Текст книги "Мартин-Плейс"

Автор книги: Дональд Крик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

51

– Хватит валять дурака и займись делом, – сказал Дент. – Ты знаешь, что я имею в виду.

А в виду он имел то, что застиг Слоуна над открытым ящиком, в котором лежал развернутый экземпляр «Бюллетеня собачьих бегов».

Когда Дент отошел, Арти все еще не мог понять, что, собственно, помешало ему вскочить и дать Денту хорошего тычка в зубы. Он уже видел, как Дент брякается на стол – лицо в крови, глаза перепуганные. Потом он поглядел на часы и обрадовался, что удержался. Он ведь задумал все совсем по-другому. Нынешний вечер был бы испорчен, если бы нельзя было смаковать завтрашний день. Он лениво вертел в пальцах такую знакомую деревянную ручку. Сохранить ее на память, что ли? Он с удовольствием принялся обдумывать новую идею: может быть, сделать парочку неверных записей в книге учета полисов, которая лежала перед ним? Да нет, больно много возни. Разодрать бы проклятую книгу в клочья, но тогда они смогут устроить ему неприятности, а это ему ни к чему. А вот кляксы им придется скушать. Обмакнув перо и загородив книгу промокашкой, он стряхнул чернила на страницу. Затем повторил эту операцию еще над десятком страниц и захлопнул книгу, пока чернила не высохли. Узоры получались ничего себе: этот похож на дом, а тот – на скелет. И Слоун продолжал забавляться до пяти часов.

Еще в коридоре он неторопливо закурил, а проходя мимо «Эмбассадора», решил выпить и заглянул в бар на первом этаже. На обратном пути он задержался в вестибюле и с видом завсегдатая бесцеремонно поглядел на девушку, которая сидела в кресле у стены. Конфетка! Она перехватила его взгляд и отвела глаза. А что, если…

В окне лавки закладчика на Каслри-стрит – хаос фотоаппаратов, биноклей, ружей, микроскопов, чемоданов, бильярдных шаров, пишущих машинок и драгоценностей. Кольца плотно сидели в прорезях красного вельветового подноса, а над ними, как ряды часовых, выстроились булавки для галстуков, переливаясь в свете лампочки. Карточка гласила: «Кольца и булавки по дешевой цене». Арти потрогал медную подковку в своем галстуке, поглядел на свои лишенные украшений пальцы. Он вошел в лавку.

Закладчик окинул его цепким взглядом.

– Слушаю вас, сэр. Чем мы можем вам служить?

– А показать нам кольца на подносе с витрины, – сказал Арти.

Закладчик достал поднос и осторожно поставил его на прилавок.

Слоун выбрал кольцо и надел на палец. Оно сидело, как влитое. А камушек-то прямо как настоящий.

– Сколько?

– Пять фунтов, сэр. Только для вас, и очень скромная цена. У ювелира за такой бриллиант вам придется отдать двадцать пять фунтов, не меньше.

Арти снял кольцо и оглядел его критическим оком. Он сказал:

– Бриллиант! Граненое стеклышко – это будет верней.

– Этот камень – циркониевый бриллиант, – печально ответил закладчик. – Или я, по-вашему, не знаю?

Арти положил кольцо назад на поднос.

– А эта булавка почем?

– Четыре фунта десять шиллингов без запроса, – резко ответил закладчик.

Арти положил булавку и кольцо рядышком на прилавок.

– Даю за них вместе полтора фунта.

Закладчик слово не расслышал. Он показал на булавку:

– Это же аметист. Редкий лиловый аметист.

– Бьюсь об заклад, их еще пятьдесят штук нарезали из той же бутылки, – заметил Арти.

Закладчик переложил кольцо и булавку назад на поднос. Арти ухмыльнулся:

– Два фунта.

– За булавку или за кольцо?

– Вместе.

– Пять. За то и другое – пять фунтов.

– Два.

– Четыре.

– Два.

– Ничего! Кончен разговор.

– Три. Это мое последнее слово, – Арти повернулся, чтобы уйти.

– Ладно, – раздраженно буркнул закладчик. – А теперь отправляйтесь дальше по улице и заложите их за четыре фунта. С руками оторвут!

– Как бы не так! – засмеялся Слоун. – Пол фунта будет точнее, – он вытащил бумажник.

Закладчик вздохнул.

– Вам бы настоящим делом ворочать!

– Бы? – Арти бросил на прилавок три фунтовые бумажки. – Уже ворочаю.

Он неторопливо вышел из лавки и направился по Кинг-стрит прямо к трамвайной остановке. Чего тащить пакеты из города? Все можно будет купить около дома.

На Дарлингхерст-роуд он остановился у цветочного магазина. За стеклом витрины в ведре – гладиолусы. Н-да! Хороши. Он вошел.

Продавщица в халате, с желтым бантом у горла улыбнулась ему:

– Что вам угодно, сэр?

(Я бы тебе сказал!)

– Большой букет вон этих цветов в ведре, – сказал он. – Впрочем, можете завернуть их все.

Девушка вынула охапку гладиолусов.

– Очень красивы, правда? Тут на двадцать пять шиллингов, сэр, – она снова улыбнулась.

Арти судорожно глотнул и принялся рыться в карманах. И почему закладчики не торгуют цветами? Потом он купил большой шоколадный набор «Червонное золото», бутылку сладкого хереса и бутылку шипучего вина, два фунта креветок и большой щедро изукрашенный торт. В кондитерской он с сомнением взглянул на ворох пакетов и попросил разрешения оставить их тут, пока он сходит за такси.

Он направился к стоянке такси перед отелем «Черный орел». Одна из гардин была задернута неплотно и позволяла увидеть уголок ресторана, и Арти забыл про такси, завороженно созерцая гобелены, сверкающее серебро, хрустальные графины, большой рояль и незажженные свечи в серебряных подсвечниках на столе. Эх, вот это шик! Он стоял и мечтал. Когда он вернулся в кондитерскую с такси, у него в кармане лежали две свечи.

Дверь квартиры была не заперта, и он распахнул ее ударом ноги. Навстречу, переваливаясь, выбежала Марша и замахала ручонками:

– Здлавствуй!

– Здорово, Морданька!

Марша сияющими глазами уставилась на пакеты и цветы, а потом бросилась в комнату с восторженным воплем:

– Папа плишел, папа!

Пегги отвернулась от плиты, на которой она что-то размешивала в кастрюльке. Ее рука замерла.

– Арти, что это? – она выпустила ложку.

Свалив пакеты на стол, он поцеловал ее.

– Нам надо кое-что отпраздновать, крошка. Ты же помнишь, что я все время говорил? Ну, так сегодня этот день! – он улыбался до ушей: неуемная радость вспыхивала и рвалась внутри него тысячами разноцветных ракет.

Пегги растерянно спросила:

– А что праздновать-то, Арти?

– Неважно, – он щелкнул пальцами. – Надень-ка самые лучшие свои тряпочки, а я накрою на стол.

Пегги взглянула на кипящую кастрюлю.

– Об этом забудь, – Арти завернул газ. – Поживей, поживей, детка! Так, словно мы проведем вечер у Принса, – он потрепал ее по щеке. – Не пойдешь же ты. туда в таком виде, верно?

– Конечно, нет, Арти.

– Ну, так действуй, крошка. Это будет всем вечерам вечер, вот увидишь.

Она ушла переодеваться, а он внес пакеты в комнату. Нет, сегодня он не хочет кислой физиономии и кислых слов. Сегодня ему нужна прежняя Пегги… Пегги О’Нил… Он замурлыкал:

– «Если глаза ее сини, как небо, значит, это Пегги О’Нил»… – песня оборвалась. – Морданька, брось ощипывать цветы! Вот тебе цветочек. Валяй рви его в клочья, а другие, чур, не трогать!

Пегги красила губы перед зеркалом. Что происходит? И годовщина их свадьбы прошла, и до дней рождений еще далеко. У нее не было никакого настроения играть в загадки, но что-то подсказывало ей, что следует быть осторожной. Больше всего ее тревожило одно: сколько он истратил денег на эти покупки! А сейчас ведь не время покупать такие дорогие вещи.

Арти взыскательно оглядел стол. Гладиолусы взметывались из медной вазы, справа и слева от нее, как часовые, стояли бутылки с хересом и шипучим вином. Две белые свечи торчали в стаканчиках, прочно приклеенные размягченным воском к стеклянному донышку.

Под гладиолусами высилась пирамида креветок, а рядом уютно пристроился торт – правда, с заметной вмятиной, но все равно великолепный.

Марша била кулачками по столу и, повизгивая, тщетно пыталась дотянуться до креветок. Арти ухватил одну креветку и вручил дочери.

– На тебе, играй, глупышка! А больше нельзя, ни-ни-ни!

Марша принялась исследовать креветку и погладила ее по длинному усу.

Тут вошла Пегги, и он спросил:

– Ну, как? – его глаза светились гордостью.

– Арти, цветы просто потрясающие! – она говорила искренне, начиная заражаться его возбуждением. – Ты садись, а я сейчас принесу хлеб, масло и уксус к креветкам.

– Правильно, крошка! Валяй займись приправой, – он сел поудобнее и приготовился ждать.

Когда Пегги вернулась, Марша старательно облупливала креветку, бросая скорлупу на пол.

– Марша! – строго прикрикнула Пегги. – Сейчас же отдай! Гадкая девчонка!

Марша завопила. Пегги подхватила ее, усадила на высокий стульчик, и она скоро успокоилась, получив кусок хлеба с маслом.

Потирая руки, Арти воскликнул:

– Она у нас умница! Ну, приступили! – и зажег свечи. Марша уставилась на огоньки как зачарованная, а он сказал злорадно: – Посмотрел бы сейчас на нас твой папаша! Да и мамаша тоже! Поприкусили бы язык.

– Мы словно… словно у Принса, – рискнула Пегги, стараясь подделаться под его настроение. Она твердо решила плыть сегодня по течению, но беспокойство не покидало ее.

Налив в обе рюмки хереса, Арти поднял свою рюмку:

– За нас, крошка!

Она выпила с ним. Он сказал:

– Ну-ка, займемся креветками, а потом я скажу настоящий тост.

Он жевал и говорил:

– Помнишь тот день, когда я увидел тебя на Парра-матта-роуд? Я был с Чиком, а ты шла с какой-то дурищей, которая разыгрывала из себя недотрогу. Черт! А мы неплохо проводили время в «Палэ», верно? Помнишь марафон? Ты ведь сдалась, только когда хлопнулась без чувств.

Пегги улыбнулась.

– Я этого никогда не забуду, Арти. Я ведь расстроилась не меньше тебя, когда мы проиграли.

– Если бы мы выиграли, я бы, наверное, попробовал открыть свой дансинг. – Будущее представлялось ему все более и более радужным. – Мы с тобой опять начнем танцевать, крошка. Продолжим с того места, где остановились. Что ты на это скажешь?

– Я бы, конечно, с радостью, Арти, – осторожно ответила она. – Но как же мы бросим Маршу одну дома?

– О ней не беспокойся. Положись на Арта Слоуна. Помнишь, как я всегда говорил?

Она кивнула и улыбнулась.

– Помнишь, как мы приходили на Кингс-Кросс и сидели в этом маленьком кафе? И прикидывали, какая у нас будет квартира. Ну, так она у нас есть, верно?

– Да, Арти, у нас есть все, о чем ты тогда говорил.

Она задумалась над этим – и удивилась. Взглянув на Арти, она увидела в его глазах одержимость и снова испугалась. Что он собирается сделать? Что он уже сделал? Свечи превратились в два острых язычка пламени, которые стали еще острее и ярче, потому что он погасил свет.

Марша замахала ручонками, восторженно попискивая. Арти отступил на шаг, любуясь общим эффектом. Он сидел в «Черном орле» за специально заказанным столиком и глядел через хрусталь на блондинку, которую видел в «Эмбассадоре», но тут пробудившаяся совесть задернула занавес над этой картиной, и он вернулся к настоящему: это же праздник, черт побери! Его великий день, который может разделить с ним только Пегги. И с этих пор она станет прежней Пегги О’Нил, а он… а он останется Артом Слоуном!

Возвращаясь к столу, он испытывал такое чувство, словно минута эта была священной, а свечи символизировали незыблемость его веры, которая теперь принесла плоды.

Пегги сидела неподвижно, не спуская с него глаз.

Ее охватил непонятный трепет, и она ждала, страшась поверить инстинктивному опасению, что он сошел с ума. Комната, где плясали тени, стала жутковатой, и даже Марша притихла. Пегги смотрела, как он снова наливает вино, и взяла из его рук рюмку. Он продолжал стоять, глядя на нее через стол. А потом улыбнулся. И впервые за весь вечер у нее вдруг отлегло от сердца. Она смотрела, как он поднимает рюмку.

– Выпьем за завтрашний день, крошка. Сегодня мы его и празднуем. Потому что завтра – последний день, когда я буду работать в «Национальном страховании».

Ее рот открылся, но она была не в силах произнести ни слова. Арти перегнулся через стол и коснулся ее рюмки своей – он видел, как это делают в фильмах.

– Ну же! – сказал он, подбадривая ее. – Пей!

Пегги поднесла рюмку ко рту, по-прежнему не отводя от него взгляда. Внезапно ее губы задрожали, и она сказала, сдерживая слезы:

– Как же это, Арти…

И только тут он понял, что она решила, будто его уволили и он затеял все это из чистой бравады. Он сказал с тревогой:

– Что ты, крошка! Не гляди на меня так. Я сам оттуда ухожу!

– Но, Арти…

Он улыбнулся ей.

– Все в порядке! У меня все на мази. Открыть тебе тайну, а? Я получаю со ставок не комиссионные. Это мое собственное дело! И еще один секрет, – прошептал он, – у меня в банке лежат пятьсот фунтов.

Пегги смотрела на него, раскрыв рот. И не потому, что не верила. Нет, это было то самое удивление, смешанное с радостью, на которое он имел право. Он сказал:

– Да, крошка, пятьсот фунтов. Через пару лет у меня будет собственное место в Рэндуике, а это останется только как приработок. Десять лет я ждал, – добавил он, гордясь собой и своими достижениями, – и вот теперь – все. Вот об этом я всегда мечтал. И теперь это уже не мечта, а правда. Завтра – мой день!

– И ты мне ничего не говорил, Арти!

– Я никому ничего не говорил. Я решил, что все об этом узнают в тот день, когда я сам себе стану хозяином. И ты узнала первой, крошка. Я и рад был бы рассказать тебе прежде, но ты ведь сама знаешь, как все у нас было.

В его голосе слышался не упрек, а только сожаление, и Пегги стало грустно, что она так мало ему доверяла.

– Знаешь, Арти, я просто не понимаю, как это тебе удалось, – и добавила с легким отзвуком прежней тревоги: – Но ведь назад они тебя не возьмут?

– А кто их об этом попросит? – он обращался к «ним», и голос его стал стальным. – Хватит и того, что я десять лет лизал им пятки за те паршивые гроши, которые они выдавали по пятницам. Конечно, как я всегда говорил, до них рукой не достанешь и шику у них много. Только для Арта Слоуна они все равно тьфу и больше ничего. И они хитры, это тоже верно. Только Арт Слоун похитрее, – он поглядел на нее через свечи и гладиолусы. – Теперь ты этому веришь, крошка?

Она кивнула, и слезы все-таки потекли.

Он подошел и обнял ее, растроганный ее раскаянием и гордостью за него. И, поцеловав ее, он сказал:

– Вот это уже похоже на дело. Та же прежняя Пегги О’Нил.

Он подошел к патефону, поставил пластинку и стоял, прислушиваясь к первым тактам «Чая на двоих». А потом направился к ней, уже танцуя фокстрот:

– Разрешите пригласить?

Она засмеялась и пошла с ним.

– И прежний смех, – сказал он ей. – Все как раньше.

Они задели за угол стола, и огоньки свечей заплясали. Марша издала ликующий вопль.

– Марша все понимает, – сказал он, – Ты только ее послушай!

– Ты сказал «Марша», а не «Морданька», Арти!

– А ведь и верно! Ты с самого начала была права. «Морданька» как-то не звучит. Типичное не то.

– А ты как раз то, Арти. В жизни у меня не было такого сюрприза! – она прижалась к нему.

– Ты у меня замечательная, крошка. И все замечательно. Знаешь что, уложи-ка Маршу, и будем праздновать всю ночь. Я придумаю еще парочку-другую тостов.

Но придумывать не пришлось: они сами рвались с языка. За новую машину, за шикарные костюмы и платья, за новую квартиру, за новую мебель, за столик в Рэндуике под большим зонтиком – «Арт Слоун, букмекер», – за новую жизнь, за новую свободу, за нового человека!

Как обычно, Пегги проснулась озабоченная тем, чтобы отправить его на службу вовремя. Она потрясла его за плечо:

– Вставай, Арти. Ты опоздаешь!

Он приоткрыл один глаз и посмотрел на нее:

– Ну и что?

– Ой, Арти, я совсем забыла!

Она оглядела комнату, останки празднества, оплывшие огарки на столе. Неужели это правда было? Его рука легла ей на плечо, она откинулась на подушку. Его ласка рассеяла ее сомнения, и она повернулась к нему:

– Арти… Я люблю тебя, Арти…

Он целовал ее и обретал ее вновь, как уже обрел себя.

Арти не спеша умывался и брился, пока Пегги готовила завтрак. Затем он стал одеваться с необыкновенным тщанием. Его башмаки сияли, волосы блестели, как озерцо бриллиантина, «аметистовая» булавка удерживала аккуратный полумесяц галстука у самого горла, на пальце щеголевато горел циркониевый бриллиант.

Пегги пошла проводить его до дверей, а за ней и Марша. Арт подхватил дочку на руки и поцеловал.

– Ура! – крикнул он. – Смотри не балуйся!

Пегги поцеловала его и смотрела, как он неторопливо спускается по лестнице. Теперь она уверовала, и вера ее была непоколебима. Стоило только узнать правду, и остальное пришло само собой.

Шагая к трамвайной остановке и потом в трамвае Арти испытывал пьянящее чувство свободы. Но в течение тех минут, пока он шел от Кинг-стрит до Мартин-Плейс, его воображение начало рисовать драматические события ближайшего получаса, и у антикварного магазина на углу он остановился. Вот оно! Его худое лицо сосредоточилось, и он напрягся для предстоящей атаки.

Они все смотрели на него – Джадж, Дент, О’Рурк, Уэльс, Мелвилл, весь девичий букет. Ладно, смотрите, пользуйтесь последней возможностью! Подойдя к своему столу, он сел и принялся методично выдвигать ящик за ящиком, извлекать из них разные мелкие вещички – мундштук, ложку, коробку спичек – и рассовывать их по карманам.

Гарри Дент не спускал с него глаз. Слоун был сегодня какой-то странный, не говоря уже о том, что он опоздал. Ну, да неважно: настало время раз и навсегда поставить его на место.

Арти увидел, что Дент направляется к нему, и схватил ручку, довольно неубедительно делая вид, будто собирается начать работать.

Дент встал перед ним.

– Это что еще за штучки? – Он посмотрел на часы. – Ты видишь, который сейчас час?

Арти встал и ногой задвинул стул под стол. Он взглянул на часы над дверью, а потом на свои наручные.

– Ровно десять с половиной минут двенадцатого, Дент, – сказал он. – Точно, как в аптеке. Они по-другому и не идут. А знаешь, почему? Потому что их обязанность – следить за такими, как ты, каждую минуту, каждый час, каждый день, каждый год, пока ты не сдохнешь. Вот это и называется беличье колесо, Гарри. Скажешь, нет?

Дент растерянно смотрел на него. Слоун говорил громко, так, что его слышали чуть ли не во всем зале, и кто-то уже прикрывал рот, пряча улыбку, раздавались сдержанные смешки…

– Послушай, Слоун…

– Заткни фонтан, Гарри. Я сейчас вернусь.

Широким шагом он прошел через зал. Черт, ну и видок был у Дента! Он закурил сигарету и бросил спичку на пол. Табличка на двери с золотыми буквами: «Дж. С. Росс, старший бухгалтер». Он вошел не постучав.

Росс резко поднял голову и, увидев Слоуна, положил ручку на стол.

– Кто вам позволил врываться сюда без приглашения, Слоун?

– Я сам себе позволил, Росс! – кулак Арти опустился на стол так, что подскочила чернильница. Заметив испуг на лице Росса, он преисполнился злорадной уверенности и сказал:

– Я пришел сообщить вам, что ухожу. Поставить вас в известность.

– И прекрасно, – сухо ответил Росс. – Вы всегда были здесь не на месте. Вы ничтожество, – добавил он, стараясь говорить оскорбительно.

Арти сдержал злость – любая вспышка испортила бы его торжество. Он лег грудью на стол и сказал размеренно и невозмутимо:

– Вы правы, Росс. Я был здесь не на месте. С самого начала. А знаете, почему? Потому что я не такой, как вы. Не мелкий человечек, не ничтожество. Они купили вас со всеми потрохами за конверт с жалованьем, а он тощает и тощает. Но меня они не купили. – Он стряхнул пепел на блокнот. – Можете сообщить об этом правлению. Я и сам бы это сделал, только у меня времени мало, а время – это деньги. – Он презрительно посмотрел по сторонам. – Миленькая у вас камера. Не хватает только одного – ядра с цепью.

Выходя, он хлопнул дверью. Остановившись у стола Дента, он потрепал старшего клерка по спине.

– Смотри, чтобы твоя жирная задница прочно сидела на этом стуле, Гарри. И еще – смотри на часы!

Молниеносным движением он опрокинул чернильный прибор, и по столу начало растекаться черно-красное пятно.

Дент испуганно и сердито отодвинулся вместе со стулом:

– Какого черта…

– Вытри чернила поаккуратней, Гарри. Помнишь, в каком порядке содержал свой стол старик Риджби? Ну, и ты держи его в порядке, а то сорока лет тут не просидишь – выкинут.

Он шел через зал – центр всеобщего внимания – и ощущал себя знаменитостью. Да он и есть знаменитость! Они теперь надолго запомнят Арта Слоуна! Бешеная радость переполняла его, пока он шагал по коридору. В дверях он последний раз затянулся и растер сигарету каблуком на верхней ступеньке. И в завершение всего плюнул.

52

День начинал клониться к вечеру. Красное солнце лениво замерло между двумя грядами тяжелых туч, и Мартин-Плейс купалась в золотом свете. Один луч скользнул сквозь высокое янтарное окно и заиграл на крышках столов, на клавишах пишущих машинок, на золоченых прутьях клетки кассира, на полированном граните колонн.

Дэнни поглядел на часы. Еще полчаса. Он вновь принялся рассеянно складывать цифры – теперь ему так же не удавалось сосредоточиться, как и убедить себя, что все еще изменится и он продолжит с того места, где остановился. Но где он остановился? Не было никакой определенной точки – просто постепенно накапливались разрозненные впечатления, оставляя тошнотворное ощущение бесцельности и бесполезности любого усилия. С того достопамятного дня, когда ушел Слоун, атмосфера в «Национальном страховании» все ухудшалась. Он правильно сделал, что ушел сам, думал Дэнни, его все равно уволили бы одним из первых. «Режим экономии» – вот как это было названо. Но и оставшимся продолжало грозить увольнение.

Ноги Дэнни затекли – он вытянул их под столом и огляделся. В зале было тихо. И не только потому, что теперь тут работало меньше людей, но и из-за этой вечной угрозы. Он никак не мог свыкнуться с этим вездесущим, всепроникающим страхом. Страх просачивался из города и прятался под столами, по углам, а главное – в молчании. Зарождался он и внутри этих стен, в кабинетах администрации, еще более недоступных и зловеще-таинственных, чем прежде. Он окутывал его душу промозглым туманом, и из этого ощущения возникли слова:

 
И призрачные тени в зыбкой топи,
Молящие холодную луну
Их смертью напитать…
 

Из «Лунного пейзажа». Какой-то редактор сделал приписку к печатному бланку с отказом: «Попробуйте писать на менее мрачные темы. По нашему мнению, сейчас требуется оптимизм».

Он разглядывал кляксу на своей промокашке. «Национальное страхование» съежилось до размеров письменного стола, чернильницы, ручки, линейки, стопки промокательной бумаги и нескольких счетных книг. Сознание, что тебе ничего не грозит, перерастало в убеждение, что ты находишься под опекой тупой и злой силы и все больше и больше начинаешь покоряться ее требованиям. Господи, какая духота! Просто дышать нечем. Он взял ручку и начал медленно вертеть ее в пальцах, не в силах отделить себя от решений, уже принятых в высших сферах «Национального страхования», и тех, которые еще будут приняты. Решений, никому не известных. Как и его будущее. Всю свою жизнь он стремился обрести гармонию мысли и действий, ощущение единства с той работой, которую он выполняет. И вот теперь его работа свелась вот к этой книге на столе перед ним. Даже само здание, казалось, обособилось от всего мира, стало центром секретных махинаций за закрытыми дверями.

Неожиданно рядом раздался голос:

– Вам платят не за то, чтобы вы мечтали в рабочие часы. Давай, давай не ленись! – Салливен, усевшись на угол стола, продолжал с иронической прямолинейностью: – Ну как, приятно иметь верную работку?

Уклоняясь от ответа, Дэнни сказал:

– Что это ты? Разве твоя работа так уж ненадежна?

Их отношения приняли характер сдержанной вражды, словно они заключили договор о ненападении, и это была первая попытка сближения, предпринятая с того дня, как Томми учил его «специализироваться».

– Ненадежная? – Томми испустил глухой смешок. – Я могу сохранять ее хоть до скончания века. Им-то что? Я ведь получаю только комиссионные.

– Но разве ты не говоришь клиентам, что тебя уволят, если ты не сумеешь продать полиса?

Губы Томми искривились.

– Этот номер больше не проходит. Мне очень неприятно это говорить, но ты, оказывается, злопамятный! – Он наклонился поближе. – А вот не поделишься ли ты с нами сведениями относительно взысканий по закладным? Ты что-нибудь слышал?

– То же, что и все. Ты спрашивал Росса?

– «Лучше обратитесь к мистеру Льюкасу, – говорит он. – А мне известно не больше, чем вам!» У меня от бухгалтеров родимчик делается. Всегда стараются спихнуть ответственность на кого-нибудь другого. А уж к Льюкасу я не обращусь ни за какие коврижки. У меня от одного его вида мурашки по коже бегают.

– Ну, а почему бы тебе не поговорить с Рокуэллом?

– А может быть, прямо уж с английским королем? – огрызнулся Салливен. – Они все хитры, как крысы на помойке. Одно выгодное предприятие выдохлось, так сразу затевают другое. Хотел бы я знать, что они делают с деньгами, которые сейчас лопатами гребут. Основывают фонд для держателей полисов, оставшихся без работы? Ха! Рокуэллу пора написать другую книжицу. От доброго имени фирмы не осталось ни шиша.

Дэнни покосился на него.

– Следующую книгу должен написать Льюкас. Ему, по-видимому, лучше всех известно, что сейчас происходит и почему. А если копнуть поглубже, то все это – его работа.

Салливен не ожидал ничего подобного и растерянно поглядел на него, ища подвоха. Потом он сказал:

– Что ты заедаешься?

– То есть как заедаюсь?

Томми поскреб затылок.

– Странный ты парень. От того, что они набивают карманы чужими деньгами, тебе же лучше: без работы не останешься. А ты язык распускаешь. Послушай моего совета: если хочешь усидеть на своем месте – помалкивай. – Он резко взмахнул рукой. – Ни гугу. А я думал, ты сам знаешь, – добавил он коротко. – Это все знают.

Когда он ушел, Дэнни начал прибирать на столе. Неуверенность Томми только еще больше подчеркнула надежность его собственного положения. Еще пять-шесть лет, и он уже будет каждое утро притворять дверь собственного кабинета – мистер О’Рурк, благоразумный и еще очень молодой старший бухгалтер в хорошем костюме, владелец собственной квартиры, автомобиля и будущего, не вызывающего сомнений. Не вызывающего – у кого? У него и у «Национального страхования». Он уже начал главу, в которой предаст себя ради того, что превратит его в почтенного и преуспевающего члена общества. Он получит то, к чему стремился Риджби, то, что уже получили Росс, Фиск и Льюкас.

Когда он шел в умывальную, его подозвал Дент.

– Мне надо с тобой поговорить, Дэнни. Подожди, пока остальные уйдут.

Первый выстрел, думал Дэнни, вытирая лицо. Он не слишком винил Дента. Но и не испытывал к нему ни малейшей симпатии. Дент назвал недавние увольнения «уборкой сухостоя». А теперь каждый обязан работать в полную силу. Блюдолиз Дент.

Денту не очень-то хотелось делать замечание О’Рурку, любимчику Льюкаса, и, когда Дэнни подошел к нему, он не сразу перешел к делу. Он начал издалека: ему хотелось бы выяснить кое-какие детали. С записями произошла какая-то задержка, верно?

Таким же рассудительным тоном Дэнни ответил:

– Отстают на три дня.

– Это на тебя не похоже, верно?

– Да, Гарри, не похоже.

Старший клерк нахмурился. Он ждал оправданий, и эта насмешливая сдержанность сбила его с толку и рассердила.

– Ну так вот, – сказал он. – Ты ведь знаешь, что сейчас те, кто хочет удержаться на работе, должны быть особенно старательными. Сейчас клерки идут по шиллингу за дюжину. Лучше задержись как-нибудь после пяти и приведи все в порядок.

Этот мягкий выговор только усилил глухое раздражение Дэнни, но он удержался и не затеял спора. Он сам чертил собственное будущее, и созданная им схема была недоступна пониманию Дента, который жил под гнетом страха и уже совсем извелся.

– Ладно, Гарри, – сказал он, вставая. – Положись на меня. Всего хорошего.

Дент глядел ему вслед и почесывал в затылке. И чего он задается? Молодой парень, делает карьеру – и на тебе. Самый молодой кандидат в административном списке – и вдруг начинает работать спустя рукава. Ну конечно, почему бы и не укусить руку, которая тебя кормит! Беда только в том, что другую такую руку ты потом не скоро найдешь. Он покачал головой и полез в ящик за полотенцем. Теперь он всегда уходил последним. Как старик Риджби, подумал он. Да ведь жить-то надо. Ему еще чертовски повезло.

Выйдя на Мартин-Плейс, Дэнни решил, что вечер обещает быть ясным и теплым. И прекрасно. Сегодня он пойдет куда-нибудь с Морин. Раза два в неделю он водил ее туда, куда ей хотелось пойти. А она всему предпочитала развлечения, от которых «дух захватывало», чтобы можно было похохотать, повизжать и повздыхать.

– До чего здорово было сегодня, Дэнни! Я люблю Луна-парк. Фонари такие яркие, и все время что-то новое!

– Блеск, Морин, верно? «Большой ковш» – просто потрясно.

– Ага! Когда летишь вниз, все внутренности прямо куда-то деваются. Зззуммм! – Она взмахнула рукой.

– Раза два я их тоже чуть не потерял. Но потом прикинул, как они будут выглядеть на шее соседа впереди, и удержался.

Морин хохотала до слез.

– До чего ты здорово остришь, Дэнни! Как-то это у тебя по-особенному получается.

Он нравился ей и нуждался в ней. Ясный теплый вечер означал укромный уголок в темноте и панацею от «захватывающих дух» развлечений, которые ему приходилось терпеть, и от тоски по тем радостям, которых он лишился. Из его попытки стать Пигмалионом ничего не вышло, и у них с Морин продолжались те отношения, которые завязались в тот вечер, когда они познакомились в дансинге «Альберт». Однако последнее время Дэнни начинало казаться, что это скоро кончится. Причиной были две фразы Морин:

«Может быть, сходим, куда тебе хочется, Дэнни?» и «Давай сегодня просто погуляем и поговорим».

За этой покладистостью таилось желание стать ему ближе, и оба раза он отшучивался, пока она не передумывала. Луна-парк, «Поплавок», «Альберт», «Тиволи», «Хеймаркет» были их привычными убежищами, а ее радостные глаза и пронзительный голос составляли неотъемлемую часть той метаморфозы, которая все дальше загоняла его на сухой, готовый обломиться сук.

Он стал больше писать. И для него все важнее становился мир, возникавший в творческой части его сознания только для того, чтобы остаться погребенным в папке, запертой в одном из ящиков его стола. Этот мир принадлежал только ему. Он был не в силах ни продать его, ни обменять, ни отдать.

Когда он шел по Каслри-стрит, у тротуара притормозила, машина и раздался громкий голос:

– Э-эй! Еще не забыл меня? Арта Слоуна?

Дэнни остановился, и из сверкающей машины вылез Слоун.

– Как живешь? – Пожав ему руку, Арти повернулся к автомобилю. – Ну, что скажешь? «Трайомф-глория». Загляни-ка внутрь. И полный набор инструментов.

Дэнни доставил ему это удовольствие.

– Выглядит очень мило. Повезло в лотерее?

Слоун рассмеялся.

– Зайдем в клуб, выпьем. Да забудь ты про время, – добавил он, когда Дэнни взглянул на часы. – Оно осталось в «Страховании». Ну, давай!