Текст книги "Иван Калита"

Автор книги: Дмитрий Балашов

Соавторы: Борис Тумасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц)

Иван Калита

Из энциклопедического словаря

Брокгауза и Ефрона

Т. XIII. СПб., 1894

ОАНН ДАНИЛОВИЧ КАЛИТА – великий князь владимирский (1328-1340), князь московский, так называемый первый собиратель русской земли.

В борьбе с другими князьями Иоанн не пренебрегал никакими средствами и, раболепствуя перед ханом, при помощи татар счастливо одерживал верх над своими соперниками. Ещё при жизни Георгия Даниловича Иоанн управлял Московским княжеством. После смерти Георгия хан Узбек отдал великое княжение тверскому князю Александру, Пользуясь случившимся в Твери в 1327 г. убийством татарского посла Чолхана (Щелкана), Иоанн поспешил в Орду, возвратился с пятидесятитысячным татарским войском и опустошил огнём и мечом всю тверскую землю.

В следующем году Иоанн получил от хана ярлык на великое княжение. Он не перестал, однако, преследовать несчастного тверского князя. Князь Александр скрылся в Пскове. Не надеясь взять этот город силою, Иоанн прибегнул к помощи духовенства: угроза митрополита Феогноста отлучить от церкви весь Псков заставила князя Александра удалиться на некоторое время в Литву. Когда он вернулся во Псков, Иоанн, в 1339 г., отправился к татарам; по его внушению хан послал князю Александру приказ явиться в Орду. Здесь тверской князь был убит, а Иоанн вернулся в Москву с великим пожалованием и, торжествуя победу над Тверью, велел снять большой колокол тверского Спасского собора и перевезти в Москву.

Самовластно распоряжался Иоанн и в других княжествах. В Ростове, в 1330 г., его воеводы чинили всякие насилия над жителями и повесили старшего ростовского боярина Аверкия. В 1332 г. Иоанн начал войну с Новгородом, вследствие отказа последнего уплатить старинную дань (так. наз. «закамское серебро»), но вскоре заключил мир. В конце княжения он снова потребовал от новгородцев большую сумму денег и, когда они отказались уплатить её, отозвал своих наместников; эта распря окончилась уже при его сыне.

В 1340 г. Иоанн по приказанию хана отправил войско на непослушного Орде смоленского князя Иоанна Александровича и опустошил вместе с татарами Смоленскую область.

В княжение Иоанна в его владения пришли спокойствие и благосостояние. «Бысть тишина христианам и престаша татарове воевать Русскую землю»,– говорят летописцы, разумея под Русской землёй в данном случае Владимирское и Московское княжества. Иоанн был бережливым хозяином, старавшимся об увеличении своего княжества и своего богатства; в своём завещании он заботливо пересчитывает все купленные им сёла и золотые сосуды. На эту черту его указывает прозвище Калита – мешок с деньгами, скопидом (Карамзин объясняет это прозвище иначе – тем, что Иоанн всегда носил при себе мешок с деньгами для раздачи бедным).

Иоанн заботился о внутреннем устройстве своих владений и, по одному известию, избавил Русскую землю от татей. К сильному князю стекались бояре из Твери, Чернигова, Киева и даже из Орды (мурза Чет), Важным событием в княжение Иоанна было переселение митрополита Петра из Владимира в Москву на постоянное жительство. Иоанн сумел приобрести особое расположение митрополита и по его просьбе воздвигнул в Москве каменный Успенский собор. Новый митрополит Феогност, следуя примеру своего предшественника, также поселился в Москве. Кроме названного собора, Иоанн построил в Москве ещё три каменных храма и возобновил кремлёвские стены (ещё деревянные).

Несмотря на своё богатство и силу, Калита не сделал важных земельных приобретений. Приобретение им городов Галича, Углича в Белозерска, на которое указывает духовная Дмитрия Донского, остаётся под сомнением, так как Иоанн не говорит о них в своих духовных грамотах. По объяснению Соловьёва, Калита купил эти города, но оставил за продавцами некоторые права владетельных князей.

Перед смертью Иоанн принял пострижение и схиму. Всё своё движимое и недвижимое имущество он разделил между тремя сыновьями и женою; Москву он оставил в общее владение наследникам, сыну Симеону дал города Можайск, Коломну и 16 волостей, Иоанну – Звенигород, Кремичну, Рузу и ещё 10 волостей, Андрею – Лопасну, Серпухов и ещё 9 волостей, жене Елене с дочерьми – 14 волостей.

Дмитрий Михайлович Балашов
БРЕМЯ ВЛАСТИ

Взгляд с высоты

Судьбы людей существуют в истории, и историей, данными свыше законами, определяются беды и радости, успехи и скорби любого из нас, каждой бренной и временной человечьей судьбы, для которой краткий миг её земного бытия вмещает в себя безмерность мироздания, с чудесами далёких земель и алмазными россыпями бесчисленных горних миров в океане небесном.

Прежде чем снизойти с горней вышины к тверди земной и погрузить ум в кишение страстей злободневных, в суету сует, в судьбы, не ведающие вышней предначертанности своей, – ибо так, близко-поблизку, погодно, от 1328 и до 1341 года будем мы разглядывать ныне тревожную историю родимой земли, – обозрим с высоты свершившееся в мире к началу описанных событий, дабы понять, к чему и зачем были труды и подвиги ныне исчезнувших людей и какой смысл имело то, что содеявал московский князь Иван Калита в исходе первой половины сурового и скорбного четырнадцатого столетия.

Птица, что летит над землёю, вытянув клюв и упорно махая крылами, видит леса и поля, видит курящие дымом деревни, и для неё невнятен тайный смысл человечьего бытия. Чьи кони движутся там, внизу, по тонким извивам дорог? Какою молвью толкуют люди? От мирных костров или ратных пожарищ восходят огнь и столбы горячего горького воздуха, опасного распростёртым в аере крыльям? Птица не ведает истории, и человек, неспособный взлететь над землёю, видит подчас много больше птицы, ибо он смотрит духовным взором и провидит неразличимое с высоты, но внятное разуму, видит не токмо огнь живой, но и свечение пламени духовного, видит взлёты и угасания того огня, коим живут и движутся судьбы народов.

И прежде всего, оглядев с высоты земное бытие, поразимся и ужаснёмся тому, как исшаял и померк к началу четырнадцатого столетия духовный огнь Византии, как умалился, едва ли не до полного исчезновения своего, – светоч, ещё недавно распростёртый над тьмою тем языков и народов.

По землям славян от Адриатики и до Дуная, в Болгарии и Сербии, и до Карпатских гор, и за Карпатами, в Галиче и на Волыни, и по всей русской земле до самого моря Полуночного, и оттоле до Волги и до Оки, и под горами Кавказскими, в землях ясов, и в Дагестане – древнем Серире, и за горами Кавказа, в Грузии, в Великой и Малой Армении, и в Малой Азии – в Киликии, Фригии, Сирии, – и на склонах Ливана, и даже под властью султанов в Месопотамии и Египте, и в дальней Абиссинии, и по всей Греции – в Эпире, Фессалии и Пелопоннесе, во Фракии и Македонии – всюду простёрлась православная вера. А последователи отверженного патриарха Нестория пронесли её сквозь земли Ирана, Согдиану и Семиречье в Кашгарию и Турфан, и до монгольских степей, к берегам Селенги, и к далёкому Чину – даже и туда, в Китай, досягнуло слово Христа. Таково было свечение духовного огня Византии в двенадцатом, совсем ещё недавнем столетии.

Но вот минули немногие десятки лет, и по всему Ближнему Востоку, от Нила и до Инда, словно меч гнева или губительный смерч, прокатилась гибель на православное христианство. Мусульмане захватили всю Ближнюю Азию. Погибли в страшной резне конца тринадцатого века христиане Сирии и Армении, Дамаска, Эдессы и Антиохии, Тира, Сидона, Газы и Акры. Пали древние церкви, основанные ещё первыми пустынножителями и пророками. В Африке едва устояла одна Абиссиния, а в Малой Азии мусульманские султанаты турок, сельджуков и османов подступили к самым стенам древнего града Константина. Уже раздавлена и растоптана копытами чуждых завоевателей Армения, пленена Грузия и земля ясов-алан попала в плен иноверным. Уже и в Иране в 1295 году ильхан Газан принял ислам, и вскоре, в 1319 году, вырезаны несториане персидские. И в те же годы пала, с воцареньем Узбека в Орде, христианская вера у кочевников-монголов. Исчезли, растаяли к исходу тринадцатого столетия общины христиан в Китае, умалилось христианство в Турфане и Индии. А в самой Византии и в сопредельных землях створилось гибельное разномыслие. Бесконечные церковные споры сотрясают гибнущую Византию, и сами кесари великого города склонили слух к приятию унии с Римом. Лишь горсть монахов в горе Афонской ещё блюдёт истинное православие, в суровой аскезе добиваясь лицезрения света Фаворского.

А великую некогда землю Руси поделили Литва и Орда, и уже под стены Пскова и Новгорода, уже на земли Галича и Волыни, уже к Смоленску и Твери дотягивают властные руки литовских князей, о коих полтора века назад и слыху не бывало на Руси Великой!

И долго ли простоит ещё княженье владимирское, подвластное мусульманскому хану? И не угаснет ли последний отблеск византийской веры и там, в Залесской Руси, единственно оставшемся осколке размахнувшей некогда на тысячи поприщ киевской державы? А с ним, со светом этим, с отблеском былого огня, не угаснет ли, не обратит ли во снедь иноверцам и сама земля русичей, не исчезнет ли язык словенск в волнах иных народов? Ибо что иное, кроме веры, обрядов, отчих заветов родимой старины, способно совокупить и удержать народ в быстробегущем потоке времён? И, строго оглядевши с высоты, невозможно было бы не изречь, что да, исчезнет и растворится и смеркнет совсем свет православия и с ним вместе имя Руси Великой!

Ещё тянет дымом пожара сожжённой Твери[1]1
  Ещё тянет дымом пожара сожжённой Твери … – В 1327г. двоюродный брат золотоордынского хана Узбека Чол-хан (Шевкал, Щелкан) со своим войском напал на Тверь и стал грабить и притеснять её жителей. По городу разнёсся слух, что Шевкал хочет княжить в Твери, раздать другие города своим князьям, а россиян обратить в свою веру.
  Возбуждённые граждане Твери стали требовать оружия и идти громить Шевкала и его воинов. Вот как описывает события Н. М. Карамзин: «Общее волнение, шум и стук оружия пробудили Татар, они успели собраться к своему начальнику и выступили на площадь. Тверитяне устремились на них с воплем. Сеча была ужасна. От восхода солнечного до тёмного вечера резались на улицах с остервенением необычайным. Уступив превосходству сил, Моголы заключились во дворце. Александр обратил его в пепел, и Шевкал сгорел там с остатком Ханской дружины. К свету не было уже ни одного Татарина живого. Граждане умертвили и купцов Ординских» (Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. IV. М., 1992. С. 121).
  Хан Узбек организовал против мятежников большое войско из своих воинов и дружин московского и суздальского князей. Тверь, Кашин и Торжок были опустошены, разграблены, а князь тверской Александр бежал во Псков, а затем в Литву.


[Закрыть], самого сильного града земли владимирской, а тверской князь Александр отсиживается сперва во Пскове (Плескове по-древнему), а оттоле бежит в Литву, под руку великого князя литовского Гедимина.

Малый прок Залесья: Москва с прилегающими немногими градами осталась неразорённой и необезлюженной после многолетней распри московских князей с тверскими. Малый прок, малый, ежели поглядеть с высоты, остаток земли, малый и слабый, ибо не дерзают днесь ни на какую великую борьбу с соседями князья владимирские. И сам Иван Данилович Калита, брат покойного Юрия Московского, разделивший великое княжение владимирское с суздальским князем, не дерзает уже на ратные споры, послушно исполняя наказы хана, и, бог весть, удержит ли ещё власть, вернее, тень власти в родимой земле!

А литовские полки, охапив уже всю землю Руси до Киева, рвутся дальше и дальше, дерзают спорить с ханом; и, огрызаясь, пустоша землю набегами, отступают, уходят татарские рати, отдавая Литве город за городом и волость за волостью. И, поглядев с высоты, кто бы не сказал в те поры, что недалёк день, когда и последние волости русские исчезнут, подчинённые Литвою, и два великих соперника, Литва и Орда, столкнутся в последнем бою за обладание этой землёю, обратить которую в католичество – в «веру латинскую» – уже и сейчас деятельно хлопочут легаты, епископы и кардиналы папского Рима?

Погубленная после убиенья Шевкалова в 1327 году Тверь, во главе со своим беглым князем, откачнёт к Литве, Псков и Новгород тоже перейдут под руку великого князя литовского Гедимина, а ослабленная двадцатилетнею борьбою Москвы и Твери залесская земля угаснет, истает, обратившись в прохожее и проезжее пограничье меж сильными соседями, которые во взаимных походах окончательно истребят всё живое и несхожее с ними, что ещё уцелело здесь от великой, легендарной, невозвратимой киевской старины.

Вот что сказал бы тот, кто нелицеприятно обозрел с высоты русскую землю к тому часу и дню, когда московский князь Иван Калита вернулся из похода под Псков, откуда он выгонял, по приказу хана Узбека, беглого тверского князя Александра Михайловича. Вот что сказал бы горний мудрец; и мы сами, вновь перебрав и пересмотрев нелицеприятно и строго всё сущее в мире и на Руси к 1328 году по Рождестве Христовом, что сами мы должны были бы изречь, не зная грядущей судьбы родимой земли? Ибо грядущего не ведает никто, а мудрецы дерзают лишь объяснять совершившееся в прошлом и о том, что должно произойти, судят по преждебывшему. Да, сказали бы мы в 1328 году, видна простому оку близкая гибель православия, на коем держалась не одна Византия, но и земля славян, но и Великая Русь. Да, этой духовной опоры своей мы вскоре будем лишены. Это был бы первый наш вывод и первое заключение при взгляде с высоты.

Да, невероятно усилилась Литва, выросла в грозную державу и продолжает расти, поглощая русские земли одну за другой. И уже теперь великий князь литовский Гедимин стал едва ли не сильнее повелителя Золотой Орды хана Узбека, сравнялся с польским королём и теснит орденских немцев, ещё недавно безраздельно хозяйничавших в Прибалтике. Да, в Орде окончательно утвердилось мусульманство, и уже теперь смешно мечтать о союзе Руси со степью, обращении в христианство татар и скором одолении властных кочевников. Литва и Орда, Гедимин и Узбек – вот две истинные силы и два непримиримых противника на холмистых просторах Восточной Европы. Да, всё так! И это был бы второй нелицеприятный вывод при взгляде с горней высоты на землю русичей.

А в самой залесской земле, в пределах великого княжения владимирского, что увидим мы там, приглядевшись с высоты?

Увидим мы, что самое сильное княжество земли – Тверское, с городом Тверью – разгромлено и, значит, вся владимирская земля стала много слабее. Убит в Орде Михаил Тверской. Убит в Орде старшим сыном Михаила, Дмитрием Грозные Очи, противник его отца, московский князь Юрий Данилович[2]2
  Убит в Орде Михаил Тверской. Убит в Орде старшим сыном Михаила, Дмитрием Грозные Очи, противник его отца, московский князь Юрий Данилович. - Михаил Ярославич Тверской в соперничестве с Юрием Даниловичем проявлял храбрость, бесстрашие, был справедливым и милосердным, в противоположность коварному и жестокому Юрию. Когда они вместе находились в Орде у хана Узбека, Михаил стал жертвой злобных наветов Юрия и его единомышленника Кавгадыя и подвергался издевательствам и унижениям. В конце концов под влиянием Юрия и Кавгадыя хан Узбек приказал казнить Михаила Ярославича, который принял смерть мужественно и достойно.
  Сын Михаила Ярославича, Дмитрий Грозные Очи, находясь вместе с Юрием Даниловичем в Орде в ноябре 1323 г., зарубил его мечом, отомстив за смерть своего отца. Сам Дмитрий был казнён Узбеком в 1325 г.


[Закрыть]. Казнён ханом Узбеком и сам Дмитрий Грозные Очи. Второй из четверых сыновей Михаила Тверского, Александр, получивший было, вослед отцу и брату, великое княжение, изгнан год назад из сожжённой Твери, и на тверском княжении сидят сейчас младшие Михайловичи – Константин и юный Василий Кашинский. А великое княжение только частью досталось московскому князю Ивану, другая часть, с городом Владимиром, отошла князю суздальскому, Александру Васильевичу. И уже почти независимым стал Господин Великий Новгород, и совсем отпали от власти великих князей владимирских земли рязанская, брянская и смоленская. И, значит, нет в Залесье единой непререкаемой власти, как в Литве или Орде, а то, что есть, рассечено нелюбием и враждою и не может противустати врагам как единая Русь… Да полно, сохранилось ли ещё само понятие Руси Великой? Мыслят ли себя ещё новогородцы или рязане единым народом с владимирцами, тверичами или смолянами? Или только в древних харатьях да в головах книгочеев-философов и осталась мечта о единой Великой Руси? Не узрит наше око с выси горней в 1328 году нужного единства Руси пред лицом Литвы с Ордою! А узрит только разброд и раззор, и посему не инако возможем мы помыслить о грядущем земли, как со скорбью и с унынием, не чая уже спасения языку русскому. И это был бы третий и последний наш вывод при взгляде с высоты. Вывод о неизбежном конце и гибели русской земли.

И только одного не узрим мы с выси горней, ибо того и неможно узрети издалека: не узрим того, как думают и чувствуют, чего хотят и чему верят сами залесские русичи – наполненные волею к жизни и отнюдь не догадывающие о возможной и скорой гибели своей, – на что способны они в дерзанье своём, сколько скрытых сил, сколько надежд хранят в себе эта земля и этот язык! Ибо не может даже и самый великий спасти народ, уставший верить и жить, и тщетны были бы все усилия сильных мира сего, и не состоялась бы земля русичей, и угасла бы, как угасла вскоре Византия, ежели бы не явились в народе силы великие, и дерзость, и вера, наполнившие смыслом деяния князей и епископов и увенчавшие ратным успехом подвиги воевод.

И тут мы сойдём с высоты и начнём наш рассказ, уже не вздымаясь ввысь, а пристально внимая тому, что происходит на этой недавно наполовину сожжённой татарским нашествием лесной и суровой земле.

Пролог

В холодных пробелах дымно клубящегося неба давно уже не вспыхивала небесная голубень. Сизые волглые лохмы, цеплявшие за верхушки дерев, тяжко и страшно влеклись над самой землёю. И по меркнущему, призрачно-желтоватому свету в горних провалах туч чуялся близкий вечер.

Серая пелена небес моросила дождём. Лес застыл, кроткий под непрерывною капелью, роняя пожухлые, почернелые клочья своего убора. Лес знал, что это последняя влага перед близкой зимой, и потому стоял тихий и смиренный, не лез блеском листьев, не лопался почками, не острил встречу дождя тонкие иголки трав, а словно грустил понуро или засыпал, уже не впитывая стоявшие озёрцами среди кочек лужицы ненужной ему воды. Ручей, что едва струился летом, огибая ржавые, поросшие осокою отмели, сейчас сердито ревел, обратясь в пенистый поток, и только один его голос врывался непрошенно в осеннее безмолвие лесов.

Шуршание обложного дождя гасило все прочие звуки, и потому скорее по шевеленью раздвигаемых ветвей, чем по чавкающему зову шагов можно было понять, что в лесу кто-то есть. Обдирая плечами мокрую преграду кустов вдоль заросшей и заколодившей тропинки, двигались трое: корова, женщина и ребёнок.

Грубая старинная пословица молвит: пусти бабу в рай, она и корову за собой волокёт. Рай не рай (очень даже не раем был дождик, зарядивший из утра да так и не кончавший, даже и гляду не было, что разъяснит!), но действительно вели корову, купленную или инако достанную, и вели явно к себе, ибо не так ведут животное продавать, дёргая за вервие и уже заранее как бы отчуждаясь. Здесь, напротив, вели бережно и сами жались к корове, к теплу её обширного чрева, приноравливая свои шаги к разлатой колеблющейся поступи вековечной крестьянской кормилицы. Женщина шла пригорбясь, изредка нашёптывая слова древнего скотьего заговора, и вела бело-пёструю красулю на верёвке за собой, а та покорно, покачивая рогатою большой головой, ступала за нею вслед, изредка взмахивая хвостом и слизывая с губ большим шершавым языком капли дождя. Шерсть на ней потемнела и лоснилась от стекающей влаги. Мальчик шёл сзади, дабы подгонять корову, но он не столько подгонял, сколько сам старался не упасть. Поминутно спотыкаясь на ветках и корнях дерев, он то отставал, то вновь подходил к самому крупу коровы и очень хотел тогда ухватиться руками за коровий хвост и так идти за нею, но боялся это сделать и только изредка касался рукой мокрой и тёплой коровьей шерсти с робким обожанием и благодарностью к доброму большому зверю.

Остановясь в очередной раз, женщина достала деревянную мису и, пристроив её между ног, стала доить корову. Нацедив миску, поднялась и сперва протянула её мальчику. Тот отпил немного и молча отдал матери. Она стала пить мелкими глотками, не спеша, и пила долго, но выпила тоже немного и вновь отдала мису мальчику. Оба и вдруг подумали о хлебе – хлеба не ели они уже очень давно, – но ни он, ни она не сказали ничего. Так, по очереди, допили они молоко, и мать первая, сделав усилие, встала, сказав:

– Поидемо. Ночь…

И мальчик тоже встал, закусив губы, и пошёл опять сзади коровы, желая и не решаясь ухватиться за коровий хвост.

Ни по одежде – туго замотанному тёмному плату и долгому платью женщины, ни по её мокрому, с мужского плеча, зипуну, ни по долгой рубахе и латаной свите мальчика в липовых лаптишках нельзя было сказать, кто они и даже – какой поры. Века неслышно текли над ними, сотни годов, и в любом из протёкших столетий, после пожаров, недородов, моровых поветрий и войн, когда появлялись так вот бредущие по дорогам бабы с детями, с коровами в поводу, значило это, что не угасла ещё и вновь и вновь возрождается жизнь на земле.

Сгущались сумерки, и упорный мелкий дождь бормотал всё сильней. Мокрые ветви хлестали женщину по лицу. Мальчик часто спотыкался, но не плакал. Раз, остановясь, они прислушались, и сквозь шум ручья в чаще расслышали далёкие редкие удары секиры.

– Дедушко наш! – сказала женщина севшим от усталости сиплым голосом.

– Дедушко наш дровы рубит!

Осторожные удары едва-едва доносились сквозь сплошной, всё покрывающий шорох дождя.

– Это наш тятя, – сказал мальчик, – наш тятя, твой и мой!

И женщина, оглянув на сына, не захотела или не посмела возразить. Муж её, сын старика и отец мальчика, был убит, и теперь без старика свёкра ей бы и совсем пропасть.

Она окликнула мальчика, сказав что-то по-мерянски, он промолчал, и в тишине только капли дождя шуршали и шуршали, опадая с ветвей, да, чавкая, ступала корова, и наконец, ответил ей по-русски, с детским упорством, схожим с упорством дождя. Женщина, пробормотав что-то, поправила волосы под платком, засунув мокрую прядь под сбившийся повойник, и снова они шли и шли в сгущающихся сумерках и коровий хвост однообразно ударял по мокрым кострецам. Женщина снова сказала что-то по-мерянски, но мальчик упрямо отозвался по-русски вновь, и, вздохнув, побеждённая упрямством сына, мать сама перешла на русскую молвь.

Рогатая голова коровы и тёмный женский платок ещё долго мелькали в сумерках среди мокрых кустов. Сердито грохотал вздувшийся поток, и было страшно представить, что им ещё придёт переправлять вброд через эту ревущую воду, по скользким камням и предательскому бурелому, завалившему русло ручья. Но пока они будут гнать корову (вновь и опять, вновь и опять!), пока будет молоко для детей, будущих пахарей и воинов, дотоле пребудут города и храмы, гордая удаль воевод и книжная молвь, многоразличные науки, художества и ремесла, дотоле пребудет страна и всё сущее в ней.

…Она всё ещё ведёт корову. В рай – не в рай. Не стала раем для нас и поныне родная земля. Где? Когда? В какие – седые или недавние – годы?

Где-то в России. На Руси Великой. В веках…