Текст книги "Мартин-Плейс"

Автор книги: Дональд Крик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

– Джо, – сказала она с шутливым упреком только накануне, – прошло уже больше месяца! По-моему, вы просто не хотите, чтобы я побывала у вас.

– Да, но только потому, что у меня все еще перевернуто вверх дном. Маляр обещал кончить на этой неделе. А теперь свалился с гриппом. Боюсь, все затянется еще на две-три недели.

– Неужели вы думаете, что меня испугают стремянка и ведро с кистями?

– Конечно, нет, Эдит. Но я не хочу испортить вам первое впечатление. Ведь тогда вы больше не придете.

Он закрыл лежавшую перед ним книгу. Тревожиться больше нечего. Через три недели он перестанет прятаться. Чудо сияло в его глазах, отодвигая в небытие этот стол, этот зал, эту тюрьму, эти оковы духа, этого вора, укравшего столько лет его жизни.

18

Дэнни два раза подолгу ждал возле лавки Митфорда, а в третий дошел даже до калитки Тейлоров – только для того, чтобы миссис Тейлор наотрез отказалась допустить его к Изер.

– Если бы вы поменьше лгали и изворачивались, все могло бы быть иначе. Это был обман, а я не доверяю обманщикам.

– А я не доверяю вам! – вспылил он, повернулся и ушел.

В воскресенье мать неизменно спрашивала его: «Ты пойдешь в церковь?», но с каждым разом все менее настойчиво. Она считала, что он не хочет ходить в церковь просто назло им всем, и он не разуверял ее, замкнувшись в себе и разговаривая с чужими людьми, среди которых жил, на ином, не своем языке.

Он принял романтичное решение – ждать. Изер скоро станет взрослой. Он рисовал себе их следующую встречу как идеальное воссоединение родственных душ и в совершенстве отрепетировал, как будет себя вести и что говорить.

Ему не читалось, и он захлопнул книгу. Встав со скамьи под магнолией, он еще час бродил по саду и только тогда пошел домой. Шел он медленно. «По аллее сверни к баобабу…» Показать бы эти стихи Изер! Он поднялся по крутой улице к «Лопате и Капусте», перешел на другую сторону и вдруг остановился как вкопанный. И тут же бросился вперед.

– Изер! Изер!

Она остановилась и подождала его. В руке у нее был бидончик. Дэнни взглянул на нее, увидел холод в ее глазах, и подготовленная роль превратилась в хаос пропущенных реплик. Он сказал:

– Куда ты идешь?

– За молоком. – Она взмахнула бидоном.

– Я тебя провожу.

Они пошли рядом. Изер молчала и смотрела в сторону. Дэнни обиженно сказал:

– Что случилось, Изер? Я так хотел увидеть тебя! И думал, что ты тоже…

– Да, я тоже хотела увидеть тебя, – она говорила оскорбленным тоном. – И мне, наверное, позволили бы, если бы ты не нагрубил маме.

– Нагрубил?!

– Не виляй! Мы оба обманывали, а тебе еще понадобилось явиться к нам и все совсем испортить.

– Но послушай же! – сказал он с отчаянием. – Ты ведь с самого начала не предупредила ее только потому, что она тебя не пустила бы. Так в чем же я виноват? – Он сердито махнул рукой. – В чем?

– Ей виднее. Она старше нас.

Дэнни посмотрел на нее в полной растерянности. Отвращение стиснуло его горло.

– Ей ничего не виднее! – крикнул он. – Теперь она радуется, что внушила тебе, будто ты сделала что-то дурное. А ее возраст еще не доказательство, что она знает все.

– Ну, а я знаю одно – ты ни разу не пришел в церковь.

– Я не мог. Это значило бы, что я словно прошу прощения. Неужели ты не понимаешь?

Изер вздернула голову, не желая замечать его мольбы. У дверей лавки она сказала:

– Мне надо купить молока.

Дэнни угрюмо ждал ее, тыкая носком башмака в кирпич фундамента. Он пойдет в церковь, заткнув уши ватой, и будет молиться миссис Тейлор! Внутри у него все щемило – как бессмысленны были его мечты! Он был сброшен на самое дно пропасти.

Изер вышла из лавки. Дэнни взял у нее бидон, и они молча пошли по тротуару. Потом он сказал:

– Ты попробуешь добиться, чтобы тебя пускали гулять со мной, Изер?

– Только если ты придешь в церковь и извинишься, – сказала она упрямо. – Если ты и думаешь, что мама поступила неправильно, это еще не причина, чтобы вести себя хуже язычника.

Он посмотрел на нее в полном отчаянии.

– Да, язычник – это уж чересчур.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сдвинув брови, сказала Изер.

– О том, что не могу согласиться с твоей матерью. И не допущу, чтобы она указывала мне, что и как я должен делать.

Изер гневно топнула ногой.

– Ну и ладно! Делай, что хочешь! – Вдруг ее глаза наполнились слезами. – Если бы ты меня любил, ты бы извинился.

Дэнни взял ее за локоть.

– Это неправда, Изер. Ты хочешь, чтобы я ради тебя лгал.

Они подошли к углу, и Изер остановилась. Проведя рукой по глазам, она сказала грустно:

– Ну и оставайся язычником! Потом пожалеешь!

Дэнни отдал ей бидон.

– Ты даже не представляешь, как я жалею! Но тут мне лучше остановиться, не то я попру ногами освященную землю.

Ее растерянный взгляд сказал ему о ее наивности, о скрытой в ней маленькой девочке, которая не могла его понять. Когда они расстались, он знал, что ей очень больно. Но ничего изменить он не мог. Идиллия кончилась.

Вечером он вышел погулять. Улицы, дома, магазины, трамвайные рельсы, деревья, проламывающие асфальт. Церковь, кино, спортклуб Джека Салливена, на Сити-роуд – дансинг «Альберт», грохочущий и наглый. Мать, защищая его, успению защитила их дом от натиска окружающих улиц, и он не чувствовал себя здесь своим. Разве что в прошлом, разве что в ребяческих играх. А теперь все тайные уголки обнажились, и здешний климат иссушил единственный оазис, который он себе отыскал.

Дома он сказал, что идет в кино, но ему не хотелось вяло следить за судьбами, которые он не мог разделить, и он просто поехал на трамвае в город. В толпе крылось одиночество, но он не был один.

Разглядывая витрины и театральные афиши, Дэнни дошел до самого почтамта, а потом выбрался на Мартин-Плейс – здания вокруг площади казались странно застывшими и безжизненными, инкрустированные тусклым блеском окон. У антикварного магазина он остановился и поглядел на темный силуэт «Национального страхования» на той стороне улицы. В это здание он вносит огромный вклад юности, доверия и времени, но пока еще без всякой надежды на дивиденды. Неужели оно действительно так слепо, каким кажется сейчас? Нет, где-то внутри его механизма должны скрываться видящие глаза и взыскательный ум, и для них он не просто фамилия в платежной ведомости. Это здание хранило зародыш той его жизни, которая лежала за пределами Токстет-роуд, и ему невыносимо хотелось узнать, развивается ли этот зародыш.

Он заметил, что рядом с ним кто-то стоит, только когда ласковый голос произнес:

– Ты меня ждешь, миленочек? – Он провалился в водоворот дикого смущения, а она улыбнулась. – Я спросила: ты меня ждешь? Мне так показалось.

– Нет, – ответил он тупо. – Я никого не жду.

– А ты не ошибаешься?

– Нет. Я просто вышел погулять.

– Да неужто? – она внимательно осмотрела его. – На вид ты, конечно, еще зеленоват, но ведь надо же когда-нибудь начать.

Он понимал, о чем она говорит. Отвращения он не чувствовал, но она была для него чем-то совсем новым, и он не знал, что ему делать и говорить. Наконец, прерывая растерянное молчание, он пробормотал:

– Я остановился поглядеть вон на то здание. Я там работаю.

– Да не может быть!

Холодная насмешливость ее тона разочаровала его. Он было подумал, что ей просто хочется поговорить.

– Вот что, миленочек! А я работаю тут. Так что, будь добр…

Она отошла назад, к витрине магазина. Дэнни быстро перешел улицу и, скрытый тенью «Национального страхования», оглянулся. Ее смутный силуэт словно открыл ему всю неверность и бессмысленность ее существования, и он вздрогнул. А потом прижал ладонь к каменной облицовке здания, стремясь проникнуться его силой и стряхнуть с себя ощущение мимолетности жизни. И вдруг, подчиняясь внезапному порыву, уцепился за подоконник и влез на гранитный выступ.

Зал был погружен в темноту, но над дверью хранилища разливалась лужица света. Вон гранитные колонны и люстра, клетка кассира, закутанные в чехлы пишущие машинки, картотеки и столы – такие знакомые, брошенные, чужие…

Руки Дэнни заныли, он разжал пальцы и прыгнул спиной вперед – и в тот момент, когда его ноги коснулись асфальта, о край тротуара зашуршали автомобильные шины.

К нему подбежали два человека.

– Стой! – скомандовал один. – А то будет плохо.

Его схватили и притиснули к стене.

– Что ты затеял? Выкладывай, что это еще за штуки?

Дэнни посмотрел вверх и увидел тяжелый подбородок, толстые губы, злобные глаза.

– Это никакие не штуки. Я смотрел в окно. Вот и все.

– Так-таки и все?

– Да.

Лицо приблизилось к нему почти вплотную.

– А вот мы сейчас проверим, все ли, – и, повернувшись к своему товарищу, он скомандовал: – Пощупай-ка его.

Крепко держа Дэнни, первый рявкнул:

– В последний раз спрашиваю: что ты делал, когда смотрел в окно?

Дэнни попробовал вырваться.

– Какое вам дело?

– Мы тебе покажем, какое нам дело, щенок!

Они подтащили его к машине, швырнули на заднее сиденье. Через несколько минут они проехали по узкому проходу в бетонный дворик, со всех сторон окруженный стенами. Его провели через большую пустую комнату в маленькую, где стояли письменный стол, пишущая машинка и несколько стульев. Его пихнули на стул.

– Ну, а теперь послушаем.

Эти слова прозвучали нелепо. Они хотят послушать. Дэнни глубоко вздохнул. Вдруг его нервы не выдержали, и без всякого предупреждения он испустил отчаянный вопль.

На их лицах отразилось изумление, потому что дверь отворилась, и в комнату вошел седой человек. У него были внимательные глаза и властный голос.

– Что тут такое?

– Они мне не верят, – торопливо сказал Дэнни. – Они хотят меня избить.

– Успокойся, сынок. Никто тебя бить не хочет. – Он повернулся к первому. – Что произошло, Джадд?

– Да вот, инспектор… – Объяснение прозвучало вполне убедительно. Они хотели выяснить некоторые подробности.

Инспектор пристроился на краю стола.

– Как тебя зовут, сынок?

– Дэнни О’Рурк.

– Где ты работаешь?

– Там, куда я смотрел. В страховой компании «Национальное страхование».

– Давно ты там работаешь?

– Скоро два года.

– Как фамилия управляющего?

– Мистер Рокуэлл.

– А главного бухгалтера?

– Мистер Фиск… Нет, мистер Росс. Мистер Фикс только что получил повышение.

– Счастливый мистер Фиск, – инспектор улыбнулся. – А зачем ты смотрел в окно?

– Мне было любопытно, вот и все.

– Ты удовлетворил свое любопытство?

– Да. Я увидел то, что хотел.

– Так значит, больше ты не захочешь на это смотреть, так?

– А что тут плохого?

– Ничего плохого, сынок. Просто люди так не делают. При нормальных обстоятельствах.

Дэнни был задет, но промолчал. Инспектор повернулся к Джадду:

– Отвезите мальчика домой. Сдайте родителям. И извинитесь. Вам понятно? – Он подошел к Дэнни и пожал ему руку. – В будущем, – сказал он, – жди, чтобы открыли двери. Все, что можно увидеть ночью, можно увидеть и днем. А платят тебе не за гляденье.

Он вышел, и Джадд буркнул:

– Пошли! Охота мне с тобой возиться!

На Токстет-роуд Дэнни показал свой дом. Джадд постучал в дверь, и вскоре ее открыл Деннис в пальто, накинутом поверх пижамы. Он недоуменно перевел взгляд с одного на другого.

Джадд извинился. Просто вполне понятная ошибка. Ничего плохого не произошло, и вот вам ваш сын, целый и невредимый.

Отец поднялся вслед за Дэнни в его комнату.

– Почему ты не пошел в кино, как говорил?

Подозрение, как леопард, притаилось в чаще его лица.

– У меня не было настроения, и я пошел погулять.

Отец присел на край постели.

– Послушай, сынок! Не делай того, что выглядит плохо. И не говори того, что звучит плохо. Они могли бы пришить тебе дело, и у тебя на работе вышли бы большие неприятности, да и вообще нехорошо вот так шляться возле чужой собственности, верно ведь?

Дэнни пожал плечами. Он подошел к столу и сел. Ему чудилось, что он со всех сторон окружен апробированно хорошим, которым распоряжаются люди, знающие его рецепт. Этот рецепт есть у миссис Тейлор, и у преподобного Рейди, и у инспектора, и, очевидно, у кого-то в «Национальном страховании». А у его отца нет ничего, и его предостережение было столь же безжизненно, как и его шаги, когда он утром уходит на работу.

Дэнни продолжал сидеть за столом и после того, как отец ушел. Его мысли, словно золотые рыбки в стеклянном шаре, плавали тоскливыми кругами, тычась в прозрачные стенки. Неужели стекло никогда не разобьется? Или аквариум просто отрастит ноги и перейдет куда-нибудь еще, чтобы он, по-прежнему плавая и плавая, видел перед собой другой пейзаж? Он существовал внутри собственного представления о мире, в котором хотел бы жить. Его еще не познанная личность обитала в другой, уже им обретенной. Этого, подумал он, они у него никогда не отнимут, и, как Уитмен, чья книга стояла рядом с китайским рыболовом на его столе, он написал о себе:

 
Все мне важно и нужно, и я – всему.
Ищу, узнаю, а то, что узнать не сумел, —
Мне упрек. И никто не имеет и тени права
Мне мешать узнавать, отнимать мои мысли,
Приказывать, что мне думать и как поступать.
Я – это я. (И все же не я один.)
Но я встану один – в своем собственном праве, —
Если найти не смогу, с кем рядом встать
И остаться собой.
 

19

Паршиво, дальше некуда, думал Слоун, тащась мимо спортклуба Лайхардта и даже не посмотрев на него. Все началось с Фиска – накрахмаленная рожа! А кончилось громовым скандалом с Альфом Бенсоном. Он, видите ли, не позволит, чтобы Пегги вертели по танцзалу до пяти утра. Он, видите ли, позаботится, чтобы теперь она приходила домой когда положено. Он, видите ли, ее отец! «А что она нашла в помешанном на джазе бездельнике вроде тебя, хоть убей, не пойму!»

Толкнув калитку, он впился глазами в парадную дверь, словно Бенсон должен был вот-вот распахнуть ее и ринуться с поднятыми кулаками по дорожке. Ничего, старику недолго осталось командовать! Он тогда прямо войдет в дом и скажет: «Может, вы еще не слыхали? Мы с Пегги женимся». И поглядит на его дурацкую физию. А после этого папаша может копаться у себя на заднем дворе, пока не сдохнет. И старухе нечего будет совать нос в их дела. Правда, своему муженьку она не спускает, этого у нее не отнимешь. С ней, пожалуй, лучше поддерживать хорошие отношения. Умаслить ее немножко. Дура набитая, конечно, но ведь Пегги думает, что как раз наоборот.

Слоун почувствовал немалое облегчение, когда дверь ему открыла Пегги.

– А!.. Здравствуй, Арти, – она замялась. – Сегодня… сегодня я не смогу пойти в «Палэ». Папа считает, что недельки две мне танцевать не стоит.

– И очень хорошо. Пошли погуляем. Как папа считает, ходить тебе можно?

– Вот что, Арти! Он ведь желает мне только добра – у меня все-таки было нервное переутомление, ты же знаешь.

– Знаю, крошка. И прогулка – лучшее от него лекарство.

Пегги вдруг улыбнулась.

– Ну ладно. Подожди тут.

Арти неторопливо направился к калитке, закурил и стал ждать. Здесь ему рады, как собаке в лавке мясника. Хотя вообще-то танцевать у него нет настроения с самого марафона. Скрестив ноги, он прислонился к забору и, затягиваясь, неторопливо крыл на все корки и «Палэ» и танцы.

Пегги пробежала по дорожке.

– Идем, Арти, – и потянула его за локоть.

Ее тревога пробудила в нем упрямство.

– С чего это такая спешка?

– Да папа просто на стену лезет. Если он тебя увидит, сразу начнет читать мораль.

– Пусть читает своей шляпе. Ей-богу, не понимаю, откуда у такой девочки, как ты, выродился такой папаша. Просто не верится.

Пегги взяла его под руку.

– Он так себя ведет, что мне иногда бывает жалко маму. Не понимаю, зачем она за него выходила.

– Секрет конюшни, – ухмыльнулся он. – Мамочку об этом спрашивать не стоит.

Пегги крепче сжала его локоть.

– У нас так не будет, Арти, правда?

Он искренне возмутился:

– Ну, это ты брось. Кем ты меня считаешь?

– Я считаю, что ты замечательный, Арти, – Пегги говорила тихо, с радостным смущением. – И мне очень повезло, что мы с тобой познакомились, честное слово.

– Вот это другой разговор! – он обнял ее за талию. – И мне тоже повезло. Когда мы вместе, крошка, я знаю, что я своего добьюсь! – Он воспрянул духом, глаза загорелись привычной мечтой. Прежний Арт Слоун.

Они свернули на Парраматта-роуд, сияющую огнями витрин и летних кафе.

– Давай играть в покупки, Арти! – они принялись разглядывать выставленные товары. – Ой, какая прелесть! Вот этот спальный гарнитур и гарнитур для гостиной: ковер, радио, ваза, трюмо… – она вздохнула. – Только они ведь очень дорогие, правда?

– Очень дорогие для тех, кому они не по карману, – ответил он. – И чертовски дешевые для людей с деньгами. И для нас они будут чертовски дешевыми, такое у меня чувство.

Пегги молчала, в который раз дивясь его уверенности в себе. Он всегда говорил такие вещи совершенно серьезно.

– Знаешь что, Арти? По-моему, папа просто тебе завидует, когда ты вот так говоришь. Поэтому и кажется, что ты ему не очень нравишься.

– А, они всегда так, неудачники вроде него. Сидят на мели и злятся на всех, кто это видит. Ему не нравится, что я поумнее его, а очень ли он-то умен? – Вопрос повис в презрительном молчании. – Пойдем, – сказал Арти. – Посмотрим, что предлагают вон те магазины.

К нему возвращалась вера в себя, он чувствовал ее теплую волну в своих жилах, и позолоченный мир витрин превратился в заманчивое будущее, озаренное светом за зеркальными стеклами. Объединенные общей мечтой, они достигли самой сердцевины своего желания. Свернув в темный переулок, они замерли в тесном объятии, жадно целуясь, рывком приближая это будущее.

– Арти, они собирались сегодня вечером в кино, – ее голос стал грудным, перешел в шепот.

– Пойдем и посмотрим, крошка. К этому времени им уже пора бы уйти.

Назад они шли молча – возбуждение было слишком сильным для слов. Остановившись на тротуаре против ее дома, они оглядели фасад: сквозь занавески окна в передней пробивалась полоска света.

– Они дома, – сказал он. – Черт… – его голос замер, захлестнутый горечью обманутой надежды и желания.

– Может быть, они все-таки ушли? Мама всегда оставляет свет в прихожей, чтобы одурачить грабителей. А все другие окна темные.

Они перешли через улицу.

– Ну, авось они не задумали одурачить нас, – сказал он и открыл калитку: его тело покалывали иголки нетерпения, смешанного с тревогой. Он перебежал газон и заглянул в окно коридора.

– Там всюду темно, – сказал он, но Пегги растерянно поглядела на него.

– Я не захватила ключа, Арти, мы же не можем войти! – она была готова расплакаться.

Он уставился на темную полосу двери рядом с ярким прямоугольником из цветного стекла, и от панического отчаяния на шее и ладонях у него выступил пот.

– Попробуем окна, – сказал он.

Пегги следовала за ним по пятам, пока он дергал рамы и заглядывал внутрь. Какого черта они запирают все окна? Что, по-ихнему, у них можно украсть?

Обойдя дом, он яростно рванул кухонное окно. Оно подалось, и он дергал его и раскачивал так, что стекла отчаянно дребезжали.

– Только не разбей его, Арти! Ради бога! – испуганно шептала Пегги.

Увидев воткнутую в грядку лопату, Слоун схватил ее, вставил между подоконником и рамой и осторожно нажал. Задвижка отскочила. Он метнул лопату в грядку.

– Было время, я так на жизнь зарабатывал, – сказал он, распахивая окно и перелезая через подоконник.

Он впустил Пегги, и они принялись ползать на четвереньках по полу, заглядывая под стол, буфет и стулья в поисках винтов от задвижки. Словно пара мартышек, которым кинули арахис, подумал Слоун.

Наконец он нашел винты и ручкой ножа забил их на место. Этот эпизод был оскорблением ему, им обоим, но с первым же объятием унизительное ощущение исчезло, рассеянное жаром страсти. Он с издевкой вспомнил старика Бенсона, и удовлетворение стало от этого еще полнее.

Они прошли в комнаты, и на кушетке Пегги стряхнула с ног туфли. Арти улыбнулся в полумгле и притянул ее к себе, положив руку к ней на грудь.

– Милый…

Исчезли все двери и окна, исчезли угрозы, насмешки, запреты, и был только распахнутый, нежный, теплый и плодоносный мир.

20

Все лампы в квартире горели, и Риджби переходил из комнаты в комнату, проверяя, все ли в порядке, не осталось ли следов излишних усилий. Хорошо продуманное смешение новой мебели с подержанной было блестящей идеей, решил он, обладание старой, привычной мебелью создавало иллюзию прошлого.

Он посмотрел на часы на каминной полке и на себя самого в золоченой раме зеркала над часами. У глаз залегли усталые морщины, но в общем впечатление было недурное. И хорошо, что он остановился на вельветовой куртке. Домашняя, уютная, она соответствовала не только зрелому возрасту, но и зрелому характеру – тому сочетанию корректности и уверенности, которое выработалось в нем за время знакомства с Эдит.

Он перевел дух. Все было завершено, все учтено до последней детали.

Выходя из комнаты, он погасил свет. Обошел квартиру и погасил все лампы, кроме торшера в углу гостиной и бра в передней. Неяркий свет усиливал праздничность его настроения и навевал задумчивый покой. Этот вечер должен что-то принести.

Теперь у него вполне солидный адрес – «Маноа», Элизабет-Бей. В вестибюле, в списке жильцов – и его фамилия четкими, аккуратными буквами. Это тоже придает человеку солидность, как табличка с фамилией на служебном кабинете. А квартирная плата? Трудно забыть, что она превышает половину его заработка. Но сегодня он об этом забудет. Этот вечер принадлежит ему, и в этой квартире он сам принадлежит себе, как никогда прежде.

Зазвонил дверной звонок. Он отозвался эхом в сердце, захлестнул слабостью перед решительной минутой. Затем Риджби взял себя в руки и пошел к входной двери.

– Добрый вечер, Эдит. Входите, входите!

– Ну, Джо, наконец-то я здесь! – сказала она весело, снимая шляпу и оглядывая комнату. – У вас очень мило и уютно к тому же… Да-да, очень мило.

– Я рад, Эдит, что вам тут нравится. Немножко уюта – единственная компенсация, которую может получить холостяк за свое одиночество, – добавил он без запинки, так как эту фразу отрепетировал заранее.

Опустившись в кресло под торшером, Эдит посмотрела на него.

– Я решительно настаиваю, чтобы в следующий раз вы оказали мне подлинно холостяцкое гостеприимство и допустили меня на кухню. Ведь именно это условие я ставила, если помните.

Риджби сел напротив нее. В следующий раз непременно, обещал он. А сегодня ей следует привыкнуть к обстановке, так сказать, акклиматизироваться.

Она рассмеялась. Просто он стесняется признаться в своих подозрениях. Однако ее муж, добавила она, всегда настаивал, чтобы ужин готовила она, хотя у них был прекрасный повар.

Упоминание о муже раздосадовало Риджби. Его собственнический инстинкт был достаточно силен, чтобы отказывать этому человеку в месте, которое она, по-видимому, собиралась для него сохранить. Он переменил тему, перечислил несколько спектаклей и спросил, на какие она хотела бы пойти.

И она, тут же увлекшись, заговорила о том, что они могли бы увидеть вместе в этом году. Они расписали свои встречи на несколько недель вперед, и Риджби воспринял это как желанную отсрочку, как отдых от мучительной необходимости заглядывать слишком далеко в будущее.

Вскоре Эдит спросила:

– Вы не сердитесь, что я так распоряжаюсь вашим временем, Джо?

Он медленно покачал головой.

– Я редко бываю занят по вечерам.

Вновь она почувствовала его нежелание говорить о себе. Он никогда не упоминал о своих делах и о связанных с ними людях, очевидно предпочитая не допускать ничего этого в свою частную жизнь. Но его друзья? Вот где была тайна. Он не разу не высказал желания ввести ее в круг своих знакомых, ни разу даже не намекнул на существование такого круга. За его сдержанностью крылась какая-то определенная причина, мешавшая ему быть откровенным, и это было странно: она не сомневалась, что именно с ней он хотел бы быть откровенным до конца. Осторожно нащупывая почву, она сказала:

– У вас тут, Джо, заметно четкое разделение между старым и новым. Прошлое и настоящее образуют резкий контраст, не правда ли?

Он не был обманут: Эдит, несомненно, почувствовала то же разделение в нем самом. Пожалуй, лучше было бы обставить квартиру только новыми вещами, подумал он. Тогда он ответил бы, что полностью порвал с прошлым, и тем самым предупредил бы дальнейшие расспросы. Теперь ему нужно найти какой-то средний путь.

– Есть вещи, с которыми как-то не хочется расставаться.

– Это вполне естественно, Джо. Вы давно тут живете?

– Около года.

– Вы прелестно все устроили.

– Возможно, я еще не совсем утратил свой организаторский талант, – ответил он не без хвастовства.

– О, несомненный талант, – согласилась она. Но почему он солгал? В вестибюле шедший навстречу мужчина остановился и приподнял шляпу:

«Миссис Саймонсен? Вы меня не помните? Я Риверс, мы познакомились у Рокуэллов». Она назвала фамилию Джо, объяснив, что идет навестить своего хорошего знакомого, и Риверс сказал: «Наверное, это новый жилец. Переехал сюда примерно месяц назад». И это не могло быть ошибкой. Именно из-за переезда он так долго не приглашал ее к себе. Потому-то он и придумал ремонт.

Но почему он должен что-то скрывать? Это ее обеспокоило.

– А теперь, сказала она, – я посвящу все свои таланты тому, чтобы приготовить чай.

– Вам так и не удалось избежать посещения кухни! – улыбнулся Риджби.

Время шло, и его все больше охватывало необоримое желание почувствовать, что их ничто не разделяет. Ему хотелось сказать ей, что она для него значит, хотя при этом он рисковал сократить время, еще остававшееся до той минуты, когда, пользуясь старомодным выражением, он должен будет «объясниться с ней». И, уже готовясь к этой минуте, он сказал:

– Знаете, Эдит, этот вечер породил во мне половинчатое ощущение, словно я и не холост и не женат.

– У меня бывает такое же ощущение, Джо, когда вы приходите ко мне. По-моему, наш долг по отношению к самим себе обязывает нас видеться почаще, как вам кажется?

Его сердце радостно забилось, и он посмотрел на нее с горячей нежностью:

– Конечно, Эдит. Говорят, пожилой возраст – время сожалений, но с тех пор, как мы познакомились, я ни о чем не жалею.

Она уже не надеялась когда-нибудь вновь встретить такое глубокое чувство. Какая бы причина ни вынуждала его скрывать от нее часть своей жизни, ей было уже почти все равно.

– Это чудесные слова, Джо. Они доставили мне большую радость.

Инстинктивно она почувствовала, что он сказал все, что собирался сказать, и развитие этой темы только смутило бы его. Она посмотрела на часы.

– О! Уже поздно. Я вымою посуду, а потом мне пора будет идти.

Собираясь проводить ее, Риджби отправился к себе в комнату переодеться. Снимая куртку, он подумал, что сегодня достиг предела. Его охватило огромное утомление, и он больше ничего не хотел. Присев на край кровати, он опустил голову на руки. Эдит совсем не страдает снобизмом. Она не потребует от него больше, чем он может ей дать, а ведь даже как клерк он может дать ей больше мужа, который умер банкротом. Он поднял голову и, увидев себя в зеркале, проникся отвращением к тому, что увидел: к предателю и доносчику, готовому разоблачить его притворство, чтобы Эдит могла его пожалеть. Риджби гневно нахмурился. Как он смеет даже думать о том, чтобы разрушить все, что создал? Показать Эдит свое бесплодное прошлое, свою бесплодную личность и отречься от истинного себя, от того, кому ни разу не представилось случая стать самим собой! Лучше уйти из ее жизни и из своей, ночевать на скамейках в парке, чем это! Без Эдит он так и остался бы позером, заключенным в шелуху своих претензий, портновским манекеном, существующим только по субботам и воскресеньям. Но благодаря ей дешевый обман стал живой реальностью. Риджби поправил галстук и взял шляпу. Нет, теперь он не может предать ее, предать самого себя.

Эдит уже ждала его.

– Ну, Джо, мы готовы?

– Настолько, Эдит, насколько я могу быть готов к той грустной минуте, когда вы уйдете.

И это не просто старосветская любезность, подумала она. Эти слова порождены его парадоксальной неспособностью взять то, чего он желает, хотя он все время знает, что может это взять. Естественным тоном она сказала:

– Мы ведь не можем позволить себе слишком много грустных минут, правда, Джо?

Скрытый смысл этой фразы смутил и обрадовал его.

– Конечно, сказал он. – И я надеюсь, что они будут выпадать все реже и реже.

Вернувшись, он зажег торшер и осмотрел комнату, словно проверяя, не изменилось ли что-нибудь за его отсутствие. Потом вышел на балкон и стал смотреть в ночную темноту, на звезды над синевато-черным портом, на мигающий зеленый огонек маяка. Его увлекал поток приятных мыслей, то и дело переходивший в быстрины огромного счастья.

Завидный жребий для человека его возраста! У большинства его ровесников мысли только уносятся в прошлое, все дальше и дальше, бесконечной вереницей: мечты, фантазии, уколы тоски, раны сожалений. Но для него жизнь уподобилась старому вину, которое вбирает в себя годы и в результате этого процесса обретает совершенство.

Покончено с бесплодными мечтами, с мучительным анатомированием прошлого. Его будущее с Эдит было несравненно чудеснее постепенного многолетнего осуществления намеченных целей. Это было словно победа, вырванная у судьбы уже в миг поражения, победа, которой не страшно время, которая не постареет, не приестся.

Риджби почувствовал, что у него очень устали ноги, он решил пойти в спальню и лечь. Но спать он не станет. Сегодня сон был бы преступным мотовством, бессмысленной растратой радости.

В пижаме и халате он лег на диван, не закрывая глаз, но ничего не видя. Недавние часы теплым медом разливались в его памяти, проникали во все уголки сознания, принося покой и безмятежное удовлетворение. И только когда он пытался нащупать будущее, фокус смещался и проблемы, неотъемлемые от каждой встречи с Эдит, вновь заявляли о себе.

Сегодня она снова настаивала, чтобы они чаще встречались. За последнее время она дважды приглашала его к себе в будние дни, и он уходил с работы, ссылаясь на нездоровье. В дальнейшем ему придется отклонять такие приглашения, а о том, чтобы пригласить ее к себе в будний день, не может быть и речи. Его сердце тревожно защемило. Он брезгливо вспомнил десятки лотерейных билетов, которые он покупал, различные планы помещения его сбережений, которые он разработал, и жалкие гроши, которые они могли ему принести.

Кроме того, он прикинул, на какую именно компенсацию имеет он право за скудость лет, проведенных в «Национальном страховании». Он холодно рассматривал это как не выплаченный ему долг.

Его сбережений и пенсии хватит, чтобы жениться и прожить еще около года. Затем неминуемый крах. А когда он будет вынужден увлечь Эдит в свое прошлое, никакие его оправдания и объяснения, никакое ее прощение и чуткость не искупят его обмана.

Одна мысль об этом наполнила его невыносимой горечью, и он вновь начал обдумывать свою «идею». Она была такой простой, такой логичной, такой свободной от необходимости прибегать к каким-нибудь уловкам… «Старый Риджби». Он слышал это прозвище, нестерпимо оскорбительное, потому что оно подразумевало вышедшую из моды сдержанность, архаическую лояльность и суетливую педантичность. «Старый Риджби». Честный, старательный, надежный. Служащий, работавший для компании дольше кого-либо другого. Ему доверяют, но относятся к нему с безразличием, как к инструменту, уже пришедшему в негодность. А то и просто его игнорируют.