Текст книги "Троя"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 100 страниц)

Несмотря на трудности и опасности, сопряженные с доставкой дров со склонов Иды, сруб удался на славу. Пусть и не сотня футов с каждой стороны, как делали прежде – иначе людям ни за что не поместиться бы на площади, – а всего лишь тридцать, зато гораздо выше обычного, почти до смотрового балкона. Наверх ведут широкие ступени, каждая из которых представляет собой отдельную платформу. Внушительную кучу дров скрепляют и поддерживают крепкие брусья из дворца, принадлежавшего покойному.

Могучие товарищи поднимают гроб на маленькую площадку на вершине сруба. Гектор ожидает у подножия широкой лестницы.

Мужчины, привыкшие участвовать и в бойнях, и в жертвоприношениях – а в конце концов, усмехается про себя Менелай, какая между ними разница? – быстро и ловко перерезают шеи овцам, сцеживают кровь в церемониальные чаши, снимают шкуры и обдирают жир. В него-то и заворачивают мертвеца, будто кусок подгорелого мяса в мягкий хлеб.

Освежеванных животных относят на самый верх и кладут подле мертвого тела. Из храма появляются непорочные девы в полном церемониальном облачении, с опущенными на лица покрывалами. Девушкам не полагается приближаться к срубу – они лишь подают бывшим телохранителям Париса двуручные кувшины с маслом и медом. Воины поднимаются по ступеням и с великой осторожностью опускают сосуды у гроба.

Из десяти любимых жеребцов Париса отбираются лучшие четверо, и Гектор широким ножом покойного брата перерезает им глотки, двигаясь так стремительно, что даже эти умные, отважные прекрасно обученные животные не успевают отреагировать.

Сам Ахилл, с невероятным усердием и нечеловеческой силой, забрасывает огромных жеребцов одного за другим на высокую деревянную пирамиду. Бывший слуга Париса выводит на свободное место любимых хозяйских псов. Гектор поочередно поглаживает их и чешет за ушами. Потом задумывается, будто припомнив, как часто видел брата кормящим преданных собак со своего стола или охотящимся с ними в горах и на болотах.

Затем выбирает парочку и кивает рабам, чтобы увели остальных. С минуту он ласково треплет каждого пса по загривку, словно желая угостить лакомой косточкой, а после – широким свирепым взмахом клинка чуть ли не отсекает голову от тела. Трупы собак он лично кидает на сруб, и те приземляются намного выше мертвых коней, почти у гроба.

А вот теперь – сюрприз.

Десять меднодоспешных троянцев и десять меднодоспешных ахейских копьеносцев вручную выкатывают запряженную людьми телегу. На ней стоит клетка. В клетке находится бог.

3

Кассандра наблюдала за погребальным обрядом с высокого смотрового балкона храма Зевса, и ее все сильнее захлестывало чувство обреченности. Когда же на главную площадь Илиона выехала телега, запряженная не быками и не лошадьми, а восемью отборными троянскими солдатами, телега, единственную поклажу которой составляла клетка с осужденным на смерть олимпийцем, дочь Приама едва не упала в обморок.

Елена, ее греческая подруга, вместе с Парисом накликавшая на город все эти бедствия, подхватила девушку за локоть и быстро спросила:

– Что такое?

– Это безумие, – прошептала Кассандра, прислоняясь к мраморной стене.

Что именно имелось в виду – ее ли собственное помешательство, полоумие тех, кто посмел поднять руку на бессмертного, или сумасшествие всего происходящего, – Елена так и не поняла. Впрочем, едва ли сама провидица это знала.

Плененного бога, упрятанного не только за стальную решетку, приколоченную к телеге, но и в незримый силовой кокон моравеков, звали Дионисием или Дионисом. Сын Громовержца и Семелы, он покровительствовал пьянству, сексу и разнузданному насилию. Кассандра, с детства поклонявшаяся убийце Париса Аполлону, тем не менее не раз общалась, и довольно близко, с этим единственным божеством, умудрившимся за время войны угодить в плен. Бедолагу скрутил в бою Ахиллес, магия моравеков не позволила побежденному квитироваться, коварный Одиссей убедил его сдаться подобру-поздорову, а роквеки упекли под особый энергетический заслон, который мерцал и колыхался вокруг будущей жертвы подобно жарким волнам полуденного воздуха в разгар лета.

Для бессмертного Дионис выглядел несолидно: жалких шесть футов роста, бледная кожа, пухлые даже по человеческим меркам формы, копна каштаново-золотистых кудрей и жидкая щетина на подбородке, словно у прыщавого подростка.

Телега остановилась у подножия лестницы. Гектор отпер клетку, потянулся сквозь полупроницаемое силовое поле и вытащил узника. Ахиллес тут же опустил тяжелую длань на шею коротышки.

– Деицид, – прошептала Кассандра. – Богоубийство. Безумие и деицид.

Елена, Приам, Андромаха и прочие на балконе пропустили ее слова мимо ушей. Все взгляды были прикованы к побелевшему как полотно олимпийцу и двум статным, закованным в бронзу смертным.

Если беспомощный лепет гадателя Гелена потонул в дыхании ветра и ропоте толпы, то голос Гектора зычно прокатился над заполненной людьми площадью, отдавшись эхом от высоких башен и стен Илиона; пожалуй, он ясно прогремел даже на вершине Иды, темневшей во многих лигах от города, на востоке.

– Возлюбленный брат Парис, мы собрались здесь, чтобы сказать тебе прощай – да так, чтобы ты услышал нас даже там, куда ушел, в глубинах Обители Смерти. Прими этот сладкий мед, лучшее масло, твоих любимых коней, самых верных собак. И наконец, я жертвую тебе вот этого бога, Зевсова сына, сало которого раскормит голодное пламя, ускорив твой переход в Аид! – произнес герой, доставая из ножен меч.

Силовое поле затрепетало и растворилось, однако бессмертный по-прежнему оставался в железных наручниках и колодках.

– Можно мне сказать? – спросил он гораздо тише, нежели только что говорил Приамид.

Защитник Трои задумался.

– Дайте слово богу! – воскликнул провидец Гелен, стоявший по правую руку царя на балконе святилища.

– Дайте слово богу! – выкрикнул сосед Менелая, ахейский птицегадатель Калхас.

Гектор нахмурился, потом кивнул.

– Валяй, ублюдок Зевса, чеши языком. Помолись папочке, если хочешь, все равно не поможет. Сегодня тебя ничто не спасет. Нынче ты будешь начатком на погребальном костре моего брата.

Дионис улыбнулся, но как-то криво, неуверенно даже для человека, не то что для обитателя Олимпа.

– Ахейцы и жители Трои, – воззвал тучный божок с несерьезной бородкой. – Глупцы! Нельзя убить бессмертного. Особенно того, кто родился во чреве погибели. Дитя Зевса, уже в пору младенчества я забавлялся с игрушками, которые, по словам пророков, могли принадлежать лишь новому правителю мира: игральными костями, мячиком, волчком, золотыми яблоками, трещоткой и клоком шерсти.

Однако титаны, те, кого мой отец одолел и забросил в Тартар, эту преисподнюю преисподних, это царство ночных кошмаров, размещенное гораздо ниже царства мертвых, где витает сейчас, подобно выпущенному кем-то вонючему газу, душа вашего брата Париса, накрасили свои лица мелом, явились, точно духи покойных, напали на меня и разорвали голыми, набеленными руками на семь частей, после чего швырнули в кипящий котел, стоявший тут же на треножнике, над пламенем гораздо более жарким, чем ваш убогий костерок…

– Ты закончил? – поинтересовался Гектор, поднимая меч.

– Почти. – Голос олимпийца звучал уже гораздо веселее и громче, отдаваясь эхом от весьма удаленных стен, которые только что гудели от слов Приамида. – Меня сварили, потом поджарили на семи вертелах, и аппетитный запах моего мяса привлек на пиршество самого Громовержца, пожелавшего отведать сладкое кушанье. Но, заметив на вертеле детский череп и ручки сына в бульоне, отец поразил титанов молниями и зашвырнул обратно в Тартар, где они по сей день жестоко страдают и трепещут от ужаса.

– Это все? – произнес Гектор.

– Почти, – отозвался Дионис, обратившись лицом к царю Приаму и прочим важным персонам, собравшимся на балконе святилища Зевса. Теперь уже маленький божок ревел, как раненый бык. – Впрочем, кое-кто утверждает, будто бы мои вареные останки были брошены в землю, и так появились первые виноградные лозы, дающие смертным вино; впрочем, один кусочек тела не сгорел на костре и не разложился в почве. Его-то Паллада Афина и отнесла Громовержцу, который доверил мою kradiaios Dionisos Гипте – это малоазиатское имя Великой Матери Реи, – чтобы та носила меня в своей голове. Знаете, отец употребил эти слова – kradiaios Dionisos – шутки ради, поскольку kradia на языке древних означает «сердце», а krada – «смоковницу», то есть…

– Хватит! – воскликнул Гектор. – Бесконечная болтовня не продлит твою песью жизнь, и не мечтай. Давай договаривай в десяти словах, или я сам тебя оборву.

– Да сожрите вы меня, – только и вымолвил бог.

Приамид обеими руками занес тяжелый клинок и взмахом обезглавил бессмертного. Толпы троянцев и греков ахнули. Бескрайние ряды солдат как один человек отшатнулись от ужасного зрелища. Несколько мгновений укороченное тело стояло, пошатываясь, на нижней платформе и вдруг рухнуло, точно марионетка, у которой разом обрезали нити. Гектор ухватил упавшую голову с широко разинутым ртом, поднял за жидкую бородку и высоко закинул на сруб, между конскими и собачьими трупами. Работая мечом как топором, он ловко отсек мертвецу сначала руки, потом ноги, потом гениталии, разбрасывая отрезанные части по всему срубу – впрочем, не слишком близко к смертному ложу Париса, чьи благородные кости воинам нужно будет собрать среди золы, отделив от недостойных останков собак, жеребцов и бога. В конце концов Приамид разрубил тело на дюжины мясных ломтиков; большая часть пошла на костер, остальное полетело на корм уцелевшим собакам, которых до сей минуты держали на привязи, а теперь выпустили на площадь.

Как только затрещали последние кости и лопнул последний хрящ, над жалкими останками Диониса поднялась черная туча, будто бы стая невидимого гнуса или маленькая дымовая воронка завертелась в воздухе, да так яростно, что Гектору пришлось прервать свою мрачную работу и отступить назад. Шеренги троянских и ахейских героев отпрянули еще на шаг, а женщины на стене запричитали в голос, закрывая лица ладонями или легкими покрывалами.

Но вот облако рассеялось; Приамид швырнул на вершину дровяной кучи оставшиеся розовато-белые, словно тесто, куски плоти, после чего поддел ногой позвоночник и ребра жертвы, пнул их на толстую охапку хвороста и принялся снимать обагренные доспехи. Прислужники торопливо унесли прочь забрызганную бронзу. Один из рабов поставил таз с водой. Высокий, статный герой дочиста омыл от крови свои ладони, руки, лоб и принял предложенное полотенце.

Оставшись в одной тунике и сандалиях, он поднял над головой золотую чашу с только что срезанными прядями, взошел по широкой лестнице на вершину, где покоилось просмоленное ложе, и высыпал волосы дорогих Парису людей на синий покров. Тут у Скейских ворот показался бегун – самый стремительный из всех, кто принимал участие в Троянских играх. С длинным факелом в руках он трусцой устремился сквозь толпу воинов и простых зрителей – те едва успевали почтительно расступаться – и взлетел по просторным ступеням на вершину сруба.

Проворный бегун передал мерцающий факел Приамиду, кивнул и, не поднимая головы, спустился по лестнице.

Атрид возводит глаза и видит, как на город наползает черная туча.

– Феб Аполлон решил испортить нам день, – угрюмо шепчет Одиссей.

Стоит Гектору опустить конец факела к просмоленным дровам, обильно политым туком жертв, как налетает холодный западный ветер. Дерево чадит, но не спешит загораться.

Сердце Менелая, всегда более пылкого в битвах, чем расчетливый Агамемнон и прочие хладнокровные греки-убийцы, начинает гулко стучать: надвигается час расплаты. Воина не тревожит собственная близкая гибель: лишь бы эта стерва Елена, визжа, низверглась в Аид хотя бы минутой раньше. Будь его воля, изменницу поглотили бы неизменно более глубокие бездны Тартара, где по сей день вопят и корчатся среди кромешного мрака, боли и страшного рева титаны, о которых разглагольствовал покойный Дионис.

По знаку Гектора быстроногий Ахилл подает бывшему врагу два пенистых кубка, наполненных до краев, и сходит вниз по широкой лестнице.

– О ветры запада и севера! – взывает сын Приама, поднимая сосуды над головой. – О шумный Борей и быстровейный Зефир с холодными перстами! Прилетите и разожгите своим дыханием костер, где возложен Парис, о котором сокрушаются все троянцы и даже достойные аргивяне! Явись, Борей, явись, Зефир, раздуйте палящее пламя! Обещаю вам щедрые жертвы и возлияния из этих вот пенистых кубков!

Высоко на храмовом балконе Елена склоняется к Андромахе и шепчет:

– Сумасшествие какое-то. Он потерял рассудок. Мало того что наш возлюбленный Гектор молит о помощи своих врагов, бессмертных; в придачу он просит предать огню обезглавленное тело казненного им же бога!

Жена героя не успевает ответить. Укрывшаяся в тени Кассандра разражается громким хохотом, так что Приам и стоящие рядом старейшины сердито косятся на женщин.

Провидица не обращает внимания ни на их укоризненные взгляды, ни на злобное шиканье товарок.

– Сссссумасшессссствие, точчччно. Я же вам говорила. Все это – безумие. Особенно кровавые помыслы Менелая, который мечтает прирезать тебя, Елена, с таким же зверством, как Гектор убил Диониса. Осталось недолго ждать.

– Что ты несешь, Кассандра? – шипит виновница Троянской войны, побледнев как полотно.

Сновидица улыбается.

– Я говорю о твоей смерти, о женщина. И она уже близка. Задержка лишь за костром, который никак не желает гореть.

– Менелай?

– Твой благородный супруг, – смеется в ответ Кассандра. – Твой бывший благородный супруг. Не тот, что бесполезно гниет на куче дров, словно горстка обугленного компоста. Разве не слышишь, как тяжело он дышит, готовясь рассечь твое горло? Не чуешь запах липкого пота? Не ощущаешь, как бьется злодейское сердце? Я слышу и чувствую.

Отвернувшись от погребальной сцены, Андромаха надвигается на лунатичку. Пора увести ее в глубь святилища, подальше от лишних глаз и ушей.

Пророчица вновь хохочет; в ее руке сверкает короткий, но отточенный кинжал.

– Попробуй тронь меня, стерва. Разделаю, как ты сама разделала сына рабыни, которого выдала за своего сына.

– Молчи! – срывается жена Гектора.

Ее глаза внезапно загораются гневом.

Приам и другие опять недовольно смотрят на женщин; слов эти туговатые на ухо старики явно не разобрали, зато безошибочно распознали свирепый тон дамского шепота.

У Елены трясутся руки.

– Кассандра, ты же сама говорила, будто все твои мрачные предсказания пошли прахом. Помнишь, как ты годами клялась нам, что Троя будет разрушена? А город еще стоит. И царь жив, а не заколот в этом самом храме, согласно твоим речам. Ахилл и Гектор по-прежнему с нами, хотя должны были якобы умереть еще до падения Илиона, как ты твердила годами. Да и мы все здесь. Разве не должен был Агамемнон уволочь тебя в свой дворец, где Клитемнестра заколола бы неверного мужа кинжалом вместе с троянской наложницей и вашими малыми детками? А что с Андромахой?..

Провидица запрокидывает голову и беззвучно воет. Внизу, под балконом, Гектор без устали сулит богам ветров прекрасные жертвы и возлияния сладкого вина, пусть только заполыхает огонь под гробом его дорогого брата. Если бы человечество уже придумало театр, зрители наверняка бы подумали, что драма начинает граничить с фарсом.

– Это все в прошлом, – шипит Кассандра и водит острым как бритва лезвием по собственной белой руке. На мрамор капают струйки крови, но ей наплевать. Пророчица не отрывает взора от Елены и Андромахи. – Прежнее будущее не вернется, сестры. Мойры ушли навсегда. Наш мир и его судьба канули в небытие, на смену им явилось нечто новое – какой-то чуждый, неведомый космос. Однако ясновидение, этот проклятый дар Аполлона, не оставляет меня, сестры. Мгновение-другое – и Менелай устремится сюда, чтобы вонзить клинок прямо в твою прелестную грудь, о Елена Троянская. – Последние, полные издевки слова похожи на ядовитый плевок.

Дщерь Зевса грубо хватает пророчицу за плечи. Андромаха вырывает у той кинжал, и женщины вдвоем заталкивают безоружную подругу за мраморные колонны, в холодный сумрак святилища. Там они прижимают девушку к белокаменным перилам и нависают над ней, словно фурии.

Супруга Гектора подносит острое лезвие к бледной шее снохи.

– Мы долгие годы были подругами, – сипло выдыхает она, – но произнеси еще хоть слово, полоумная тварь, и захлебнешься кровью. Прирежу, как откормленную свинью на праздник.

Кассандра показывает зубы.

Елена берет Андромаху за руку – трудно сказать зачем; возможно, желая поучаствовать в убийстве. Другую ладонь она опускает на плечо ясновидящей.

– Значит, Менелай решил прикончить меня? – шепчет красавица на ухо жертве.

– Нынче он дважды придет за тобой, и дважды ему помешают, – бесцветным голосом отзывается та.

Затуманенные глаза царской дочери уже ни на кого не смотрят. Ее улыбка больше всего напоминает оскал черепа.

– Когда это будет? – допытывается Елена. – И кто его остановит?

– Сначала, когда запылает погребальный костер Париса, – все так же невыразительно и равнодушно, будто припоминая забытую детскую сказку, бормочет Кассандра. – И снова, когда огонь догорит.

– Кто его остановит? – повторяет Зевсова дочь.

– В первый раз на пути Менелая встанет жена Париса, – изрекает пророчица и закатывает очи, оставив на виду одни белки. – Потом – Агамемнон и та, что жаждет убить Ахиллеса, Пентесилея.

– Амазонка Пентесилея? – Изумленный голос Андромахи прокатывается долгим эхом под сводами храма. – Она за тысячи лиг отсюда, да и великодержавный Атрид тоже. Как, интересно, они доберутся к нам прежде, чем угаснет пламя?

– Тихо ты! – шипит Елена и вновь обращается к ясновидице, чьи веки странно подрагивают: – Говоришь, Менелаю сперва помешает супруга Париса? И как же? Как я это сделаю?

Кассандра валится на пол без чувств. Аккуратно запрятав кинжал в легкие складки одеяния, Андромаха с силой хлещет упавшую по лицу вновь и вновь. Но та не приходит в себя.

Елена пинает обмякшее тело ногой.

– Провалиться бы ей в преисподнюю. Ну как я могу не дать Менелаю убить себя? Остались, наверное, считанные…

С площади доносится дружный вопль аргивян и троянцев. Женщины слышат знакомый гул и свист.

Это Борей и Зефир ворвались в город через Скейские ворота. Сухой трут поймал искру, дерево занялось. Костер запылал.

4

На глазах у Менелая буйные вихри дохнули на уголья, выбили несколько тонких, мерцающих язычков, и вот уже сруб охватило бурное пламя.

«Пора», – решил Атрид.

Шеренги ахейцев, нарушая порядок, подались назад от внезапного жара. В суматохе Менелай незаметно проскочил мимо своих товарищей и начал пробираться через толпу троянцев. Он уверенно приближался к храму Зевса и заветной лестнице. Кстати, ветры дули в том же направлении. На ходу воин успел отметить, что зной и снопы летящих искр вынудили Приама, Елену и прочих отступить с балкона немного вглубь, а главное – разогнали солдат, которые занимали нижние ступени.

«Путь свободен. Еще чуть-чуть, и я поверю, что боги на моей стороне», – подумал Менелай.

Может статься, так оно и было. В последнее время троянцы и аргивяне то и дело вступали в общение с отвергнутыми олимпийцами. Простое объявление войны между кратковечными и бессмертными еще не означало полного разрыва всех уз, основанных на кровном родстве и закоренелой привычке. Насколько знал Атрид, целые дюжины знатных ахейцев тайно, под покровом ночи, приносили жертвы тем же богам, с которыми сражались при свете дня. Разве сам Гектор не взывал только что к Зефиру и Борею, умоляя разжечь погребальный костер под телом несчастного брата? И разве могучие божества западного и северного ветров не вняли его настойчивой просьбе, хотя и ведали, что на тех же дровах, подобно поганым начаткам, которые без сожаления швыряют псам, разбросаны кости и кишки Диониса, родного сына Тучегонителя?

«Смутное времечко. Не разберешь, как теперь и жить».

«Не забивай голову, – усмехнулся внутри знакомый циничный голос, предлагавший убить Елену. – Тебе-то уже недолго осталось».

У подножия лестницы Менелай остановился и обнажил клинок. Никто не проявил интереса: все взгляды приковал к себе костер, который выл и бушевал на расстоянии трех десятков футов. К тому же каждый из многих сотен воинов прикрывал рукой лицо и глаза.

Атрид опустил ногу на первую ступень.

В тот же миг из портика святилища Зевса, в десяти футах от Менелая, возникла женщина, одна из тех, что подавали в начале ритуала мед и масло, и двинулась прямо на костер. Взоры зрителей разом обратились к ней; Атриду пришлось замереть на месте, опустив оружие, ибо он оказался в точности за ее спиной и не желал излишнего внимания.

Женщина откинула с лица тонкое покрывало. Толпа троянцев напротив погребального сруба изумленно ахнула.

– Энона! – воскликнул наверху женский голос.

Менелай вытянул шею. Приам, Елена и прочие вернулись на балкон, привлеченные шумом. Кричала не изменница, кто-то из рабынь.

Энона? Где-то Атрид уже слышал это имя, еще до начала Троянской войны, однако не напрягать же память теперь, когда цель так близка! Еще полминуты. Елена там, наверху, до нее лишь пятнадцать ступеней, и ни единого мужчины на пути.

– Я настоящая жена Париса! – Даже в такой близи возглас мнимой девы еле пробивался сквозь вой ветров и яростный треск огня, пожирающего мертвое тело.

Настоящая жена Париса? Ошеломленный Менелай замешкался. Из храма и с прилегающих улиц нахлынули новые любопытные зрители. Лестница стала заполняться людьми. Рыжеволосый аргивянин припомнил темные слухи, некогда носившиеся по Спарте: дескать, прежде Парис был женат на дурнушке на десять лет старше себя, но ухитрился забыть о ней, как только боги помогли ему выкрасть Елену.

– Феб Аполлон не убивал Париса, Приамова сына! – надрывалась Энона. – Это сделала я!

Послышались крики, грубая брань, кое-кто из троянцев шагнул вперед с намерением схватить сумасшедшую, однако их удержали свои же товарищи. Большинство хотели послушать, что скажет эта сука.

Сквозь пламя Атрид отчетливо видел Гектора: даже величайший герой Илиона был не в силах вмешаться, поскольку между ним и женщиной полыхало алчное пламя.

Энона приблизилась к огню, и над ее одеждой начал куриться пар. Похоже, дамочка заранее окатила себя водой, готовясь к выступлению. Под вымокшим платьем явственно проступали тяжелые, полные груди.

– Париса убила не молния Аполлона! – визжала гарпия. – Когда десяток дней назад мой муж и бог ушли в Медленное Время, они, как и было задумано, пустили друг в друга стрелы, но промахнулись оба. Супруга обрек на гибель выстрел простого смертного – коварного Филоктета! Вот кто во всем виноват! – И она ткнула пальцем в старика, застывшего в группе ахейцев по правую руку от Большого Аякса.

– Врешь! – завопил седовласый лучник, совсем недавно спасенный Одиссеем с безлюдного острова ради битвы с богами.

Пропустив его выкрик мимо ушей, Энона подступила еще ближе к костру. Ее лицо и нагие руки раскраснелись. Дым от мокрых одежд окутывал тело густым призрачным облаком.

– Когда раздосадованный Аполлон квитировался на Олимп, аргивский трус Филоктет, не забывший прежних обид, пустил отравленную стрелу в мошонку моему супругу!

– Откуда тебе это знать, женщина? – Слова Ахиллеса прогремели стократ сильнее вдовьего писка. – Никто из нас не следовал за Приамидом и сребролуким в Медленное Время. Никто не видел сражения!

– Узнав о предательстве, Аполлон квитировал мужа на склоны горы Ида, где я жила изгнанницей более десяти лет… – продолжала Энона.

Теперь, не считая нескольких выкриков, бо льшая часть гигантской городской площади, запруженной тысячами троянцев, переполненные стены и крыши домов умолкли. Все ждали.

– Парис молил принять его обратно, – рыдала женщина, от мокрых волос которой так же яростно валил пар, как и от одежды. Даже слезы ее мгновенно улетучивались. – Он умирал от греческого яда. Яйца, пах и прежде любимый член уже почернели, но муж все равно упрашивал исцелить его.

– Как может обычная старая карга снять последствия смертельного яда? – впервые проревел Гектор, перекрывая богоподобным голосом шум ветров и костра.

– Некий оракул предсказал супругу, что я одна сумею излечить его роковую рану, – отозвалась Энона.

Либо у нее иссякали силы, либо жар и вой огня возросли. Атрид мог разобрать отдельные слова, хотя и сомневался, что это под силу другим на площади.

– Корчась от боли, он умолял приложить к отравленной ране бальзам, – надсаживалась женщина. – «Забудь свою ненависть, – плакал он. – Я покинул тебя лишь по велению Судьбы. Лучше бы я умер, не успев доставить эту сучку в отцовский дворец. Заклинаю, Энона, во имя нашей прежней любви, ради прежних клятв, прости меня и спаси мою жизнь».

На глазах Менелая женщина сделала еще пару шагов. Багрово-золотые языки принялись лизать ее, лодыжки почернели, носки сандалий начали заворачиваться.

– Я отказалась! – возвысила охрипший голос Энона. – И он скончался. Мой единственный любимый, любовник и муж, ушел из жизни. Умер в ужасных мучениях, осыпая весь мир проклятиями. Мы со служанками хотели сами сжечь труп – дать моему бедному, обреченному Судьбой супругу достойное погребение. Но деревья стары и тверды, их так тяжело рубить, а мы всего лишь слабые женщины… Простое дело, но я не справилась даже с ним. Увидев, как жалко мы почтили останки благородного Париса, Феб Аполлон вторично смилостивился над павшим врагом, квитировал обгорелое тело назад и выбросил на поле боя из Медленного Времени, будто бы сын Приама сгорел в сражении. Я так жалею, что не исцелила его! Обо всем жалею…

Тут она развернулась в сторону балкона, хотя вряд ли успела разглядеть что-либо из-за пламени, дымной пелены и рези в глазах.

– Одно хорошо: этой сучке Елене уже не увидеть его живым!

Глухой ропот воинов Трои перерос в оглушительный рев.

Дюжина городских стражников запоздало кинулась к Эноне, чтобы увести ее для дальнейшего допроса.

Женщина шагнула в пылающий сруб.

Сначала вспыхнули волосы, потом платье. Невероятно, немыслимо, однако вдова продолжала взбираться по ступеням из бревен, даже когда ее кожа занялась, почернела и сморщилась, как обуглившийся пергамент. И только в последний миг Энона содрогнулась и упала. Вопли несчастной несколько долгих, томительных минут разносились над площадью и притихшей толпой.

Обретя наконец дар речи, троянцы первым делом потребовали от аргивян выдать им Филоктета.

Разъяренный, смешавшийся Менелай бросил взгляд наверх. Царская охрана окружила на балконе всех и каждого. Дорогу к Елене преграждала стена из круглых троянских щитов и частокол из копий.

Спрыгнув с нижней ступени, Атрид ринулся наперерез через опустевшее пространство у самого сруба. Жара ударила в лицо не хуже могучего кулака, и воин почувствовал, как обгорают брови. Спустя минуту он обнажил клинок и примкнул к товарищам. Аякс, Диомед, Одиссей, Тевкр и другие окружили старого лучника плотным кольцом, держа наготове оружие.

Несметные толпы троянцев подняли щиты, затрясли пиками, стали напирать на две дюжины обреченных греков со всех сторон.

Внезапно голос Гектора загрохотал так, что все окаменели:

– Стойте! Я запрещаю! Лепет Эноны – если это вообще была Энона, ибо лично я не узнал каргу, – ничего не значит. Она сумасшедшая! Мой брат погиб в роковой схватке с Аполлоном.

Судя по виду разгневанных троянцев, речь их не убедила. Вокруг по-прежнему кровожадно щетинились острия мечей и пик. Менелай огляделся. В то время как Одиссей хмурил брови, а Филоктет прятался за спины обреченных товарищей, Большой Аякс довольно щерился, словно предвкушая близкую сечу, которая оборвет его жизнь.

Прошествовав мимо сруба, Приамид встал между кучкой обреченных ахейцев и троянскими копьями. Он был без оружия и даже без доспехов, однако вдруг всем стало понятно: перед ними самый опасный противник.

– Эти люди – наши союзники, гости, приглашенные на погребение моего брата! – воскликнул Гектор. – Вы не причините им вреда. Любой, кто ослушается приказа, падет от моей руки. Клянусь костями покойного Париса!

Из-за платформы, поднимая щит, выступил Ахиллес. Вот он-то был и в лучших доспехах, и при оружии. Сын Пелея более не шелохнулся, даже не произнес ни слова, но каждый на площади ощутил его присутствие.

Троянцы посмотрели на своего вождя, перевели взгляды на быстроногого мужеубийцу, в последний раз обернулись на жаркий костер, пожравший тело женщины, – и отступили. Увидев смятение на смуглых лицах горожан, Атрид почувствовал, как воинственный дух покидает озлобленную толпу.

Одиссей смекнул, что пора уводить аргивян от греха подальше, и тронулся в сторону Скейских ворот. Менелай и прочие опустили мечи, однако не спешили прятать их в ножны. Троянцы неохотно расступались, будто море, покорное приказу бури, но все еще жаждущее трупов. За городской стеной стояли новые и новые шеренги недавних врагов. Филоктет шагал в середине тесного круга.

– Клянусь богами… – зашептал он. – Даю вам слово…

– Заткнись, мать твою! – прорычал могучий Диомед. – Еще раз откроешь рот, пока мы не вернулись к черным судам, и я тебя сам прикончу.

Но вот позади остались ахейские караулы, защитные рвы и силовые поля моравеков. Как ни странно, на берегу царило возбуждение, хотя сюда еще не могли докатиться слухи о беде, чуть было не разразившейся в Илионе. Менелай оторвался от своих и устремился вперед – разузнать, в чем дело.

Мимо промчался копьеносец, отчаянно дуя в раковину моллюска.

– Царь вернулся! – кричал на бегу мужчина. – Предводитель вернулся!

«Это не Агамемнон, – мелькнуло в голове Атрида. – Его еще месяц ждать, а то и два».

И тут же увидел брата, застывшего на носу огромнейшего из тридцати черных как смоль кораблей, которые составляли весь его маленький флот. Золотые доспехи царя сверкали на солнце. Гребцы проворно вели длинное, тонкое судно через прибой навстречу гальке.

Менелай вошел прямо в волны, пока вода не покрыла бронзовые наголенники.

– Брат! – воскликнул он, радостно, точно мальчишка, размахивая над головой руками. – Ну, что дома? Где подкрепление, с которым ты сулил возвратиться?

До берега оставалось шесть или семь десятков футов. Черный нос корабля рассекал пенистые буруны. Агамемнон прикрыл глаза рукой, как если бы послеполуденное солнце вызывало у него резь, и прокричал в ответ:

– Пропали, брат Атрид! Все до единого!