Текст книги "Иван Калита"
Автор книги: Дмитрий Балашов
Соавторы: Борис Тумасов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 46 страниц)
НАРИМАНТ ИЩЕТ КНЯЖЕСТВА НОВГОРОДСКОГО.
КАК ПРИСУДИЛИ БОЯРЕ МОСКОВСКИЕ.
ЗЕМЛЯ – МАТЬ СМЕРДА. ДОМОЙ В ДЕРЕВНЮ.
Наримант был одним из семи сыновей великого князя литовского Гедимина. Судьба не наделила его большим умом, как брата Любарта, правившего в галицко-волынской земле и вместе с русскими отстоявшего её от польского короля, или храбростью, как брата Кейстута, не раз водившего полки против немцев-рыцарей, или хитростью и ловкостью, как брата Ольгерда… Длинный и костлявый, Наримант был просто сыном Гедимина.
Но Наримант любил власть и поэтому охотно согласился искать удачи в богатой новгородской земле.
Перед отъездом отец сказал: «Дружина с тобой будет малая, а посему на силу не надейся. Но одно знай: ежели придёшься по нраву новгородцам да станут они за тя горой, пойду на помощь, буду защитой от Москвы. А коли не придёшься им ко двору, на помощь не надейся, аще когда Москва да Новгород совместно станут, та сила нам не по плечу».
Наримант задумался. Хорошо отцу говорить, а ему– то как? Ведь это Новгород! Правда, Александр говорил, что в Новгороде есть бояре, кои Москвой недовольны, но сам-то не поехал с ним, остался во Пскове!…
Приближалась ночь. В лесу быстро темнело. Наримант пустил коня рысью. Вскоре лес поредел и вдали завиднелась огороженная высоким тыном боярская усадьба. Навстречу вынеслась свора собак. Со злобным рычанием она подкатилась под ноги лошадей. Из ворот выбежала многочисленная боярская челядь, скинув шапки, дождалась, пока подъедут воины. До слуха Нариманта донёсся чей-то испуганный голос:
– Литва!
Наримант остановил коня, приподнялся в стременах.
– Чья усадьба и дома ли боярин?
Из толпы вышел средних лет мужчина, в новой нагольной шубе, ответил:
– Тиун я болярина Безносова. И усадьба это его. А сам болярин наш только вчерась из Ноугорода приехал…
Вскоре Наримант сидел в жарко натопленных хоромах, на столе ендова с хмельным мёдом, закуски. Тусклый огонёк свечи выхватывал из темноты ветвистые оленьи рога, под ними на стене висели меч, щит, кольчужная рубаха, шелом.
Хозяин, боярин Безносов, стоял у двери и жаловался гостю, что-де московский князь самоуправничает. Нариманта от обильной еды и питья разморило. Как сквозь сон, слышится ему голос хозяина:
– Люди его хорошо б чернь, а то боляр притесняют… Слыхано ли дело, с боляр деньги берут. А кто голос противу него подаст, тех казни лютой предаёт. Боляр родовитых Захарьина и Ларионова за то, что к Литве тянулись, сами в лесу заморозили, да всё на князя Александра спихнули… А те, княже, – Безносов подошёл ближе, зашептал, – первоначально надо в Ноугород будто гостем заявиться. Гостем тя в город пустят, привечать будут. Русь гостям завсегда рада… Мы же тем часом, боляре, Москвой недовольные, добрых молодцев настроим и на вече своё сотворим, московского посадника изгоним да тя князем ноугородским выкрикнем. И быть те, княже, нашим заступником…
* * *
Шумит и волнуется Великий Новгород. На торгу народ бил смертным боем ключника боярина Безносова за то, что кричал: «Пора Ноугороду от Москвы к Гедимину подаваться!» О том же кричали по кружалам пьяницы-ярыжники.
Заговорил народ, глядя на таких горланов.
– Знать, болярами куплены, пьянчуги!
– Ох, не к добру пустили в город литовского княжича!
Разнеслась та весть по всем пяти концам, взволновала люд.
К посадскому держать совет явились тысяцкий с архиепископом, кончанские старосты да иные знатные бояре, кто руку Москвы держал.
Судили-рядили и порешили, не мешкая, собрать вече.
Ударили в колокол. Повалил народ, запрудил Ярославово дворище. Мастеровые все к своему концу льнут.
Вавила стоял, окружённый кузнецами. Ноги в лаптях пробирает мороз, и он время от времени топчется на месте. Мороз лезет и под рваную шубу. Вавила ёжится и через головы разглядывает площадь.
Вон купцы со своими сотскими держатся особняком, знай, мол, наших. Бояре надвое разделились. Кто к Литве тянет, те вокруг Безносова и Якушкина толпятся, те, кто к Москве, в стороне сгрудились. Вблизи бояр крикуны вьются. Вавила знает, от них на три сажени вином прёт. Таких в Новгороде немало.
Вот через толпу пробрался посадник с тысяцким. За ними на помост поднялись кончанские старосты. И не успел посадник отвесить поклон Параскеве Пятнице, как крикуны завопили:
– Посадника вон!
– Посадник не Новгороду, Москве служит!
– Нариманту поклониться!
Вавиле знакомы были эти речи. Это самое он слышал тогда и в боярской гридне. Кузнец закрыл глаза, и на миг предстал перед ним боярин Захарьин. Вавила даже голос его скрипучий услышал.
Кузнец вздрогнул, оглянулся. Прямо на него, не сводя осоловелых глаз с помоста, лез оборванный мужик и орал:
– Литовского княжича просить!
Вавила стукнул кулаком ему в зубы, цыкнул:
– Умолкни!
Мужик зашатался, сплюнул кровью, прохрипел:
– Чего дерёшься, болярин Безносов жбан вина выставит!
Пьянчугу под хохот и свист – «не примазывайся к кузнецкому люду» – вытолкнули из толпы. Кто-то рядом с Вавилой пробасил:
– Не гостем Наримант приехал, а со злым умыслом!
– Со злым умыслом! – подхватил Вавила.
– Не отдадим Новгород литовскому княжичу! – заорали кузнецы.
На плотницком конце подхватили:
– Указать Нариманту путь от Новгорода!
– Оставить московского посадника!
– От Москвы не отходить!
– Не отходить! – подхватило вече, заглушив другие голоса.
* * *
Данилка загляделся, как на Неглинке мальчишки тешатся. Привязали крепким лыком сосновые полозки к лаптям и скользят по льду. Не заметил, как Лука подошёл и дёрнул за рукав.
– Слыхал, тверской князь Константин Михайлович в Москву пожаловал. Недавно на свадьбу и то, говорят, с неохотой ехал, а тут и не зван – и на те.
Данилка с достоинством ответил:
– Знать, дело привело.
С тех пор как стал десятником, Данилка бороду отрастил и держался солидно.
– Ты-то куда торопишься?
Лука скороговоркой ответил:
– Призывает великий князь бояр на думу, так меня за Воронцовым-Вельяминовым послали.
– Поспешай.
Расставшись с Лукой, Данилка не торопясь направился своей дорогой.
А в Кремле тем часом в княжью гридню сходились бояре, рассаживались по родовитости. Пришёл Воронцов-Вельяминов, уселся между Плещеевым и Хвостом. Всё нет-нет да и поглянут на тверского князя. А тот сидит невозмутимо, бороду выпятил, глаза под лохматыми бровями поблескивают.
Вошёл Калита, быстрой походкой прошёл через гридню к своему креслу, обратился к тверскому князю:
– С доброй ли вестью, князь Константин Михайлович? Уж не Гедимин ли чего злоумыслил? Может, запамятовал он, что в родстве мы с ним ныне?
Бояре замерли, слушают, что тверской князь ответит. Ведь неспроста приехал в Москву. Плещеев на боярина Хвоста покосился. Тот ладонь к уху приложил, рот открыт, глаз с Константина не сводит. У тысяцкого Воронцова-Вельяминова в животе заурчало. Калита поглядел в его сторону, сказал насмешливо:
– Ктой-то не поел сегодня либо утробой ненасытной страждет? – И тут же снова заговорил с тверским князем: – Верно, всё же не литвины… А может, рыцари на Русь идут?
Воронцов-Вельяминов, склонившись к уху Плещеева, бубнил:
– В животе урчит, так оттого, что недоел. Всего только и удалось перекусить, что полпирога да утку. А тут прибежал Лукашка и покликал.
Плещеев отстранился от тысяцкого, ждал, что ответит Константин. Тот сказал:
– Не о литвинах и не о рыцарях я проведал. Не о них речь поведу, а о брате моем Александре. Слух имею, что из Литвы он во Псков воротился.
Калита перебил его:
– То уже ведаю. А ещё ведаю, что был с ним Наримант. И тот Наримант в Новгород ездил, а бояре новгородские карельской землицей его жаловали. За то с них спрос будет особый. И хотел тот литовский князёк новгородским князем стать, инда по-иному вышло. Люд новгородский от ворот поворот ему указал… Так чего же ты, князь Константин, желаешь?
– Защиты, великий князь, от Александра. Пошлём рать на него.
– Дурное мыслишь, князь Константин Михайлыч. Князь Александр брат те единоутробный, – с укоризной проговорил Калита, – а ты противу него подбиваешь.
– Так ныне он во Пскове, а завтра Тверского княжества захочет. И тя он, великий князь, братом старшим не признает. Враг он те!
Калита обратился к боярам:
– Как мыслите, бояре?
Те ответили вразнобой:
– Послать воеводу противу Александра!
– Проучить псковичей, чтобы неповадно было!
– Пусть княжит!
– Чего сам надумаешь, Иван Данилович, тако и пусть!
Калита перебил всех, сказал:
– Я мыслю так, пусть сидит Александр на княжении во Пскове, а коли Твери захочет, так тогда иной будет сказ.
Он встал, давая понять, что разговор окончен. Бояре с шумом покидали гридню. Ушёл и тверской князь. Плещеев задержался и, дождавшись, когда они остались с Калитой вдвоём, спросил:
– Что так приговорил? Может, лучше снова прогнать Александра в Литву?
Калита вздохнул:
– Нет! Александра ныне тронуть – значит на Литву ратью идти. Воевать же нам время не пришло. Будут ещё у Руси битвы с ворогами, и нам надобно для того силу копить. А в том, что Александр во Пскове, беды великой нет, только бы Новгород сдержать… У Константина ныне одна забота, как бы Александра в Тверь не пустить и самому в Твери княжить. А посему к Москве он вяжется. Об Александре же речь пойдёт, когда он из Пскова выйдет. А о том, чтобы на тверской стол сызнова сесть, он спит и видит.
Немного помолчав, добавил:
– В Новгород сам поеду. А вперёд себя гонца пошлю с наказом к посаднику. Вели кликнуть десятника Данилку, пусть сегодня же скачет.
Плещеев ушёл, и вскоре в гридне появился Данилка. Калита прищурился:
– Вот что, Данило. Поутру бери свой десяток и скачи в Новгород к посаднику Добрынскому. Передай ему изустно мой наказ. Запоминай:…Александр Михайлыч возвернулся из Литвы и сел князем во Пскове. А посему пусть доглядывает за боярами в оба. Коли заметит, что кто из них на сторону Александра клониться начнёт и люд на то подбивать, мне о том весть даст… А тем боярам скажет, что у Москвы, коли потребно будет, полков не токмо на Александра, но и на всех ослушников великого князя станет… А люду новгородскому пусть посадник скажет, что-де великий князь вскоре самолично в Новгород прибудет, поклониться Святой Софии и храбрым новгородцам…
* * *
Зиму прожил Гаврила в Москве. Дни летели незаметно. Первое время Гаврила сам себе не верил, что отыскалась Василиска, пробудится в полночь и думает: «А не сон ли это?»
Иногда он подолгу любовался дочкой. До чего же похожа она на мать! Вот и та была такая же статная, синеглазая, с такой же тугой косой и белым лицом. Вот разве что походка иная. Мать была быстрая в движениях, а Василиска спокойная, и походка у неё плавная.
И Данилка ей под стать, пригож да хорош. Всем выдал: что силой, что смекалкой и разумом не обижен. Молод, а уже десятник большого полка и на примете у князя.
Отдохнул, поправился Гаврила, лицо округлилось, и бороду в порядок привёл. Будто годов двадцать скинул. Совсем не стало прежнего Гаврилы-лесовика.
Однажды шёл Гаврила по калачному ряду. По ту и другую сторону бойкие торговки выстроились. Перед ними плетёные корзины с хлебами и калачами. Вот на тесовой полке розовощёкая баба разложила пряники, орёт:
– Пряники аржаные на мёду, налетай!
Меж рядами, расталкивая встречных, протискивалась другая торговка. На шее у неё длинная низка бубликов. Гаврила посторонился и тут, издалека, в спину увидел её, Меланью! Сердце от радости заколотилось. Бросился догонять. Какой-то озорной парень крикнул:
– Дядя, лапти придержи, растеряешь!
Народ не знает, что у Гаврилы на душе, хохочет.
Забежал Гаврила молодке наперёд, заглянул в лицо – и сник. Не она!
День за днём незаметно миновала зима с вьюгами и снежными заносами, оттрещала морозами. Весна наступила ранняя, тёплая. Весело зацвели подснежники. Над Москвой повис густой запах хвои. Набухли клейкие берёзовые почки, вот-вот распустятся. Река от последнего льда очистилась, запаровала земля.
Как-то в полночь пробудился Гаврила. Сквозь слюдяное оконце тускло светила луна. В доме тишина.
Гаврила вышел во двор. По улице проехал конный дозор. Лениво забрехала собака. Из-за Москвы-реки с Великого луга в лицо пахнуло тёплым воздухом, перемешанным с земляным настоем.
– Зажился я здесь, пора и домой. Сеять время.
Гаврила вздохнул, почесал пятерней затылок.
Весь остаток ночи Гаврила не сомкнул глаз, а когда взошло солнце, он был далеко от Москвы.
И снова шёл Гаврила от деревни к деревне, от села к селу и радовался. До чего же людно стало в Московском княжестве! Да всё больше народ пришлый, с разных княжеств. И там, где Гаврила ночевал, слышал он от крестьян одно и то же: «В Московском княжестве от ордынцев спокойно. Тишина!»
А через несколько дней подходил Гаврила к своей деревне. Частый дождь размыл узкую лесную дорогу. Весенний дождь то налетал на Гаврилу, то прекращался, и небо вдруг прояснялось. Тогда лес оживал птичьим гомоном, а солнце играло тяжёлыми каплями, повисшими на обступивших дорогу кустах.
Гаврила вышел на поляну и остановился. Вот она, его деревня… Всё такая же.
У Демьяновой избы сиротливо высилась потемневшая от времени копёнка сена. К самой избе хозяин пристроил сарай. Сейчас дверь нараспашку, и Гавриле видно, как Демьян управляется с лошадьми.
Босоногий мальчишка, Гаврила даже не разобрал толком чей, бегал по лужам и, подставив непокрытую голову дождю, пел:
Уж ты, дождь дождём,
Поливай бадьёй…
Придерживая висящую за спиной котомку, Гаврила не двигался. Душу сжало.
Из крайней избы вышла женщина, заметила Гаврилу, растерялась. Тот тоже глядел на неё и не знал, верить или не верить: перед ним стояла Меланья. Она глядела на него, а по щекам стекали не то дождевые капли, не то слёзы.
Гаврила шагнул навстречу, промолвил:
– Вот и вернулся я…
Часть пятая
Глава 1НА ПОКЛОН К ХАНУ.
МОСКОВСКИЙ ПОЖАР.
МОСКВА СТРОИТСЯ.
оярин Колыванов, пригнувшись, чтобы не задеть головой о низкую дверную коробку, вошёл в освещённую утренним солнцем княжескую гридню. У окна, на длинной лавке, сидел одетый по-домашнему в холстинную рубаху князь Александр, а рядом – вернувшийся вчера из Орды молодой, похожий на отца княжич Фёдор. Больше в гридне никого не было. При входе боярина Александр сказал:
– Проходи, Митрий, да садись. Звал я тя, хочу с сыном и тобой совет держать.
Глядя на Александра и Фёдора, Колыванов невольно подумал: «Совсем постарел князь. Голова белая, и лицом осунулся. А давно ли таким, как Фёдор, был? И я-то стар, да только о том и думать не хочется».
– Расскажи, Фёдор, боярину, что в Сарае услышал да узрел.
– Говорил я те, отец, что хан Узбек во всём Калите доверие имеет. А ещё благоволит к нему Кутлуг-Темир.
– И чем в душу вошёл? – воскликнул Колыванов.
Александр хмуро ответил:
– Хитростью великого хана себе подчинил. А ныне тем пользуется, выход утаивает, богатеет несметно, сёла и города под себя берет, удельных князей в руках держит…
– Есть в Орде и темники, кто Иваном недовольны, – снова заговорил Фёдор, – Они не раз великому хану молвили, что надобно напоить коней в Москве-реке, да хан Узбек глух к ним.
– За то поплатится когда-то, – вставил Колыванов. – Дай Москве в полную силу войти да с уделами покончить…
– Не бывать тому! – гневно вскочил Александр, быстро заговорил: – Сам в Орду поеду, униженьем заслужу прощение великого хана, тверской стол снова выпрошу, изгоню брата Константина, что стал слугой Ивана, противу Москвы удельных князей подбивать зачну, не дам Москве силы!
Он устало опустился, вытер рукавом вспотевший лоб.
В гридне наступила тишина. За окном щебетали воробьи. Колыванов тихо промолвил:
– В Орду те, князь, ехать опасно, жизни лишить могут.
– Дозволь, отец, мне за тя поехать! – горячо сказал Фёдор.
Александр положил ему на колено руку.
– Поеду, сын, я. На меня хан зло таит, мне и ответ держать. Да только мыслю я, что надо в Орду ехать тайно, дабы о том Иван не проведал. Ежели Калита дознается и в Орду приедет со мной в одно время, не быть мне живу.
– Слух надобно пустить, что ты, князь, в Литву отъехал. А чтоб тот слух до Москвы дошёл, надобно, чтоб о нём твой братец Константин узнал. Он Ивана о всём упреждает, и Калита ему поверит.
Александр согласно кивнул, добавил:
– Для большей верности надобно явно в Смоленск к князю Ивану Александровичу явиться. А заодно и его противу Калиты подбить…
* * *
В полночь над Москвой повис тревожный набатный гул. Его подхватили малые звонницы, понесли через ближние леса, будоража окрестные сёла и деревеньки.
Набат разбудил Фёдора Васильева. С переполоху ёкнуло сердце: «Не Орда ли набежала?»
Второй день Фёдор в Москве. Послал его тверской князь Константин уведомить Ивана Даниловича, что Александр из Пскова отъехал к смоленскому князю Ивану Александровичу. И с тем Иваном противу Москвы уговор держали. А Смоленск князь Александр покинул тайно, куда – неизвестно.
Фёдор вскочил. В посольских покоях розовый свет переливается, пахнет гарью. С улицы сквозь гул и звон доносится людской гомон. Кто-то распахнул дверь, на ходу крикнул:
– Москва горит!
Много бед причиняли пожары Руси. В сутки-другие сжирал огонь целые города. Дотла сгорали рубленые княжеские и боярские хоромы, ремесленные посады, в пламени рушились бревенчатые крепостные стены. Но едва уляжется дым и не успеют просохнуть бабьи слёзы, как на пепелище люди рубили новый город…
Фёдор опрометью выбежал во двор. Над посадом высоко в небо взметались клубы огня. С треском валились объятые пламенем избы. Искры сыпались на соломенные и тесовые крыши, разгорались новыми пожарами. Повсюду стоял плач и крик. У княжьих хором суетилась челядь. Из клетей тащили кованые сундуки, лубяные коробья, грузили на возы. Тут же конные дружинники. Дворский Борис Михалыч покрикивал:
– Торопись, покуда огнище не перекинулось!
«Тайник вывозят», – догадался Фёдор.
К Фроловым воротам проехал возок с княгиней и детьми, за ними возок с митрополитом. Следом рысью проскакали десятка два-три воинов с молодым князем. Семёном.
Фёдор, как был босой, в портах и ночной рубахе, побежал на Подол. На пожарище командовал Калита. Его окружили мужики и бабы. В ночной рубашке, с взлохмаченными волосами, он зычно распоряжался:
– Мужики, рушь усадьбу, не давай пламени воли! Бабы, становись цепочкой, передавай бадьями воду из реки, заливай огонь!
Фёдор выхватил из рук растерявшегося мастерового топор, полез на крышу ближней избы. Мастеровой ухватил его за порты, завопил:
– Куда? Моя изба, не дам рушить!
Фёдор разозлился:
– Уйди, леший! Хошь, чтоб через твою избу вся Москва выгорела?
Подоспели дружинники. Один из них полез на помощь Фёдору. Начали сообща разбирать крышу. Воин орудовал топором скоро, то и дело приговаривал, обращаясь не то к Васильеву, не то к самому себе: «Поспешай!»
«Никак, псковский знакомый? – мелькнула у Фёдора мысль. – Кажись, Данило?»
Обрадовался, окликнул:
– Ты ли, Данило?
– Он самый! И я тя враз признал!
Вдвоём они раскатали избу. Прибежал боярин Плещеев, крикнул орудовавшему багром Калите:
– Митрополичьи хоромы загорелись!
Иван Данилович повернул к нему измазанное сажей лицо, зло блеснув глазами, прохрипел:
– А ты пошто прибег? Там те надобно быть! Пусть люди палаты рушат, не дают огню вырваться!
Завидев Данилку и Фёдора, приказал:
– Поспешайте боярину в помощь! – И уже вдогон крикнул: – Монахов к делу поставьте, не всё им лбы бить!
Данилка с Фёдором пустились вслед за боярином на митрополитово подворье. Пожар только разгорался. Плещеев набросился на столпившихся монахов:
– Чего очи таращите, овцы бесхвостые, хватай багры и топоры! Воды тащите, да скоро!
Монахи зашевелились. Прибежал запыхавшийся воевода Фёдор Акинфич, а с ним воины, налетели на огонь, сбили пламя.
Тут снова боярин Плещеев закричал:
– На Подол, на Подол поспешайте!
Фёдор, а следом Данилка кубарем с крыши да на Подол, а он в огне, и пламя уже на кремлёвскую стену перекинулось. Стал Данилка мужикам да бабам помогать воду таскать, а Фёдор брёвна горящие багром в реку оттаскивать.
К утру огонь унялся. Догорели последние усадьбы на посаде и Подоле. Сиротливо чернел обгоревшими боками Кремль.
Фёдор спустился к воде, снял грязную, прожжённую во многих местах рубаху, долго мылся. Не услышал, как подошёл кто-то. От голоса за спиной вздрогнул, оглянулся. Сам великий князь Иван Данилович. Весь в саже, борода подпалилась, глаза от дыма и жара красные. Узнал тверского гонца, хрипло сказал:
– Спасибо те, тверич, что близко к сердцу принял нашу беду. – Калита грузно опустился на рыжую землю, заговорил, глядя в сторону:– Сгорел город, надобно не мешкая новый рубить. Кремль ставить. Да не сосновый, крепким дубом огородиться!
Фёдор глядел на Калиту и видел перед собой не князя, а усталого от многочисленных хлопот и волнений человека. А Калита продолжал говорить:
– Ко всему ты, тверич, весть недобрую привёз. Не ко времени козни Александра и смоленского Ивана. Усобники свою злобную собацкую измену до конца совершают… Иди, воин, скачи в Тверь, скажи князю Константину спасибо, что упредил, хоть и ждал я того от Александра.
Фёдор с поклоном отошёл. Калита окликнул его:
– Сыщи-ка дворского и скажи, что велел я дать те оружие и одежду, твоя-то вся сгорела. Да ежели конь твой не сыщется, то и коня пусть даст.
Глядя на уходящего гонца, Калита подумал:
«А в Литву ли подался Александр?! Ох, верно, не туда, бо там ныне не до него. Гедимину король и рыцари угроза…»
Заметив проходившего Луку, Иван Данилович окликнул:
– Лукашка!
Лука поспешил на зов. Калита оглядел его с ног до головы, сказал:
– Собирайся, Лукашка, ныне в ночь поскачешь в Орду, в Сарай. Явишься там к протоиерею Давыду и передашь изустно, что послал тя к нему я. Пусть он ныне зорко доглядывает обо всём, и наипаче, ежели заявится туда Александр: мне через тя о том доложит. А чтоб добрался ты до Сарая и обратно без задержу от ордынских караулов, поскачешь тайно, в монашеском одеянии. Монахам везде путь свободен.
* * *
– Гляди-кась, Гаврила, сколь костров, а до Москвы ещё далече! – понукая лошадь, сказал Демьян.
С Гаврилы слетела дремота. В темноте весело перемигивались костры, ржали кони.
– Смерды понаехали Москву рубить, – догадался Гаврила.
Демьян свернул с дороги.
– Тпру, приехали!
– Стой! – крикнул Гаврила, ехавший позади.
Спрыгнув с телеги, он подошёл к ближнему костру.
Сидевшие вокруг костра мужики замолкли, повернули к Гавриле головы.
– Откуда и куда, дядя?
Голос показался Гавриле знакомым. Он вгляделся в розовое от пламени лицо мужика, шагнул ближе. Другой мужик насмешливо сказал:
– Он, Петруха, вишь, тя признает!
– А что, признаю, хоть тому немало дён минуло!
– Ну и ну! Тогда ходи к свету, знакомец, гляди, и мы тя признаем!-Петруха поднялся.
– Можа, встречали мы где тя в тёмном лесу да ослопиной потчевали! – снова насмешливо проронил другой мужик.
Гаврила вышел к свету, сказал:
– Ежели и чинили кому обиду, то вместе.
Левша вскочил, радостно воскликнул:
– Гаврила, живой, значит!
А Петруха, приговаривая: «Вот где, значит, встретились», обнял Гаврилу.
Мужики у костра раздвинулись, дали Гавриле место. Он вглядывался в их лица, узнавал.
– Гляди-ка, Кузька, бородища-то, бородища! И что на те за малахай?
– С ордынцем побратался, – ответил угрюмый мужик, названный Кузькой.
– А что-то я Васятки и Серёги не вижу? – спросил Гаврила.
Все замолкли. Левша вздохнул, ответил:
– Серёга от нас на родину, в Можайск, подался, не захотел с нами идти. А дед и Васятка там, на Пахре, остались… Вскоре, как ты нас покинул, довелось нам встретить ордынцев. Деда Пахома саблей срубили, а Васятку стрела догнала…
Гаврила печально промолвил:
– Да-а, вот оно как бывает… А куда же теперь путь держите?
– Идём мы, куда и все. – Петруха обвёл рукой вокруг, указывая огни. – Ныне вся Русь Москву строит, и негоже нам по лесам отсиживаться!
– То так, – поддакнул Гаврила и, обернувшись туда, где остановились односельчане, крикнул: – Жги костры, тут заночуем!
* * *
Москва строилась. Заново ставили дубовые кремлёвские стены, подновляли терема. Смерды из окрестных мест валили строевой лес, везли в Москву. Калита торопил. К плотницкому делу приставили не только городских умельцев и деревенских мужиков, но и воинов. С раннего утра по всей Москве стучат молотки, жужжат пилы. Иван Данилович в холщовой рубашке, ворот нараспашку, неумело тешет бревно. Острый топор то скользнёт поверху, то залезет в дерево.
Рядом ловко орудует топором молодой кудрявый мастер. Ровные щепки так и ложатся на землю. Настоянный на смоле воздух захватывает дух.
Чуть поодаль плотники заканчивают ставить избу.
Подошла толпа мужиков. С ними Данилка. Иван Данилович вогнал в сосну топор, рукавом смахнул со лба пот. Данилка указал на стоявшего рядом Гаврилу:
– Василискин отец смердов из своей деревни привёл.
Калита обежал быстрым взглядом толпу.
– Деревня большая, сколь же дворов?
Гаврила не успел ответить, как вперёд вышел Петруха.
– То не совсем так, велик князь. Не все тут из деревни. Из деревни вот они. – Он указал на Гаврилу и его мужиков. – А мы лесовики.
– Тати?
– Не тати. Кровь есть на нас, но токмо ордынская.
– Слух доходил, что разбой чинили вы и на боярских вотчинах.
Глядя в глаза Калите, Петруха твёрдо ответил:
– Случалось и так, велик князь.
Иван Данилович погладил бороду, вытащил запутавшуюся в волосах щепку. Снова, уже медленно, обвёл глазами толпу. И, обращаясь к Данилке, сказал:
– Отведи их, десятник, к дворскому. Тот приставит к делу, кто чему разумеет.
