Текст книги "Троя"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 100 страниц)

Ну и дела. Понятия не имею, как работает эта штуковина, только, судя по всему, я осуществил мечту любого подростка – превратился в настоящего невидимку. Меня сжигает желание броситься отсюда очертя голову, забиться хоть в кроличью нору, лишь бы подальше от бессмертных. Однако я удерживаюсь от неразумного шага. Тут какой-то подвох. Ни бог, ни богиня, ни тем более моя Муза не стали бы наделять простого схолиаста столь изумительной силой, не приняв определенных предосторожностей.

– Устройство защищает от любого взгляда, – вполголоса молвит хозяйка, уставившись куда-то вправо от моей головы. – Но та, что поручила мне эту миссию, разыщет тебя где угодно, Хокенберри. Медальон заглушает звуки, запахи и даже биение сердца. И тем не менее запомни хорошенько: наше восприятие неизмеримо обостреннее вашего. Не вздумай отойти хотя бы на шаг в ближайшие минуты. Ступай как можно легче, дыши как можно слабее и молчи. Если тебя раскроют, от ярости Зевса не спасет и самое высокое покровительство.

Хм, интересно. Сначала запугает, а потом: «Ступай тише, дыши легче…»

Послушно киваю. Божественные глаза Музы продолжают напряженно всматриваться в пустоту. Ах да, она же не видит.

– Да, богиня, – сипло отзываюсь я.

– Возьми меня за руку, – отрывисто бросает хозяйка. – Держись рядом и не отрывайся. Ослушаешься – будешь уничтожен.

Я хватаю ее за локоть, словно робкая курсистка, впервые попавшая на вечеринку. Кожа у Музы холодная.

Однажды я посетил сборочный комплекс в космическом центре имени Джона Кеннеди, на мысе Канаверал. Экскурсовод упомянул, что временами под крышей здания, в сотне футов над бетонным полом, собираются настоящие тучи. Возьмите это сорокаэтажное строение, поставьте где-нибудь в углу того помещения, в котором я очутился, – и огромный комплекс вертикальной сборки затеряется здесь, как детская игрушка из конструктора «Лего», забытая в соборе Святого Петра.

Услышав слово «бог», вы, конечно, представляете себе самых популярных бессмертных – Зевса, Геру, Аполлона и пару-тройку других. Но тут их сотни, а комната полупуста. В милях над нами распростерся золотой купол, заметно контрастирующий с прочими классическими зданиями на Олимпе (ибо греки еще не открыли принцип сложения куполов), и звуки разговора гулко разносятся в каждом уголке этих изумительных просторов.

Полы кажутся выполненными из чеканного золота. Божества глядят вниз с округлых лож, опираясь на мраморные перила. Стены испещрены сотнями и сотнями арочных ниш, каждая из которых являет взору скульптуру какого-нибудь бога. Причем из тех, что присутствуют.

То тут, то там мерцают голографические изображения ахейцев и троянцев – в основном полноцветные, трехмерные, в нормальный рост; люди спорят, едят, занимаются любовью или спят.

Ближе к середине сияющий пол опускается и образует впадину, в которой преспокойно уместились бы все олимпийские бассейны мира, вместе взятые. Здесь плавают, вспыхивая, картины Илиона, более совпадающие с реальным временем: обширные виды с высоты птичьего полета, крупные планы, панорамная съемка, полиэкран. Все диалоги раздаются будто бы у вас над ухом. Вокруг видеопруда, сидя на тронах из самоцветов, развалясь на роскошных ложах, стоя в белоснежных тогах со складочками, словно скопированных из комиксов, разместились боги. На сей раз важные боги – те самые, разрекламированные, известные каждому младшему школьнику.

Те, что попроще, сторонятся, пропуская Музу в центр, и я со всех ног бегу рядом. Дрожащая ладонь нервно стискивает золотой локоть хозяйки; теперь главное – не шаркнуть сандалией, не споткнуться, не чихнуть, не дышать. Похоже, бессмертные и в самом деле не замечают моего присутствия. Есть подозрение, что они довольно быстро дали бы мне понять обратное.

Муза останавливается в нескольких ярдах от Афины Паллады. Я чувствую себя трехлетним малышом, вцепившимся в мамочкины юбки.

Одна из младших богинь, Геба, снует в толпе, наполняя блистающие кубки бессмертных неким золотым нектаром; несмотря на это, божества ожесточенно спорят. С первого взгляда ясно, кто здесь владыка, кто движет по небу черные тучи. Огромный, бородатый, умащенный благовониями Зевс, бог богов, восседающий на высоком престоле, – это вам не комикс, а страшная реальность. Его властное присутствие настолько осязаемо, что кровь в моих жилах застывает сгустками холодной слизи.

– Ну и как же нам повлиять на ход войны? – вопрошает Громовержец, а сам так и мечет негодующие взгляды в сторону своей супруги. – Или хотя бы на судьбу Елены? До каких пор богини вроде Геры аргивской или Афины, заступницы воинов, не прекратят вмешиваться в события по любому поводу? Зачем, спрашивается, было удерживать Ахиллеса от пролития крови Атрида?

Он устремляет штормовой взор на ту, что разлеглась на пурпурном ложе:

– Ты тоже хороша, улыбколюбивая Афродита: носишься с этим смазливым Парисом, отклоняешь от него острые копья, только пылинки не сдуваешь! Нет чтобы ясно выказать людям волю богов, а еще важнее – волю Зевса! Вместо этого вы суете нос не в свои дела, защищая любимчиков даже вопреки судьбе! Менелай увезет Елену домой, Гера, так что забудь свои интриги… Впрочем, кто знает, Илион может еще одержать победу. И это решать не вам, горстке бессмертных женщин.

Гера поднимает к груди тонкие сцепленные пальцы. В поэме богиню столько раз величают «белорукой», что я почти поверил, будто ее руки самые белые на Олимпе. Кожа у бессмертной и вправду молочная, но ничуть не молочнее с виду, чем у любой из богинь, собравшихся здесь, – не считая, конечно, Афины с ее необычным загаром. Ну да, эти описательные пассажи – всего лишь дань гомеровскому типу эпической поэзии. Ахиллес, например, вечно зовется «быстроногим», Аполлон – «дальноразящим», а имени Агамемнона предшествуют определения «пространнодержавный» и «повелитель мужей»; ахейцы в «Илиаде» почти всегда «пышнопоножные», корабли у них «черные» или «полые», и так далее и тому подобное.

Повторяемые эпитеты отвечали скорее суровым требованиям дактилического гекзаметра, чем выполняли описательные функции; с их помощью певец укладывал предложения в стандартный ритм. Я вообще подозреваю, что многие из ритуальных оборотов, таких как «встала из мрака с перстами пурпурными Эос» и прочая словесная мишура, лишь позволяли певцу выиграть лишнее время, дабы припомнить – если не выдумать заново – дальнейшую линию повествования.

И тем не менее, когда Гера в ярости ответствует супругу, я не могу удержаться и смотрю на ее руки.

– Помилуй, что за речи, жестокосердый сын Крона! Значит, плакали мои тяжкие труды? Да я тут потом исхожу, точно какая-нибудь смертная рабыня, бросаю целые армии в наступление, задабриваю мужское эго каждого из героев, только бы парни не перерезали друг друга раньше, чем разрушат Трою… Это же сколько сил – моих сил, о Зевс! – потрачено, чтобы навлечь великие несчастья на царя Приама, и Приамовых сынов, и Приамов город!

Громовержец хмурит брови, чуть наклоняется вперед из своего неудобного на вид трона, складывает и снова расцепляет огромные руки.

Гера раздраженно всплескивает ладонями:

– Поступай как знаешь – а ты всегда так и делал, – только не жди от нас похвалы.

Зевс поднимается с места, распрямляясь во все свои двадцать футов роста. Среди прочих, восьми– или девятифутовых богов он выглядит настоящим исполином. Лоб громовержца скорее сморщен в недоумении, чем нахмурен. Голос Кронида гремит небесным громом (и это не поэтическая метафора):

– Гера, Гера! Моя любимая, дражайшая, ненасытная половина! Ну тебе-то какое дело до Приама и Приамовых сынов? Чем они заслужили такую немилость? Ведь ты готова стереть Илион с лица земли!

Супруга молчит, опустив руки, и это лишь подхлестывает царственный гнев Зевса.

– Слушай, богиня, да это даже не злость – аппетит! Чтобы его утолить, тебе пришлось бы высадить ворота Трои, разнести ее крепкие стены и поглотить несчастных живьем!

Судя по выражению лица Геры, она и не собирается опровергать это обвинение.

– Ну… э-э-э… – Громовержец заикается, подобно… впрочем, мужья, живущие в любом тысячелетии, уже поняли, о чем я. – Будь по-твоему. Но запомни, и запомни хорошенько, дорогая: наступит день, и я решу ради каприза погубить город, который мил тебе не меньше, чем мне, – прекрасный Илион. И когда кровь польется ручьями, даже не мечтай остановить мою руку.

Белорукая богиня делает три стремительных шага вперед; в этот миг она похожа на атакующего хищника или на гроссмейстера, прорвавшего ослабленную оборону противника.

– Да! В мире есть три города, которыми я дорожу: великий Аргос, Спарта, Микены, чьи улицы столь же широки и державны, как в твоей злосчастной Трое. Пожалуйста, можешь истреблять их в свое удовольствие, словно последний вандал. Я не скажу ни слова… Да и что толку? Сила на твоей стороне, господин мой. Однако не забывай, о Зевс: я тоже дочь хитроумного Крона и потому заслуживаю хоть немного почтения!

– Я и не спорю, – отвечает Кронид, опускаясь на место.

– Так давай уступим друг другу, – отзывается супруга медоточивым голоском. – Я послушаю тебя, ты меня; подадим добрый пример для меньших бессмертных! Поспеши, муж мой! На поле брани теперь затишье из-за идиотского перемирия. Постарайся, чтобы троянцы нарушили клятву и нанесли урон достославным ахейцам.

Щеки Зевса пылают. Поерзав на престоле и прочистив горло, он отдает приказ Афине, разинувшей рот от нетерпения:

– Ступай сейчас же на затихшее поле брани меж Троей и лагерем ахейцев. Проследи, чтобы троянцы нарушили клятву и нанесли урон достославным ахейцам.

– И в пылу победы бросились на аргивян, – добавляет Гера.

– И в пылу победы бросились на аргивян, – устало повторяет Громовержец.

Полыхает квантовая вспышка, и Афина улетучивается. Царственный Кронид с супругой покидают ассамблею, и прочие боги тоже начинают расходиться, негромко переговариваясь между собой.

Муза еле заметным движением пальца манит меня за собой и уводит прочь.

– Итак, Хокенберри, – произносит богиня любви, откинувшись на устланном подушками ложе.

Ослабленная гравитация подчеркивает прелесть ее роскошного, молочного, гладкого, точно шелк, тела.

Из Великого Зала Собраний Муза привела меня в полутемный чертог, освещенный лишь догорающим канделябром и неким загадочным предметом, подозрительно смахивающим на экран компьютера.

– Сними Шлем, – шепнула хозяйка.

Я с облегчением повиновался, хоть меня и трясло при мысли о том, чтобы снова стать видимым.

Тут вошла Афродита и возлегла на ложе.

– Ступай, Мелета, я тебя позову, – кивнула она, и Муза скрылась за потайной дверью.

Вот оно что! Мелета. Не одна из девяти, а одна из трех сестер, в которых верили прежде. Мелета отвечала за «упражнение», Мнема – за «запоминание», Аоиде же досталось…

– Я видела тебя в Зале Богов, Хокенберри. – Голос Афродиты мгновенно пробуждает меня от ученой задумчивости. – Стоило мне подмигнуть владыке Зевсу, и от тебя не осталось бы даже приличной горстки пепла. Квит-медальон, как ты знаешь, спасает от чьих угодно глаз, но только не от моих. Знаешь, почему ты здесь?

Афродита – моя покровительница?! Так это она велела хозяйке… Ну и ну. Я-то думал, что девять лет, два месяца и восемнадцать дней ни единое божество, кроме Музы, и не догадывалось о моем существовании. Как себя повести? Преклонить колени? Пасть ниц?

Я ограничиваюсь учтивым поклоном, стараясь не слишком пялиться на ее небесную красоту. На эти розовые груди, просвечивающие сквозь тонкий шелк, и мягкий изгиб живота, бросающий загадочные тени туда, где сходятся бедра. Вот зараза, вопрос уже вылетел из головы.

– Нет, богиня, – выдавливаю из себя в конце концов.

– Известно ли тебе, зачем профессор Хокенберри был избран для реинтеграции среди многих других? С какой целью все его рукописи сохранены в симплексе?

– Нет, богиня.

– Ты хоть имеешь представление о том, что такое симплекс, о жалкая тень смертного?

«М-м-м, что-нибудь вроде герпеса?»

– Нет, богиня.

– Симплекс есть простой геометрический математический объект, упражнение логистики, обособленно свернутый треугольник или трапецоид, – поясняет она. – Только в сочетании с многочисленными измерениями и алгоритмами, определяющими новые воображаемые пространства, творя и отбрасывая вероятные области n-пространства, плоскости вытеснения становятся обязательными кривыми. Теперь-то понимаешь, Хокенберри? Ясно, как этот факт применим к квантовому пространству, времени, к войне там, внизу, или к твоей собственной участи?

– Нет, богиня. – Мой голос дрожит. А что поделать?

Тихо шелестят шелка; на миг поднимаю взгляд и замечаю изящное движение гладких бедер и нежных рук; самая обворожительная женщина в мире меняет позу, устраиваясь поудобнее.

– Не важно. Несколько тысяч лет назад ты, а вернее, твой смертный прототип написал книгу. Помнишь, о чем?

– Нет, богиня.

– Повторишь еще раз, и я разорву тебя от промежности до макушки, а из кишок сошью новые подвязки. И это не поэтический образ. Теперь дошло?!

Попробуйте поговорить, когда во рту не осталось слюны.

– Да, богиня.

И как мне удалось просипеть ответ?

– Твой труд занял девятьсот тридцать пять страниц, посвященных одному-единственному слову – Menin. Сейчас-то вспомнил?

– Нет, бо… боюсь, что я все забыл, госпожа Афродита, но уверен, что вы абсолютно правы.

Я снова украдкой вскидываю глаза. Успеваю заметить: богиня улыбается. Ее подбородок покоится на левой руке, и кончики длинных пальцев касаются безупречно изогнутой темной брови. Какие у нее очи! Цвета лучшего коньяка.

– Гнев, – вполголоса изрекает Афродита. – Menin aeide thea…[9]9
  «Гнев, богиня, воспой…» (греч.)


[Закрыть] Тебе ведомо, кому достанется победа, Хокенберри?

Ну и спросила. Хорош бы я был, если бы не знал исхода поэмы. Хотя, конечно, «Илиада» заканчивается ритуалом погребения Ахиллесова друга Патрокла,[10]10
  В действительности поэма завершается погребением Гектора; Патрокл захоронен в конце предпоследней песни.


[Закрыть] а не падением Трои, в песнях не содержится и намека на гигантского коня, мимоходом упомянутого в «Одиссее», да еще в другом эпосе… Но если я заявлю, будто знаю, куда клонится настоящая война, а подслушанный нынче спор дал мне четко понять нерушимость Зевсова указа о том, чтобы не сообщать богам будущее, предсказанное вещим слепцом… То есть раз уж бессмертные сами не подозревают, чем огорошит их завтрашний день, а я возьму и скажу им, не сочтут ли это прямым вызовом Олимпу и самой Судьбе? Спесь – не совсем то слово, к которому тут питают нежные чувства. И еще: только Громовержец читал поэму от корки до корки, после чего лично запретил богам обсуждать любые события, кроме уже случившихся. И не говорите мне, что послать Кронида подальше – хорошая политика для выживания в здешних местах. С другой стороны, я целиком и полностью поверил, когда эта леди так мило пошутила насчет подвязок из человечьих кишок.

– Э-э… Простите, богиня, я забыл вопрос.

– Тебе знакомо содержание «Илиады», однако я нарушу приказ Владыки, если пожелаю услышать хоть пару строчек. – Афродита больше не улыбается, она даже слегка надувает губки. – И все же я могу спросить, вправду ли Гомер описывает нашу реальность, или нет? По-твоему, Хокенберри, кто правит миром – Зевс? А может быть, Судьба?

Вот ведь черт! Как ни поверни, быть мне без кишок, а некой красавице – богине – уже сегодня щеголять в скользких подвязках. Собираюсь с духом.

– Полагаю, госпожа, что хотя вселенная покорна воле Громовержца и не в силах противиться капризам божественной силы, которую прозвали Судьбой, есть еще Хаос, и он по-прежнему любит вмешиваться в жизни людей и бессмертных.

Собеседница тихонько присвистывает от изумления. Что со мной? Она вся такая мягкая, чувственная, соблазнительная…

– На сей раз мы не уступим поле сражения Хаосу, – изрекает она без тени приятного удивления в голосе. – Ты видел, как Ахиллес удалился нынче с общего совета?

– Да, богиня.

– Тебе известно, что мужеубийца умолял Фетиду отомстить своим товарищам-ахейцам за злую обиду, причиненную ему Агамемноном?

– Я сам не наблюдал за молитвой, богиня, однако этот факт не противоречит… содержанию поэмы.

Кажется, выкрутился. Событие-то в прошлом. К тому же Фетида – мать Ахиллеса и весь Олимп в курсе: «быстроногий» побежал поплакать у нее на плече.

– О да, – молвит Афродита, – эта коварная мерзавка с мокрыми грудями побывала здесь, обнимала колени Зевса, а наш бородатый хрыч только что вернулся с эфиопской оргии… в общем, расклеился весь. Обещал, старый педик, даровать сынам Илиона победу за победой, и ведь не подумал, каково это – перечить супруге, верховной защитнице аргивян. Вот и нарвался.

Я стою перед ней, выпрямив спину, руки вытянуты по швам ладонями вперед, голова чуть склонена, глаза неотрывно следят за богиней. Точно за коброй. Хотя если эта дама решит напасть – куда там стремительной кобре с ее смертельным ядом!

– А знаешь, по какой причине ты продержался дольше всех, схолиаст? – вдруг рявкает Афродита.

Это конец. Любое слово станет моим приговором. Молча, почти неприметно, мотаю головой.

– Ты жив, потому что избран. И должен сослужить мне одну службу.

Струйки пота, стекающие по лбу, начинают щипать глаза. Соленые ручьи бегут по щекам за пазуху. Девять лет, два месяца и восемнадцать дней моя обязанность заключалась лишь в одном – наблюдать и не вмешиваться. Ни в коем случае. Никоим образом не влиять на поведение персонажей или тем паче на ход войны.

– Слышал, что я сказала, Хокенберри?

– Да, богиня.

Афродита встает с ложа, и мое лицо склоняется еще ниже. Снова этот тихий шелест шелкового платья. Я внимаю даже тому, как ее белые, гладкие бедра нежно трутся друг о друга при каждом шаге. Богиня любви приближается ко мне вплотную. Чистый аромат этой женщины нещадно кружит голову. Дочь Зевса возвышается надо мною, словно мраморная статуя. А я и забыл, как сильно мы разнимся в росте. Ее упругие груди почти касаются моего пылающего лба. Меня одолевает нестерпимое желание уткнуться носом в благоухающую ложбину между этих холмов, и пропади все пропадом. И плевать я хотел на мучительные пытки, на черную смерть…

Афродита опускает ладонь на сведенное судорогой плечо, гладит грубую тисненую кожу Аидова Шлема, проводит пальцами по щеке. Закипающий ужас не в силах побороть мощную эрекцию: мой дружок вздымается и твердо застывает в таком положении.

Шепот богини щекочет ухо – ласковый, зазывный, чуть игривый. Она не может не понимать, что со мной творится. Чего и ждать при такой красоте? Наши лица сближаются; я чувствую кожей ее лучистое тепло, а затем слышу всего две команды.

– Отныне ты станешь следить для меня за другими бессмертными, – спокойно произносит Афродита. И тихо, так тихо, что биение моего сердца почти заглушает ее слова, добавляет: – Ну а потом, когда придет время, ты убьешь Афину.

7
Централ Хаоса Конамара

Пять моравеков, включая Манмута, собрались в общем отсеке с искусственной атмосферой. Европеец Астиг-Че – первичный интегратор, обитатель ударного кратера Пвилл – был немного знаком провинциалу Манмуту, но трое других казались более чужеродными, чем кракены. Тот, что прибыл с Ганимеда, сверлил всех неподвижным взором мушиных глаз с высоты элегантного, по-старомодному гуманоидного тела, затянутого в черный углепласт. Каллистянин метрового роста, весящий тридцать – сорок килограммов, дизайном и величиной чуть сильнее напоминал Манмута и имел менее человекообразный вид, хотя под прозрачным полимидным покрытием виднелась синтетическая кожа и местами даже настоящая плоть. Пришелец с Ио… Ну, он-то производил самое глубокое впечатление. Тяжеловооруженный ионийский конструкт древнего дизайна для интенсивного использования, способный выдержать воздействие плазменного тора и серные извержения, смахивал на земного краба трехметровой высоты и пятиметровой длины, на котором в беспорядке висели несметные подвижные объективы, поворотные движители, гибкие антенны, сенсоры широкого применения, адаптеры… Существо могло обитать даже в полном вакууме; его побитая, начищенная песком, отполированная и вновь исцарапанная поверхность выглядела такой же рябой, как и сама Ио. Здесь, в конференц-зале с накачанным воздухом, этот моравек втянул реактивные сопла, чтобы ненароком не повредить пол. Манмут невольно переместился к противоположной стене, подальше от громадного чужака.

Никто из вошедших не представился ни по инфракрасной, ни по личной связи, и капитан «Смуглой леди» не стал нарушать здешних правил. Он молча подключился к шаровым питательным шлангам в своей нише, сделал пару глотков и принялся ждать.

Как ни радовала гостя редкая возможность подышать, его все же удивила необычная плотность атмосферы – целых 700 миллибар, – особенно если учесть присутствие коллег с Ио и Ганимеда, которые вообще не нуждались в воздухе. Однако потом Астиг-Че произнес первые слова – вслух, на английском языке Потерянной Эпохи, используя микроколебания атмосферы, – и Манмут понял, для чего это потребовалось. Конечно же, не для удобства прибывших, но из соображений секретности. Здесь, в почти безвоздушной системе Галилея, озвученная речь являлась наиболее защищенной формой коммуникации.

– Хочу поблагодарить каждого из вас, кто прервал дела ради того, чтобы собраться здесь, – начал первичный интегратор, – в особенности путешественников, добравшихся издалека. Мое имя Астиг-Че. Добро пожаловать, Корос III с Ганимеда, Ри По с Каллисто, Манмут с южного полюса, а также Орфу с Ио.

Хозяин «Смуглой леди» изумленно развернулся и тотчас включил персональную связь.

– Орфу с Ио? Мой давний собеседник, знаток Шекспира?

– Да, это я, мой друг. Очень рад познакомиться с тобой лично.

– Поразительно! Встретиться столь случайным образом…

– Не таким уж случайным, Манмут. Узнав, что тебя позовут в эту самоубийственную экспедицию, я сам напросился на приглашение.

– Самоубийственную?

– За пятьдесят с лишним юпитерианских лет, а это примерно шесть земных веков, – продолжал Астиг-Че, – мы не вступали в контакт с постлюдьми и ничего не знали об их намерениях. И нам это не нравится. Пора выслать экспедицию и разузнать, сильно ли изменилось положение этих существ в системе, не несут ли они прямой и непосредственной угрозы обитателям Галилеи… – Говорящий помолчал и веско прибавил: – Как мы подозреваем.

Стена за спиной европейского интегратора сделалась прозрачной, показывая громадный Юпитер, нависший над залитыми звездным сиянием ледяными полями, потом затуманилась и явила взглядам величавый танец различных миров и спутников вокруг далекого Солнца. Картинка резко увеличилась и сосредоточилась на системе Земли с ее кольцами и Луной.

– Пятьсот земных лет наши приборы улавливают все меньшие всплески активности в модулированном радио, нейтрино и гравитоническом спектрах. Я имею в виду полярное и экваториальное кольца планеты, то есть места поселения постлюдей, – произнес Астиг-Че. – За последний век показатели упали до нуля. На самой Земле зафиксированы лишь остаточные следы – возможно, признаки деятельности роботов.

– А как насчет горстки настоящих людей? Они выжили? – поинтересовался Ри По с Каллисто.

– Этого мы не знаем. – Европеец провел ладонью по экрану, и все окно заполнило изображение Земли.

Манмут затаил дыхание. Две трети планеты заливал солнечный свет. Сквозь подвижные массы белых облаков были видны голубые моря и остатки бурых материков. Европейский моравек никогда прежде не видел Землю, и ярчайшие, насыщенные краски потрясли его воображение.

– Картинка дана в реальном времени? – спросил Корос III.

– Да. Консорциум Пяти Лун соорудил небольшой оптический телескоп дальней космической связи сразу же за головной ударной волной. Ри По принимал участие в проекте.

– Извините за слабое разрешение, – вмешался каллистанец. – Но мы обратились к астрономии видимого света не далее как юпитерианский век тому назад, а с этой работой пришлось поспешить.

– Найдены какие-либо следы настоящих? – подал голос Орфу, прибавив по личной связи, специально для Манмута: – Потомков твоего любимого Шекспира…

– Пока ничего не известно, – ответил Астиг-Че. – Самое большое разрешение, доступное нам, – два километра. Ни признаков человеческой жизни, ни новых артефактов до сих пор не обнаружено. Только древние, давно нанесенные на карту развалины. Приборы улавливают слабую активность нейтрино-факсов, однако она может являться остаточной или чисто автоматической. Честно говоря, на данный момент люди нас не беспокоят. Чего нельзя сказать о постлюдях.

– Постой-ка. Моего Шекспира? – передал Манмут огромному ионийцу. – Ты имел в виду нашего?

– Прости, дружище. Как бы ни привлекали меня сонеты и даже пьесы твоего Барда, должен признаться, моя истинная страсть – творчество Пруста.

– Пруст? Этот эстет? Ты шутишь?

– Ни в коей мере. – В дозвуковом спектре личного луча связи раздались грохочущие раскаты: европеец расценил их как смех Орфу.

Между тем облаченный в ярко-желтые доспехи интегратор вывел на экран миллионы орбитальных поселений, торжественно описывающих круги неподалеку от земной поверхности. Переливаясь на солнце ослепительными бело-серебристыми огнями, они выглядели необыкновенно холодными. И пустыми.

– Никаких челноков. Ни единого случая факсирования между планетой и кольцами. И кстати, мост от колец до Марса, обнаруженный нами всего лишь двадцать юпитерианских или же двести сорок с чем-то земных лет назад, бесследно исчез.

– Полагаете, постлюди вымерли? – заговорил Корос III. – Или мигрировали?

– Мы засекли хронокластические, энергетические, квантовые и гравитационные приливы, – промолвил высокий, более человекообразный по сравнению с Манмутом, интегратор мягким, негромким, хорошо поставленным голосом. – Теперь наше внимание приковано к Марсу.

На экране возникла четвертая планета.

Если Марс когда-нибудь и притягивал к себе внимание хозяина «Смуглой леди», то в лучшем случае весьма рассеянное. Где-то на задворках его памяти хранились голограммы и фотографии времен Потерянной Эпохи: красно-рыжий, словно изъеденный ржавчиной мир, ничего особенного.

И вдруг недоверчивому взору моравека предстало синее море – оно заливало почти все северное полушарие – и лазурная лента реки шириною в километры, что бежала к океану через Долину Маринера. Южное полушарие по большей части оставалось красновато-бурым, но теперь его покрывали крупные зеленые оазисы. Вулканы Фарсиды, над одним из которых курился дымок, все так же тянулись темной цепью с юго-запада на северо-восток. Однако гора Олимп высилась уже в двадцати километрах от просторной бухты северного океана. В небесах клубились блестящие на солнце облака; где-то в районе плато Эллады, за темной кромкой границы дня и ночи мерцали яркие вспышки. К северу от побережья Долины Хриза Манмут разглядел мощные завихрения циклона.

– Планету терраформировали, – заметил он вслух. – Постлюди терраформировали Марс.

– И как давно? – произнес Орфу.

Дело в том, что обитателей Галилеи совершенно не трогала судьба Внутренних миров. (Интерес вызывала одна лишь их литература.) Поэтому подобное событие могло произойти незамеченным в течение двадцати пяти земных столетий после окончательного разрыва между человечеством и моравеками.

– Примерно двести лет назад, – откликнулся Астиг-Че. – В крайнем случае сто пятьдесят.

– Невозможно, – отрубил Корос III. – Слишком короткий промежуток времени.

– Согласен, – кивнул интегратор. – Но как видите…

– Выходит, постлюди переселились на Марс, – проговорил Орфу.

– Не думаем, – ответил маленький Ри По. – Разрешение здесь лучше, чем на Земле; давайте посмотрим на линии побережья…

В окне появился изогнутый полуостров немного севернее того места, где реки Долины Маринера (настолько широкие, что впору назвать их длинными внутренними морями) впадали в залив и через тонкий перешеек несли свои воды в океан. Изображение увеличилось. Там, где земля подходила к морю, оборачиваясь то безжизненными багровыми холмами, то зелеными, лесистыми долинами, тянулся четкий ряд из крохотных темных пятен.

– Это что… скульптуры? – изумился Манмут после второго «наезда».

– Скорее каменные головы, – пояснил каллистянин.

Картинка немного сдвинулась, и размытые тени позволили различить высокий лоб, нос и дерзкий подбородок.

– Очень странно, – пожал плечами Корос III. – Чтобы опоясать весь океан, потребуются миллионы подобных сооружений с острова Пасхи…

– Мы насчитали четыре миллиона двести три тысячи пятьсот девять, – уточнил Астиг-Че. – Однако строительство не закончено. Обратите внимание на следующее фото, сделанное несколько месяцев назад, когда Марс максимально приблизился к нашей планете.

Мириады расплывчатых миниатюрных существ тянули за собой нечто, напоминающее ту же каменную голову, только поставленную на ролики. Лицо смотрело в небо, уставившись впадинами глаз прямо в объектив телескопа. Оказалось, фигурки тащили немыслимую тяжесть при помощи бесчисленных канатов. Манмуту припомнились египетские рабы, возводившие пирамиды.

– Это люди или роботы? – спросил Орфу.

– Похоже, ни те ни другие, – покачал головой Ри По. – Размеры неподходящие. И еще, если вы потрудитесь включить спектральный анализ и разглядеть их цвет…

– Зеленые? – первым поразился хозяин «Смуглой леди». Реальные, не книжные загадки выводили его из равновесия. – Зеленые роботы?

– Или неизвестная прежде раса мелких гуманоидов, – с серьезным видом предположил Астиг-Че.

Орфу разразился дозвуковым хохотом, а потом таинственно сказал:

– МЗЧ.

– (?) – передал Манмут.

– Маленькие зеленые человечки, – откликнулся его товарищ по обычной связи. И снова довольно загромыхал.

– Хорошо, но зачем нас вызывали? – Капитан подлодки посмотрел в глаза интегратору. – При чем здесь терраформирование и…

Астиг-Че вернул окну первоначальную прозрачность. Кольца Юпитера и ледяные поля Европы имели довольно блеклый вид по сравнению с только что увиденными картинами трепещущих бело-голубых Внутренних миров.

– На Марс будет послана экспедиция, – проговорил первичный интегратор. – Задача – исследовать планету и выслать подробный отчет. Для этой миссии избраны вы. Если не желаете, то можете отказаться прямо сейчас.

Четверка затихла во всех спектрах общения.

– «Выслать отчет» не обязательно значит «вернуться самим», – продолжал Астиг-Че. – Хотя бы потому, что у нас нет надежного способа возвратить вас в систему Юпитера. Пожалуйста, дайте знать, если хотите, чтобы вас заменили кем-нибудь другим.

Все четверо хранили молчание.

– Отлично, – промолвил европеец. – Подробности получите через несколько минут. Но сперва позвольте оговорить главное. Подлодка потребуется для перемещения по планете и непосредственных исследований. Орфу и Ри По останутся на орбите, в то время как Манмут и Корос III опустятся на поверхность. Наибольший интерес вызывает у нас Олимп, самый крупный из вулканов. На эту область приходится очаг сильнейшей и логически необъяснимой квант-телепортационной активности. Манмут доставит Короса III к побережью, и наш товарищ с Ганимеда проведет тщательную разведку…