Текст книги "Троя"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 100 страниц)

27
Долины Илиона

А троянцы по-прежнему истребляют греков. Студенты из моей прошлой жизни непременно сказали бы, что они «производят зачистку». В самом конце двадцатого – начале двадцать первого столетия бытовал такой расхожий оборот, пущенный в обиход безграмотными журналистами и на деле означавший полное уничтожение врага. Однако «зачистить» можно пятно на рукаве, и этот процесс никак не приводит к разрушительным последствиям, верно?

Так вот, троянцы истребляют греков.

Объявив бессмертным ультиматум, Зевс на золотой колеснице квитируется с Олимпа на вершину Иды – высочайшей горы, откуда божественному зрению открывается отличный вид на Илион – и, заняв место на блистающем престоле чудовищных размеров, устремляет взор далеко вниз, на крепкие стены города, на сотни ахейских кораблей, что качаются на якоре у берега. Прочие боги слишком запуганы, чтобы вмешиваться, и Громовержец в гордом одиночестве извлекает наружу золотые весы Смерти. На правой чаше лежит гирька, отлитая в форме троянского конника, на левой – фигурка аргивского лучника в бронзовых латах.

Кронид поднимает священные весы, перехватив коромысло посередине, и наблюдает. Роковая чаша ахейцев предательски склоняется, в то время как судьба Трои резко взмывает кверху. Владыка ухмыляется. Я подобрался достаточно близко, чтобы без труда заметить: старый хрыч прижал левую гирьку могучим пальцем.

Троянцы вырываются из городских врат и налетают на врага, точно стая потревоженных шершней. Тяжелые, сизые тучи, неистово клокочущие темной силой, то и дело разражаются молниями небесного гнева. Причем лупят они исключительно по ратям аргивян и длинноволосых ахейцев. Ясно видя знаки божественного неудовольствия, греки все же бросаются на поле битвы, – а что еще им остается? Долину наполняет грохот сшибающихся щитов, скрежет пик, шум колесниц, конское ржание, победные крики и предсмертные стоны.

Ахейцам не везет с самого начала. Молнии поджаривают воинов, точно закованных в броню цыплят. Гектор устремляется вперед подобно урагану; где тот великодушный человек, восхитивший меня в трогательной сцене прощания с женой и сыном? Его место занял помешанный убийца, который косит живых людей, словно траву на лугу, жуткими воплями призывая товарищей проливать все больше, и больше, и больше крови. Те и не думают отставать. Троянцы и их союзники все, как один, с громким кличем обрушиваются на неприятеля, будто неистовый цунами из бронзы и кожи.

Парис, которого я еще вчера не воспринял всерьез и которому без колебаний наставил рога прошлой ночью, скачет рядом с братом, напоминая одержимую демонами машину для бойни. Его специальность – искусный лучник, и нынче ни одна из длинных стрел не пролетает мимо цели. Каждый выстрел – прямо в яблочко. Острые наконечники со свистом впиваются в глотки, сердца, глаза и гениталии; ахейцы с аргивянами валятся на поле будто подкошенные.

Гектор следит за врагом и стремительно подавляет любой очаг греческого сопротивления; упиваясь битвой, он перерубает шеи, точно стебли ромашек, не ведая милости и не слыша мольбы о пощаде. Как только ахейцам удается сплотить ряды, голубоватая вспышка молнии низвергается с неба, разрываясь как космическая граната, и крики умирающих тонут в раскатах грома.

Великий царь Агамемнон с отважным Идоменеем прорубают себе путь к отступлению. Оба Аякса, прошедшие тысячу сражений, теряют присутствие духа и бегут с поля. Одиссей, прозванный «многотерпеливым», не может более терпеть и опрометью бросается к своим полым кораблям – видимо, надеется обрести там былое мужество. Удирает он даже слишком быстро для такого коротконожки. Единственный, кто не поворачивает обратно, – почтенный Нестор, да и тот задержался не по доброй воле: супруг Елены вонзил крылатую стрелу в череп его скакуна. Бедное животное бешено закружилось, вгоняя в панику остальных. Пилосец кидается к поверженному коню, очевидно собираясь отсечь упряжь и покинуть битву вслед за остальными. Но Гектор гонит колесницу вперед, и герои вокруг падают наземь, сраженные стрелами Париса, кто в грудь, кто в открытую шею. Лошади Нестора сами находят дорогу назад, умчавшись проворнее самих людей. Седовласый муж остается один среди врагов в ожидании свирепого Приамида.

Мимо, не удостоив старого друга даже взглядом, быстрее ветра проносится Одиссей.

– Куда спешишь ты, о сын Лаэрта, разумный тактик?.. – взывает сладкоголосый вития, но колкая насмешка пропадает даром.

Многоумный Лаэртид скрывается в клубах пыли, даже не замедлив хода.

В этот миг Диомед (а я всегда подозревал, что этот парень сильнее боли, сильнее смерти, сильнее самого страха боится получить прозвище труса) разворачивает повозку, устремляется к беспомощному старцу и подхватывает его, словно груду мятой одежды. Приняв у героя вожжи, Нестор направляет колесницу уже не прочь, а на воинствующего Гектора. Диомед бросает тяжелое копье. Правда, вместо седока поражает возницу – отважного Эниопея, сына почтенного Фебея. Тело убитого отлетает назад, к ногам изумленных товарищей, испуганные кони взвиваются на дыбы. Что дальше?

Я где-то читал, что во многих битвах бывают такие мгновения, когда все висит на тонком волоске. Пока Гектор пытается унять норовистых скакунов, греки, почуяв перемену в настроении фортуны, с громкими воплями кидаются на замерших в нерешительности троянцев и уверенно сминают первые ряды. На какое-то время им удается перехватить инициативу, однако Зевс не дремлет. Сверхмощная молния с грохотом вонзается в землю, из образовавшейся трещины вырывается столб огня и серного дыма, несколько ахейских колесниц взрывается, расшвыривая вокруг обожженные куски конской и человеческой плоти, паленые кожаные лоскуты и плевки расплавленной бронзы. Теперь даже твердолобый Диомед соображает, что его поведение не совсем угодно владыке Олимпа.

Нестор в панике пытается остановить лошадей, но те закусывают удила и выходят из подчинения. Злополучная повозка на всем ходу продолжает трястись по камням – теперь уже в полном одиночестве, так как прочие греки снова бежали поджав хвосты – и летит навстречу тысячам разгневанных троянцев.

– Скорее, Диомед, бери поводья и разворачивай этих буйных скакунов! – надрывается пилосец. – Сражаться дальше – верная смерть!

Тидид перехватывает вожжи, даже и не собираясь отступать.

– Пойми, старец, – хрипит он, – если скроюсь, Гектор меня засмеет! Начнет бахвалиться перед своими: я, мол, обратил вспять самого Диомеда!

Услышав такое, Нестор обеими руками сдавливает мускулистую шею героя:

– Тебе что, шесть лет от роду, молокосос? А ну гони обратно к кораблям, или Приамид подпояшется нашими кишками к ленчу!

Ну или что-то в этом роде. Не могу ручаться за подлинность последних слов: мой остронаправленный микрофон немного барахлит, а сам я нахожусь в сотне ярдов от колесницы – удираю вместе с ахейскими пехотинцами, то и дело оборачиваясь на героев через плечо, в то время как пернатые стрелы Париса осыпают нас гибельным градом.

Тидид борется с собой секунды две или три, потом все же усмиряет скакунов и направляет их к берегу, под защиту черных кораблей.

– Ха-ха! – восклицает Гектор, перекрывая гул побоища. Он уже нашел себе нового возницу – миловидного Архептолема, Ифитова сына, и, обретя второе дыхание, нагоняет неприятеля с видом человека, упивающегося работой. – Спасайся, Диомед, уноси ноги, пока цел! Трусливый пес, презренная дева, воробьиное дерьмо!

Оскорбленный герой в гневе бросает взгляд назад, однако Нестор больше не выпускает вожжей, да и кони, смекнув, где безопаснее, скачут диким галопом. Колесница неудержимо катится прочь, и сыну Тидея остается единственная возможность ответить на вызов Гектора – спрыгнуть на землю и противостать вражеской армии в одиночку. Подумав, он отказывается от этой затеи.

«Если хочешь изменить наши судьбы, найди чувствительную точку», – сказала Елена.

В то утро она снова и снова выпытывала у меня содержание «Илиады» (хотя и по-прежнему называла это моим даром предвидения), заставляя искать пресловутый поворотный момент. Так сказать, ось в колесе фортуны. Я, как умел, юлил и выкручивался. Потом мы занялись любовью в третий раз и вовсе отвлеклись от темы. Но в эти долгие, безумные часы ее вопрос не выходил у меня из головы.

«Если хочешь изменить наши судьбы, найди слабое место».

Готов поспорить на собственную ученую степень, я знаю, где это. Близится поворотная точка десятилетней войны – посольство к Ахиллесу.

До сих пор события худо-бедно разворачивались по сценарию Гомера, и даже Афродиту с Аресом вовремя удалили по состоянию здоровья на скамью запасных. Зевс, преступив собственный закон, активно вмешивается в побоище, подыгрывает троянцам. Мне совершенно не хочется квитироваться на Олимп, хотя уверен, что и там все происходит, как в поэме: царица Гера, испугавшись за своих побитых аргивян, умоляет Посейдона прийти им на выручку, а божество, «колеблющее землю», в ужасе перед яростью владыки отказывается ее слушать… Позже, когда греков разобьют в пух и прах, Афина не вытерпит и, «скинувши тонкий, пышноузорный покров, облачится в броню громоносного Зевса» (ладно, согласен: ради этого зрелища, пожалуй, стоило бы квитироваться на Олимп), и только посланница Молниелюбца златокрылая Ирида удержит ее от побоища, передав лаконичное обращение Кронида светлоокой дочери: мол, «попробуйте, приблизьтесь вместе с Герой к полю битвы на выстрел, и я переломаю ноги лихим скакунам, скину во прах вас, богинь, сокрушу колесницу и так искалечу громом обеих, что и в десять круговратных лет синим червям не заштопать глубокие язвы!».

Афина предпочтет остаться. А греки спустя пару часов после удачного контрнаступления понесут еще большие потери и будут отброшены за собственные укрепления. Даже за рвом, прорытым годы назад, и острым частоколом ахейцев обуяет страх, и они проголосуют за скорейшее отплытие домой.

Чтобы утихомирить народ, Агамемнон устроит для командного состава грандиозную попойку. (Самое время, если учесть, что троянцы готовятся нанести последний удар, то бишь покончить с осадой, спалив крутобокие суда противника.) На этой пирушке Нестор и провозгласит, что последнее упование данайцев – смягчить сердце быстроногого Ахиллеса.

Агамемнон согласится выплатить обиженному несметный, более чем царский выкуп: семь новых треножников, десять талантов золота, двадцать блестящих котлов, дюжину победоносных коней, «стяжавших награды на гонках», семь красавиц с острова Лесбос, «знающих дело свое безупречно», и не помню, что еще, – кажется, уютное гнездышко на ветвях своего родословного древа. Но главная часть добычи – безусловно, сама Брисеида, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор. Словно желая перевязать щедрый дар еще и розовой ленточкой, Атрид побожится, будто бы даже не всходил с девушкою на ложе. В конце концов царь поклянется бросить к ногам Пелида семь греческих городов: Кардамилу, Энопу, Гиру, Анфею, Феру, Эпею и Педас. Само собой разумеется, процветающие цитадели принадлежат не Агамемнону, а его ближайшим соседям – по-моему, на это державный хитрец и рассчитывает.

Единственное, чего «повелитель мужей» не предложит никогда, – это слов извинения. Сын Атрея все еще слишком горд, чтобы склонить перед кем-либо царственную выю.

– Должен он мне уступить! – заорет Агамемнон, брызжа слюной на Нестора, Одиссея, Диомеда и прочих героев. – Я и властью, и годов старшинством перед ним справедливо горжусь! И вообще заявляю, что стою много выше его!

Лаэртид с товарищами сразу же воспрянут духом. Царская спесь их мало тронет: это ничего, можно ведь передать Ахиллесу лестные дары и весточку о Брисеиде, «позабыв» упомянуть ту часть, где Атрид загибает про власть, старшинство и высокую стоимость. Хотя бы лучик надежды в бездне отчаяния.

И вот тут начинаются сложности. Это я насчет «слабого звена» в цепи событий.

Видите ли, как схолиаст с многолетним стажем, я не сомневаюсь, что посольство к Ахиллесу и есть тот самый стержень «Илиады». Ведь именно ответ Пелида определит дальнейший ход трагедии: убийство Патрокла, неминуемую гибель самого прославленного ахейца, наконец, падение Трои.

Здесь-то и закавыка. Вещий слепец (а он очень точен при выборе слов; возможно, это самый дотошный рассказчик в истории) уверяет нас, будто бы Нестор назовет пять имен, предложив отправить Феникса, Большого Аякса, Одиссея, Одия и Эврибата. С последней парой все ясно: они просто глашатаи, которые нужны лишь для протокола и не примут в уговорах ни малейшего участия.

Исследователей веками смущало другое: при чем тут Феникс? Седой мирмидонец был Ахиллесу наставником и вассалом Пелея, но никак не военачальником, достойным приглашения на совет и тем более способным убеждать собственного хозяина. И потом: когда послы бредут «по песку неумолчно шумящего моря» в ставку Эакида (еще одно из имен Ахилла – внука Эака), Гомер почему-то говорит о них в двойственном числе, которое употреблялось в греческом языке только по отношению к двум лицам или предметам – видимо, речь об Аяксе и Одиссее. Значит, к Пелиду отправляется пара?

А где же, позвольте спросить, обретается Феникс? Уже поджидает товарищей в ставке? Маловероятно.

Десятки схолиастов, живших в одно время со мной и задолго до того, в один голос утверждали, что старик был искусственно, причем довольно грубо, «вставлен» в поэму столетия спустя. Их теория, конечно, объясняет, откуда взялась двойственная форма, но совершенно упускает из виду то, что из всей троицы Ахиллов наставник «выдал» наиболее длинную и сложную по построению речь, буквально пропитанную гением самого Гомера.

Такое впечатление, будто слепец и сам колебался, сколько же послов ходило к пресветлому Пелиду и какую роль уговоры Феникса сыграли в беседе, оказавшей безмерное влияние на участь каждого из героев.

У меня всего пара часов на раздумья.

«Хочешь изменить наши судьбы – найди точку отсчета».

Но это еще впереди, а пока что солнце едва перевалило за полуденный зенит. Троянцы остановились подле ахейских укреплений; греки суетятся за каменным валом и частоколом, как обеспокоенные муравьи. Не выходя из образа потного греческого лучника, я подбираюсь поближе к Агамемнону, послушать, как он будет костерить верных воинов и взывать к Зевсу о помощи в самый черный час.

– Позор на ваши головы! – ревет повелитель. Из огромной толпы грязных, измученных воинов его слышит самое большее одна сотая часть: античная акустика оставляет желать лучшего. Все же царь полагается на свою луженую глотку и на то, что передние ряды слово в слово передадут брань дальше.

– Срам, аргивяне! Разоделись, как лучшие воины, а сами? Забыли свое бахвальство спалить Илион дотла – там, на пирах, поедая, понимаешь, несчетных рогатых волов и упиваясь вином из кубков, налитых через край! А кто все это оплатил и привез сюда, я вас спрашиваю? Посмотрите на себя, ощипанные вороны! Мы, говорили, готовы идти каждый против сотни, против двух сотен! И вот не справитесь с одним смертным! Да Гектор в любую минуту явится в лагерь с ордами поджигателей – и плакали наши корабли, купленные за мой счет! Удирайте домой, к милым женам и детишкам, о хвастливая армия… героев!

Атрид плюется и возносит руки к небесам, обращаясь на юго-восток, в направлении горы Ида, откуда во время побоища являлись ужасные громы и молнии:

– Владыка Зевс, и ты можешь вот так постыдно отбирать мою славу? Чем я тебя прогневал? Ни разу – ни единого раза, клянусь! – не миновал я с пустыми руками твоего алтаря, который даже в плавании сопровождал нас на быстром судне! Нет, я всегда останавливался, чтобы сжечь телячий тук и бедра в твою честь, Олимпиец! И ведь как проста была наша молитва: сровнять Илион с землею, поубивать всех героев, обесчестить их жен, набрать рабов… Что тут сложного, а?.. Исполни же теперь мою молитву, отец бессмертных: позволь нам самим уплыть живыми и невредимыми – хоть это-то можно?! Не дай сынам Приама побить ахейскую рать, будто мула, взятого взаймы у соседа!

М-да, сегодня Агамемнон не блещет красноречием. Слыхали мы речи и покруче. Если честно, по сравнению с последней любая его прошлая речь кажется шедевром ораторского искусства. Неудивительно, что Гомер решил слегка подправить этот дикий образчик… Впрочем, чудо все-таки свершается – по крайней мере в глазах ахейцев.

Невесть откуда прилетает преогромный орел и тащит в когтях молодого оленя.

Пятидесятитысячная толпа греков, которая только что в беспорядке ломилась под защиту черных кораблей и затормозила всего на пару минут, чтобы выслушать державного Атрида, теперь буквально примерзает к берегу, изумленно тыча пальцами на юг.

Хищная птица взмывает под облака, описывает круг, плавно снижается – и вдруг роняет еще теплую, бьющуюся в конвульсиях жертву точнехонько на песчаный холм, к подножию алтаря, посвященного Громовержцу, который захватчики воздвигли сразу после высадки.

Знамение срабатывает. Секунд пятнадцать потрясенные ратники безмолвствуют, после чего оглашают берег торжествующим воплем. Некогда перепуганные до смерти, а теперь бесстрашные воины, вдохновленные очевидным знаком небесного благоволения, очертя голову кидаются строиться в боевом порядке; коней опять впрягают в колесницы, а те выкатывают наружу по земляным перешейкам через глубокий ров. Сражение возобновляется.

И наступает звездный час лучника.

Разумеется, контратаку возглавляет отважный Диомед, не отстают от героя и братья Атриды, Агамемнон с Менелаем, а также Большой и Малый Аяксы. И хотя каждый из храбрецов внесет собственный вклад в кровопролитие, вдоволь побросает копья и побряцает коротким мечом, основная битва сосредоточится вокруг ахейского стрелка по имени Тевкр.

Побочный сын Теламона всегда слыл искусным лучником, за прошедшие годы он поразил на моих глазах дюжины троянцев, но нынче парень действительно добивается всеобщего внимания. Вдвоем со сводным братом, Большим Аяксом, они исполняют некое подобие ритуального танца. Тевкр укрывается за щитом товарища – исполинским, четвероугольным (военные историки внушали нам, что ко времени Троянской осады подобные еще не вошли в употребление), и когда законный потомок Теламона отводит щит в сторону, воин выпрямляется и пускает пернатую стрелу; похоже, сегодня он в ударе.

Первым падает Орсилох, бронзовый наконечник вонзается ему в сердце. Следом отправляется в мрачный дом Аида Офелест: у него пробит правый глаз. Еще два метких, молниеносных выстрела – и на залитую кровью землю почти одновременно валятся Детор и Хромий. Всякий раз, когда Тевкр появляется из безопасного укрытия, троянцы поднимают отчаянную стрельбу, однако Большой Аякс успевает спрятать товарища за своим верным щитом, способным отбить любую пику.

Напор илионцев затихает. Лучник снова показывается, свистит тетива, и стрела избирает Ликофонта. Солдаты бросаются на помощь раненому военачальнику, и все же Тевкр всаживает в него еще одну стрелу – прямо в печень.

Гамопаон, Полиемонов сын, становится следующей жертвой. Из горла бедняги хлещет багровый фонтан пять футов высотой. Воин пытается встать – и понимает, что накрепко пригвожден к земле. Тело героя содрогается все слабее и менее чем за минуту истекает кровью. Ахейцы ликуют. Я знаю… точнее, знал Гамопаона. Частенько встречал его в нашей с Найтенгельзером излюбленной забегаловке, нередко мы болтали о том о сем. Однажды троянец поведал мне о своем отце, который в мирное время водил дружбу с самим Одиссеем. Как-то раз, охотясь с приятелем-греком на Итаке, Полиемон прикончил дикого кабана, разъяренного неудачным выстрелом Лаэртида и бросившегося на обидчика; дикий зверь непременно умертвил бы бедолагу, если бы друг-троянец не подоспел вовремя. Говорят, Одиссей до сих пор носит памятный шрам…

Аякс опускается на корточки, прикрывая себя и сводного брата щитом, по которому, словно по крыше, барабанит ливень отравленной бронзы. Аякс поднимается, отодвигает щит – и на расстоянии восьмидесяти ярдов пернатая стрела Тевкра втыкается в пах могучему Меланиппу; когда воин падает ниц, острый наконечник выходит наружу через анус. Ахейцы победно кричат.

Агамемнон стремительно подлетает к удалому лучнику на колеснице и начинает сулить герою вторые после царских дары, дорогие треножники, табуны чистокровных коней и прекрасных женщин, чуть ли не саму Андромаху – если, конечно, Афина и Зевс даруют возможность разорить пышную Трою, прибавляет он.

Тевкра возмущают подобные речи.

– Ты что же, сын Атрея, думаешь, твоя болтовня про награды заставит меня сражаться еще лучше? Да я и так бью без промаха: восемь стрел – восемь трупов.

– Прикончи Гектора! – взывает владыка.

– А я в кого целюсь?! – Лицо Теламонида багровеет. – Только в него и мечу с самого начала. Все бесполезно!

Агамемнон умолкает.

Будто в ответ на вражеский вызов, Гектор гонит колесницу навстречу аргивянам, пытаясь ободрить своих людей, потерявших присутствие духа из-за бойни, учиненной Тевкром.

Теперь Аякс даже не утруждает себя, убирая щит: напарник внезапно выпрямляется в полный рост и снова спускает тетиву. Стрела на какие-то сантиметры промахивается мимо Приамида, но зато поражает великана Горгифиона, случайно оказавшегося за повозкой брата. Ратник смотрит на оперение, торчащее из груди, с таким недоверием, точно заподозрил злую шутку товарищей. Затем его голова начинает клониться, словно под бременем вдруг потяжелевшего шлема, обессиленно валится на плечо, и Горгифион падает замертво на залитый кровью песок.

– А, чтоб тебе! – восклицает Тевкр, пуская новую стрелу. Гектор находится к нему ближе всех, как если бы сам подставлялся под удар.

И на сей раз блестящий наконечник минует цель, вонзившись прямиком в сердце Архептолема, что правит колесницей Приамида. Кровь возничего горячей струей хлещет на спины скакунов. Молодой парень вылетает из повозки и зарывается спиною в прах, разметав длинные волосы. Тут даже привыкшие к жестоким сечам кони взвиваются на дыбы и бешено несут вперед.

– Кебрион! – ревет Гектор, перехватив поводья.

Очередной побочный сын гуляки-Приама с готовностью запрыгивает на повозку, в то время как Гектор, наоборот, соскакивает наземь. Вне себя от ярости и скорби по верному Архептолему, герой выбегает на нейтральную полосу – отличная мишень для греческих луков – и хватает самый острый, самый увесистый камень, какой только способен удержать.

И куда подевалось военное благородство, которым он славился все эти годы? Позабыв все, чему его учили с пеленок, военачальник превращается в первобытного дикаря. Приамид заносит левый кулак за спину – в этот миг он похож, хоть режьте, на Сэнди Кауфакса перед подачей. Кстати, я и не замечал до сих пор: а ведь Гектор одинаково свободно владеет обеими руками.

На радостях Тевкр вытягивает из колчана новую стрелу в твердой уверенности, что не единожды успеет поразить Приамова сына прямо в сердце, пока тот замахнется.

Только он ошибается. Гектор кидает мощно, быстро, ровно и без промаха.

Камень поражает лучника в ключицу возле глотки как раз в то мгновение, когда герой хочет выстрелить. Заостренный конец рассекает жилы, дробит кость, и рука Тевкра виснет в онемении. Печально звенит тетива; стрела вонзается в землю между сандалиями Теламонида.

Гектор устремляется вперед, расшвыривая греков словно котят. Троянцы отчаянно палят по распластавшемуся телу, но верный Аякс не покидает друга, бережно прикрывая Тевкра стеной огромного щита, пока остальные ахейцы отбивают натиск вражеской пехоты. На его зычный зов – а точнее, рев – прибегают Мекистей и Аластор, чтобы оттащить стенающего, наполовину потерявшего сознание Теламонида за глубокие окопы, под сень полых судов, где сейчас относительно безопасно.

На этом пятнадцать минут славы Тевкра истекают.

Положение ахейцев ухудшается на глазах. Гектор соображает, что выжил только чудом, которое принимает за очередной знак Зевсова благоволения, и бросается вместе с товарищами в новые и новые атаки на удрученных, отступающих греков.

Агамемнон, Менелай и прочие военачальники, лишь несколько часов назад рвавшиеся в бой, похожи на побитых собак. Аргивяне спешно и беспорядочно бегут, они даже не пытаются удержать собственные укрепления. Тут бы и заполыхать черным судам, если бы не закат солнца и внезапное наступление тьмы.

Растерянные ахейцы мечутся по берегу, кто-то уже ладит корабли к отплытию, кто-то потрясенно сидит на песке, потерянно глядя перед собой. А Гектор играет в Генриха V: без устали носится подле троянских фаланг, громогласно раздавая приказы: призывает воинов продолжать кровопролитие, посылает в город за упитанными волами для жертвоприношений и обильного пира, за бочками сладкого вина и подводами свежевыпеченного хлеба (изголодавшиеся троянцы набрасываются на них, будто на самого Агамемнона), велит разложить сотни смотровых костров вдоль частокола и заградительного рва, дабы ни один из ахейцев не проскользнул в Илион в отсутствие защитников; перепуганным грекам так и так не удастся сомкнуть глаза этой ночью.

Надев Шлем Аида, невидимо брожу по стану троянцев.

– Завтра я прирежу бешеного пса Диомеда! – горланит Гектор, и товарищи довольно хохочут. – Распотрошу, как рыбу, пусть потрепыхается на глазах своих солдат, если не уберется сегодня же ночью! Я раздроблю ему спину этим вот копьем, а потом повешу голову бахвала над Скейскими вратами!

Троянцы торжествуют. Костры посылают снопы искр к низким черным тучам, сквозь которые почти не пробивается звездный свет. Скрытый от людей и богов, я пересекаю заградительный ров, пробираюсь за острый частокол и оказываюсь в лагере сокрушенных греков.

Близится час истины. Агамемнон уже созвал военачальников на совет и теперь обсуждает с ними, как поступить: немедля поднять паруса или попытаться уломать ожесточенного Ахиллеса?

Приняв облик старика Феникса, верного мирмидонского друга и наставника Пелида, шагаю по остывающему песку на совещание. Жребий брошен, отступать поздно.

«Хочешь изменить наши судьбы – найди точку отсчета».