Текст книги "Мартин-Плейс"
Автор книги: Дональд Крик
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
Он столько времени притворялся, что они его не заподозрят. Да и какие у них будут доказательства? А он использует негодование, как рычаг, чтобы вырваться из их лап, чтобы показать им, что он еще сохранил гордость и достоинство. И не будет церемонии в зале заседаний, золотые часы с цепочкой не заштемпелюют его, как их собственность.
Решительный момент приближался, и в такие тихие минуты, как эти, Риджби чувствовал в себе достаточно сил и смелости. Он поглядел на потолок, вдруг ставший совсем темным, и удивился тому, что свет погас. Прохладный, влажный от росы ветер теребил занавески и забирался в комнату.
Старый Риджби спал.
21
Штат бухгалтерии дотягивал конец старого года и, разбившись на кучки, болтал в ожидании пяти часов.
– Мы сегодня поедем на Эспланаду Менли, – говорил Томми Салливен, прислонившись к столу. – Последний пароход отходит в двенадцать, так что мы вообще домой не вернемся!
– Меня пригласили в четыре места, – чирикала Китти Блэк. – Может, кто-нибудь объяснит мне, как это я поеду в вечернем платье на заднем седле мотоцикла?
– Проще простого, – отозвалась Пола. – Сними его.
Пола поступила к ним совсем недавно. Она сидела на столе, закинув ногу за ногу, и поглядывала на собеседников с сардоническим интересом. Ее взгляд остановился на Дэнни.
– А что ты делаешь сегодня, тихий мальчик?
– Он ляжет спать с книжкой, – ответил Томми и загоготал.
Пола посмотрела на Дэнни загадочно и насмешливо. Читал ли он «Преступление и наказание» Достоевского, спросила она, не обращая внимания на остальных.
– Чего-чего? – заинтересовался Томми.
Детективный роман Эдгара Уоллеса, что ли? Ну так что натворил этот Дости, как его там, и что ему за это было?
Пола восторженно взвизгнула. Томми недоуменно уставился на нее:
– Над чем это ты?
– Над тобой, мое неиспорченное дитя! – она продолжала смотреть на Дэнни. – А что ты читал в последнее время?
Спросила она серьезно, но Дэнни показалось, что она прячет усмешку, и он ответил сдержанно:
– «Восстание ангелов» Анатоля Франса.
– Ну и как, ангел, узнал что-нибудь полезное? – наклонила голову Пола.
Он ответил упрямо:
– Я узнал, что лучше быть свободным в аду, чем прислуживать на небесах.
Томми испустил стон.
– Ну кому охота слушать эту чушь под Новый год? Да и вообще в любой день? – Он обнял Китти за плечи и увел.
Пола сделала ему вслед гримасу, а потом внезапно обернулась к Дэнни:
– Так в каком же аду ты свободен сегодня?
Он понял ее, но уклонился от прямого ответа:
– Ты о чем?
– Наверняка тебе некуда сегодня пойти.
– Да.
– А тебе хотелось бы?
– Ничего не имел бы против, – ответил он осторожно, подозревая ловушку.
– Если хочешь, поехали с нами. Будь перед отелем «Мэншенс» у Кингс-Кросс около восьми. Красная машина. Ее можно узнать за милю.
Ему очень хотелось поверить ей.
– Ты серьезно?
– По-моему, я говорила достаточно ясно.
– А как другие? Захотят ли они?
– Это уж мое дело.
Она критически оглядела Дэнни. Конечно, он еще очень зелен. Руди, наверное, скажет, что она промышляет цыплятами, и он проторчит весь вечер в одиночестве. А впрочем, он все равно проторчит в одиночестве, так какая разница? В нем было нечто еще не получившее развития, и это ее интриговало, а говорил он так, словно был лет на сто старше почти каждого в здешней дыре. Она соскочила со стола.
– До вечера, ангел!
Дэнни смотрел, как Пола прошла через зал и присоединилась к группе в другом его конце. И почти сразу же раздался ее смех. У нее был дар оказываться в центре общего внимания, и хотя она поступила к ним всего неделю назад, но успела уже стать главной темой бесед в умывальной. Сам он разговаривал с ней сегодня в первый раз. Прежде она была для него просто еще одной машинисткой, но теперь он остро почувствовал в ней человека иного мира. Ее сардоническое отношение к окружающему было для него новинкой, а в ее небрежной шутливости ему чудился манящий намек на скрытую глубину. Пола словно по волшебству распахивала перед ним дверь в мир красных машин и людей, не похожих на жителей Токстет-роуд.
Он встретился взглядом с Риджби, и тот подозвал его к себе.
– Ну, Дэнни, какие у вас планы на нынешний вечер?
– Я приглашен в одну компанию, мистер Риджби.
– Прекрасно, – кивнул Риджби. – Всегда надо чего-то ждать и что-то предвкушать.
Дэнни уже привык к этим цитатам из залистанной книги собственного прошлого Риджби. Глядя друг на друга с противоположных концов шкалы времени и жизненного опыта, они научились хорошо понимать друг друга. В минуты, когда кругом была пустота, сознание, что Риджби верит в его способности, служило для Дэнни опорой, а его уважение к старому клерку воплощалось в признание мудрости, которая по какой-то неведомой причине всеми игнорировалась.
– Только движение дает ощущение жизни, – продолжал Риджби. – Если вы когда-нибудь перестанете ждать нового дня, знайте, что случилась беда. Значит, вы притерпелись к отупляющей рутине и пора что-то менять. А если все останется, как было, вы превратитесь в недовольного брюзгу или в автомат. – Он посмотрел на часы над дверью. – Ну что же, кончается еще один год. И мне пора идти. Сегодня я отпускаю себя пораньше. – Он протянул руку. – Желаю вам сегодня как следует повеселиться, Дэнни, и всего самого лучшего в новом году.
– Спасибо, мистер Риджби. И вам того же.
– Я надеюсь, – сказал Риджби, закрывая счетную книгу, – что для меня этот новый год будет очень счастливым. А в моем возрасте это смелая надежда.
Арт Слоун сидел, развалившись на стуле: нога закинута на угол стола, в свисающей руке зажата сигарета. Увидев, что Риджби уходит, он вопросительно посмотрел на часы и с разочарованным вздохом приготовился ждать дальше.
Сегодня пошуметь не придется. Это тебе не встреча Нового года в «Палэ», «Лучший вечер года»! Ну, они все-таки туда заглянут – посмотреть, как там и что. Стоит вспомнить про «Джазистов», и ноги сами начинают дергаться, особенно в канун Нового года; жалко, конечно, и Чика и всех ребят из спортклуба Лайхардта; зато и женитьба приносит с собой что-то новое: свою собственную квартиру со своей собственной мебелью, и Пегги всегда рядом, хоть скоро она и должна подурнеть. Но то, что будет, дело хорошее, лишь бы во второй раз не вышло того же, пока они сами не захотят. А сегодня он приготовил ей неплохой сюрпризик, и ее папаше тоже – пусть-ка полюбуются, как они прикатят к ним на машине!
Все началось в тот вечер на собачьих бегах: Сидящая Красавица и Месмерист, двойная ставка на победителя и аутсайдера, триста против десяти, и вот у него квартира, мебель, машина, Пегги, малыш, право торжествовать над стариком Бенсоном и малая толика на дальнейшее. Продолжай в том же духе, и все ночи, и все дни, и недели, и месяцы, и годы пойдут так, как тебе хочется. Ему повезло… Везучий Слоун, подумал он, и снова принялся смаковать свой план.
Он позовет Пегги погулять, а когда они повернут за угол, скажет: «А не прокатиться ли нам, крошка?», подойдет к машине и отопрет дверцу. «Не глупи, Арти!» – скажет она или еще что-нибудь такое, а он скажет: «Ездить лучше, чем ходить, а разве я не говорил всегда, что для нас хорошо только самое лучшее?» – «Но ведь, Арти…» – «Куплена и оплачена сполна. Не новая, конечно, но зато совсем наша. Машинка на ходу». – «Но, Арти, ты же мне ничего не говорил…» – «Вот я и говорю теперь, крошка. Лучше родиться везучим, чем богатым. Смотри: одно движение руки, и она трогается…»
Он стряхнул пепел с сигареты и расплылся в улыбке: на душе у него было необыкновенно хорошо. Сегодня его вечер. Арти посмотрел на часы, на своего врага, – но не в эти последние минуты истекающего дня, когда свобода уже совсем близка, а мечты не успевают сменяться все новыми и новыми мечтами. Он еще походит с белой сумкой через плечо! Белая сумка и надпись крупными черными буквами: «Арт Слоун. Уполномоч. клуба Теттер-сол». И его голос будет разноситься над толпой: «Предлагаю двойную ставку на победителя и аутсайдера, на победителя и аутсайдера, двойна-а-ая ставка!»
Рокуэлл стоял, заложив руки за спину, и смотрел на город, на густеющие толпы внизу на тротуарах, на вечернее солнце, золотящее башню почтамта, на тот пейзаж, который уже так давно составлял неотъемлемую часть его каждого дня. Этот фон для размышлений стимулировал его, возвращал силу, которая, как ему порой чудилось, постепенно покидала его.
В его сознании был уголок, где успехи «Национального страхования» рассматривались как мерило его собственных достижений, и поэтому мысль, что истекший год был рекордным в истории компании, вливала в него радость и уверенность.
О, если бы он только был наделен писательским даром! Какую книгу мог бы он извлечь из руды статистических данных, публикуемых в деловых журналах и обзорах – единственных письменных свидетельств того, как растет и развивается компания! Вера и провидение ее основателей, которые были убеждены, что люди способны надежно обеспечить себя и реализовать свои возможности только как объединенная сила и которые видели в этой силе мощь всей нации, эта вера и провидение стали бы сюжетом его книги. А из тесного сближения домашнего очага, производства и конторы, шумного города и безмолвного одиночества пустынной глуши возник бы ее драматизм. Личное объединялось бы с национальным через глубокий и взыскательный анализ идеалов, обретаемых в действии; не статичная теория из учебника по социологии, а практическое претворение в жизнь великих устремлений человечества.
Он с силой сунул руки в карманы брюк. Пусть он не способен написать такую книгу, это провидение будущего принадлежало ему, и он не напрасно вложил свою лепту в то, чтобы оно стало действительностью.
В кабинет вошел Мервин Льюкас и направился к своему столу, стоявшему в дальнем углу. Рокуэлл повернулся к нему.
– Пожалуй, вы уже ничего не можете изменить или улучшить в этом году, не так ли, Мервин?
– Да, на этом этапе поздновато, – улыбнулся Льюкас.
– И вы довольны этим годом?
– Очень доволен, мистер Рокуэлл, – как всегда, его тон можно было истолковать по-разному. – А вы – тем, что я сделал?
– Несомненно, Мервин. Так доволен, что в новом году намерен отправить вас в трехмесячную поездку в качестве представителя компании. Будете стучать в двери и собирать взносы и попробуете заключать новые страховые договоры. Возможно, мое намерение для вас загадка. Но в таком случае я хотел бы, чтобы вы разгадали ее сами. Вы удивлены?
– Откровенно говоря, меня способно удивить только одно: мой успех на этом поприще, – ответил Льюкас и подумал: «Представитель бесстрашного отряда добрых самаритян, не отступающий перед опасностями твердой мостовой, захлопнутой двери и презрительно повернутой спины; под мышкой пухлая кожаная папка, в кармане экземпляр рокуэлловского шедевра «Как объяснить суть страхового договора», а в глазах предвкушение комиссионных». Он внутренне содрогнулся.
Рокуэлл засмеялся.
– Я понимаю, что вы не скроены для этого, – сказал он снисходительно, – но это тоже часть загадки, которую вы должны разгадать. – Он протянул руку. – Желаю вам счастливого и плодотворного Нового года, Мервин.
– Благодарю вас, мистер Рокуэлл. Желаю и вам того же.
Дверь корректно притворилась, и у Рокуэлла вновь осталось впечатление какого-то смутного негативизма в поведении его помощника. Он никак не мог отделаться от ощущения двусмысленности. Льюкас держится очень мило, но искренен ли он? Сомнения возникали и из-за того, что его ладонь все еще чувствовала вялое прикосновение руки, сопровождавшее добрые пожелания, – действие не соответствовало побудительной причине.
Ему не хотелось размышлять над этим, и он посмотрел на часы. Пора обойти главные отделы, как всегда в подобных случаях. А потом можно отправляться домой. Как обычно, встреча Нового года в «Пристани» будет обставлена со всей торжественностью. Он подумал об этом с удовольствием. Сбор всего клана. Дух старинного ритуала в юной стране.
22
– Скоро Н-н-новый год! – взревел Деннис в прихожей. – Счастливого Н-н-нового года!
Этот неожиданный взлет пьяной иронии донесся до комнаты Дэнни.
Уж он человек хороший,
Уж он человек хороший,
Уж он человек хороший,
Так говорим мы все!
Дэнни слушал, как хмельное самоутверждение сменилось у отца сентиментальной слезливостью:
Она моя Энни, я ее Джо,
Она мне подружка, а я ей дружок.
Поженимся мы и всегда будем вме-е-есте…
Но слышал он не пьяный припев, а тоску, жгучую и неизбывную. Последние томительные ноты замерли, а Дэнни все еще стоял неподвижно, завороженный смятением песни. Потом он поправил галстук и оглядел себя в зеркале. Пиджак стал ему тесноват, чего он прежде не замечал. Он вырос за последнее время. И с носа исчезли веснушки. Он обдернул пиджак в тщетной надежде немного его растянуть и вытащил из карманов все деньги, которые у него были. Тридцать два шиллинга. Хватит ли? С Изер о деньгах можно было не думать. Порция мороженого и поездка в трамвае превращали его в состоятельного человека, но цена Полы, в которой он чувствовал иной опыт, приобретенный, возможно, в обществе взрослых мужчин, была неизмеримо выше. Он сунул деньги обратно в карман и спустился вниз.
В гостиной его отец то начинал распевать «Типперери», то умолкал, а на кухне его мать склонилась над кастрюлей.
Она повернулась, когда он вошел, и уловила в нем признаки возмужания. Каких удовольствий будет он искать сегодня, чтобы они ослабили его целеустремленность и еще дальше увели от нее? Его слабость пряталась под личиной силы, под личиной взбунтовавшейся волн. Все это было уписано на его лице. Мечтатель, отыскивающий мир, который окажется совсем не тем, какой он ищет, – это она знала твердо. Она сказала:
– Ты что-то рано собрался, тебе не кажется?
– Лучше выйти заблаговременно. Не хочется опаздывать.
– А я думала, ты все-таки не пойдешь.
Дэнни с удивлением посмотрел на мать.
– Не понимаю. Почему ты так подумала?
– А с кем сегодня буду я?
Этот вопрос воскрешал то, что она неустанно внушала ему с детства: он обязан разделять ее судьбу. Однако ее жестокая праведность в нем претворилась в идеализм, а ее воля и властность научили его твердо идти к цели.
– Почему тебе нужно, чтобы я остался? – спросил Дэнни.
– Я просто не хочу, чтобы ты уходил.
Опустив руки, мать впилась в него глазами.
Дэнни различил уродливую тень навязчивой идеи, которая требовала от него безоговорочной верности, готовая сковать его и в то же время служить ему, – ведь мать стремилась щедро отдать ему все, что могла бы отдать. Он сказал:
– Но почему? Ты мне не доверяешь?
– Я не доверяю не тебе, а миру, и ты лучше тоже ему не доверяй.
– Но мне нужны друзья. Я же не могу без конца оставаться в стороне, одиноким, ведь так?
– Да!
Это гранитное подтверждение поразило Дэнни, а мать продолжала:
– Я вовсе не хочу, чтобы ты оставался в стороне, но я не хочу, чтобы ты связался с неподходящей компанией. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю.
– Да, я понимаю.
Он понимал, что мать говорит о том лежащем вне досягаемости Токстет-роуд обществе избранных, к которому, по ее убеждению, он должен был стремиться. Они зашли в тупик, и Дэнни не знал, что ответить, но тут Деннис вдруг снова запел. Сердце Дэнни сжалось.
– Почему ты не поможешь ему? – сказал он умоляюще. – Он нуждается в помощи больше, чем я.
Мать поглядела на него так, словно проникла в самый потаенный уголок его души, где крылось предательство, и, оскорбленная его упреком, сказала:
– Уходи! Уходи и ищи то, что тебе нужно.
Она повернулась к кастрюле. Дэнни помедлил в нерешительности, но ее спина была как запертая дверь с заржавевшими петлями: он не мог ее открыть и знал, что, стучи он хоть до скончания века, ему ее не откроют.
Он стоял перед отелем «Мэншенс» и ждал, внимательно вглядываясь в каждый возникавший над гребнем холма автомобиль, пытаясь поскорее определить его цвет в ослепительном свете уличных фонарей. Автомобили проносились мимо, синие, черные, серые, бежевые, белые – всех цветов, кроме красного. И вдруг – красный. Он замахал рукой, но автомобиль не остановился. Да успокойся же ты, сказал он себе. Они подъедут, остановятся у тротуара. Пола распахнет дверцу и крикнет: «Садись, Дэнни! Извини, что опоздали», – а потом представит его остальной компании – веселой компании, единственной компании, с какой стоит встречать Новый год.
Так что жди, жди и смотри; смотри на толпу, на сумасшедший водоворот автомобилей, автомобилей, автомобилей, которые, возникая вдали, будят надежду, на миг заслоняют все остальное и проносятся мимо. Жди и смотри безжизненными глазами на пляшущие огни они вспыхивают, вспыхивают и дразнят ночь коварными улыбками. И уйди. Только дурак ждет и надеется, только дурак может поверить. Это же была шутка, новогодняя шутка. «А я ему говорю: «Поехали со мной!» Она будет где-то смеяться, развлекая своих приятелей.
Он шел в ярком свете, среди веселого шума, доносящегося отовсюду: бренчанья рояля, дроби барабанов, обрывков песен и смеха. Он не может вернуться домой, обратив эту ночь в назидательный пример. «Я же говорила тебе, что людям нельзя доверять. Если бы ты меня слушал…»
Он купил пачку сигарет и направился к парку. Он сидел на скамье и без всякого удовольствия курил, изобретая оправдания для Полы (автомобиль сломался, его владелец заболел), убеждая себя, что все к лучшему. Он ведь, в сущности, не был готов к этому вечеру, и денег почти нет, и танцевать он не умеет. Спальня, в которой Молли дала ему несколько уроков, была слишком тесна. Он будет ходить в школу на Сити-роуд и научится танцевать по-настоящему. Пола, конечно, танцует хорошо. Он представил себе, как он нелепо стоял бы где-то в стороне, за спинами ее друзей, и продолжал строить планы… Он купит выходной костюм, новые башмаки. Нельзя же выглядеть совсем юнцом! Слава богу, что теперь он уже не младший клерк! И пышная процессия надежд и зароков продолжала разворачиваться до тех пор, пока мерное падение капель с росистой листвы и ощущение табачного перегара во рту не заставили его поглядеть на часы. Выпить чашку кофе, и время будет достаточно позднее, чтобы идти домой.
Уличное движение вновь оживилось: расходилась театральная публика, трамваи выплескивали свой человеческий груз на ярко освещенные тротуары, и ночь словно опять превратилась в ранний вечер.
«Марокко» – бежали по фасаду красные и зеленые буквы. Он уже направился ко входу, как вдруг ему показалось, что навстречу идет Риджби. Поспешно укрывшись в подъезде, он подождал, чтобы пара прошла, а потом поглядел ей вслед. Да, это был Риджби, но словно переодетый, словно талантливо и уверенно играющий какую-то роль, – кто угодно, только не старый клерк за столом у высокого окна, с пером в руке, с сеткой усталых морщин вокруг глаз! А женщина с ним? Его жена? Вот «очень счастливый новый год», на который он намекал сегодня днем: и вот, подумал Дэнни, совсем другой человек.
Размышляя над этой тайной, он вошел в «Марокко» и отыскал свободный столик под пестрым мозаичным панно с мечетями, минаретами и узеньким полумесяцем, один рог которого был отбит. Он заказал кофе. Поигрывая ложечкой, он думал: кто из сослуживцев знает Риджби? Кто вообще кого знает? Дент, Салливен, Льюкас, Джадж, Слоун – они один за другим проходили перед его умственным взором, ряд незаконченных портретов, и самым незаконченным из них был его собственный. Когда же и где будет дано тебе почувствовать, что тебя знают и ты перестал быть чужим среди чужих? Риджби спрашивать бесполезно. И не только Риджби, но и всех, кто не работает с инструментами, создающими узор мыслей и стремлений, в точности подобный его собственному. Из них всех это может знать только Рокуэлл. Он ведь доказал все, что необходимо было доказать. Ответ на вопрос скрыт в кабинете на верхнем этаже. И надо найти способ добыть его оттуда.
Когда Дэнни вспомнил про кофе, остывшую жидкость уже затянула пленка. Отодвинув чашку, он встал и пошарил в кармане, нащупывая деньги. На улицу он вышел под аккомпанемент гудков, свистков и рявканья автомобильных сигналов. Кругом властвовало заразительное веселье – намек на то, чего он лишился, и Дэнни стиснул зубы, борясь с разочарованием, которое превратило в пыль все утешительные выдумки. Эта ночь оказалась пустышкой. Как, наверное, и Пола. Пусть убирается к черту! Во всяком случае, усмехнулся он, ад станет еще привлекательнее.
23
Весь вечер Риджби был во власти одной-единственной мысли: она мешала ему смотреть на сцену, превращала его в нервный центр, готовый мгновенно отреагировать на любое слово или жест, которые могли бы послужить благоприятным поводом сказать то, что он собирался сказать.
Он твердо знал, что именно он хочет сказать, но это должно быть сказано как часть общего хода мысли его и Эдит, как нечто взаимное и само собой разумеющееся, а не внезапное предложение ни с того ни с сего. Но до сих пор их беседа еще ни разу не дала ему такой возможности, а придать ей необходимый оборот он не решался, уверенный, что это выйдет у него нарочито и до прозрачности прямолинейно.
Ни разу в жизни он не переживал подобной минуты. Весь мир был теперь словно одеяло, в которое он закутался, и осталось только подоткнуть два-три уголка.
Эдит поставила чашку на блюдечко и посмотрела на часы.
– До двенадцати остается пять минут, Джо. Выйдем на балкон.
На балконе он закрыл за собой дверь, словно отрезая себе отступление, а Эдит сказала:
– Какая удивительная ночь, Джо! Взгляните, этот паром – как огромный светляк.
Они стояли, опираясь о перила. Риджби сказал что-то о кошачьих глазах в темноте: он должен был сказать совсем другое, эти слова вырвались у него случайно – отзвук его неуверенности, его смятения. Он выпрямился, напрягая всю волю, раздираемую острыми когтями мрачного предчувствия.
Ведь именно ради этого он трудился и строил планы, как ребенок строит башню из кубиков, которая задрожит и рассыплется при первом небрежном прикосновении.
После короткого молчания Эдит повернулась к нему:
– Я давно уже хочу спросить у вас одну вещь, Джо. Почему вы заговорили со мной в тот день в картинной галерее?
– Просто чудо, что я решился открыть рот, – ответил он.
Эдит весело засмеялась.
– У вас это получилось очень непринужденно. Я даже подумала тогда, что вы вообще имеете такое обыкновение.
– Эдит, я холодел от страха.
Она коснулась его плеча.
– И вы все еще боитесь, Джо?
Он воспринял этот вызов всем своим существом и ощутил жаркую радость и волнение.
– Нет, – сказал он, – теперь я не боюсь. И я всегда боялся только себя, а не вас. Вы подняли мои акции, когда они стояли совсем низко.
– Это очень хорошо, Джо. Надеюсь, мне удастся и дальше их поднимать.
Риджби почувствовал, что вся оставшаяся его жизнь сжалась в те несколько секунд, после которых он сказал:
– Тогда вам придется выйти за меня замуж, Эдит.
Она улыбнулась ему:
– Конечно. Я об этом уже думала. Хотя в нашем возрасте такая идея и кажется немного странной. Наверное, потому, что она утратила былой романтический блеск. Но ведь такой блеск вообще недолговечен, не так ли? Он быстро тускнеет.
– Для меня этот вечер полон такого романтического блеска, какого я не знал за всю свою жизнь.
Боясь поверить этому, она накрыла его руку своей.
– Вы очень добры, Джо. Мне даже захотелось стать на тридцать лет моложе.
– Не надо этого хотеть, – сказал он настойчиво. – Я не хочу жить с вами в мире ретроспективных фантазий. И не надо грустить о том, что мы такие, какие есть. Я должен вам сказать одно, Эдит: для меня это начало. У меня нет прошлого.
Эдит сделала движение к нему, и он ее обнял. Их лица почти соприкасались, и она прошептала:
– Пусть прошлое хранит свои тайны. Мне все равно какие. Мне важно только то время, которое нам осталось провести вместе, и если это сделает вас счастливым, мне ничего другого знать не нужно.
Ночную тишину разбудили рожки, свистки и крики. Рявкнул автомобильный сигнал, а внизу на тротуаре кто-то отчаянно загремел связкой консервных банок.
Эдит улыбнулась.
– Счастливого Нового года, Джо, – ее губы нежно коснулись его щеки.
На секунду Риджби онемел. Словно этот краткий миг увенчал труд всей его жизни. А потом, преодолевая чувство, которое замело пеплом его горло, он прошептал:
– Счастливого Нового года, Эдит.
Она прижала палец к его губам.
– Слушайте колокола! Нам будут звонить колокола, Джо, или мы обойдемся без них? Пожалуй, для такой торжественности уже поздновато.