Текст книги "Иван Калита"
Автор книги: Дмитрий Балашов
Соавторы: Борис Тумасов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 46 страниц)
Часть четвёртая
Глава 1МИТРОПОЛИТ ИЗ ВИЗАНТИИ.
олубое, чуть с зеленцой море кое-где за горизонтом сливается с небом. Поздняя осень, но море и небо чистые, а солнце греет, как в лучшую летнюю пору. Ещё зеленеют виноградники и благоухает лавр, ещё купаются мальчишки в бухте и не вьётся кизячный дым над плоскими крышами Кафы-города.
В полдень замирает жизнь торговой Кафы. Купцы, греки и армяне закрывают свои лавочки, безлюдеют узкие, мощённые булыжником улицы.
В тени высокого кипариса, в плетённом из виноградной лозы кресле сидит митрополит Феогност. Перед ним на таком же круглом столике глиняная миска с виноградом, нарезанная дольками дыня.
Митрополит задумчиво смотрит на море, на зернистый искрящийся песок на берегу. Монотонно, одна о другую шлёпают морские волны, оставляя за собой мутную пену прибоя.
А вдали море как будто застыло. Корабли со свёрнутыми парусами не шелохнутся, и только быстрые лодки бороздят бухту.
Стоящий за спиной Феогноста кафский поп о чём-то говорит, но митрополит не слышит, он думает о другом.
Там, за морем, осталась родная Византия, Константинополь. Скоро он будет на новой, Богом уготованной для него родине – Руси. Какая она? И что это за Москва, куда покойный Пётр даже митрополию из Владимира перенёс? О Владимире он много слышал… Правда, это не Константинополь, но всё же это великий город… А Москва? Говорят, ныне она поднимается над всеми русскими княжествами. Покойный митрополит Пётр писал патриарху, что нынешний князь Иван умён и в политике тонок. А без этого Русь не объединить и ордынского ига не скинуть. А ежели князь Иван в тайных помыслах сие держит, то он, Феогност, будет ему в том советчиком и духовным наставником, ибо пока есть ордынское иго на Руси и не будет меж князьями единства, блюсти и укреплять православную церковь и веру Христову трудно…
Но вот митрополит оторвался от дум, вслушался в речь попа.
– Когда Калита и ордынцы Тверь порушили, князь Александр убег во Псков, а Калита ныне из Орды вернулся с новой ханской милостью. Ныне московский князь за баскаков будет…
– Не уразумею я тя, отец Василий. – Феогност поднял на попа взор. – Как это за баскаков?
Глядя в бледное лицо митрополита, поп пояснил:
– Князь Узбек велел, чтобы отныне ордынский выход по русским княжествам князь Иван собирал. О том мне купцы поведали.
Феогност встал, чёрная ряса обвисла на высоком худом теле, а длинные, выбившиеся из-под клобука волосы рассыпались по покатым плечам.
– Что те ещё глаголили купцы?
Поп замялся. Митрополит не сводил с него глаз.
– Не лукавь, отец Василий, что-то в мыслях таишь, не досказываешь!
– Сказывать ли, преблагой владыка, что слухом дошло?
– Всё глаголь, – не повышая голоса, повелительно приказал митрополит.
– Слух такой, преблагой владыка, что великий князь Иван Орде боле служит, чем Руси. За то хан к Ивану благоволит…
– Так ли это?
– На Тверь Иван орду водил? Водил! А ныне кто будет русских людей выходом разорять? Калита!
Митрополит нахмурился:
– Ты, отец Василий, духовный сан носишь, а того не уразумеешь, что Орда сильна. И идти на неё со щитом – значит беду на Русь накликать. Видно, о Москве и о всей Руси мыслил князь Иван, когда в Орду с поклоном ездил. Прикинь-ка умом, отец Василий! – Феогност поднял кверху палец. – А что собирать выход московский князь себе заполучил и баскаков от Руси отвадил, за то ему честь и хвала!
Он сердито сел, и большой серебряный крест на золотой цепи колыхнулся на животе.
– Не гневись, преблагой владыка, не хотел я сказывать тебе сей слух, сам велел!
– Сии мирские слухи, отец Василий, и противу кого? Противу великого князя! Смири свою гордыню и не осуждай ближнего своего! И мирян наставляй в послушании господей своих! Великий же князь Иван от Бога дан и перед Господом ответит за дела свои!
Феогност умолк. Молчал и поп Василий, разглядывая в который раз нового митрополита. Каким-то он будет, этот владыка всей русской церкви?
А тот мял в кулаке жидкую бороду, думал о чём-то своём. Лицо без движений, только смоляные брови сошлись на переносице да тонкие ноздри ястребиного носа приподнялись. Вот он потёр большой открытый лоб, скрестил на груди руки. Неслышно подошёл инок.
– Архимандрит Иван из Москвы, а с ним бояре митрополичьи да княжьи встречать прибыли.
Митрополит ничего не ответил, только спросил:
– Всё ли готово в дорогу?
– Всё уже на ладье, отец ключарь сам за всем доглядывал.
Поп кашлянул, Феогност повернулся к нему.
– Ты здесь, отец Василий? – И протянул ему жёлтую бескровную руку.
Поп припал к ней губами. Оторвавшись, заученно бубнил:
– Ныне и присно и во веки веков.
Митрополит осенил его крестом:
– Аминь!
* * *
Ладья плывёт вдоль по Дону. Давно уже миновали крепость Тану[46]46
Тана – Азов.
[Закрыть], где ханский баскак собирает дань с гостей, плывущих на Русь и в Византию. В Тане баскак осмотрел ладью, но дани не взял. Ещё Чингис-хан велел не трогать попов, пусть молятся своему Богу, чтоб помогал непобедимым татаро-монгольским воинам.
Всё дальше вглубь Руси плывёт ладья. Уже Дои. Степные берега, поросшие высокой, прихваченной первыми заморозками травой, кое-где сменяет лес. Вон лес подступил к самой воде. Он глухо шумит, и стоявший у борта митрополит задумался.
Как сквозь туманную пелену, припомнилась ему родная деревня. Вот так же шумел вокруг неё лес, куда он мальчишкой бегал за ягодами… А позже, в отроческие годы, в тот лес ходил он вместе с черноглазой весёлой Марицей…
Феогност тщетно пытается припомнить её лицо, но оно расплывается, уходит от него.
– Было ли это? – шепчет он.
А потом всё так же глухо вздыхал лес за стенами монастыря, и эти вздохи доносились в его келью. Сколько лет прожил он в Афоне, отвык от мирских дел, а нынче не только духовные дела его забота, о всей Руси пектись надобно.
Рядом стоит именитый московский боярин Хвост, он ростом мал, а борода ниже пояса, по самому борту метёт. Ещё в Кафе по велению великого князя Ивана Даниловича встретил он вместе с тысяцким Воронцовым-Вельяминовым да архимандритом Иваном и боярами митрополичьими нового духовного владыку.
Боярин всматривается вдаль, скоро Дону конец, а там перекат, ладью вытащат и волоком на брёвнах покатят в Проню-реку, потом в Оку. А с Оки до самой Москвы плыть без задержки.
Боярин с наслаждением зевнул и, шумно выпустив воздух, испуганно покосился на митрополита. Но тот продолжал глядеть на освещённый полуденным солнцем лес.
Боярин Хвост промолвил подошедшему боярину Воронцову-Вельяминову:
– За лесом волоком потянем. Смердов поболе пригнать надобно…
– Смерды будут, – ответил тысяцкий.
– Иван Данилович, поди, поджидает владыку…
– А вон, гляди, никак, сам князь!
За лесом завиднелась толпа смердов и спешенных воинов, а у самой воды выделялась высокая фигура Калиты. Ветер трепыхал над его головой стягом.
Боярин Хвост, чтобы не слышал Феогност, шепнул Воронцову-Вельяминову:
– Хитрости у Ивана много – ишь, как митрополита в Москву переманывает. Боится, как бы новый митрополит митрополию в Володимире не оставил.
Тысяцкий так же тихо ответил:
– Нынче митрополиту в Володимире нечего делать. Обнищал Володимир.
А толпа смердов шумно прихлынула к берегу, подхватила подплывшую ладью и на катках потащила из воды.
Глава 2
НА ПРАВЁЖЕ.
НОВГОРОДСКИЕ ЗЛОУМЫШЛЕННИКИ.
ДАНИЛКА СКАЧЕТ В ПСКОВ.
Нелёгкая служба у Данилки, суетная. Из Орды приехал, в Рязань гоняли. Не успел передохнуть, как скачет в Новгород. В Москве только и того, что к Олексе забежал, Василиска там нынче живёт.
«Вот из Новгорода вернусь, – думает Данилка, – избу срублю, приведу Василиску, спрошу: нравится? Будь тут хозяйкой, будь моей женой!»
И представил Данилка, как будет его встречать из дальних поездок жена – Василиска… А потом и мальчишка, сын, белоголовый…
Очнулся Данилка от дум. Рядом Лука едет. Впереди и позади – ещё отряд дружинников – охрана боярина Плещеева. Боярин, молодой, розовощёкий, сидит на коне вполоборота, шуба нараспашку, и мороз не страшен.
На груди, под кафтаном, у боярина письмо великого князя московского новгородскому посаднику. Плещеев знает его содержание от начала до конца. Вспомнив о письме, боярин подумал: «Видно, не верит Иван Данилович именитым людям новгородским, коли требует от Добрынского, чтоб за боярством доглядал».
Данилка слушает Луку, а сам смотрит вокруг. Чем дальше от Москвы, тем гуще леса, меж ними припорошённые снегом, непроходимые болота. Чуть сверни в сторону – и засосёт вместе с конём.
– Сказывают, болота эти и Новгород спасли от Батыги-хана, – словно угадал Данилкины мысли Лука.
Нависшая ветка ударила по шлему. Шлем и кольчуга на Данилке – подарок Олексы. Такая броня не на всяком боярине. А Лука продолжал:
– Когда Батыгина орда подошла к этим местам, передовые отряды наехали на болото, да так с конями и сгинули в нём. А Батыга-хан узнал о том и поворотил орду от Новгорода. Ты в Новгороде бывал?
Данилка отрицательно покрутил головой.
– А я бывал. Город тот большой, стенами каменными огорожен, а рядом озеро, что море. А коли тем озером плыть да рекой, то приплывёшь в Ладогу-город, а оттуда прямой путь в варяжские страны.
Лука замолк, а Данилка снова думает о Василиске. Тогда, на невольничьем рынке, увидел её и сердцем почуял, что быть ей его суженой. Думал Данилка, что князь гневаться будет за потраченные на выкуп деньги, ан нет, ни слова не сказал.
Потом они ехали на Русь той же дорогой, по которой везли Василиску в Орду. Она уже знала от Данилки, что их деревни нет на старом месте, а отец был в Москве.
Но сколько ни искали они Гаврилу, так и не смогли найти. И тогда отвёл Данилка Василиску к мастеру. Семья Олексы приютила её.
Вскоре Калита послал Данилку с письмом к рязанскому князю. Полмесяца не был он в Москве, и все дни из головы Василиска не выходила. Голос её слышался. Когда уезжал, она наказывала: «Возвращайся, Данилка, поскорее!»
Данилка тогда ничего ей не ответил, оробел. Иногда закрадётся Данилке злая мысль, что забыла его Василиска, и станет ему не по себе. Так бы и полетел в Москву к ней, да нет у человека крыльев.
Теперь Данилка знает, что Василиска любит его, и хочется ему закричать об этом на весь белый свет. Но он только спрашивает у Луки:
– Слышь, Лука, ты ко мне на свадьбу придёшь?
– Коли позовёшь! А ты, Данилка, счастливый.
– Кто те сказал?
– Сам знаю, видел твою Василиску, красивая она.
Данилка улыбнулся.
– У тебя, может, ещё лучше будет.
– Так то будет, а у тя уже есть.
– Мы тебе, Лука, в Новгороде невесту сыщем, гостеву дочь.
Отряд въехал в село. На боярском дворе, несмотря на мороз, стояли полураздетые смерды: мужики и бабы, ребятишки. Плещеев осадил коня, крикнул:
– Где ваш боярин?
Из толпы высунулся старик в рваном зипуне, подпоясанном лыковой верёвкой, без шапки и в стоптанных лаптях. Низко поклонившись боярину, прошамкал:
– Болярин наш Захарьин в Ноугороде живёт, а тут его тиун.
– А вы чего собрались?
Толпа вразнобой ответила:
– На правёже мы, тиун поставил!
– А почему не платите оброк?
Бабы заголосили:
– В анбарах у нас пусто!
– Мы с голоду мрём!
– Умолкните! – прикрикнул боярин.
Стало тихо. Снова заговорил старик:
– Дожди у нас всё лето шли, хлеб вымок, платить нечем. Что было, всё отдали, а нынче тиун ежедневно на правёж гоняет. Об нас батоги приломал и шелепы прирвал[47]47
…батоги приломал и шелепы прирвал. – обломал кнуты и порвал плети.
[Закрыть].
Из толпы другой мужик выкрикнул:
– Ежели коня бить и голодом морить, и конь пристанет!
Молодая бойкая бабёнка выпалила скороговоркой:
– Честь нам у боярина добра, во всю спину ровна, что и кожа с плеч сползла.
Плещеев махнул рукой.
– Идите по избам!
Смерды радостно загалдели, двинулись с боярского подворья. На крыльце появился колченогий тиун. Глядя вслед уходящим, он взвизгнул:
– Ах вы ироды, всё равно за оброк заморожу! – И, хромая, подскочил к Плещееву, затряс кулаками: – Пёс смердящий, нажалуюсь на тя боярину, он те велит палок дать!
Лицо у Плещеева стало озорным. Он повернулся к Данилке и Луке, подмигнул.
– А ну, снимите с него порты да вразумите, чтобы вдругорядь умел московского боярина привечать.
Услышав такой приговор, тиун, переваливаясь из стороны в сторону, рысцой потрусил в хоромы, но Лука стал ему на пути, а Данилка, соскочив с коня, схватил за шиворот.
Тиуна били по голому заду под общий хохот дружинников и смердов.
– Будешь ужо помнить, как мужикам обиды чинить!– промолвил довольный Данилка, отбросив палку в сторону.
Тиун подхватился и, поддерживая порты, поковылял в хоромы.
* * *
В хоромах боярина Захарьина, несмотря на ранний час, собрались именитые новгородские бояре Безносов, Ларионов, Якушкин. На боярах кафтаны длиннополые, золотом шитые, воротнички стоячие в подбородки упираются. На головах нахлобученные высокие шапки из бобра. Расселись седобородые бояре в просторной гридне, думу думают. Ларионов рокочет басом:
– Выпросили посадника на свою голову! – При каждом слове он стучит посохом о сияющий желтизной пол.
– Сказывал я, литовскому князю надо было кланяться, Гедимину! – скрипит хозяин. – Гедимин деньги бы не требовал.
Ларионов перебил Захарьина:
– Ты, Василий, только сказывал, а сам к Калите ездил!
– Чего попусту молвишь, – возразил Захарьин, – не по своей (воле, сами вы и послали!
– Чернь на том вече и слышать о Литве не захотела, московского посадника потребовала, – пришёл ему на помощь боярин Якушкин.
Безносов попросил его:
– Повтори ещё раз, что услышал ныне.
Якушкин в который раз принялся рассказывать.
– Сижу я, значит, у посадника, когда приезжает боярин Плещеев и письмо от Ивана привозит. Добрынский то письмо взял и читает: «А Новгороду псковских людей не принимать и от князя Александра писем на вече не читать, коли будет такое, и ещё бояре пусть дадут тысячу гривен…»
– От татар двумя тысячами откупились, и Ивану теперь тысячу подавай, – сокрушённо покачал головой Безносов. – И почему одни боляре должны дать?
Якушкин ответил:
– Посадник и сам о том спросил, а Плещеев ему речёт: «Тогда на откуп от татар ремесленный люд деньги дал, а теперь пусть бояре дадут».
– Села на нас Москва, – рокотал Ларионов, – как на вотчину смотрит.
Захарьин просипел:
– Ивановы люди нам обиды чинят, глумятся. В моей вотчине боярин Плещеев самоуправствовал, тиуна мово палками бил!
Якушкин заметил:
– А коли у Москвы сила?
– Надобно во Псков к князю Ляксандру послать. Он с Гедимином заодно. А нам надобно крикунов на вече подбить, чтоб противу Москвы кричали, – ответил ему Захарьин и спесиво поджал губы.
Боярин Ларионов согласно закивал головой.
– Истину глаголешь, Василий, надобно не поскупиться нам, чтобы вече опять за Москвой не потянуло. А нам с тобой, Василий, во Псков надобно ехать!
– А посаднику московскому, боярину Добрынскому, – Захарьин вскочил с места, просеменил по гриднице, – из Ноугорода путь указать! Не страшна нам Москва, коли за нами Литва будет!
– Истинно так! – в один голос поддакнули ему Безносов и Якушкин.
– А теперь, гости дорогие, люди именитые, прошу оттрапезовать, – пригласил хозяин бояр. – Насытим чрево своё…
Шумно отодвинув лавки, бояре вслед за хозяином двинулись в трапезную.
* * *
За сколько лет кузнец Вавила спал спокойно. Наконец-то назавтра отдаст последний долг боярину Захарьину. Сколько лет платил…
Едва засерело, как Вавила вскочил, наспех умылся, разгладил бороду и, надев нагольный полушубок, вышел на улицу. Над Новгородом вставало морозное солнце; звонили к утрене в церквах Демьяна и Козьмы, им откликались в церквах на других концах города; проехал конный дозор; из-за высоких заборов слышались голоса. Вот и Прусская улица, на ней подворье боярина Захарьина. Вавила поздоровался с воротным сторожем, ражим мужиком, пританцовывавшим на морозе, огляделся.
Двор, мощённый булыжником, многочисленные постройки: тут и людская с поварней, клети и конюшни, подкаты для телег. «Добра-то сколько!» – подумал кузнец и поднялся на высокое крыльцо. Навстречу, чуть не сбив Вавилу с ног, выскочил дворовый.
– Боярин где? – только и успел спросить кузнец.
Тот ответил на бегу:
– В гридне!
Вавила потоптался, оббил с ног снег и, как был в полушубке и шапке, вошёл в хоромы.
«А что? – подумал он о боярине. – Не буду ждать, пока выйдешь, не боюсь тя. Вишь, сам иду в гридню!»
И от этих мыслей он заважничал: «И шапки ломить не буду перед тобой, и не должен я те…»
Но, подойдя к приоткрытой в гридню двери, Вавила оробел. Один голос шептал ему: «Вот озлится Захарьин, что своевольно в хоромы впёрся, да и кликнет дворовых, чтоб выпороли». Другой голос перебивал: «Не выпорет! Иди!»
Кузнец осторожно заглянул в гридню и сейчас же отпрянул. В гридне, кроме хозяина, сидело ещё три человека. Вавила узнал их. То были бояре Ларионов, Безносов и Якушкин.
«Приду вдругорядь», – подумал кузнец и хотел было поворотить назад, но услышал, о чём говорит Захарьин, затаился.
«Чего это он про Литву поминает, уж не идут ли литвины на Ноугород?» – подумал Вавила, прислушиваясь внимательней.
«Так вот оно что! – догадался кузнец. – Это они уговариваются, чтобы посадника московского из Ноугорода прогнать, а литовского позвать… Надумали бояре от Москвы к Литве потянуть… Не по нраву пришлось, как московский князь попрекнул их, что они обманули ремесленный люд и нашими гривнами от ордынцев откупились…»
Крадучись, Вавила вышел на улицу, потоптался у ворот. «Пойти к посаднику сказать? А он, того гляди, не поверит. Скажет, оговариваешь… – Вавила, почесав затылок и плюнув с досады, сказал сам себе: – Пойду на торг».
На торгу хоть и зима да мороз, а людно. Вавила вошёл в ряды, походил, увидел – толпа окружила торгового человека, подошёл, стал незаметно. Торговый человек рассказывал, как он ездил со своими товарами в Ганзу.
– В тех странах наши русские товары только давай, да труден путь туда. Литва и немцы не хотят, чтобы русские торговали, сами норовят всё в свои руки прибрать.
В толпе раздались голоса:
– Они завсегда у наших гостей на пути стоят!
– Вот ведь какие! Мы так, небось, их гостям обид не чиним!
– А бояре меж тем норовят Ноугород под Литву отдать! – вставил Вавила. – Посадника литовского хотят покликать!
На него зашикали, зашумели.
– Чего мелешь, давно мы посадника сменили!
– Новгород и Москва теперь заодно!
– Нас Литвой не сманят, Литва на Псков зарится и Новгород готова проглотить!
– Да плетёт он, чего нет!
– А не верите, сами сходите к Захарьину, у него и поныне Ларионов с Якушкиным и Безносовым сидят! – перекричал всех Вавила.
– Вот те раз! Ишь, бояре только о себе пекутся, да по их не быть! – зашумела толпа.
От толпы отделился Данилка и бегом к боярину Плещееву, рассказывать о слышанном.
* * *
Трое суток Данилка и Лука следили поочерёдно за подворьем боярина Захарьина. На четвёртые утром Данилка увидел, как из ворот выехал запряжённый цугом санный возок. Он проехал в соседнюю улицу и остановился у хором боярина Ларионова. Из возка вылез закутанный в шубу боярин Захарьин, по-медвежьи переваливаясь, поднялся на крыльцо.
«Уезжает», – подумал Данилка и побежал к боярину Плещееву…
Захарьин и Ларионов ехали в одном возке. Кони бежали весело, и так же весело скользили полозья. Далеко позади остался Новгород, впереди ещё два дня такой езды – и Псков. На дне возка тлели в горшке угли – ноги греть и на всякий случай от волков отбиваться. Если волки нападут, возницы зажгут солому, обвёрнутую на палках…
За окошком пробегали заснеженные леса, скованные льдом болота и речки. Убаюканные ездой и мерным пощёлкиванием кнутов, бояре дремали.
Ночевать остановились в деревне из трёх изб. Бояре вошли в длинную избу. Захарьин прикрыл нос рукавом. В блеклом свете, пробивающемся через дыру в крыше, разглядел прокопчённые голые стены. С полатей смотрели на именитых гостей три пары детских глаз.
– Гляди-ка, шапки каки, как пни, – зашептали на полатях.
– Фу, воздух чижолый! – поворотил нос в сторону Ларионов.
Хозяйка робко ответила:
– Привычные мы. – Она согнала ребятишек вниз, берёзовым веником смела с полатей мусор и тараканов, достала из угла чистую дерюгу, постлала.
– Ложитесь, гости дорогие, – пригласила она.
Бояре скинули шубы, шапки, кряхтя залезли на полати.
– Спаси Бог, – перекрестился Захарьин.
Ларионов недовольно пробубнил:
– Потащил ты меня, Василий, не мог тепла дождаться…
– Пока тепла дождёмся, Москва нас совсем под себя приберёт. Нынче самый раз во Пскове князя Ляксандра застать, а через него и с Литвой уговоримся.
Бояре помолчали. Захарьин начал дремать, когда Ларионов, в который раз за дорогу, спросил:
– Ты, Василий, наказал Безносову да Якушкину, чтоб без нас об Литве помалкивали?
– Наказывал, – сквозь сон пробормотал Захарьин. – Когда от Ляксандра воротимся, тогда и вече скликнем.
Хозяйка зажгла лучину, укрыла рядном спавших на земле детишек. Захарьин с присвистом захрапел, а Ларионов ещё долго ворочался с боку на бок. Боярин вспомнил домашние пуховые перины, ругнул неугомонного друга, прошептал:
– Чтоб тебе таракан в рот залез, – и толкнул его локтем.
Захарьин спросонья забубнил что-то, повернулся на другой бок. Вскоре и Ларионов угомонился.
Спали бояре недолго. Первым пробудился Ларионов. Со двора доносилось ржание лошадей, чужие голоса. Боярин толкнул Захарьина.
– Слышь, Василий, пробудись, кого там ещё принёс леший?
– А что? – Захарьин сел, спустив ноги вниз.
Хозяйка спала, уронив голову на стол. Тускло горела лучина. Дверь отворилась, и вместе с морозным паром в избу ввалились четверо дюжих дружинников. За их спиной стоял в высокой бобровой шапке боярин. Захарьин вгляделся и, узнав, испуганно ахнул:
– Плещеев!
Хозяйка пробудилась, вскочила.
– Молви, хозяйка, где у тя бояре ночуют? – спросил Плещеев и, переведя взгляд на полати, весело добавил:– А вот они и сами, сверчки запечные! А ну слазьте! – уже строго приказал он.
Бояре замешкались.
– А ну, Данилка, Лука, воздайте им честь! Поди, люди не простые, именитые!
Данилка с Лукой подошли к полатям, стащили бояр наземь.
– Ты что, боярин Плещеев, самоуправствуешь! – проскрипел Захарьин.
А Ларионов ринулся из рук дружинников, но, получив под бок, присмирел.
Плещеев насмешливо сказал:
– Как оно, верно, не рады встрече? А мы-то не чаяли, когда вас увидим. – Он поклонился, достав двумя пальцами пола. – Ну, здрав будь, боярин Захарьин, и ты, боярин Ларионов.
– Не корчи шута, Васька! – забрызгал слюной Захарьин. – Как смеешь ты нас хватать?
Красный от гнева, Ларионов пробасил:
– Вольны мы в своих делах, и ты нам, Васька, не указка! Захотим, во Псков подадимся, захотим, нынче в Новгород возвернёмся.
– Ну, в Новгород нам с вами не по пути, – покачал головой Плещеев. – Великий князь Иван Данилович переветчиков не жалует… Свяжите их! – приказал он дружинникам.
– Ты, Васька, в ответе будешь! – хрипел, сопротивляясь, Захарьин.
– Подожди, не всё Москве над нами верх держать! – кричал Ларионов.
Новгородских бояр связали и раздетых вытолкали во двор. Ночь была месячной, тихой. От мороза перехватывало дыхание. Тут же, во дворе, сбившись, стояли боярские возницы. Плещеев напустился на них:
– Чего уставились? Берите коней да скачите, откуда приехали, а ваших бояр мы во Псков повезём, к князю Александру! О том и в Новгороде скажите, пусть ведают, как люди князя Александра новгородских бояр чествуют!
Возницы испуганно бросились к лошадям, а когда конский топот затих, Плещеев, смеясь, проговорил:
– То-то напустят они страху на именитых новгородских людей. А как скажут, что это Александровы воины, пропадёт у новгородских бояр охота от Москвы отходить. А этих, – он кивнул на дрожащих от страха и холода Захарьина и Ларионова, – в лесу к деревьям привяжем и пусть замерзают либо волки едят. Вот и будет им Псков и Литва!
Спал Данилка в овине, зарывшись в сухое душистое сено. Угрелся и не заметил, как ночь прошла, а когда пробудился, солнце уже сквозь щели светит. Рядом Лука посапывает. Данилка потихоньку вылез, отряхнулся, вышел во двор. От мороза дух захватило. Подумал:
«Бояре, поди, уже замёрзли. – И, вспомнив, как кричал от страха Захарьин, когда их с Ларионовым связанных бросили в лесу, пожалел: – Всё же люди».
Посреди деревни, щурясь от слепящего солнца, стоял боярин Плещеев.
Завидев Данилку, позвал.
Данилка подошёл. Боярин оглядел его с ног до головы и только потом спросил:
– Что, воин, не сробеешь, коли пошлю тя во Псков к князю Александру?
– А чего робеть! – спокойно ответил Данилка.
– Во Пскове и живота положить можно.
– Так на то и воином зовусь!
– То так. Значит, скачи к князю Александру и передай изустно: великий князь Иван Данилович велит-де те, меньшому князю, смирить свою гордыню и идти с повинной. А не придёт с повинной, пойдём на рать и разорим Псков, как Тверь. Упомнил?
Данилка кивнул.
– А ещё скажи, что отныне Тверь признала себя ниже Москвы и князь Константин чтит великого князя Ивана Даниловича за отца.
Данилка подошёл к коню, засыпал овса.
– Ешь перед дорогой!
Конь покосился на хозяина, заржал.
– Уразумел? – Данилка похлопал его по крутой холке, направился в овин.
Лука ещё спал. Наклонившись, Данилка крикнул ему в самое ухо:
– Пробудись!
Лука ошалело вскочил, протёр глаза.
– К чему будил? Сон такой снился… – Лука причмокнул от удовольствия. – Снилось мне, будто ел я свинину, жаренную с чесноком.
– И как, наелся? – рассмеялся Данилка.
– Ты не дал. Закричал не ко времени.
– Слушай, Лука, – Данилка оборвал смех, сел на сено, – хочу просить тя.
– О чём?
– Посылает меня боярин во Псков к князю Александру.
– Самого либо с кем?
– Самого.
– До чем просить хочешь?
– Скажи Василиске, что я вернусь, – смущаясь, проговорил Данилка. – Непременно вернусь. Пусть ждёт…
