Текст книги "Иван Калита"

Автор книги: Дмитрий Балашов

Соавторы: Борис Тумасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 46 страниц)

Боярину знакомо Вильно. В молодые годы един раз бывал здесь. У Колыванова жена – литвинка. Вон там, в том ближнем переулке, будет гостин двор.

Разглядывая город, боярин немного отвлёкся от дум. Всю дорогу его не покидала одна и та же мысль: «Как-то примет Гедимин послов Александра? Даст ли помощь противу Орды?» А что Орда пойдёт на Тверь, Колыванов не сомневался.

На другой день после прибытия посольства в Вильно боярина Колыванова провели к Гедимину.

Мрачный замок литовского князя на Турьей горе напоминал неприступное орлиное гнездо. Высокие каменные стены с бойницами, толстые, по верху хоть телегой езжай. Стены опоясывает наполненный водой ров. Через него на цепях – подъёмный мост. Ворота из массивного железа, ни один таран не возьмёт. В замке – окна-щели, крыша красной черепицы.

Колыванов подумал: «Твери б такие стены и хоромы из камня, тогда и ордынцы не страшны были бы. А то сосна да солома…»

Гедимин принял боярина в обитой голубым бархатом зале, справился о здоровье князя Александра, полюбопытствовал, как доехал боярин. О деле первым не заговорил.

Отвечая, Колыванов разглядывал князя. Высокий, голубоглазый, с пышными усами и бритой бородой, он и с годами оставался красивым.

Колыванов приступил к главному. Рассказав, что Тверь встала на татар, боярин от имени князя Александра предложил Гедимину выступить сообща против Орды.

Князь долго не отвечал, крутил усы, думал. Колыванов напряжённо ждал. Ждали, что ответит Гедимин, и его приближенные. Наконец он заговорил. Но неутешными были его слова для тверичей:

– Брату моему, великому князю Александру, мы рады помочь, да не можем этого сделать. Уйдут воины из Литвы, немцы разорят нашу землю. Они того и ждут. Да и король польский глядит голодным волком. – Гедимин развёл руками: – Нет, нельзя нам покидать нашу землю. А великому князю Александру передай поклон и скажи, что в случае беды мы всегда примем его.

Глава 6

КАК МОСКВА БОГАТЕЛА.

СОВЕТ ДУМНЫХ БОЯР.

У РЯЗАНСКОГО КНЯЗЯ.

Поднялась Москва над всеми городами русскими. Встала из лесов стенами кремлёвыми, церквами многими, хоромами боярскими, посадами ремесленными. И ни Батыево разорение, ни набег татарского царевича Дудени не остановили её роста.

Легла Москва в междуречье Оки и Волги, на перекрёстке больших торговых путей. Проходили через неё заморские товары с Балтики; в Великий Новгород – рязанский хлеб; из Крыма по Дону в златоглавый город плыли гости из Сурожа и Кафы[38]38
  Кафа – Феодосия.


[Закрыть], торговали те купцы в московском Зарядье диковинными греческими и итальянскими, византийскими и персидскими товарами. Знали путь на Москву гости из Орды и Самарканда. И от той торговли ещё больше богатела Москва, крепла её связь с другими русскими княжествами.

Поднималась Москва, поднималось Московское княжество! От ордынского разорения бежали в Московию из других княжеств умельцы-ремесленники, купцы и воины, трудолюбивые пахари. Прочно оседали они на московской земле, наполняли богатством казну московского князя.

И за те богатства кто-то с лёгкой руки прозвал Ивана Даниловича Калитой, денежным мешком, да так и осталось навечно за ним это имя…

Крепло и ширилось Московское княжество.

Ещё отец Ивана Калиты – Данил Александрович – примыслил у рязанского князя людную Коломну с округой.

Переяславский князь Иван Дмитриевич завещал Москве богатое пахотными землями да бортными лесами, рыбными ловлями да соляными источниками Переяславское княжество.

При Иване Даниловиче выросли владения Москвы. Кто из князей добром отписал Калите свои города и сёла, какие он прикупал. А кому из князей и деньги давал, дабы по смерти его удел к Москве отошёл.

Обросло Московское княжество сёлами и слободами, разрослось…

Перевалил за половину август-зорничник. Оглянуться не успели – лету конец.

Во второй половине августа княгиня Елена заблажила ехать на богомолье в Даниловский монастырь.

Иван Данилович отправился с ней. Княгиня в открытом возке, князь и ближние верхоконно. На всех одежда лёгкая и простая.

На Калите рубаха с распахнутым воротом, порты из атласа заправлены в червлёные сапоги. Подпоясан золотым поясом.

Белый конь под ним покрыт тонкой попоной. Блестят золотой отделкой седло и стремена.

Князь сидит вполуоборот, весело, чуть с прищуром поглядывает на безоблачное небо, на ощетинившееся жнивьём, окаймлённое лесом поле.

Хороший нынче хлеб уродился!

Иногда тёплый ветер заберётся в курчавую бороду князя, пройдётся по широкой груди и стихнет. Проплыла серебряная паутина, зацепилась за росший у дороги кустарник.

Миновали сёла Кадашево и Хвостово. В поле смерды дожинали последнюю ниву. Встретился воз, груженный золотистыми снопами. Мужик свернул с дороги, остановился.

Иван Данилович спросил у него:

– Ещё не сжали?

– Спожинают последки, – поклонился мужик.

– Добро.

Подъехал воевода большого полка Фёдор Акинфич, сказал:

– Август-густарь мужику три заботы припас: жать, пахать да сеять.

Завиднелись монастырские стены. К монастырю прилепилось село. Избы новые, свежерубленые.

Иван Данилович усмехнулся:

– Богатеет братия.

– То вестимо, – ответил воевода. – Что монахи плуты, всяк знает.

Князя и княгиню встретил седовласый игумен с большим мясистым носом на одутловатом лице. Благословляя, пробасил:

– Князь Иван Данилович, матушка-княгиня, не забыли нашу тихую обитель, слава Богу. – Игумен пропустил вперёд Елену, засеменил вслед за широко шагавшим князем. – А завтра день-то у нас какой – спожинки. Смерды жать покончили.

– Благодарствую, отец, давно не бывал на спожинках. А смерды-то откуда пришельцы?

– С Рязани, от ордынцев ушли. На нашей монастырской земле приют сыскали.

В монастырской церкви полумрак, прохладно. Под образами тускло горят свечи. Княгиня Елена опустилась на колени, молитвенно сложила руки. Иван Данилович остановился позади. Игумен незаметно удалился.

Эта торжественная тишина, строгие глаза святых напомнили князю далёкое детство. Сюда, в этот монастырь, на богомолье не раз возила его матушка. Под этими образами в трудные для Московского княжества годы отец, Данил Александрович, не раз просил у Бога удачи.

Суровы лица святых. Нет в них доброты. Видно, оттого, что сильно суровая жизнь на Руси.

Ночью Калите не спалось. Он вышел из душной кельи, прошёл через монастырский сад к реке. Ночь лунная. Звёзды отражаются в воде, перекатываются на волнах. Темнеют в селе избы, а в оконцах поблескивают лучины.

Иван Данилович знал, что там сейчас варят пиво, пекут из новой муки пироги. А завтра зарежут барана и всем селом отметят конец жнивью, будут славить добрый урожай.

Пахло яблоками и свежим сеном. Посреди реки всплеснула рыба. Калита сел на камень-валун, ладонью подпёр подбородок, уставился в одну точку…

Наутро с песнями пришли на монастырский двор смерды. Мужики в белых льняных рубахах, бабы в расшитых сарафанах.

Впереди всех шагал мальчишка с большим снопом в руках. За ним девушка, на голове венок из колосьев.

Навстречу крестьянам вышли монахи. Толпа стихла. От монахов отделился игумен, подошёл к мальчишке, взял сноп. Девушка сняла с головы венок, положила на сноп. Монахи запели псалмы. Держа на вытянутых руках сноп и венок, игумен медленно двинулся в церковь. Следом за ним потянулись монахи и смерды. К князю неслышно подошёл воевода, шепнул:

– Гонец из Москвы. В Твери ордынцев побили.

Иван Данилович, стараясь не выдать волнения, тихо ответил:

– Иди. Готовь коней.

– А княгиня?

– Останется здесь.

Воевода ушёл. Елена заметила, как изменился в лице Иван, одними губами спросила:

– О чём с Фёдором шептались?

– Из Москвы гонец. О Твери весть привёз.

Княгиня побледнела.

– Уж не идёт ли на нас Александр?

– Ордынцев, сказывают, тверичи побили.

– Спаси Бог. Теперь жди ордынского разбоя.

– Ты, Елена, тут останься, чтоб сумятицы не было, а мы с Фёдором Акинфичем в Москву отправимся.

– Помогай тебе Бог, свет мой.

Князь незаметно покинул церковь.

* * *

А в Москве переполох. Прискакали из Твери четверо ордынских табунщиков. В тот день, когда тверичи восстали, пасли они коней за городом. Тем и спаслись.

В ожидании князя в гридню сошлись думные бояре и воеводы. Вошли два отрока, зажгли восковые свечи. Желтоватое пламя тускло заблестело на расставленных по углам кованых ларях, переливом заиграло на разноцветных слюдяных оконцах. В гридне стоял монотонный гул.

Молодой горячий боярин Плещеев, любимец князя, переговаривался с боярином Добрынским. Тысяцкий Воронцов-Вельяминов насупившись поглядывал иногда на сидевшего напротив своего старого недруга боярина Квашнина. Рядом с ним стоя препирались воевода переднего полка Александр Иванович и маленький ершистый боярин Хвост.

– Сих ворогов, что с Твери сбежали, и тех, кто у нас в Москве сидит, живыми не пускать! – брызгал слюной Хвост.

– Побить немудрено, да Орда сильна! – возражал ему воевода.

Выждав момент, боярин Квашнин вставил:

– Будет ордынский набег.

Архиерей, заменивший временно, до прибытия из Константинополя нового митрополита, умершего Петра, и княжеский духовник Ефрем шептались в углу.

Но вот вошёл воевода Фёдор Акинфич с дворским Борисом Волковым, а вслед за ними Иван Данилович, и все стихли. Окинув быстрым взглядом присутствующих, он сел в стоящее посреди гридни резное кресло, глухо заговорил:

– Будем мыслить, бояре и воеводы, как быть нам ныне.

– Как то случилось? – резко, фальцетом выкрикнул боярин Квашнин.

– Как случилось, нам разбирать недосуг, – оборвал боярина Калита, – давайте помыслим, как Орду от нас отвести, чтоб Москву не разорили.

– Я мыслю, с Тверью встать нам заодно, – промолвил Хвост. – Слать к Александру гонца, чтобы шёл он к Москве. Да кликать Ивана Ярославича рязанского на подмогу.

– Дать ордынцам бой, – поддержал Хвоста Воронцов-Вельяминов, – да токмо самим. Негоже Москве у Твери да Рязани подмоги просить.

Иван Данилович, барабаня пальцами по подлокотнику, слушал говоривших.

– Орда ещё сильна, – подал голос воевода Александр Иванович.

– А что ты скажешь, Фёдор Акинфич?

Воевода большого полка откашлялся:

– Воин я, и голова моя седа. Никто из вас не скажет, что в бою меня ищет враг. Я его искал всегда. Но сейчас скажу я то же, что и воевода Александр Иванович. Сильна ещё Орда. Не потянем мы противу её, даже коли и Тверь да Рязань помогут… Другое надо мыслить.

– А что скажешь ты? – обратился князь к боярину Плещееву.

– Я – как и ты, князь Иван Данилович. Велишь на сечу – и поведу своих людей. Может, и не осилим ордынцев, но и не дрогнем. Сами костьми ляжем, но и нехристей немало порубим. Мёртвые сраму не имут.

Слова любимца вызвали у Калиты чуть приметную усмешку, затерявшуюся в пушистых усах.

– А какая будет твоя речь, отец архиерей?

– На всё воля Божья! – уклонился тот от ответа.

– А ты что молчишь, духовный отец мой Ефрем?

Старый священник пригладил бороду, тихо произнёс:

– В Орду тебе ехать надобно, сын мой Иван. Отвести удар неверных.

– На что князя посылаешь? – гневно выкрикнул боярин Добрынский. – На глумление?

В гридне зашумели. Иван Данилович поднял руку. Дождавшись тишины, заговорил:

– Слушал я вас, бояре и воеводы, слушайте и вы мою речь. Отец духовный об Орде речь вёл, так и я мыслю. Знаю, что не мёдом и пирогами встретят там меня, но как быть по-иному?… Воеводы верно сказали, противу татар нам нынче не выстоять, слаба ещё Русь, и не миновать тогда другой батыевщины… – Калита поднялся, повернулся к дворскому: – Собирайся, Борис Михайлович, в Орду поедем. Всё вытерпим – и стыд и глумление, дабы Москву спасти.

Все шумно вышли. Иван Данилович задержал воеводу большого полка и дворского.

– Вели, Фёдор Акинфич, за ордынцами доглядать зорче. Пусть наши их не задирают.

– Их тверичи проучили, так они нынче смирные, – рассмеялся воевода.

– А в степи дозоры выставить не грех. На Рязань не след надеяться. Князь Иван Ярославич по злому умыслу не упредит, коли что.

– Будет сделано, князь.

– На тя, Фёдор Акинфич, бросаю княгиню с детьми.

Воевода низко поклонился.

– А ты, Борис Михалыч, спешно готовь подарки царю татарскому, да жёнам его, да иным блюдолизам. Орда подачки любит.

– Подавятся они нашим добром, – проворчал дворский.

– Придёт и такое время. А пока станем лисами. Будем вилять, да петлять, да свою нору не забывать.

* * *

Пыльная ордынская дорога. Изъезженная, исхоженная. Тянется она из Москвы на Коломну, из Коломны на Рязань, из Рязани через Дикое поле в Сарай.

Пыльная дорога, выбитая конскими копытами, вытоптанная пешеходами, орошённая слезами невольников…

В конце августа Иван Данилович с малой дружиной подъезжал к Рязани.

С князем боярин Добрынский да воевода Александр с дворским.

Позади дружины тянется гружёный обоз.

Пыль ложится на доспехи, скрипит на зубах.

Калита хмурый. В голову лезут какие-то мысли нелепые, несуразные. Он встряхнулся, подобрал поводья, конь пошёл рысью. Подумал о деле. Ныне самое время с Александром счёт свести. Теперь Твери не подняться над Москвой. Да только как в Орде?

А может, Узбек навалится всей силой да обескровит Русь? Тогда все. Снова наступит тьма на долгие годы. Всё начинай изначала…

В таком разе из Орды не пустят. Верно сделал, что оставил отцу Ефрему духовную грамоту. Сёмушка, сын старший, станет в таком разе князем московским.

Мысли снова увильнули от дела.

Сёмушка молодец: когда провожали, сдержался, не заплакал. Мужчина! А Елена голосила.

Блеснула серебром полноводная Ока. Завиднелись стены Рязани, островерхие башни, купола церквей. От стен к самой реке опустился избами посад.

Навстречу московскому князю из ворот выехал верхоконно боярин, поклонился Ивану Даниловичу, устно передал приглашение рязанского князя передохнуть в Рязани.

Иван Данилович ответил:

– Недосуг нам, но коли уж князь Иван Ярославич позволит, то дружина погостит ночь на посаде, у реки, а мы с боярином Добрынским в княжеской баньке попаримся да на угощение пожалуем.

– Рязань банями славна, – бросил шутку боярин Добрынский.

Рязанского боярина передёрнуло:

– Ты, боярин, рязанцев не бесчести.

– Верно говоришь, боярин. Не банями Рязань славится, – умалил обиду рязанца Калита. – Она – что щит у Русской земли от ордынцев…

Ужинали в трапезной хоть и запросто, по-семейному, но рязанский князь Иван Ярославич, чтобы в грязь лицом не ударить, велел накрыть столы обильно. Знай, мол, наших!

Ивана Даниловича посадили по правую руку хозяина. Калита беглым взглядом окинул всех. Влево от Ивана Ярославича уселся его сын, уже не молодой, болезненно-жёлтый Иван Иванович по прозвищу Коротопол. Дальше за столом сидело всё семейство рязанского князя и три-четыре боярина. Между ними – Добрынский.

Иван Ярославич, высокий, угрюмый старик, со впалой грудью и подстриженной бородой, поднял первый кубок за гостя.

Иван Данилович уловил косой, неприязненный взгляд Коротопола, каким тот поглядел на отца, подумал: «Видно, правду говорят, что между ними чёрная кошка пробежала. Рвётся на княжество, ждёт отцовской смерти».

А князь рязанский в ту минуту думал иное: «Вот сейчас у меня в руках князь московский. Велеть убить его. Коломну назад отнять да посадить бы на Москве князем Коротопола… Да беда, что Калита дружине своей велел в кулаке держаться и воеводу с ней оставил. Всех скоро не перебьёшь, кто-нибудь спасётся и Москву уведомит. В Москве же рать крепкая. А тут ещё в Орду Калита едет. Глядишь, сам на Москву рать поведёшь, а Орда Рязань разорит… Нет уж, пусть пока едет, может, его Узбек под горячую руку смерти предаст».

Иван Данилович встал, поднял кубок и, повернувшись к Ивану Ярославичу, произнёс:

– Давай, брат, выпьем за дружбу. За то, чтоб был меж нами всегда мир и покой. А ещё хочу я выпить за Рязань, грудь земли Русской…

– Погоди, князь, – прервал его Иван Ярославич. – Ты сказал, что Рязань грудь, а голова, значит, Москва?

За столом, в ожидании ответа, все затихли.

– Двух либо трёх голов у тела быть не может, брат. А Русь есть тело, и коли тверской князь мыслит, что Тверь голова, а ты, брат, что Рязань, как и телу единым не быть, – твёрдо сказал Калита. – Ныне, я мыслю, пришла пора быть Руси одним телом. А у того тела Рязань – грудь, Тверь да Новгород со Псковом – хребет, а Москве, с вашей помощью, головой быть!

– Не бывать тому! – загорячился рязанский князь. – Много мыслит Москва!

– Спокойнее, брат! Тому и бьют нас, что мы Русь на куски порвали.

– Князь Иван правду говорит, – неожиданно вставил Коротопол.

Слова сына взорвали Ивана Ярославича. Брызгая слюной, закричал:

– Молчи, враг! Руку Москвы держишь? – Он схватился за меч, оттолкнул ногой кресло.

Вокруг зашумели. Иван Данилович стиснул рязанского князя за плечи, принялся уговаривать.

Доедали молча, наспех. Иван Ярославич покинул трапезную первым. Когда расходились из-за стола, Калита взял под руку Коротопола, как бы невзначай, чтоб не слышали другие, бросил:

– Пора и тебе князем побыть, а то, глядишь, жизнь пройдёт…

Коротопол ничего не ответил, но Иван Данилович знал: сказанное задело душу жаждавшего власти рязанца.

А наутро снова пыльная ордынская дорога, и с каждым шагом всё ближе и ближе Сарай, конец пути…

Глава 7

НА ЗАРЯДЬЕ. НАРОД МАСТЕРОВОЙ.

БРОНЯ ДЛЯ ДРУЖИНЫ.

На Зарядье людно. День-то воскресный. Данилка в лавке с утра сидит вместо Олексы. К мастеру кричник должен был приехать, железо привести, вот он и послал торговать вместо себя ученика.

Мимо лавки взад-вперёд народ снуёт. Тут тебе и московские и приезжие. Немало меж них гостей из других земель. Эти подолгу простаивают у лавки, всем нравится работа Олексы. Один всё приценялся к кольчуге. То пощупает её, то на вес прикинет, а сам языком от удовольствия прищёлкивает. Потом долго торговался с Данилкой, но тот от цены не отступил, и пошёл гость несолоно хлебавши.

Напротив Данилки сбитенщица стоит. Баба ядрёная, горластая, голосит на все лады:

 
Сладкого сбитеню!
Медового сбитеню!
Подходи, касатики,
Парни и женатики!
 

Из толпы вынырнул ордынец, маленький, колченогий, потянулся к жбану со сбитенем. Баба одной рукой жбан прикрыла, другую – пальцы в кукиш и ордынцу под нос:

– На-кась, выкуси!

Ордынец в сторону шарахнулся, залопотал что-то, за саблю схватился.

Толпа зашумела. Погрозив кулаком не то бабе, не то толпе зевак, ордынец поспешил скрыться.

А кругом смех:

– Во баба так баба! Кабы таких поболе, давно не бывать бы Орде на Руси!

– А какие ордыне после Твери смирные!

– Проучили, знать будут.

И снова как ни в чём не бывало вертится, гудит на все лады Зарядье.

Данилка на бабу загляделся и не заметил, как подошёл кто-то, знакомым голосом проговорил:

– А, парень, сколь не виделись!

Перевёл глаза Данилка – перед ним рыжебородый артельный староста стоит, худой, нос от солнцепёка облупился. Смотрит на Данилку весело и с усмешкой спрашивает:

– Чево не ходишь до нашего котла?

Обрадовался Данилка встрече, ничего не успел ответить, как староста уже новый вопрос задал:

– Как живёшь, парень? – И тут же ответил: – Вижу, вижу, ишь как раздобрел да в плечах раздался. К нам в артель в том разе пришёл – одни кости и кожа, а ныне… А вот у нас, парень, беда. – Лицо старосты помрачнело. – На той неделе двоих камнями задавило… Народ ропщет. Нынче над нами, каменных дел мастеровыми, кто церковь строит, боярин митрополичий доглядает. Лют, вконец всех работой изморил. Хуже басурманина. А харч даёт никудышный, животы подводит… Приходи, парень, по свободе, поглядишь наше житье.

Староста ушёл так же неожиданно, как и появился, оставив Данилку в раздумье. И вспомнил он тот день, когда с пустой сумой впервые вступил в Кремль. Хотелось есть, а от котла, вокруг которого расселись артельные мужики, пахло варевом. И тогда рыжебородый артельный староста позвал его, Данилку: «Ходи до нашего котла!» С теми мужиками Данилка разделил своё горе, они приняли его в артель, и теперь к ним пришла беда…

Тут только Данилка опомнился, что так и не узнал имена тех двух.

«По свободе непременно надобно сходить, проведать обо всём», – решил он.

* * *

В полдень обезлюдело Зарядье. Закрыл Данилка лавку, домой собрался.

Баба сбитенщица окликнула:

– Эй, молодец, иди испей за так, деньги не возьму, – и налила Данилке полную корчагу.

От Зарядья до посада за Яузой ходьбы не так много. Данилка шагает, не торопится. Улицы пустынные. В боярских теремах окна прикрыты от солнцепёка ставнями. От жары собаки и те попрятались. Брехнёт одна, ей лениво откликнется другая – и снова тишина. Изредка встретится прохожий. Вон навстречу Данилке приближается девчонка-подросток в белом льняном сарафане, босиком, русая коса через плечо переброшена. Девчонка не идёт, а плывёт, голову несёт высоко, гордо. Увидел её Данилка, и на память пришла Василиска. Поди, забыла его.

При мысли о Василиске на сердце почему-то стало тепло. Данилка подумал, что хорошо было бы побывать хоть ненадолго в деревне, увидеть и Василиску и деда. Поди, не узнал бы его, Данилку…

Данилка размечтался о том времени, когда станет он бронником не хуже Олексы, и заявится в Гаврилину деревню, да не как-нибудь, а верхом на коне, и скажет деду: «Здравствуй, дед, вот и я возвернулся!» А может, это не к деду слова будут, а к Василиске?

На низкорослой лошадёнке с гиканьем проскакал ордынец. И в памяти Данилки возникло то утро, когда орда налетела на село… Отец в луже крови… Пожарище… Полонённые смерды и среди них мать…

– Мать, мать, – прошептал Данилка, – где ты?

Не заметил Данилка, как к усадьбе подошёл. В передней горнице за столом Олекса и приезжий кричник сидят. Перед ними корчаги с хмельным мёдом. Кричник молодой, худощавый, с загорелым лицом, на вошедшего Данилку внимания не обратил, лишь покосился. Положив жилистые руки на стол, он внимательно слушал Олексу. Данилка поспешил выйти, услышав только, как мастер говорил:

– Князь в Орду уехал. То неспроста. Народ сказывает: «Калита поехал просить хана, чтоб не разорял Москву».

Кричник спросил:

– А ежели пойдёт Орда на Москву?

– Пойдёт на Москву – нам наготове надобно быть. Тебе поболе железа добывать, а мне брони…

Уж в сени к Данилке донеслось:

– Данило!

Данилка бегом в горницу. Олекса повернулся к нему:

– Сколь брони продал нынче?

– Ни одной.

– Что так? – нахмурился мастер.

– Гость иноземный торговался, да я не уступил.

– Верно, Данило, иноземцам не уступай. Им продай, а они к нам ещё и с мечом придут. А вот завтра мы всю броню воеводе Фёдору Акинфичу свезём. Да только ли мы? Всех бронников поднимем на то!

* * *

Фёдор Акинфич один задумчиво сидит в гридне. День кончается, а дел, что на сегодня наметил, не переделал. С утра погнал обоз за брёвнами, надобно стены укрепить, смолы позапасти; камня-валуна велел привезти… Всё должно быть под рукой. И дозоры в степь ускакали. Кто знает, уехал Иван Данилович, а вернётся ли? И ежели, избави Бог, Орда на Русь пойдёт, Москвы не минует, разорит. Так лучше смерть в бою принята, чем полонёну быти. А княгиню с княжичами при нужде за Белоозеро отправить придётся.

Всё то на худой конец. А на лучший, глядишь, будет удача князю Ивану Даниловичу, и минует беда Москву. Чай, Даниловича Бог умом не обидел, авось удастся хана улещить.

Вошёл отрок, от порога сказал:

– Там бронники дожидаются.

– Что им надобно?

– Сказывают, воеводу хотят видеть.

Фёдор Акинфич встал, одёрнул рубашку и вслед за отроком вышел на крыльцо. Внизу небольшой толпой стояли бронники. Позади них гружёная телега, крытая холстом. Воевода отыскал глазами знакомого бронника, кто не раз делал ему кольчуги, спросил:

– Что надобно, Олекса, чего кликали?

Олекса, выступив вперёд, поклонился:

– Князя нет на Москве нынче, так прими ты, Фёдор Акинфич, от нас, бронников, броню на дружину. Не корысти ради даём мы, а от сердца.

Промолвив это, мастер повернулся к молодому парню:

– Скинь, Данило, холст да разгрузи телегу.

Данилка мигом откинул холст и принялся складывать к крыльцу кольчуги, щиты, шеломы, бармицы. Дрогнуло сердце воеводы. Отвесив поясной поклон, он только и проговорил:

– Спасибо вам, народ мастеровой.

– Для Москвы стараемся, – ответил за всех Олекса. – Будет она стоять, будем и мы вокруг неё. Одевай воинов, Фёдор Акинфич, да при нужде борони Москву. А буде надо, мы ещё постараемся.

– Дадим, дадим, – хором загудели мастеровые. – А коли потребно будет, и сами за мечи возьмёмся.

– Спасибо, – снова поклонился воевода.

* * *

В мастерской душно. Во дворе тоже душно. Ни ветерка, всё замерло. Небо затянули грозовые тучи. Ночную темень раз за разом разрезает молния, и тишину нарушает гром. Данилка лежит на верстаке, подложив под голову охапку травы. Не спится. Мысли уносятся куда– то далеко-далеко. Тогда он, Данилка, был ещё мальчишкой. Отец на лугу косил траву, а он деревянными вилами-двузубцами переворачивал её, привяленную, поблеклую. Неожиданно надвинулись тучи, стало темно, полил холодный дождь. Отец закричал ему: «Бежим к стогу!» Пока добежали, промокли насквозь. А в стоге было тепло и сухо. Сено пахло мятой и чабрецом. Данилка согрелся, а отец, в который раз, принялся рассказывать ему о трёх богатырях, защищавших Русскую землю от ворогов…

Сейчас в его, Данилкином, представлении Илья Муромец был похож на воеводу Фёдора Акинфича.

Мысли снова вернулись к вчерашнему вечеру, когда он вместе с мастеровыми отвозил броню для княжеской дружины. Припомнились слова Олексы: «Одевай воинов, Фёдор Акинфич, борони Москву».

«Некому было тогда защищать село, – подумал Данилка, – вот и зарубили ордынцы батю, а мать в полон угнали. Был бы там Фёдор Акинфич с дружиной, они бы, как те богатыри, ордынцев посекли…»

Данилка поднялся, вышел во двор. Разобрался ветер, прогнал духоту. Гроза ушла, и небо над Москвой очистилось; засветило звёздами. Данилка прислонился к берёзе плечом, погладил гладкий ствол. Над головой о чём-то лопотали листья. Может быть, они предсказывали Данилке его судьбу? Кто знает…