Текст книги "Мартин-Плейс"

Автор книги: Дональд Крик

9

По вечерам в пятницу на Глиб-роуд всегда царило оживление. Женщины с хозяйственными сумками, коротко остриженные юнцы, мужчины с лишним фунтом в кармане, дети с липкими леденцами входили и выходили из магазинов, из задней двери «Лопаты и Капусты», из парадной двери спортклуба Джека Салливена, над которой лампочка без колпака освещала грязную вывеску.

Держа в руке старый рюкзак, Дэнни вошел в бакалейную лавку Митфорда и с безразличием взрослого мужчины стал в стороне от прилавка.

За прилавком расхаживал старик Митфорд: на толстом животе фартук из мешковины, очки сдвинуты на кончик носа, чтобы видеть и так и эдак – обслуживать покупателей и заглядывать в счетную книгу.

По пятницам, в часы наплыва, ему помогала жена, и еще он нанимал юнца, которого за торчащие зубы и необыкновенную подвижность прозвали Жестяным Зайцем.

– Ну-ка, ну-ка, сэр, подходите! – время от времени провозглашал Митфорд, глядя через головы покупательниц, и на этот зов к прилавку почтительно подходил какой-нибудь мужчина.

Дэнни ждал, снедаемый нетерпением, но не желая отказываться от освященной обычаем привилегии: ведь он больше не был мальчиком, посланным за покупками, он был мужчиной, который, так уж и быть, согласился сходить в лавку. Когда он изогнулся, стараясь держаться в поле зрения Митфорда, рядом раздался голос:

– Что ты так дергаешься? Наверное, стоишь тут очень давно?

Дэнни узнал этот голос, и его сердце бешено забилось.

– Изер! – сказал он, обернувшись. – Вот уж не думал встретить тебя тут.

– Ну, а я думала, что встречу тебя тут, – ответила Изер с очаровательным лукавством, – потому что видела тебя сквозь витрину.

Повернувшись спиной к Митфорду, взгляд которого мог теперь оказаться роковым, Дэнни спросил:

– Ты ведь не одна?

– Да, я пришла с мамой. Она остановилась на улице поговорить с миссис Болтон.

– Чтоб они подольше говорили! – сказал он с хорошо ей понятной досадой. – Она все-таки могла бы отпустить тебя погулять со мной, Изер.

Ее лицо стало растерянным и тревожным.

– Но знаю, почему она не пускает. Я все жду, что она заговорит с тобой об этом, когда мы возвращаемся из церкви, но она как будто не хочет.

– Можно, я ее спрошу? – сказал он умоляюще. – Сейчас?

В ее глазах появился обычный испуг.

– Нет… Я сама ее спрошу завтра. Может, она отпустит меня завтра же днем, – добавила Изер с надеждой в голосе.

– Я зайду за тобой?

Изер опасливо оглянулась на дверь.

– Если меня отпустят, я приду сюда. Встретимся у лавки.

Ему захотелось погладить ее по руке, успокоить.

– Я буду ждать до двух часов, и, если ты не придешь… – начал он и замолчал, повинуясь ее предостерегающему взгляду. Через секунду раздался голос миссис Тейлор:

– Здравствуй, Дэнни! Пришел за покупками?

– Да, миссис Тейлор.

– Очень хорошо! Приятно видеть, когда мальчик исполняет свой долг и помогает родителям. Куда полезнее для него, чем околачиваться по бильярдным, вот что я тебе скажу.

Эта истина была слишком прописной, чтобы на нее отвечать, и Дэнни промолчал. Миссис Тейлор посмотрела на него совсем уж одобрительно и в знак полного благоволения даже спросила, как чувствует себя его матушка.

– Спасибо, хорошо, – ответил он, понимая, какое значение может иметь то хорошее впечатление, которое он произведет на нее сейчас, и проглотил вертевшийся у него на языке нелепый вопрос – как чувствует себя ее супруг, а также братья, дядюшки, тетушки и остальные родственники.

– Ну, наверное, вы тут вдоволь поболтали, – сказала миссис Тейлор с невероятной снисходительностью. – А теперь нам пора. Идем, Изер. Увидимся в воскресенье в церкви, Дэнни.

Изер пошла рядом с матерью – скованная с ней цепью, как почудилось Дэнни, который беспомощно смотрел ей вслед, – но у дверей она обернулась. Их взгляды встретились, и все растворилось в стремлении быть с ней. Дэнни был готов кинуться за ними и умолять миссис Тейлор… нет, не умолять – умолять он никогда и ни о чем не будет. Он попросит… но и просить ему больше не хотелось. Вдруг Изер все равно придет завтра! Он словно мечтал о чуде, о волшебной палочке, чтобы преобразить мир, в котором Золушка оставалась Золушкой и принцы не являлись спасти ее.

Последний мужчина, еще остававшийся в лавке, был обслужен, и Дэнни вновь попытался перехватить взгляд Митфорда.

– Прошел бы ты к прилавку, паренек, – посоветовала женщина, направлявшаяся к двери, – не то проторчишь тут до ночи. Чего гордиться-то?

И когда толпа раздалась в следующий раз, Дэнни рванулся вперед, толкнув покупательницу, которая властно указывала на банки с конфитюром. Она смерила его свирепым взглядом.

– Не толкайся, нахал желторотый!

Дэнни положил рюкзак на прилавок, но женщина тут же отодвинула его локтем. Дэнни подхватил рюкзак и увидел, что Митфорд посматривает на него с плохо скрытой враждебностью. Жестяной Заяц скользнул вдоль полок с товаром и остановился напротив него, опершись ладонями о прилавок и расставив локти.

– Ну-с, сынок, чего тебе?

Дэнни глядел на бледную остренькую физиономию, на подергивающееся веко, на туго затянутый узел галстука с золоченой подковой. Он часто видел его у дверей спортклуба Джека Салливена – небрежная сигарета в искривленных губах, нахальное высокомерие в каждом движении. А сейчас его пальцы нетерпеливо барабанили по прилавку.

– Где твоя записка, сынок?

Дэнни замер, стиснув в кармане записку. Презрительная снисходительность в самодовольном голосе, то же оскорбительное нежелание признать его взрослым, как и дома, как и в «Национальном страховании», оказались последней каплей – после встречи с Изер он и так уже был на грани. Ни слова не говоря, он сдернул рюкзак с прилавка и вышел на улицу.

По пути домой он пытался отделить логическое объяснение своего поступка от эмоций, которые жгли его, как зубная боль. Он понимал, что бросил вызов родителям, и поэтому, войдя в гостиную, мог сказать только:

– Я ничего не купил. Мне очень неприятно, но ходить в лавку я больше не могу.

Его отец опустил газету и посмотрел на него поверх очков, а мать спросила резко:

– Не можешь или не хочешь?

– Не хочу.

– Почему не хочешь?

– Мне не нравятся все эти женщины, – сказал он с отчаянием.

– Попросту тебя не сразу обслужили, а ждать тебе было лень.

– Ладно, пусть лень, если тебе так хочется!

Деннис швырнул газету на пол.

– Заткнись! – рявкнул он. – Хватит скандалить из-за этих паршивых покупок!

– Хорошо, – ответил Дэнни, заставляя себя говорить спокойно. – А ты, будь добр, перестань кричать.

Широкая ладонь с силой опустилась на его скулу, и он отлетел к столу. Щеку словно обожгло каленым железом. Он увидел отца: открытый рот, повисшие на одной дужке очки, – и внутри у него все оборвалось, ненависть растворилась в ощущении непоправимой трагедии и в жалости, для которой не было слов. Он повернулся и ушел наверх к себе.

Деннис сгорбился в своем кресле и посмотрел на жену.

– Зря это я.

Игла Марты все так же быстро и точно впивалась в носок.

– Тебе не следовало бы бить его.

– Я же уже сказал, что я это зря, так ведь?

– Да.

– Я сам буду ходить за этими чертовыми покупками, если ты из-за них расстраиваешься.

– Ты мог бы и не ругаться. Дело не в покупках, а в том, чтобы он делал, что ему говорят. Если он собирается управлять другими людьми, он должен научиться управлять собой. Я не хочу, чтобы он стал таким, как его сестра.

– Нашла с кем его равнять! – огрызнулся Деннис с досадой. – Таким, как она, он никогда не будет.

– Надеюсь. Я хочу, чтобы он чувствовал, что слишком хорош для этой улицы.

– Ты хочешь, чтобы он все тут ненавидел, как ты! – с горечью сказал ее муж. – Ты хочешь, чтобы он задрал нос!

– Да! – со злым вызовом ответила она. – Если это поможет ему не считать каждый грош, каждый кусок! Чтобы выйти в люди, надо верить, что ты лучше соседа.

– Тьфу! – Деннис снова взял газету. – Не хотел бы я работать у такого вот управляющего, каким ты хочешь сделать парня. По-твоему, пусть он остальных и за людей-то не считает.

Марта ничего не ответила. Она верила в способности Дэнни, но считала его слишком слабохарактерным. По ее мнению, только беспощадная и стоическая праведность могла послужить защитой от ловушек, которые расставляет человеку жизнь. Кто предупрежден заранее, тот вооружен: предостережением для Дэнни служит улица, на которой они живут, а панцирем – неукоснительное соблюдение кодекса безоговорочного повиновения богу… и ей.

– Только тебе и говорить, кого считать людьми, – сказала она после долгой паузы. – Сам ты так ничего и не добился. И знаешь только своих приятелей в кабаке. По-твоему, такая компания нужна Дэнни, чтобы подготовить его к жизни в хорошем обществе, которая его ждет? Или пусть он шляется по дансингам и бильярдным?

– Да нет, – уныло ответил ее муж. – Я сам от него многого жду. И помог бы ему, было бы чем! Я только не хочу, чтобы он стал надутым зазнайкой, вот и все. А если все пойдет по-твоему, он и на нас-то глядеть не захочет, – закончил он со смутным предчувствием катастрофы.

Марта торопливо обдумывала его слова. Они пробудили некоторый страх и в ее душе, так что, успокаивая его, она больше старалась успокоить себя.

– Это глупости, – сказала она. – Я знаю его лучше, чем ты. Он еще будет мне благодарен, что я не дала ему плыть по течению. Он ходит в церковь, – добавила она истово, – а это главное. Преподобный Рейди дал ему прекрасную рекомендацию. И это лучшая для него помощь. А я просто не хочу, чтобы он начал своевольничать, еще не научившись понимать, что для него полезно, а что нет.

Перевернув газетную страницу, Деннис поискал глазами какой-нибудь интересный заголовок.

– Ну, тебе видней, – сказал он. – Да только Дэнни уже не маленький, так что не заставляй его все время держаться за твою юбку.

– Попозже пойди поговори с ним, – ответила она. – У него тогда станет полегче на душе.

Когда Деннис поднялся в комнату сына, Дэнни сидел за письменным столом, уже несколько успокоившись, – бушевавшая в нем буря выплеснулась в три строфы, запечатленные на листке из книги бухгалтерского учета.

Его отец, близоруко прищурившись, рассматривал учебники бухгалтерского дела, лежавшие на столе. Это был ключ к тому неведомому миру мягких кресел, большого жалованья и короткого рабочего дня, куда предстояло вступить Дэнни.

– Ты занимался? – спросил он с некоторой робостью.

Дэнни кивнул, обрадовавшись, что его стихотворение осталось незамеченным.

Деннис переступил с ноги на ногу.

– Мы с твоей матерью, сынок, хотим, чтобы ты вышел в люди, – сказал он с чувством. – А с меня ссор хватит. Ты уж совсем взрослый, и я ей сказал: он сам знает, что делает, ну и оставь его в покое.

Дэнни ответил, что они все погорячились. И просто надо про это забыть. А вообще-то во всем виноват Жестяной Заяц, прибавил он, оттаяв, и рассказал, что произошло.

Улыбаясь, Деннис почесал в затылке.

– Ну, этому нахалу не повредила бы хорошая затрещина. Да если на то пошло, то и самому Митфорду тоже, – он чуть было не назвал бакалейщика елейным скрягой («Надо бы им в церкви приглядывать, куда он собирает пожертвования: на блюдо или в свой карман»), но удержался. Кто его знает, что подумает мальчишка! А он уже достаточно напортил для одного вечера.

Оставшись один, Дэнни, в ушах которого еще звучал виноватый голос отца, вернулся к своим стихам. Они возникли из сегодняшней ссоры и ощущения того краха, к которому пришла с годами жизнь его родителей. Изменив два-три слова, он еще раз перечитал стихотворение.

 
Тот мир не мой: клубок первичных сил
Средь черных туч – гробов луны и звезд,
Вслепую находящий скрытый путь
Своей судьбы.
 
 
Не озаряет солнце мрачный шар,
Где ночь сменяет ночь над вечным льдом,
Как одиночество, он пуст
И холодей.
 
 
Но все же пробудилась бы весна
И всходами одела б целину,
Когда б я для Эреба мог создать
Тепло и свёт.
 

10

Он стоял перед лавкой Митфорда, глядел на пыльные ряды банок, картонок и объявлений в витрине и время от времени посматривал на перекресток. Когда она показалась из-за угла, он пошел к ней навстречу.

Она, по-видимому, бежала и вся раскраснелась.

– Я опоздала, потому что сегодня мы обедали поздно.

Внезапно радость сковала его и сделала неуклюжим.

– Знаешь, Изер, я даже не думал, что ты придешь.

Ее глаза весело заблестели.

– А я никому ничего не сказала! – и с вызывающей откровенностью, которая еще больше поразила его, она добавила: – Я сказала, что иду к Мери Брюэр.

Ее поступок должен был бы польстить ему, но он почувствовал некоторую тревогу. Если ее мать узнает, Изер придется плохо, а ему было больно думать, что из-за него ее душевную ясность могут замутить, внушить ей, что она очень виновата.

Они пошли в парк и нашли свободную скамейку у пруда, где мальчишки пытались выудить из тины бог знает какие тайны. Изер сидела очень чинно, сложив руки на коленях, а он закинул ногу за ногу и оперся локтем на спинку скамьи.

– Когда я был мальчишкой, я катался тут на плоту, – сообщил он тоном старика, вновь посетившего места, где прошла его юность.

– Мальчикам живется веселей, чем девочкам, – заметила она. – Им больше можно. Почему я только но мальчик!

– Не жалей об этом, Изер. Как девочка ты куда симпатичней.

Изер улыбнулась.

– Конечно, быть девочкой кое в чем неплохо, – согласилась она. – Им, например, не обязательно надо работать, если только они не старые девы, правда?

– Да, – ответил он, обрадовавшись, что она достаточно взросла, чтобы правильно понять эту сторону женского бытия и точно указать всю меру его ответственности. – Но ты, во всяком случае, в старых девах не останешься.

Видимо, удовлетворенная этим заверением, она сообщила:

– Я в этом году уйду из школы. Мама хочет, чтобы я училась на портниху. Как ты думаешь, стоит этому учиться?

– Не знаю. Я спрошу сестру. Она то и дело покупает себе новые платья, так, может быть, она знает.

– Это ведь она ездит на задних сиденьях мотоциклов?

– Да, – ответил он, удивляясь, что Молли так широко прославилась.

Изер сморщила носик.

– Вот уж ни за что не поеду на мотоцикле! Они же такие грязные, такие шумные!

– Я куплю автомобиль. В автомобиле ты ведь будешь ездить?

Глаза Изер просияли.

– Ты думаешь, у тебя когда-нибудь будет машина, Дэнни?

– Ну еще бы! Когда я стану управляющим «Национального страхования».

Ему хотелось как-то облагородить слишком уж прозрачный в своей простоте разговор, но он не мог подобрать ключа к тому серьезному и настоящему, что должно было таиться в ней. Сухой лист, плавно скользя в неподвижном воздухе, опустился на дерн у скамьи, как символ их зыбкого, незрелого единения. Дэнни искал тему, которая могла бы оказаться интересной для них обоих, и, к собственному удивлению, ничего не мог найти – он как будто играл любимую вещь на беззвучном рояле. Он был влюблен в Изер, как и все эти месяцы, но это по-прежнему была любовь в пустоте. В конце концов он прервал молчание весьма конкретным и даже банальным предложением: а не съесть ли им мороженого?

Изер радостно кивнула и тотчас встала, одернув юбку. Они пошли по дорожке, их пальцы соприкоснулись и переплелись.

В кондитерской, полной стеклянных банок со сластями и дразнящих ароматов, Изер с любопытством принялась расспрашивать его о всевозможных мелочах его жизни. Пускают ли его одного из дома по вечерам? Нравилась ли ему школа? Трудно ли научиться бухгалтерскому делу? Пустота постепенно «заполнялась воздухом, и он начал дышать. Прежде Изер казалась ему более взрослой, более зрелой духовно, способной воспринять его заветные мысли и мечты с тем чутким пониманием, которого в ней пока еще не было. Он почувствовал, что понадобится время, прежде чем они узнают друг друга, прежде чем достигнут той стадии, когда он сможет показать ей свои стихи и они будут читать одни и те же книги, радоваться одним и тем же удовольствиям. Он не был общительным по натуре и поэтому не думал, что такая дружба может оказаться путами, тормозом в великолепной перспективе его будущего. Его влекла не широкая популярность, а только отношения, естественно возникающие из его деятельности и интересов. Хотя в «Национальном страховании» что-то общее у него нашлось только с одним пожилым клерком, Дэнни убеждал себя, что он просто еще не утвердился там по-настоящему.

До конца их прогулки он продолжал разыгрывать в ключе Изер различные вариации на ту же избитую тему, а она явно считала его замечательным и взрослым.

Изер огорчилась, когда он сказал, что им пора возвращаться.

– Как быстро прошло время! – пожаловалась она, когда они неторопливо шли по Глиб-роуд. – Ну ничего, мы же увидимся завтра в церкви, – и добавила, хихикнув: – Я никогда не помню ни слова из того, что говорит преподобный Рейди, а ты?

– Когда как, – и вновь Дэнни шарахнулся от возможности заговорить о вещах, лежащих за ее умственным горизонтом, как свет завтрашнего солнца.

А Изер продолжала, словно он упрекнул ее:

– Ну, так я постараюсь что-нибудь запомнить. Только когда он добирается до конца проповеди, в голове просто все уже перепутывается.

Разными путями они пришли к одинаковому выводу! Дэнни улыбнулся.

На углу Изер сказала:

– Отсюда я лучше пойду одна, Дэнни, – и спросила, потому что хотела слышать подтверждение: – Но мы ведь погуляем и в следующую субботу, правда?

– Ты, наверное, снова отпросишься к Мери Брюэр?

Изер на минуту задумалась. Ему не надо было так спрашивать. Это нехорошо, нечестно!

– Пожалуй, я сначала зайду к Мери, – ответила она, внимательно вглядываясь в его лицо. – Мери всегда сидит над учебниками. Я попрошу, пусть она мне что-нибудь объяснит.

– А потом ты можешь случайно встретиться со мной на улице?

– Ну конечно! Я так и придумала! – Изер, казалось, вот-вот захлопает в ладоши от радости, что он понял и оценил ее хитрость. – Да кроме того, мама никогда не разговаривает с миссис Брюэр.

– Ну, так чего же лучше! – Его иронический тон, по-видимому, смутил Изер, так как в ответ она только неуверенно промолчала. – Послушай, – сказал Дэнни, беря ее за локоть, – если твоя мать узнает, будет скандал. Мне все равно, что бы они там ни говорили. А тебе? – Он инстинктивно употребил слово «они» для обозначения сил, враждебных им обоим. – А тебе? – повторил он настойчиво.

– И мне тоже, Дэнни, – Изер решительно замотала головой.

Он погладил ее по щеке – это закрепило их договор – и сказал:

– Ну, пока, Изер.

Поворачивая за угол, она помахала ему рукой, и он помахал в ответ. Он шел по Токстет-роуд, тихонько насвистывая. Предвечернее солнце сильно припекало. Скоро уже лето, подумал он, дни станут длиннее. Даже время года благоприятствовало ему. Мысленно он уже бродил с Изер по парку в летние вечера. Он чувствовал, как их сердца и мысли сливаются в гармонии беспокойных поисков. Он видел, как строит свою собственную жизнь и ее жизнь, и воображал, будто он свободен.

11

– Проваливай! – завопил Слоун из толпы.

Пегги дернула его за рукав:

– Не надо, Арти!

Он ухмыльнулся, обнял ее за талию и, наклонившись к ней, замурлыкал: «Только любовь я могу подарить, крошка, лишь о любви я могу говорить, крошка!»

Она прильнула к его плечу. Со времени их первого вечера в «Палэ» все, что он ни делал, казалось ей правильным и безупречным.

Молодой человек на трибуне встряхнул головой и провел рукой по волосам. Он говорил с большим воодушевлением, впиваясь взглядом в лица толпы, и каждый его жест был выходом для нервной энергии, порождаемой глубочайшим внутренним убеждением.

– …И повторяю: они приспосабливают человеческие жизни к движению машин – машин, которые не устают пожирать мускулы и ткани людей, самую их жизнь. Рабочие всего мира не имеют права закрывать на это глаза. Иначе часы истории будут переведены на сто лет назад и вновь возникнет та индустриальная преисподняя, какой была фабричная система Англии в прошлом веке! И это не пророчество пессимиста, не теория, а истина. Таков новый порядок в стране, достойной героев – порядок табельных часов и полицейской дубинки! На вас! – Он указал пальцем в толпу. – И на вас! И на вас! На каждом из вас лежит обязанность уничтожить эту угрозу, это чудовище, этого Франкенштейна, иначе он высосет ваши силы и выбросит вас на свалку, как сломанные винтики. Помните, – крикнул он, – рабочие, работающие быстро, умирают молодыми!

– Значит, ты дотянешь до ста лет, – заорал Слоун.

– Но вы-то не доживете, чтобы это проверить!

В толпе засмеялись. Слоун злобно усмехнулся. Кем, собственно, воображает себя этот типчик?

А типчик говорил:

– Из хаоса войны возник хаос мира. А почему? Да потому, что машины, производившие прежде средства уничтожения, теперь превращают людей в придаток к конвейеру. А для чего все это делается? Для повышения заработной платы, для увеличения покупательной способности, чтобы вы приобретали больше производимых товаров? На этот вопрос мне отвечать не нужно. Каждый божий день вы слушаете, как на него отвечают: чтобы воспрепятствовать инфляционной тенденции. А в ком воплощается эта инфляционная тенденция? В вас! Производите! Все быстрее и быстрее! Накапливайте излишки, которые не будут возвращены вам в виде заработной платы, – так кто же их купит, когда склады будут переполнены?

– Я! – рявкнул Слоун. – Я миллионер!

– Миллионер! – палец оратора указал прямо на него. – Поглядите-ка на того, кто миллионер по субботним вечерам.

Пегги потянула Слоуна за рукав:

– Ну пойдем, Арти. Мне надоело это слушать.

Слоун презрительно бросил в сторону трибуны:

– Убирайся в свою Россию! – и взял Пегги под руку. Они неторопливо пошли через «Домейн» по направлению к картинной галерее.

– Почему такие люди всегда недовольны? – спросила Пегги. – Почему они все время произносят речи?

– А просто завидуют тем, кто получше, – небрежно процедил Арти. – Не хватает умишка хорошо устроиться, вот и начинают ругать все подряд.

– Я рада, что ты не такой, Арти!

Он обнял ее за талию так, что его рука прикоснулась снизу к ее груди.

– Ты же меня знаешь, крошка. Счастливчик Арт Слоун, к вашим услугам.

– Будем знакомы, Счастливчик, – кокетливо сказала Пегги.

Он принялся негромко напевать, и они пошли, чуть-чуть раскачиваясь в едином ритме – оба были хорошие танцоры.

– Но ты еще не сказал мне, Арти, куда мы идем. Так куда же?

– На свидание, – сказал он доверительно. – Наше с тобой. Чай на двоих и полутемный уголок в одном известном мне местечке. В отличном местечке: его рекомендует сам Арт Слоун, и значит, оно первый класс.

– Для нас хорошо только самое лучшее, правда, Арти? – спросила Пегги, подыгрывая ему.

– Ты быстро схватываешь суть, крошка! – Он вдруг повернулся к ней, прищелкнув пальцами. – Совсем забыл сказать тебе, Пегги: Дэйв Фримен устраивает в «Палэ» самый большой безостановочный марафон во всем Сиднее. Сперва он проведет отборочные соревнования. Чтобы попасть в финал, надо доказать, что ты способен выдержать не меньше пяти часов подряд. А не выступить ли в финале Слоуну и Бенсон и не отхватить ли сотню?

– Сотню, Арти?

– Как сказано, и никаких скидок за выплату наличными. Разве я не говорил, что мы будем партнерами в танцстудии «Идеал»?

– Ой, Арти! По-твоему, мы можем победить?

– Никаких «можем», крошка! И нам предложат фотографироваться для рекламы – ну, ты знаешь: «Мистер Арт Слоун и мисс Пегги Бенсон, победители безостановочного танцевального марафона в «Палэ», носят бальные туфли Гилберта, курят сигареты «Кэпстен» и так далее и тому подобное. А за это тоже платят не меньше десятки за штуку, так что выиграем мы не сотню, а побольше. Участники платят по десять шиллингов с головы.

– И неизвестно, что из этого дальше может получиться…

– Снова в точку! Займешь первое место в таком марафоне, и уже есть с чего начать.

– А хорошо было бы начать вместе, правда, Арти?

– Так оно и будет. Тебе нравится вот тот многоэтажный дом на холме?

– Очень! Мне вообще нравятся дома на Кингс-Кросс.

– Мы снимем квартиру на верхнем этаже! – Слоун воодушевился, его глаза блестели. – Откуда все видно. Чтобы по ночам внизу горели огни всего города. Вот что мне по вкусу!

– И мебель у нас будет хорошая и все остальное тоже!

Пегги теснее прижалась к нему. Если бы она не пришла на танцы, когда он ее пригласил, ничего этого не было бы! И она все еще ходила бы гулять с Элис, которая без конца твердила, что ее ни один мужчина не проведет, нет уж, – пусть только он появится!

– Все будет хорошо, правда, Арти? – сказала она вслух.

Хорошо! Ну конечно же! Он сказал:

– Экстра-класс! Вот как это будет. Мы знаем, чего хотим, крошка. Не то что этот типчик в парке. Вот уж он доводит свою жену, если только он женат!

Пегги тихонько засмеялась.

– Ты ведь не будешь меня доводить, Арти?

Его рука под ее локтем украдкой скользнула выше.

– Ты же меня знаешь, Пегги. Я из тех, кому можно доверять.

– И ты мне тоже можешь доверять, Арти. А я всегда думаю то, что говорю.

– Ну, а я хочу говорить то, что я думаю, всегда, не заботясь, кто там еще что говорит. Если человек может всегда прямо говорить все, что думает, значит, он на коне.