Текст книги "Мартин-Плейс"

Автор книги: Дональд Крик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

41

Рокуэлл взглянул на Льюкаса, сосредоточенно изучавшего статистический отчет Фиска о капиталовложениях компании за последнее полугодие, и, чтобы замаскировать свои колебания, торопливо взял со стола какое-то письмо. Ему нужно было поговорить с Льюкасом, но он не знал, то ли изложить свое мнение в категорической форме, то ли побудить Льюкаса высказаться. Он прочел последнее письмо – просьбу о ссуде на постройку дома – и только тогда повернулся к помощнику.

– Я проглядел почту, Мервин. Большую часть можно разослать по отделам, но тремя-четырьмя стоит заняться вам самому, я их отложил.

Когда Льюкас подошел к его столу, он сказал:

– Садитесь, Мервин, – и добавил, чтобы создать непринужденную атмосферу. – Вероятно, вы уже скоро получите степень бакалавра?

– Еще до конца года, если благополучно сдам экзамены, – уточнил Льюкас и улыбнулся. Рокуэлл почувствовал, как внутри него все напряглось.

– Это даст вам значительное преимущество, – сказал он. – Бухгалтер и экономист. Сочетание теории и практики – превосходное сочетание. В дни моей молодости академическим дипломам придавалось гораздо меньшее значение, и, должен сказать, приобретать их было значительно труднее.

– Теперь без них невозможно рассчитывать на сколько-нибудь ответственное положение, – ответил Льюкас. – У нас уже нет времени неторопливо накапливать опыт в пределах одного предприятия. К тому же мы не можем рисковать тем, что наш кругозор будет ограничен шорами узкого партикуляризма.

Рокуэлл погладил подбородок. Партикуляризм! Как типично для теоретика! Льюкас чем-то напоминал Берни Риверса, но был лишен широты взглядов, которая смягчала цинизм Берни.

– Что в статистическом отчете произвело на вас наибольшее впечатление? – спросил он, не сомневаясь, какой услышит ответ.

– Резкое увеличение вкладов в жилищное строительство, – Льюкас не обманул его ожиданий. – Они за рассматриваемый период почти удвоились.

– А как вы это оцениваете?

Льюкас заколебался, и оба поняли почему. Последовать мог либо дипломатический ответ, либо откровенное изложение противоположной точки зрения. Прошло несколько секунд, прежде чем Льюкас сдержанным тоном произнес:

– Мне кажется, это опасная тенденция.

– Почему же?

Льюкас замигал. Он не сомневался, что хорошо знает все необходимые факты, но для Рокуэлла факты не всегда были веским аргументом. За исключением тех случаев, когда они отвечали ходу его мыслей или являлись результатом его собственной деятельности. И Льюкас сказал осторожно:

– Опасная тенденция с нашей точки зрения, мистер Рокуэлл. Банки сознательно сокращают финансирование, чтобы предотвратить инфляцию. Я не удивлюсь, если они начнут взыскания по закладным.

– Не является ли такая политика банков чистым партикуляризмом, как по-вашему?

Льюкасу показалось, что слово «партикуляризм» было произнесено с легким ударением. В таком случае это был уже вызов лично ему, потому что под сомнение ставилась его квалификация, все нелегкие годы, затраченные на то, чтобы вырваться из толпы посредственностей. В конце концов он ответил так, словно за его словами не стояло ничего, кроме их прямого смысла:

– Мне кажется, мистер Рокуэлл, что партикуляризм проявим мы, если не последуем их примеру.

Рокуэлл мрачно кивнул. Раздражающе самоуверенное лицо, умеющее ничего не сказать, и попугайский ответ, почти цитата из финансовой колонки какой-нибудь газеты, вывели его из себя. Стиснув под столом руки, он сказал:

– Думаю, вы согласитесь, Мервин, что жилищное строительство является основой стабилизации жизни общества и что это, в свою очередь, необходимое условие процветания и прогресса любой нации. Можете вы объяснить, с какой стати должна страдать наша страна только потому, что кучка банкиров не желает в нее верить?

Загорелое лицо Льюкаса покраснело. Такие общие фразы вызывали у него только презрение, а когда их преподносили в форме выговора, они становились еще невыносимее.

– Все зависит от взгляда на вещи, – сказал он резко.

– Разумеется, Мервин. Но ради чего должны мы становиться жертвами догмы, выдвигаемой экспертами по вопросам экономики? Мне кажется, это может обойтись нам слишком дорого. Я знаком с некоторыми такими экспертами и не назвал бы их непогрешимыми. – Он хотел было добавить «и все они страдают партикуляризмом», но решил, что все-таки несправедливо так резко одергивать своего помощника. Вместо этого он сказал: – В чем вы усматриваете признаки надвигающейся инфляции, которые вас так пугают?

– По-моему, наибольшая опасность заключается в росте американских капиталовложений, – без колебаний ответил Льюкас. – Эта страна обладает значительной способностью экономической экспансии, но, по-моему, ей не удастся поддерживать такую экспансию в масштабах, необходимых, чтобы не отстать от расширения рынка капиталовложений. Спрос невероятен. Даже самое малое замедление разорит миллионы.

– В таком случае я рад, что мы не втянуты в орбиту американских капиталовложений. И вы, полагаю, тоже?

Льюкас не поверил своим ушам. Какое несокрушимое невежество… а может быть, и невероятный партикуляризм – он же не видит ничего дальше собственного носа!

– Но мы быстро в нее втягиваемся, мистер Рокуэлл, – сказал он с размеренной настойчивостью, словно учитель, объясняющий правило туповатому ученику. – Крах американской биржи неизбежно скажется на финансовом капитале всего мира. Лучше проявить осмотрительность теперь же и принять меры, чтобы смягчить удар, а не рваться слепо ему навстречу.

– И не давать строить дома?

Это была крайняя точка их расхождения, и Льюкас точно прикинул последствия своего ответа.

– Да, – сказал он, зная, что возврата нет.

Рокуэлл ощутил в себе спокойную силу. Этот человек представлял то, что он не мог принять, не мог даже терпеть рядом с собой. Сокрушить это сразу нельзя, но зато можно обкорнать до исходных догматических формул. Он сказал:

– Знаете, Мервин, я горжусь нашей политикой строительных ссуд. Я выработал ее сразу после войны, и с тех пор мы неуклонно ее придерживались. Она стала значительным вкладом в послевоенное развитие. Теперь же она оказалась под угрозой. Что это означает? Строгие ограничения неизбежно самым губительным образом повлияют на моральное и материальное состояние страны. Это же чудовищный акт недоверия со стороны банков, признание их собственной неспособности координировать свою деятельность с реальными потребностями страны. И все это настолько не имеет под собой реальной почвы, что в результате нация приобретет сходство с ребенком, которого морят голодом. Так можете ли вы, учитывая это, все же настаивать, что «Национальному страхованию» следует стать сообщником банков? Можете?

По лицу Льюкаса разлилась бледность. Он отвел глаза, сознавая, что им предстоит сейчас встретиться с глазами Рокуэлла, бросить ему открытый вызов. В его столе заперты его убеждения, изложенные черным по белому. И отказываться от них он не собирается. Рокуэлл стал угрозой его положению – божок на глиняных ногах, который вот-вот рухнет и увлечет вместе с собой и его, Льюкаса, будущее. Он поднял глаза.

– Лучше это, чем остаться с кучей ничего не стоящих домов на руках, – сказал он. – От такого удара «Национальное страхование» может и не оправиться.

– Мне кажется, Мервин, занятия для получения степени превратили вас в убежденного пессимиста.

Это уязвило Льюкаса куда больше любой гневной тирады, но он попытался сохранить невозмутимость.

– Надеюсь, вам удастся обратить меня в более оптимистическую веру, мистер Рокуэлл.

– И я на это надеюсь, – сказал Рокуэлл серьезно, почти грустно. Льюкас внимательно следил за выражением его лица. Если придется менять веру немедленно, ну что ж, он подыграет. Скоро наступит время, когда Рокуэллу придется повернуть на сто восемьдесят градусов, если он не захочет выпустить вожжи из своих рук. Так зачем обескураживать его заранее?

– Наша политика не имеет ничего общего с биржевыми спекуляциями, Мервин, – говорил управляющий. – Нам принадлежит существеннейшая роль в развитии страны – роль стабилизующей просвещенной силы. Являясь одной из ступеней экономической иерархии, мы способствуем созданию существующих ныне условий, и поэтому можно даже сказать, что мы ответственны за состояние нации. В значительной степени правительство – наш рупор. И поэтому мы обязаны знать, куда идем. Страховой полис является капиталовложением в будущее страны, Мервин, и расширение наших новых страховых операций представляет собой вотум доверия нам, как руководителям. Разве вы не согласны?

– Разумеется, мистер Рокуэлл.

– В таком случае мы должны руководить и дальше. – Он улыбнулся. – А хорошие руководители не могут быть пессимистами. Я, например, никогда не страдал пессимизмом. И уверяю вас, что меняться я не намерен.

Вернувшись к своему столу, Льюкас просмотрел отложенную для него почту. Иногда он переставал читать, потому что одновременно думал о другом и никак не мог сосредоточиться. Сегодня утром и он и Рокуэлл ясно увидели разделяющую их пропасть. Но он должен и дальше оттягивать момент начала открытых военных действий. Когда наступят события, оправдывающие его позицию, он должен сидеть тут, за этим столом. А его роль в этом кабинете точнее всего, пожалуй, можно уподобить роли троянского коня. В школе он всегда терпеть не мог историю, но этот внезапно всплывший в его памяти эпизод показался ему удивительно подходящим к случаю, и он принялся просто ради удовольствия припоминать все его подробности.

42

Торчать здесь все субботнее утро, думал Слоун, это чистый убыток. Но бросить службу он все-таки пока еще не может, тем более теперь, когда у него тут завязались кое-какие полезные отношения. Да и в «Южном Кресте» он еще как следует не утвердился. Ну, это только вопрос времени, а уж тогда пусть Пегги говорит, что хочет, и ее мамаша тоже – старая ведьма! Хватит ей совать нос в его дела. Хватит, и все!

Он поглядел на часы. Еще час, прежде чем можно будет выбраться из этой мертвецкой. Он приоткрыл ящик стола, в котором оказался бюллетень собачьих бегов, предусмотрительно сложенный так, что ставки и прогнозы оказались сверху. Он внимательно изучал их двадцать минут, потом задвинул ящик и вытащил из кармана записную книжку. На этой неделе он поставит семь фунтов, собранных тут, в конторе, и если поставит правильно, то заработает чистую сотню. Пока ему все время везло, подумал он, – «Везучий Арт Слоун. Называй меня просто «Везучим», – теперь, когда Пегги переменилась, в этом слове был сладковато-горький ностальгический привкус. Даже в постели она стала другой. Не то чтобы холодней, ничего подобного, но только все это уже не игра и не приключение, а нудное мочало вроде «я тебя люблю, ты мне нужен, Арти», словно он смыться, что ли, собирается! А ее мамаша все еще «заглядывает» к ним и днем и ночью – в любое время. Девчонке-то больше года – уж, кажется, можно было бы привыкнуть. Это она подбивала Пегги есть его поедом, чтобы он продал автомобиль и перестал на службе валять дурака. Дескать, погляди, как у нее Фред по струнке ходит. Хватает же у нее хамства сравнивать его с этим олухом!

На часах было без десяти двенадцать, и он, сунув книжку в карман, неторопливо пошел к двери в умывальную. По пути он остановился у стола Гарри Дента.

– Идешь сегодня, Гарри? – спросил он вполголоса.

– Не знаю, – ответил Дент. – Смотря какое будет настроение.

Слоун про себя забавлялся, наблюдая, как Дент разыгрывает небрежность.

– Давай я поставлю за тебя парочку фунтов на Рубина Боба, – сказал он. – Пока ставка пять против одного. И надо поторопиться, а то упустим момент. – Он сунул руку в карман.

– Я что-нибудь устрою, если пойду, – сказал Дент поспешно. – А те два фунта, которые я хотел отдать тебе сегодня, я их в понедельник тебе отдам.

– Ладно, Гарри, можешь не беспокоиться, – небрежно отмахнулся Слоун. – Если тебе сегодня нужна парочка-другая шиллингов, скажи, не стесняйся. Хозяин мне верит, да и эта десятка его не разорит.

– Ну, я лучше подожду, пока не расплачусь, – сказал Дент, рассмеявшись. Он начал разбирать бумаги у себя на столе. Нашел, с кем вместе заключать пари, дурак, – со Слоуном! И надо же было задолжать целых десять фунтов! Ну ладно, вот он расплатится с этим нахалом, и тогда можно будет вздохнуть свободно.

В умывальной он критически осмотрел себя в зеркале. Черт! За последнее время он от всего этого как будто похудел. Надо бы взять себя в руки, а не то они что-нибудь учуют. Если ответственность ему не по силам, они скоро подыщут кого-нибудь другого. Вот, например, О’Рурк. Последнее время его явно взяли на заметку. Конечно, еще молод для большого повышения, но ничего не скажешь – восходящая звезда. Странно, как у некоторых это само собой получается, а другим приходится из кожи вон лезть.

Арти галопом промчался вверх по лестнице и ворвался в квартиру.

– Привет, привет, привет! – завопил он и кинулся в кухню, где Пегги готовила салат. Он ласково хлопнул ее пониже спины. – А как Морданька? Спит? Или ей уже пора питаться?

– Она спит, Арти. И, пожалуйста, не называй ее Морданькой, маме это не нравится и мне тоже. Ее зовут Марша.

– Ну, ладно, ладно! – перебил он раздраженно, – Если мамаше это не нравится, то и говорить не о чем.

– Ты всегда говоришь гадости про маму. С тех пор как родилась Марша, она мне очень много помогает. И ты это знаешь не хуже меня.

– Еще бы не знать, крошка! Мне об этом уже целый год твердят каждый день.

– Ну, так перестань говорить про нее гадости. Мне и без того хватает из-за чего волноваться, верно?

Он прислонился к стене.

– О чем ты? Я не понимаю.

– Нет, понимаешь! – Ее голос перешел в визг. – Я о том, что ты заделался букмекером в отеле. Вот я о чем.

Арти завел глаза к потолку и застонал.

– Крошка, сколько раз тебе повторять, что я не букмекер? Я только собираю ставки за комиссионные. И эти деньги в хозяйстве не лишние. Разве нет?

– Пока полиция тебя не изловила.

– Ну и изловит. Мне-то что? Штрафы платит Биссет.

Он придумал этого Биссета и так привык на него полагаться, что сам почти в него уверовал.

– Но ведь если это попадет в газеты, тебя уволят, Арти!

Он был тронут ее тревогой и сказал:

– Да брось, крошка! Такие пустяки в газетах не печатают.

– Ну, а вдруг, Арти! – не сдавалась Пегги. – Ты же не на фабрике работаешь и не улицы подметаешь. «Национальное страхование» – солидное учреждение.

Этого он уже выдержать не мог.

– До чего мы стали гордые! – сказал он насмешливо. – Я всю неделю работаю. Так? Я тебе отдаю деньги каждую пятницу. Так? Я продал проклятую машину, когда ты потребовала. Так? А теперь я еще должен ходить по струнке – видите ли, я работаю в «Национальном страховании». Еще немного – и ты на меня цилиндр напялишь.

Пегги вдруг обернулась и крепко обняла его за шею.

– Это неправда, Арти. Я только беспокоюсь, вот и все. Ведь мама же говорит правду: у тебя нет никакой специальности. Где ты найдешь место лучше теперешнего?

Над ее плечом Слоун ухмыльнулся своей тайне: сотня фунтов в банке и пост в нижней уборной «Южного Креста» – первые ступеньки на пути к тому, чего «Национальное страхование» никогда ему не даст.

– Да забудь ты, что говорит мама. Ты ведь не за мамой замужем, – сказал он с ласковой настойчивостью. – Ты замужем за везучим Артом Слоуном. Разве ты не помнишь?

Пегги посмотрела на него, стараясь понять, стараясь найти в его лице какое-нибудь объяснение. Она сказала:

– Помнишь, как я приходила к тебе на службу недели три назад, Арти? Я тогда подумала, что мне было бы страшно работать в таком месте. А у тебя такого чувства не бывает?

Он не высмеял ее. Вместо этого он сказал медленно, с глубоким убеждением:

– Им меня не испугать, крошка. Они рады нагнать на человека страху, если им позволить. Но я им не по зубам. Вся эта лавочка – один фасон, и ничего больше. Они все там спят и видят тот день, когда получат кабинет с фамилией на дверях. Один старик от таких мыслей даже свихнулся. И все они дрожат, что вдруг останутся без кабинета. Ну, а я знаю, что никакого кабинета не получу, и поэтому ничего не боюсь. Понимаешь?

– Но ведь прибавку тебе дадут, правда, Арти?

– Конечно. – Он погладил ее по плечу: это лучше всяких слов рассеивало ее страхи. – Я должен получить прибавку после рождества.

Пегги обрадовалась.

– Это очень хорошо, Арти. Мне все равно, если тебя не назначат на важную должность. И вообще… Но лишние деньги нам очень помогут.

Он смотрел на жалкую кухоньку: грязные стены, облупившаяся ванна и стертый линолеум. Помогут чему? Нет, выбраться из этой дыры прибавка ему не поможет. Она не поможет ему стоять на своих ногах, думать своей головой и ходить без костылей. Раньше Пегги это понимала, но забыла. А сейчас он не может объяснить ей это еще раз. Он не может сказать, что ему нужно, до тех пор, пока не добьется того, что ему нужно. Но уж тогда он скажет об этом, да так, что услышит весь мир!

43

Дэнни свернул на широкую, обсаженную деревьями улицу, где дома стояли среди газонов и садов. Дома поменьше заимствовали одно-два павлиньих перышка – например, цветные жалюзи и свежую краску – от соседних, более изысканных особняков, и в одном из них жила Пола. Этот дом отличался вызывающей небрежностью. Лишь наполовину подстриженный газон, чахлые цветочные стебли, торчащие над клумбами сорняков, и пятна свежей краски на нескольких окнах – все это свидетельствовало о непочтительном пренебрежении к воинствующей аккуратности остальной улицы.

Дэнни повернул звонок, но раздался лишь легкий скрежет. Тогда он постучал – дверь открыл Касвел: шорты и рубашка, на щеках – седая щетина.

– Здравствуйте, Дэнни, – сказал он громким приветливым голосом прежде, чем Дэнни успел открыть рот. – Входите, входите. Пола сейчас явится. Она пошла к какой-то женщине по соседству – перешивает платье. Смахните-ка хлам с этого кресла и садитесь. И не сидите как на иголках. – Смех у него был звучный и басистый. – Вероятно, человек, сидящий на иголках, – поразительное зрелище, иначе чем можно объяснить популярность этого выражения? – Развалившись в кресле напротив, он рассматривал Дэнни с интересом и любопытством. – Я часто старался представить себе, какой вы, – продолжал он, поглаживая небритый подбородок. – Ваше имя мне понравилось. Дэнни О’Рурк. В нем есть музыкальность – отличительная черта ирландцев. Готов побиться об заклад, что ваш отец распевает в ванной по утрам «Луга и озера Килларни».

– Он поет, только когда пьян, – ответил Дэнни, и Касвел зычно захохотал.

– Ну, значит, он забыл наследие предков. Не помнит, откуда явился сюда, и не слишком-то счастлив здесь.

Он встал и подошел к буфету.

Дэнни следил за ним, испытывая смешанное чувство неприязни и симпатии. Так вот он, бог Полы – Господь Всех Мнений! Давнее предубеждение то вспыхивало сильнее из-за болтливости Касвела, то утихало перед его неоспоримым добродушием. Внешность этого человека отлично гармонировала с хаосом в комнате: огромное количество книг и журналов заставляло думать, что ее хозяин наделен большим, хотя и неупорядоченным умом.

Касвел спросил через плечо:

– Пива, виски или фруктовой воды?

– Фруктовой воды, если можно.

– Что это, пристрастие или сила воли?

– Предубеждение.

Касвел расхохотался. Он вернулся с бокалами и снова сел.

– Где вы живете, Дэнни? Пола мне говорила, но я забыл.

– В Глибе.

– А с Полой вы познакомились в «Национальном страховании», э?

– Да, мистер Касвел.

– И вы пишете стихи, изучаете бухгалтерию и помогаете начинающим журналисткам собирать материал для статей?

Дэнни улыбнулся.

– Судя по тому, что я слышал от Полы, мы оба помогли ей выбраться из «Национального страхования».

– Тот день, когда она ушла оттуда, был лучшим днем моей жизни, – сказал Касвел. – Еще немного, и мне пришлось бы возиться с истеричкой. У нее ветер в голове, но все-таки она слишком умна для этого заведения. И говорит, что вы тоже. Вы много читаете, Дэнни, верно?

– Я вижу, что и вы тоже.

Касвел допил бокал и погладил себя по животу.

– Паллиативы, – сказал он. – Книги и пиво. Ну и что же? Пола говорит, что вы намерены стать управляющим этой страховой компании. И считает, что вам это может удаться.

– Но на нее не произведет ни малейшего впечатления, если я и стану управляющим.

– Она относится к вам несколько цинично, юноша. И можете считать, что в этом повинно влияние очерствевшего неудачника.

– Уже считаю.

Дэнни успел заметить на лице Касвела легкую досаду, словно тот почувствовал, что его влияние может оказаться под угрозой, если он будет высказывать свои мысли с полной откровенностью.

– Так, значит, малютка мисс Эхо ставит палки в колеса? – он поразмыслил. – Но для вас это, пожалуй, даже полезно. Помогает вам видеть себя со стороны. Да и вообще, почему, собственно, вам нравится ваше «Национальное страхование»?

– Вопрос стоит не так. Я еще только ищу то, что мне может понравиться. И думаю, что найду.

– Дальний прицел, э? И что же вы рассчитываете найти?

В глазах Касвела появился тоскливый испуг, словно у человека, который увидел перед собой собственный призрак, живой и говорящий, распознал, что чужой жизни грозит его собственная судьба. Заметив, что Дэнни ищет ответа, он нетерпеливо махнул рукой.

– Ну, а все-таки, что? Влиятельность? Положение в обществе? Мелкотравчатую помпезность, которая к пятидесяти годам превратит вас в самодовольного царька? Что именно?

Дэнни узнал в этом извращенном изложении своих побуждений голос Полы и ожесточился.

– Я не был свободен решать, чем мне хотелось бы заниматься, мистер Касвел, – сказал он. – Я должен был искать работу – выбирать из того, что мне было доступно. Это не ново. Но мне кажется, я нашел то, чем стоит заниматься, а не просто работу и жалованье. Я не машина и становиться машиной не собираюсь, – сказал он, повторяя Милля. – Вот почему я не хочу оставаться простым винтиком в штате бухгалтерии. Доля «Национального страхования» в развитии страны достаточно велика, чтобы мне нашлось к чему приложить свои силы. А помпезность здесь ни при чем. Или этому невозможно поверить?

– Прежде чем я во что-нибудь поверю, – сказал Касвел, – мне нужно бы узнать, чему вы хотите отдать свои силы.

– Настоящей цели, – упрямо ответил Дэнни. – Чему-нибудь, ради чего и во имя чего стоит жить.

– Господи! – Касвел схватился за голову и принялся раскачиваться на стуле. Внезапно он наклонился вперед. – Вот что, сынок: винтиком или большим колесом, но вы все равно останетесь частью все той же машины. И как бухгалтер, и как управляющий компании вы останетесь прислужником инкуба – дельцом с образованием, законопослушным мошенником, фокусником-коммерсантом. Вы, кажется, не сознаете, что собственной цели у вас нет и быть не может. А есть у вас только их цель, и вы будете их орудием, будете есть, пить и спать, как вам прикажут, или останетесь ни с чем. Вот так!

Дэнни показалось, что воздух в комнате стал душным от грозной опасности. Его отцу не раз удавалось сотворять бледную тень той же угрозы, но так она его никогда еще не потрясала. Ему хотелось бросить в лицо этому человеку все смятение своих чувств, и его остановило только то, что Касвел вдруг заговорил совсем другим тоном:

– Черт подери, сынок! – сказал он виновато. – Я вовсе не хотел выливать на вас такой ушат воды. Я имел в виду только одно: если вы намерены вступить в деловой мир благородным рыцарем, то да смилуется над вами бог!

– Бог здесь ни при чем, – ответил Дэнни. – Вы проповедуете бессмысленность любых усилий, мистер Касвел. Я еще слишком молод, чтобы слушать это. – Потом он процитировал Рокуэлла, доказывая, что и ему в его нынешнем положении уже доступны свершения. Стоять в сторонке зрителем и насмехаться – что может быть легче?

– Я хочу играть и выигрывать, – сказал он. – Но для этого не стану ни карабкаться по чужим спинам, ни вырывать свой кусок из чужого рта. Я хочу выбраться из задворок и проулков. И я буду есть, пить и спать, как требует «Национальное страхование», до тех пор, пока оно дает мне то, чего я хочу, и ведет меня туда, куда я хочу идти.

Касвел печально покачал головой.

– Не верю, сынок, – сказал он. – Этого ты от них никогда не дождешься.

– А вы хоть во что-нибудь верите, мистер Касвел?

– Беспристрастный следователь! – ответил тот. – Ну ладно, я готов расколоться. Я ни во что не верю. Что вы на это скажете?

– Что встречаюсь с этим не в первый раз.

– Ваш отец, а?

– Да.

– И что же он говорит?

– Сиди смирно, держи язык за зубами и, когда кто-нибудь умрет, забирайся ступенькой выше. Или женись на хозяйской дочери.

Хлопнув ладонью по ручке кресла, Касвел захохотал:

– Бьюсь об заклад, он в свое время был чернорабочим и считает, что вам деньги достаются даром!

На этот раз Дэнни улыбнулся. В Касвеле была своя привлекательность – своеобразная чуткость и прямолинейность, а его догматизм не таил в себе враждебности, потому что порождался любовью к спорам. Он сказал:

– Для отца работа всегда была принудительной повинностью. Моя же работа представляется ему блаженным праздником, за который мне еще платят. По-моему, он опасается, как бы из-за необдуманного поступка или слова я не лишился этого праздника. Он хочет только одного – чтобы и дальше мне деньги доставались даром. Не делай и не говори ничего, что может быть истолковано не так, – вот его девиз.

– Этому его научила необходимость, – с грустной серьезностью сказал Касвел. – Научила сгибать шею и благодарить. В полном соответствии с нашими религиозными установлениями. И с фактами жизни! – последнее он произнес отрывисто, с прежней иронической грубоватостью. – Необходимость и стремление жить! Вот в это можно верить, юноша. Запомните: когда жизнь впервые выбралась из первобытной трясины, она искала только одного – чего-нибудь съедобного. Теперь трясина уже давно высохла и заасфальтирована, но, черт подери, необходимость в пище никуда не исчезла. Как и хищные челюсти. Да и чтобы найти тину, не придется рыть особенно глубоко! – внезапно он откинул голову и засмеялся. – Шокированы, а? Можете ничего не отвечать. Я жалкий неудачник, изменник, предающий великие солидные добродетели «Национального страхования», а с ними и ваши розовые мечты. Я самодовольный идиот, которому нет места в цивилизованном обществе. Правильно? – Он взял книгу, лежавшую на ручке кресла, и перебросил ее Дэнни. – Читали? «Тоно Бэнгей» Уэллса. Возьмите почитать… – он замолчал, услышав, как хлопнула входная дверь. – Вот и Пола.

Она вошла в комнату и швырнула на стол сверток.

– А, Дэнни! Давно ждешь?

– Давненько. Верно, Дэнни? – Касвел подмигнул, и Пола сказала:

– Надеюсь, ты задал ему перцу, Дэнни-Дэн. Впрочем, это нетрудно: он ведь только рычит, а не кусает.

– Выпей чего-нибудь, – заметил ее отец. – И не компрометируй меня перед гостем. Что у нас на обед?

– Это ведомо только миссис Роуз, – ответила Пола, подходя к буфету. – Или у нее сегодня свободный день? В таком случае питаемся хлебом с вареньем.

– Господи, что за бесполезное создание! – весело сказал ее отец. – Стряпать не умеет, шить не умеет, а чего стоит заставить ее убирать постель хоть дважды в неделю!

– Это все потому, что я не хочу одомашниваться, – ответила Пола, и Дэнни с еще большей остротой почувствовал себя посторонним. – Мой будущий муж не получит в качестве жены щетку и кухонное полотенце.

– Твой будущий муж еще не родился, – сказал ее отец. – Разве что Дэнни захочет рискнуть.

– Знаешь что, Дэнни оставь в покое, или это плохо кончится, предупреждаю! – Она погрозила отцу пальцем, взяла свой бокал и уселась с ним на ручку кресла Дэнни. – Хотите послушать про то, как я встречала сегодня «Город Лондон»?

– Не хотим, но боюсь, что все равно придется, – ответил Касвел с улыбкой.

– Мне досталось интервьюировать сэра Роджера Хока, английского фабриканта автомобилей, и леди Хок, – начала Пола. – Она годится ему во внучки. «Лапка, – говорит он ей. – Эта барышня из газеты и просит, чтобы ты сказала несколько слов ее читателям». – «Как ми-ило, – говорит Лапка. – А ты уже что-нибудь говорил, Музик? И что именно? Я ведь не хочу повторять то же самое». Старый хрен говорит: «Я сообщил ей, что это путешествие первооткрывателей, Лапка. А кроме того, что в будущем году наша фирма намерена выпустить новую модель». – «Ах, Музик! – говорит она. – Если бы я не открыла тебя, право, не знаю, что я стала бы делать. Можете записать, что для любви не существует преград и, как ты уже говорил, Музик, мир – огромная устрица, которая ждет, чтобы мы ее открыли. Так, Музик?» Тут она щекочет его под брылью, и у него просто судороги начинаются. И все это появится под заголовком «Волшебная сказка любви».

– Черт подери! – взревел Касвел. – Ты скоро сможешь написать пасквильную сатиру на светскую жизнь над ватерлинией! Она разойдется миллионным тиражом, будет переделана в сценарий, и ты отправишься в Голливуд.

– А ты потащишься за мной и извлечешь из всего этого огромное удовольствие. – Пола перевела взгляд с отца на Дэнни. – Вы действительно поладили, или я и вправду чувствую запах паленого?

– Паленого, как бы не так! – сказал Касвел. – Это первое умное существо в брюках, которое ты привела в наш дом.

Пола повернулась к Дэнни.

– Ты должен чувствовать себя польщенным, Дэнни-Дэн. Но я все-таки не верю, что вы тут только тихо беседовали по душам.

– Если хочешь знать, мы чертовски поругались, – признался Касвел. – И до сих пор ругались бы, если бы ты не вошла.

– Чем же я вам мешаю?

– Тебе такие высокие материи не по зубам, верно, Дэнни?

– Несомненно! – Дэнни улыбнулся ей.

– Свинство с вашей стороны, – сказала она. – А я и слушать про это не хочу. Наступает субботний вечерок, а в субботу вечерком я желаю веселиться.

– Эй, Пола! Здорово, Пола! Привет, Пола! – эти приветствия неслись из дверей яхт-клуба и с веранды, нависающей над водой. Пола махала в ответ и тоже что-то кричала.

Опираясь локтями о перила балкона, она глядела на бухту – тихую и поблескивающую в свете месяца, пронизанную отражениями береговых огней, усеянную смутными тенями лодок и яхт.

– Ну, что скажешь об этом местечке, Дэнни? Я не раз хорошо проводила здесь время.

– Что ж, это такое место. Специально устроенное для того, чтобы хорошо проводить время.

– Да…

Тон, чуть грустный, как приглушенный шорох маленьких волн, набегающих на песок, был для нее необычен. До сих пор Дэнни считал ее неуязвимой для воспоминаний – ему казалось, что ее чувства, как и впечатления, недолговечны, и теперь он подумал, что это ее настроение порождено ощущением невозвратимости. Оно как бы говорило: «Вот то, что мне нравилось и с чем я расстаюсь». Такая же мысль постоянно жила и в глубине его собственного сознания с тех самых пор, как Пола начала работать для журнала, но теперь предчувствие близкой перемены придало ей особую остроту.