил Ашраф-джан, сын сундучника, кое о чем посоветоваться. А потом почитал стихи. Он очень любит поэзию.

Через два дня Шамсия снова встретила Ашраф-джана, но уже возвращаясь из школы домой. Он сидел возле медресе, у хауза, с двумя юношами.

Сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди.

Она догадалась, что он живет в келье при медресе. Ежедневно, проходя утром и вечером мимо, она так волновалась, что холодели руки и ноги и беспокойно билось сердце. С надеждой поглядывала она на вход в медресе: не появится ли он?

И однажды ее надежда сбылась: он сидел на суфе один. Все было забыто – девичья гордость, стыд, проходя мимо него, Шамсия как бы случайно уронила свою сумку с книгами. Она успела сделать несколько шагов, когда за ее спиной раздался голос:

– Сестричка, вы уронили папку!

Шамсия обернулась и, увидев, что Ашраф-джан собирается поднять папку, быстро сказала:

– Постойте, я сама!

Она наклонилась, и в этот миг сетка сползла немного вниз, открыв ее прекрасные глаза и брови. Ашраф-джан был потрясен. На миг все вокруг окуталось туманом, и только два прелестных глаза, два огромных, блестящих, обольстительных глаза сияли перед ним…

А когда наконец оцепенение прошло, девушки и след простыл, но в его руке трепетал оставленный ею листок бумаги…

 
Мечтая о встрече с пленившим ее юношей, Шамсия не спала несколько ночей и написала стихи, которые решила передать ему при случае.
Что подарит нам проказник, сердце бедное дразня?
Что он кинет, кроме взгляда, взгляда, полного огня?
Каждый день с волненьем тайным на дорогу выхожу
Стерегу его, в смятенье низко голову клоня:
Вдруг – увы! – пройдет он мимо и не взглянет на меня.
 

Под стихами она написала: Говорят, вы знаете поэзию. Ксли это так, угадайте, чьи стихи.

Шамсия не шла, а летела в школу, так она была возбуждена и взволнована. Да, говорила она себе, побольше смелости, решимости.

Возвращаясь вечером домой, она с тревогой приблизилась к медресе, но Ашраф-джана нигде не было видно. Ночь она провела без сна и утром встала с головной болью. Почти не прикоснувшись к еде, схватила папку и помчалась в школу.

На этот раз он сидел на обычном месте и внимательно всматривался в прохожих. Сердце Шамсии бешено билось, дрожали руки и Собрав все силы, она быстро прошла мимо него, но тут же услышала ею голос:

– Сестричка, милая, вы забыли это…

Шамсия повернулась к нему, он протягивал ей листочек. В его глазах она прочла горячий интерес и нежность. Взяв листок, Шамсия пробормотала спасибо и быстро ушла. У нее не хватило терпения, чтобы дойти до школы. Она юркнула в проход у первого дома, развернула листок и вот что прочла:

Хвала славному поэту Хилали! Его пророческие стихи помогли осуществить мои надежды и желания, сделать меня счастливым. Я не знаю, чья вы дочь, кто вы, пери или ангел… Только одно ясно – вы похитили мой покой, унесли с собой мое бедное сердце. Любовь с первого взгляда околдовала меня, один ваш взгляд зажег во мне огонь. И не будет мне никогда покоя… По вашему письму видно, что вы – сама поэзия. Сжальтесь надо мной, скажите, кто вы? Могу ли я надеяться на счастье поговорить с вами хотя бы одну минуту? Сегодня и всегда я буду ждать вас, подстерегать ваше появление… Ведь школа ваша в этой стороне.

Письмо заканчивалось стихами:

 
Из нитей серебра ты дивно создана.
Лицом прекрасней ты, чем полная луна.
Быть может, ангел ты?.. Иль гурия?.. Иль пери?..
Как называть тебя – ты мне сказать должна!
 

Вечером они снова встретились. Он умолял ответить ему на письмо, а она все повторяла:

– Будьте терпеливы, вам ответят!

И она ответила. На другой же день написала, что она не пери и не ангел, а обыкновенная девушка, которая любит читать, особенно стихи. Она знает, что он занимается литературой, и хотела бы стать его ученицей, просит руководить ею, снабжать книгами.

Так началась их дружба. Сначала Ашраф-джан пылал к ней юношеской страстью, и это затмевало все. Но, познакомившись поближе, увидев, какой у нее пытливый ум, как скромна она, сдержанна и стыдлива, он почувствовал к ней влечение значительно более серьезное и глубокое. Он приносил ей книги, они обменивались мнениями о прочитанном, иногда спорили… И все это урывками, в каких-нибудь безлюдных переулках, а чаще в письмах, которые они на ходу передавали друг другу.

За это время Ашраф-джан узнал, что она дочь миршаба, а Шамсия – что он сын небогатого сундучного мастера. Оба они прекрасно понимали, что миршаб никогда не отдаст дочь за такого человека, что их дружбе скоро придет конец. Но они не могли расстаться и, терзаясь, шли навстречу бедам и страданиям.

Два дня назад Ашраф-джан уехал с отцом в Гиждуван. С тоской на сердце проходит Шамсия мимо медресе… Ну, а если бы он и был сейчас здесь, что бы изменилось? Все равно счастливыми им не быть!

Насколько лучше Фирузе. Хоть она и сирота и нет у нее ни одного родственника, ни своего дома, она счастлива. У нее есть любимый, между ними нет преград, он навещает ее, и они вот-вот поженятся…

Почему Оймулло запретила ей говорить родителям о Фирузе? Почему настойчиво просила скрыть от всех, что девушка живет у нее в доме? Неужели Фируза совершила какой-нибудь дурной поступок и ей хотят мстить?

Тут какая-то тайна. Учительница не станет скрывать без причины. Бедная Фируза, ей пришлось искать защиты… Нет, Шамсия никогда не проговорится, не назовет ее имени. Она знает, что за одинокими девушками многие охотятся.

Погруженная в эти мысли, Шамсия и не заметила, как очутилась у своего дома. Из внутреннего двора ей навстречу шла Салима, та самая грубая девчонка, которая поссорилась с Фирузой. На голову накинута паранджа, лицо закрывает сетка. Сердце Шамсии сжалось от страха, она почуяла, что Салима приходила недаром.

– Это ты, Салима, – сказала она, придержав ее за паранджу, – ты зачем была тут и почему так скоро уходишь?

– Так… ничего… Нужно было сказать кое-что вашей маме… Тут Шамсия и вовсе загородила ей дорогу в узком коридоре:

– А ты и мне скажи. Что случилось?

– Нет… У нас просто свой разговор… Да и давно я у вас не была… Ну ладно, пропустите меня…

Но Шамсия и не думала этого делать, она вплотную придвинулась к Салиме и зажала ее в угол. Губы ее дрожали от гнева.

– А ну, выкладывай правду, подлая сплетница! Что ты наговорила моей матери?

– Сами виноваты! – крикнула Салима, бледная от страха и смущения.

– Наверное, ябедничала, рассказала о Фирузе. Говори, проклятая чертовка!

– Что хотела, то сказала! Ты что мне, хозяйка? Пропусти.

Такого бесстыдства уже не могла стерпеть обычно кроткая, сдержанная Шамсия. Выронив из рук книги, она бросилась на Салиму и сдавила ей горло.

– Если ты рассказала о Фирузе, я тебя сейчас же убью!

Но Салима не сдавалась, она скинула паранджу и начала драться с Шамсией.

Драка была в самом разгаре, когда с улицы вошел миршаб. Он разнял девушек и повел за собой во двор.

– Что с вами? Если задумали настоящую драку, нужно было выбрать место посвободней, – попробовал он пошутить. – Вот, пожалуйста, здесь на суфе просторно. Петушиный бой между девушками! Это интересно!

Но девушки уже остыли. Шамсию одолевали тяжелые мысли: если тут проведали тайну Фирузы и с ней что-нибудь случится, то Оймулло и сама Фируза будут уверены, что это она, Шамсия, выдала. Сколько бы она ни клялась, что это неправда, они не поверят.

Салима, поправляя свою одежду, сказала:

– Уважаемая Шамсия придирается ко мне на каждом шагу… И в школе, и на улице, и даже дома. Прямо не знаю, что делать…

Миршаб был крайне удивлен:

– Ну-у-у! Вот, оказывается, какой стала наша милая дочь!.. А дома рта не раскрывает, на сто вопросов едва один раз ответит. И то не всегда. Вечно с Хафизом и Бедилем носится.

Салима поняла, что ее разговор с матерью Шамсии о Фирузе скоро всем станет известен, наверное, она уже идет сюда, чтобы со всеми подробностями сообщить мужу об этом. Так уж лучше самой рассказать, убедить, что права она, а не Шамсия.

– Кроме Бедиля и Хафиза, она еще завела себе в школе подружку, – зло сказала Салима, указывая на Шамсию. – Вот из-за этой-то подружки нам житья нет…

В это время вошла жена миршаба и прервала Салиму:

– Что тут происходит?

– Да вот девчонки подрались, а я их разнял, – сказал миршаб, входя внутрь дома. – Приведи-ка их сюда, я сам буду судьей, узнаю причину драки. Пока не помирю, не оставлю их в покое.

– А я знаю, – сказала жена, – все это из-за жалкой сироты, из-за этой Фирузы.

Миршаб так и застыл, глядя на жену:

– Что?! Из-за Фирузы, говоришь?

– Да, да! Заходите в комнату, я все расскажу.

Миршаб вошел, снял халат, повесил его на гвоздь, осторожно, чтобы не развернулась, снял чалму и повесил ее на другой гвоздь. Потом сел на курпачу под окном и стал ждать жену, которая где-то замешкалась. Через несколько минут она вошла, сказала, что Шамсия вся в слезах ушла к себе, а Салима убежала. Миршаба в данную минуту волновала только весть о Фирузе, а не переживания дочери.

– Ну ладно, скорей говори!

Жена рассказала со всеми подробностями о ссоре между девушками, об участии, которое Шамсия принимала в Фирузе.

– Так, – сказал задумчиво миршаб. – Ты вполне уверена, что это та самая Фируза?

Жена удивилась:

– А вам-то что за дело: та ли, не та ли Фируза? Почему так настойчиво переспрашиваете?

– Значит, нужно, жена! Ступай, приведи сюда Шамсию.

Жена вышла, а миршаб стал обдумывать неожиданное сообщение, строить планы. Несомненно, это та самая Фируза, внучка старухи Дилором. Надо поспешить, послать за ней человека. Только бы заполучить ее, а там все наладится. Может, она окажется столь хороша, что ее стоит поднести в подарок эмиру? И потом она, наверное, знает, где находится тот преступник, Хайдаркул… Пусть укажет! За все эти сведения его, миршаба, конечно, неплохо наградят. Деньги маячили уже перед его жадным взором. Но почему Шамсия до сих пор ни словечком не обмолвилась о ней? Неужели они так дружны, дали клятву верности друг другу?

Наконец появилась Шамсия. Она села в дальнем углу и, печально опустив голову, разглядывала ковер.

– Подойди поближе, – ласково позвал отец. – Садись рядом со мной, дорогая.

– Иди, иди, слушайся отца, – приказала мать.

Но Шамсия осталась на месте. Тогда миршаб сам подошел к ней, погладил по голове, поцеловал и спросил:

– Скажи, дочка, эта Фируза – та самая, внучка Дилором?

Шамсия молчала. Миршаб продолжал расспрашивать:

– Оймулло приютила ее, потому что она круглая сирота, да? Но у нас разве ей не лучше было бы? Ведь ты ее любишь, почему не взяла к нам?

– У Оймулло тоже места хватает, – ответила Шамсия.

– А все-таки она только учительница… У нас больше достатка, и дом у нас совсем другой, – хвастливо сказал миршаб. – Будь у нас хоть десяток едоков – прокормим, для всех найдется кусок хлеба. Ты подумала об этом?

Миршаб встал и надел халат.

– Ладно! Это хорошо, что ты дружна с Фирузой. Говорят, она девушка умная, рассудительная. Мы постараемся устроить так, чтобы вы всегда были вместе, будь спокойна, доченька!

– Что вы собираетесь делать? – испуганно спросила Шамсия. Она встала.

Миршаб хитровато улыбнулся и снова погладил дочь по голове. Не бойся, твоей подруге ничего плохого не сделают.

Надевая на голову чалму, он на ходу уже сказал:

– Только сейчас вспомнил: сегодня казикалон устраивает прием российскому политическому агенту, надо идти туда, помочь…

Шамсия слушала, печально опустив голову. Вслед за отцом она вышла из комнаты и сразу же поднялась наверх к себе. А миршаб тихонько шепнул жене, чтобы она следила за Шамсией, ни на шаг не выпускала из дома. Выйдя на улицу, он прямиком направился в свое управление. Там сидел его помощник Кали Курбан, известный всему городу картежник и пьяница.

– Старик не признается… – этими словами он встретил начальника. – Все пробовал, сделал что мог. Пытки на него не действуют.

– Какой старик? – недоуменно спросил миршаб.

– Старик водонос. Он уже еле дышит, не сегодня завтра помрет. Еще с похоронами хлопот не оберешься. Лучше уж отпустить его, все равно ничего не добьемся.

– Освободи! – приказал миршаб. – Постой… Затем возьми с собой двух-трех человек и отправляйся в дом ювелира Тахир-джана, знаешь, того, что живет возле хауза Мирдустим. Жена его – Оймулло Танбур. Так вот у него в доме скрывается та самая Фируза, которую мы разыскиваем. Приведи ее сюда. Да только смотри у меня – не груби ювелиру и его жене. Просто скажи, что тебе приказано, так распорядились его милость кушбеги и миршаб.

– Слушаюсь!

– Я заплачу тебе, не беспокойся. Но еще раз напоминаю – не груби ювелиру и его жене!

Кали Курбан направился к подвалу, чтобы освободить водоноса, но его нагнал слуга, говоря, что миршаб приказал привести Ахмед-джана к нему, он хочет сам допросить его.

Приказав стражникам привести старика из подвала, Кали Курбан остался стоять у дверей, покуривая чилим.

Освещая дорогу фонарем, они спустились в темницу и вскоре вывели водоноса, поддерживая его с двух сторон.

Старик был на себя не похож. Давно не стриженные борода и усы седыми спутанными клочьями закрывали нижнюю часть лица. Его и без того запавшие глаза сейчас совсем провалились. Живой мертвец, да и только. Он едва передвигал дрожащие ноги, если бы его не тащили с двух сторон, он сам не мог бы ступить и шагу. Его жалкая одежда – карбасовые штаны и рубашка – была изорвана и запятнана кровью.

При виде старика даже Кали Курбан отвернулся. А водонос, преодолевая смертельную слабость и собрав остаток сил, прохрипел:

– Дай бог, чтобы и ты испытал мои муки, изверг!

– Уведите! – заорал Кали Курбан так, словно его укусил скорпион.

Старика потащили к миршабу. Тот стоял с нагайкой в руках. Водоноса бросили на ковер у порога миршабханы.

– Мне известно, – говорил миршаб, – что ты всех знаешь. И убийцу Саиба Пьяницы, и человека, ударившего бая ножом. Знаешь, но не признаешься. Почему же? Жизни-то тебе осталось всего несколько дней. Зачем упрямишься? Действовать надо по закону святого шариата. На этом свете не повезло тебе. Но ведь есть и тот свет, там тебе бог воздаст, если здесь будешь его слушать… Говори же!

Старик молчал. Едва вздымавшиеся его плечи говорили о том, что он еще дышит.

– Господи, Ахмед-джан! Ты человек верующий, помоги же нам в этом святом деле. Мы ведь все равно найдем преступника, скажешь ты или нет. Вот ты скрыл от нас, где находится внучка Дилором, а что пользы? Мы и сами нашли ее. Сейчас Кали Курбан приведет сюда Фирузу из дома Оймулло Танбур…

Тощее, безжизненное тело старика вздрогнуло, он с трудом оторвал от пола голову и взглянул на миршаба.

– Не будешь ты жив-здоров, – прохрипел он, – душа покойной старухи не позволит!..

Сказав это, он лишился чувств.

Миршаб усмехнулся, хлестнул нагайкой по своему сапогу и сел. В эту же минуту Кали Курбан ввел двоих: Фирузу в парандже с закрытым сеткой лицом и Тахир-джана. Фируза трепетала от страха. Она и не догадывалась, что на паласе в окровавленных лохмотьях лежит ее друг и защитник, дядюшка Ахмед-джан. Ее заплаканные глаза прикованы были к злому лицу миршаба.

– А, привел! – воскликнул миршаб. – А этот человек зачем?

– Я сам пришел, господин! – сказал Тахир-джан. – Как же можно насильно тащить одинокую, бедную сироту! Зачем отрывать ее от покровительницы, названой матери? Это несправедливо, по шариату так не положено!

Миршаб усмехнулся:

– Вы хороший ювелир, Тахир-джан, но в государственные дела и в дела шариата лучше не вмешивайтесь!

Это наша забота! Вернитесь-ка лучше домой, успокойте жену… Скажите ей, что Фируза с божьей помощью снова станет посещать школу, помогать ей по дому.

– Я буду жаловаться его святейшеству, дойду до дворца его высочества! – повысил голос Тахир-джан.

– Воля ваша! – пренебрежительно усмехаясь, сказал миршаб. В эту минуту водонос приподнялся, дрожащей рукой потянулся к ювелиру и прохрипел:

– Тахир-джан, не ходи! Никуда… Не поможет. Это волк, а другой – лиса, третий – шакал, четвертый – осел. Наши стоны и стоны бедной сироты услышит только бог! Только он за все им отплатит!

Лишь теперь Фируза узнала водоноса. При виде этого истерзанного человека она забыла о собственных страхах и с криком: Дядюшка, это им! – бросилась к нему. Схватив его слабую руку, она покрывала ее поцелуями. В порыве любви и жалости она не заметила, что паранджа и сетка сползли, что лицо ее открыто. Слезы неудержимо текли из глаз и падали на голову старика. Он тоже плакал. Тахир-джан приложил к глазам платок, потом в знак отчаяния ударил себя по коленям.

Вдруг в миршабхану, запыхавшись, вбежал аксакал Нусратулло. Миршаб с величественным видом обратился к нему:

– Хорошо, что вы пришли. Вы отведете водоноса Ахмед-джана домой и поухаживаете за ним. А ты, Курбан…

Тут аксакал прервал его:

– Ваша милость, я узнал, что нашлась внучка Дилором… Я пришел за ней… Я опекун этой сиротки… я…

– Вы заберете больного старика, – отрезал миршаб. – Это богоугодное дело. А Фирузу ты, Курбан, отведешь ко мне домой!

Не обращая внимания на крики несчастной беззащитной девушки, Курбан подхватил ее, как воробышка, и понес.

Тахир-джан, дрожа от негодования и отчаяния, бросился на него, но два стражника схватили его за руки и вывели вон.

Миршаб, очень довольный всем происшедшим, сидел на почетном месте. Полумертвый Ахмед-джан так и остался лежать на паласе. А Нусратулло в крайнем недоумении, разинув рот и подняв руки, остановился у окна.

Миршаб ликовал. Небрежно выплюнув за дверь остатки наса, он кликнул Кали Курбана. Но помощник его был весьма раздражен: никакой прибыли сегодняшние дела ему не принесли, хоть крика и шума было много… Да еще этот несчастный старик с его пронзительным взглядом… Такой взгляд, наверное, у ангела смерти, он прямо жалит сердце, а хриплый голос до сих пор звучит в ушах. Да, неудачный день! Вконец расстроенный, вошел Кали Курбан к миршабу.

– Что ты такой хмурый? – спросил миршаб. – Кажется, что сейчас снег пойдет.

– Да, сегодня снегопад…

Миршаб засмеялся:

– Ничего, все будет в порядке. Тебе, может быть, эта погода не по вкусу, а для государства очень хороша! Я доволен! Ухожу домой. А ты оставайся, поживись немного от просителей, бедняга, но смотри не зарывайся, слышишь? Вымогай, но имей совесть…

– Ладно уж, – проворчал Кали Курбан, мысленно выругав миршаба. И все же пошел проводить его до ворот.

У миршаба дома все уже легли спать. Дожидалась его только жена, она рассказала, что произошло за это время: Шамсия предложила Фирузе пойти в ее комнату, но та почему-то отказалась. Тогда Шамсия что-то ей шепнула, и Фируза пошла. Мать забеспокоилась, что Шамсия хочет помочь Фирузе бежать, и приставила к ним двух служанок и слугу в придачу.

– Молодец, жена! – похвалил миршаб. – Я вижу, что ты все мои дела можешь вести. Ну как, понравилась тебе девчонка?

– Да, очень хороша, настоящий ангел. В жизни не видела таких красавиц! Но уж очень молода. Хоть и рослая, статная, а все же ребенок еще.

– Ну так что?

– Вы, наверное, намереваетесь поднести ее эмиру или еще кому-нибудь… Так вот, не годится это, очень жестоко!

Миршаб засмеялся:

– Ты тоже была маленькой, когда я тебя взял, а теперь у тебя столько детей…

– Жалко девочку, отец! Оставим ее у нас, пусть живет с дочкой… Хоть годик, хоть два… А там она еще красивей станет.

Миршаб молчал, он думал. Жена права: девочка еще мала, для эмира нужна не такая. Ведь задача – найти опытную, умную девушку, конечно красивую, но такую, чтобы сумела отвратить эмира от русских женщин. А что может эта девчонка? Эмир, правда, любит очень юных, как нерасцветший бутон розы, но только поиграет и тут же бросит. Да, да, жена права: рано еще отдавать Фирузу. Пусть лучше поживет здесь, кое-чему научится под руководством жены и дочери, вот тогда и преподнести эмиру. А она уж после всего для нее сделанного сможет расположить эмира к миршабу.

Эта мысль доставила миршабу удовольствие, от избытка чувств он даже поцеловал жену.

– Правильно говоришь, все верно – девочка еще совсем мала. Пусть поживет у нас, ты и Шамсия научите ее, как себя вести, образование дадим, вырастим… А там посмотрим.

У жены отлегло от сердца. Облегченно вздохнув, она сказала:

– Уж я ее воспитаю как надо, не беспокойтесь. Довольные друг другом и принятым решением, супруги уснули. А наверху ни Шамсия, ни Фируза не могли спать.

– Ну поспи, поспи хоть немного! – уговаривала Шамсия подругу. Она знала, что уговоры не помогут, бедная девочка все равно не уснет.

Разве можно спать, натерпевшись таких мук, горько выплакавшись?

Ведь у Фирузы сердце не камень.

Как только отец ушел, Шамсия поняла, что Фируза попадет к нему в руки. Она кинулась было к Оймулло предупредить, но, увы, мать не пустила, к тому же долго упрекала за непокорность. Поняв, что ее положение безвыходное, Шамсия, обливаясь слезами, заговорила о Фирузе, стараясь вселить жалость в сердце матери, и достигла цели. Мать растрогалась и пообещала оставить Фирузу у них в доме, уговорить миршаба…

Сейчас отец вернулся домой. Шамсия не знает, о чем говорит с ним мать, но она верит в ее уменье подчинить его себе. А если и мать не уговорит отца, Шамсия заявит отцу, что сама пойдет к Мухарраме Гарч – пусть та отведет ее к эмиру. Да, так поступит она, если он не оставит в покое бедняжку Фирузу! Но это еще не все: она пожалуется эмиру, что отец не хотел отдать ему свою дочь. Все это Шамсия выложила Фирузе и закончила:

– Не грусти, сестренка. Будем жить с тобой вместе, ходить в школу, заниматься с нашей дорогой Оймулло…

Но Фируза как будто не слышала ее.

Еще несколько часов назад Фируза была так спокойна!.. Когда постучали в ворота, она крепко спала. Ювелир пошел открывать, но долго не иозвращался. Жена забеспокоилась и последовала за ним, встрепенулась Фируза.

В проходе слышались мужские голоса, один из них принадлежал Гахир-джану, другой – кому-то незнакомому. Его слова долетали до слуха перепуганных женщин, он говорил, что миршаб и кушбеги требуют немедленной выдачи Фирузы. Если это не будет сделано добровольно, он уведет ее силой. Фируза вся дрожала от ужаса, почти лишившись чувств, она опустилась на пол. Оймулло сердцем поняла, что творится с девочкой. Она поддержала ее, привела в комнату, дала выпить воды. Не находя слов для утешения, она крепко прижала ее к себе.