Текст книги "Перед прыжком (Роман)"
Автор книги: Дмитрий Еремин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
Грачев рассказал и о том, что случилось в урочище Ченгарак с батраком Толебая Архетом.
– Еле живого привез его к нам Хаким. Однако выходил фельдшер Иван Семенович. А Толебая судили. Сидел. Теперь, говорят, послали его на работы: кормить варнака задаром тоже, чай, не расчет. Пускай на общество поработает. А в пользу Архета, как инвалида, у Толебая реквизнули последних коней, скотину и землю. Главное поделили в ауле, которым земля позарез нужна по их бедности, а что осталось, то присудили Архету. Пущай хоть теперь человеком будет! – закончил Грачев обстоятельный и горячий, идущий от возмущенного сердца рассказ.
Из разговора под мерный топот копыт и фырканье лошади выяснилось и то, что во время налета банды Сточного изба Савелия Бегунка сгорела дотла. От нее остался только остов печки да два венца обглоданных огнем нижних бревен. Сильно обгорели и избы его соседей.
– Гранату бросили, варнаки! – выругался Грачев, имея в виду Сточного. – Так что нам тоже даром не обошлось. Но ты особо не унывай: всем миром поможем! А пока то да се – в доме Износкова поживешь, вместе будем кумекать насчет коммуны… а может, – добавил он тише, – теперь уж не знаю как…
– Это какой коммуны? – не понял Савелий.
– Мануйловской, какой же еще? Тут, сват, дело такое: когда Износкова и его бандюг увезли из села, собрались мы, кто был партизаном и победнее, и вынесли свои боевой приговор: напряжем, мол, все силы и, как авангард мировой революции на селе, объединимся в одну трудовую коммуну с принудительным вовлечением всех, кто за великое Знамя Труда!
– Ну и как?
– А так, чтобы рядом с моим-твоим возрастало народное общее, отчего и пойдет перемотка всей деревенской жизни на красное веретено коммуны!
Грачев помолчал, закурил самокрутку, не то виновато, не то сердито добавил:
– Однако теперь вот послушал я ихние разговоры на ярманке, – он кивнул в сторону телеги, на которой ехал Сергей Малкин, – и сильно вошел в сомнение: они, московские, больше насчет артели. Спросил я их главного… Веритеев он, что ли?
– Ага.
– И Веритеев об том же. «Не рановато ли, говорит, про коммуну? Может, вначале все же артель? А то, говорит, рази ваши мануйловские бабы пойдут на общих курей?..» И верно ведь: не пойдут! Моя вон – и та за курей своих в драку полезет…
– Платон мне тоже советовал про артель… – сказал Савелий. – По-ихнему, по-московски – колхоз…
Грачев вздохнул:
– Ну, может, и так. Тогда будем вначале кумекать насчет артели. Хозяйство у Мартемьяна было, слава те боже, в полной исправности, есть с чего начинать. Правда, коней и скотину развели по дворам, которые победнее. Однако если что, назад соберем: хозяева нам известны. Машины взять под горячую руку я, слава богу, не дал, уговорил работать ими в эту страду в черед, пока иметь сообща. Так что, если артель, мы на те машины и обопремся. Да и энти вон, кои с Москвы, теперь нам помогут! – Он опять кивнул в сторону подвод, на которых с песнями да с веселым говорком ехали «дружинники» Сергея Малкина. – Которые из справных мужиков с понятием, вроде Петра Белаша, те тоже без принудиловки на артель согласятся. Белаш – мужик вдовый, сын со снохой погибли при Колчаке, так что силы прежней в хозяйстве нету. Как ему в артель не войти? Думаю, что войдет. И еще такие найдутся…
– А не войдут, – сердито сказал Савелий, – без них сгоношим!
– И то, – подтвердил Грачев. – И назовем ее, сват, как надо: «Знамя Труда»…
Некоторое время они ехали молча. Потом Савелий огорченно покачал головой, поглядел на шагавшего за телегой Антошку, крякнул:
– Уговорил я парня пожить у меня в избе, а избы-то и нету! Хотел хоть так оплатить за добро его бате да тетке Дарье. Ан вишь ты, какое дело…
– Ничто! – откликнулся Грачев. – У Петра Белаша поживет. Тому помощник на лето ой нужен! Я говорю: хозяйство большое, а прежней силы уж нет. Возьмет в рабочую помочь со всей душой, об этом я нынче договорюсь. Петр, он не жадный, как, скажем, Бурлакин. Заплатит за помочь по полной московской норме. – Грачев опять указал глазами туда, где ехали «дружинники» Малкина. – А вернее, что сверх того. Так что твой парень не прогадает..
– Так-то оно так, а все же…
– Ты теперь тоже вроде московский, – после молчания с улыбкой заметил Грачев, толкнув Савелия локтем в бок. – Эко, брат, тебе подфартило: самого Ленина видал да слыхал. Приедем – расскажешь об том на сходе. И вот, брат, не знаю, так ли, не так ли, а будто товарищ Ульянов-Ленин тоже в Сибири был, когда Колчака погнали. Сам, говорят, и в плен его взял. А к нам, видать, не доехал: надо было вертаться в Москву, дел накопилось невпроворот…
6
В середине июля предположения о возможной гибели посевов от засухи подтвердились. В ряде губерний европейской части России хлеб сгорел на корню. Об этом «Правда» поместила краткую, но выразительную заметку:
«В ряде мест (Юго-Восток) хлеб выжжен. То же на Кавказе, в части украинских губерний. Зато в других местах, – добавляла газета, – он гораздо выше среднего, местами великолепен. При таких условиях придется тщательно обдумывать, взвешивать, перебрасывать силы…»
Демьян Бедный напечатал стихи, в которых повторялась та же мысль:
Поволжье выжжено. Но есть места иные,
Где не погиб крестьянский труд,
Где, верю, для волжан собратья их родные
Долг братский выполнят и хлеб им соберут!
И с первых дней лета стратегическая переброска сил, о которой говорилось в «Правде», началась повсеместно. Направляла ее созданная по инициативе Владимира Ильича правительственная Комиссия помощи голодающим. Одновременно Центральный Комитет РКП(б) обратился ко всем членам и организациям партии с призывом быть готовыми к своевременной уборке урожая, напрячь все силы для своевременного и полного сбора установленного правительством налога.
А в один из июльских дней «Правда» вышла с набранной крупным шрифтом лозунговой шапкой:
«Кто за восстановление промышленности – помогайте сбору продналога!»
«Кто за поддержку тружеников фабрик и заводов, шахт и рудников – помогайте сбору продналога!»
«Кто за помощь голодающим рабочим и крестьянам Поволжья – помогайте сбору продналога!»
«Кто за подготовку богатства и счастья всех – помогайте сбору продналога!»
«Товарищи крестьяне! Сдавайте продналог!»
«Товарищи рабочие! Идите на продовольственную работу!»
Решением президиумов ВЦИК и ВЦСПС объявлялась мобилизованной половина членов коллегий наркоматов и третья часть работников профсоюзов. Возникло и ширилось «движение помощи» по всей стране.
«В Москве, – сообщала „Правда“, – общее собрание красных шоферов автомотовелобригад решило отчислить однодневный паек в пользу голодающих». Сотрудники Наркомвнешторга отчислили в июне в фонд помощи половину месячного пайка и обязались в дальнейшем ежемесячно отчислять пятидневный заработок. Все большее количество отдельных лиц передавало в государственный фонд золотые и серебряные вещи.
Стало поступать и закупленное на золото продовольствие из-за границы. В одной из корреспонденций «Правды» говорилось, что в Петроград пришли иностранные пароходы «Ферман» и «Маргарет» с 17 тысячами бочек сельди, ожидаются «Именау» с 8 тысячами тонн красной меди, «Отель Яр» с грузом муки, «Тир» со 100 тысячами пудов муки, «Олимпия» с консервированной свининой и сухими овощами, «Алиана» с 60 тысячами пудов муки и 6 тысячами пудов жиров…
Вскоре во всех газетах было опубликовано написанное Владимиром Ильичем взволнованное Обращение к российскому крестьянству с призывом прийти на помощь городам и пострадавшим от неурожая губерниям Центра, добровольно выделить по одному фунту из каждого пуда зерна нового урожая в фонд государства. А второго августа Ленин особо обратился к имевшим большие запасы продовольствия украинским хлеборобам:
«Правобережная Украина в этом году собрала превосходный урожай. Рабочие и крестьяне голодного Поволжья, которые переживают теперь бедствие, немногим более слабое, чем ужасное бедствие 1891 г., ждут помощи от украинских земледельцев. Помощь нужна быстрая. Помощь нужна обильная. Пусть не останется ни одного земледельца, который бы не– поделился своим избытком с поволжскими голодающими крестьянами…»
Обратился он с воззванием и к рабочему классу мира:
«Те, кто испытывал на себе всю жизнь гнет капитала, поймут положение рабочих и крестьян России…»
Воззвание вызвало горячий отклик в сердцах простых людей Америки и Европы. За лето и осень трудящиеся Польши собрали и передали в фонд помощи России девять миллионов марок, в Чехословакии – семь с половиной миллионов крон и на миллион крон продовольствия, коммунисты и рабочие Германии – миллион восемьсот тысяч марок и на миллион марок продовольствия, трудящиеся Франции – около миллиона франков, Голландии – сто тысяч гульденов, Италии – около миллиона лир, Испании – пятьдесят тысяч марок.
Помощь шла от сердца к сердцу, вспыхивая как искра великого пламени братства и взаимной поддержки.
Не остались в стороне и те, кто совсем недавно вооружал и поддерживал Деникина, Колчака и Врангеля, пытался силой захватить наш Дальний Восток, надеялся и сейчас, в тяжелый для Советской России час, под видом гуманной помощи добиться главной своей цели: свергнуть рабоче-крестьянскую власть, восстановить в России прежний антинародный порядок.
Пойти на это впрямую, на глазах миллионов сочувствующих Советам честных людей, было уже непросто. Требовался более тонкий обходной маневр. И такой маневр был предпринят.
Первым включился в кампанию своекорыстной «помощи» министр торговли Соединенных Штатов Герберт Гувер, матерый антисоветчик, потерявший в результате русской революции немалые капиталы, вложенные в уральскую промышленность. Руководимая им «Американская администрация помощи» странам, пострадавшим в первой мировой войне (АРА), еще в 1919 и в 1920 годах пыталась по-своему «помочь» Советам в надежде на реставрацию старых порядков, но из этого тогда ничего не вышло. Мистеру Гуверу, видимо, показалось, что теперь наступил более благоприятный момент.
Предложенный им Советскому правительству проект договора о поставках медикаментов, продовольствия и предметов бытовой необходимости не оставлял сомнений в истинных намерениях американских «гуманистов» из АРА. Владимир Ильич понял это сразу и в предельном возмущении распорядился в одном из писем секретарю Оргбюро ЦК партии Молотову – для сведения членов Политбюро:
«Тут игра архисложная идет. Подлость Америки, Гувера и Совета Лиги наций сугубая.
Надо наказать Гувера, публично дать ему пощечины, чтобы весь мир видел…
Скрытых интервенционистов надо поймать…
Гувер и Браун наглецы и лгуны».
А два дня спустя, 13 августа, в письме Чичерину предложил вместо помощи «подлых американских торгашей» в кредит – купить у них продовольствие за наличные. Для этого – немедленно внести в Нью-Йоркский банк золотом 120 % того, «что они в течение месяца дают на миллион голодных детей и больных», и чтобы при этом «ни малейшей тени вмешательства не только политического, но и административного» американцы не допускали и ни на что не претендовали.
Решительно возражал он и против того, чтобы пожертвования организаций и отдельных лиц, которые шли со всех концов Америки в Нью-Йорк, направлялись в Россию через АРА.
Переговоры с гуверовским директором Брауном вел в Риге недавно назначенный заместителем наркома иностранных дел невозмутимый и настойчивый Литвинов. Много лет прожив в качестве политического эмигранта в Швейцарии, Франции, Англии и Скандинавских странах, лишь в начале этого года вернувшись из Дании, где он, как член советской торговой делегации, много месяцев просидел в ожидании визы для въезда в Лондон, да так и не дождался ее, он хорошо знал таких господ, как Гувер, Браун и иже с ними. Поэтому теперь спокойно и терпеливо выжимал из хитро составленного проекта АРА все, что могло повредить Родине, пока, наконец, 20 августа заново составленный договор не был подписан и поставки продовольствия не начались.
Одновременно велись переговоры с «Международной комиссией помощи», созданной при Лиге наций твердолобыми Великобритании. Председателем ее Верховный совет Антанты назначил бывшего военного министра Франции, французского посла при царском дворе, сенатора Жозефа Нуланса, одного из организаторов антисоветского «заговора трех послов», мятежа белочешского корпуса и правых эсеров в 1918 году, а также заговорщиков из «Союза защиты родины и свободы» и «Союза возрождения».
Ждать истинной, честной помощи от такой комиссии было бы еще большей наивностью, чем от гуверовской АРА. Внимательно изучив условия, на которых проанглийская Лига наций согласна помочь России, Ленин писал Чичерину:
«Тут нужна война жестокая, упорная.
…Мы должны ответить Нулансу архирезким отказом…»
Возмущение бесчестным, торгашеским поведением правительственных чиновников Великобритании, Франции и Америки было так велико, что даже дома, в редкие часы отдыха, Владимир Ильич постоянно возвращался мыслями к спору с ними.
– Вот наглейший образец хваленой буржуазной морали, в данном случае еще и сдобренной изрядной дозой империалистической алчности! – говорил он Анне Ильиничне или Маняше во время воскресных прогулок в Горках. – Рви горло слабого, обирай ближнего, наживайся как можешь! Вместо «не убий» – убий, вместо «не пожелай жены ближнего, ни раба его, ни осла его» – пожелай… вернее, схвати за горло и отними…
– Но почему Англия с Францией по отношению к нам даже хуже Америки?
– Америка пока сыта. Из войны она вышла с многомиллиардными доходами. Пока союзники швыряли своих солдат под снаряды и пули, она, как опытный ростовщик, успешно торговала оружием, военным снаряжением, давала партнерам в долг, развивала промышленность. В итоге из должника Британии, каким она была всего семь лет назад, Соединенные Штаты по окончании войны превратились в свирепого кредитора союзников. Теперь Америке грозит лишь кризис перепроизводства товаров, ожирение от переедания. А ее союзники, особенно Англия, в силу злобной близорукости твердолобых, оказались в огромном проигрыше, завязли в долгах дяде Сэму. И вместо того, чтобы разумно и дальновидно обдумать свое новое положение, они – я имею в виду господ Бриана, Черчилля и Керзона – делают ставку на новую войну с нами, на получение царских долгов, хотя даже простой расчет показывает, что возвращение, скажем, Англии 6 миллиардов рублей золотом, которые задолжало ей царское правительство, никак не покроет убытка в 19 миллиардов, истраченных ею на первую мировую войну и вмешательство в наши дела. В результате наживается опять дядя Сэм, без ростовщической помощи которого ни Британия, ни Франция, ни пан Пилсудский обойтись теперь не могут.
– Зачем в таком случае мы ведем с ними переговоры, заставляем бедного Леонида Борисовича биться лбом о чугунную стену?
– Гм… К сожалению, пока мы живем в системе капиталистических государств, а все в мире взаимосвязано. Жить и развиваться в изоляции нельзя. Коммунизм придется строить не в белых перчатках, а засучив рукава, используя малейшую возможность для продвижения вперед. В том числе используя излишки тех же капиталистов. Они нуждаются в нашем сырье, в рынке сбыта своей продукции, мы – в этой самой продукции. Остальное – дело конкретной политики.
– Но Нуланс…
– Нуланса прочь! Если господа твердолобые будут и дальше гнуть свое, мы прекратим всякие переговоры с их бесчестной, политиканской комиссией…
Переговоры эти длились несколько месяцев, и все время Нуланс был, по выражению Владимира Ильича, «нагл до безобразия». Его требование допустить в Советскую Россию тридцать экспертов якобы для проверки истинной нуждаемости России в продовольствии являлось по сути не чем иным, – говорилось позднее в официальной ноте Чичерина, – как попыткой заменить помощь голодающим собиранием сведений о ее внутреннем положении «при неприкрытых целях устройства мятежей и облегчения продвижения иностранных армий».
Справедливость возмущения Советского правительства требованиями Нуланса была так очевидна, что господа из Военного совета Антанты вынуждены были на время ретироваться. Вместо их комиссии в Женеве был создан Международный комитет помощи России, председателем которого стал известный путешественник и ученый Фритьоф Нансен, почетный член Российской академии наук.
«Доктор Нансен, – сообщала „Правда“, – назначенный Женевской конференцией главноуполномоченным по оказанию помощи России, заключил с Советским правительством соглашение, в силу которого в Москве образуется комитет под названием: „Исполнительный комитет международной помощи России“».
Седовласый, с крупными седыми усами на красивом, еще моложавом лице, Нансен не раз и прежде бывал в России, искренно хотел помочь ей.
Благодаря его усилиям в голодающее Поволжье было прислано немало продовольствия, медикаментов и одежды. Но все же главной надеждой, главной заботой Владимира Ильича оставалось получение хлеба в самой России, прежде всего в Сибири, у честного трудового крестьянства.
– Оно не может не понимать, – говорил он, – что в своей революционной борьбе именно рабочий класс понес и продолжает испытывать лишения, каких никогда не знала история. Государство у нас рабоче-крестьянское, и возникает вопрос: как же должны быть распределены эти неизбежные при крутом историческом повороте лишения? Возложить их лишь на рабочих, на города? Или часть – и на другие слои населения, включая крестьянство? Мы – нищие. Голодные, разоренные нищие. Между тем у средних крестьян хлеба еще немало. Сейчас мы всячески идем навстречу крестьянству, замена разверстки налогом – прямое тому свидетельство. Но и оно должно пойти нам навстречу! Как? Для этого есть немало вполне разумных путей. К сожалению, в силу своей классовой сути не всякий… вернее, совсем не всякий крестьянин способен преодолеть в себе расчетливость собственника. Поэтому для более надежного сбора недовыполненных поставок продовольствия, а также для убыстрения сроков уборки нового урожая мы будем вынуждены прибегнуть к таким, скажем, вполне разумным и своевременным мерам, как размещение части воинских гарнизонов по волостям и уездам. Эти части должны получать от крестьян на время сельхозработ в их хозяйствах усиленное довольствие. Кому не понравится такое положение… а оно не понравится многим! Ну что же, товарищи крестьяне, выход есть: давайте скорее хлеб– налог. И как только дадите 50–75 %, мы начнем уводить эти воинские части назад в города. Зато тем из крестьян, которые добровольно и в срок, а тем более если досрочно, выполнят свои обязательства, тем мы предоставим преимущественное право на получение такого дефицитного продукта, как соль, или на получение за хлебные излишки товаров промышленности. А в некоторых случаях даже и на оплату этих излишков золотом и серебром из фондов Госхрана…
– Время – не терпит, – говорил и писал он в то лето. – Твердо, открыто, ни в чем не лукавя с крестьянством, веря в его государственный разум, не допуская растерянности и страха, – нужно делать это нелегкое дело, все подчинив основной задаче: обеспечению голодной страны Большим Хлебом.
Плохо идет обмолот ранее заскирдованной и оставленной в поле пшеницы?
Сибирский крестьянин не заинтересован в этом, а рабочих отрядов, посланных в деревню, слишком мало, чтобы справиться с этой работой без крестьян?
В таком случае, – советовал он, – пересмотрите вопрос, обсудив всесторонне: если обмолот хлеба невозможен без того, чтобы часть отдать крестьянам в виде ссуды или оплаты за обмолот, если эта ссуда будет употреблена на посев и будет гарантирован обмолот остального продовольственного хлеба, разрешаю частично отступить от данного мною распоряжения…
Опасность военного нападения извне еще не миновала? В любую минуту ненавидящие Совдепию милитаристы могут напасть на Красную Россию? Армии нужен хлеб?
Да. Поэтому самоочевидно, что «тяжелое продовольственное положение должно менее всего отразиться на питании Красной Армии, которая в значительной степени уменьшена уже в своей численности», – обращался он ко всем губпродкомам и исполкомам. – «…Все местные органы – в первую очередь губисполкомы – должны обратить всемерное внимание на снабжение армии, приходя на помощь всеми средствами, находящимися в их распоряжении».
И снова:
Сибревком, Сибпродком.
«Обращаю внимание на исключительно тяжелое положение в продовольственном отношении центра, требую полного и безоговорочного исполнения требований центра и Компрода».
Омск, Сиббюро ЦК РКП(б).
Копия Сибревкому и Сибпродкому.
«Катастрофическое состояние с продовольствием для армии, столиц, крупнейших фабричных центров принудило ЦК РКП месяц тому назад принять чрезвычайное решение: именно напряжением всех сил, использовав все возможности, добиться вывоза из Сибири в среднем 100 вагонов хлеба в сутки центру или три миллиона пудов в месяц, даже в ущерб местным внутрисибирским интересам. Это ответственное решение диктовалось всей сложившейся обстановкой в Республике. Наличие хлебов по Сибири, при условии доведения до указанного Вам минимума местного потребления, делало это задание реально осуществимым. Телеграммой 18 мая Сибревком и Сибпродком признали полную осуществимость отправки в течение месяца центру до 7 июня трех миллионов пудов хлеба, однако фактически за этот срок Вами отправлено всего около 1600 вагонов, и погрузка первых дней июня не показывает никакого повышения. Столь недостаточная отправка хлеба, лишь немногим превышающая пятьдесят процентов необходимого минимума, все более обостряет продовольственное положение Республики и создает крайне нежелательную напряженность в голодающих рабочих центрах, чреватую серьезными политическими последствиями. Учитывая изложенное, ЦК предлагает в порядке боевого приказа героическим напряжением всех сил, всех без исключения партийных, советских органов Сибири под ответственность Сиббюро и лично предсибревкома Смирнова, предсибпродкома Калмановича обеспечить регулярную и полную отгрузку минимум до 100 вагонов хлеба центру ежедневно. Задание должно исполняться безоговорочно. Получение, твердую гарантию фактического исполнения сообщите немедленно ЦК, копия Ленину, копия Наркомпрод, распределение.
Предсовнаркома Ленин».
