Текст книги "Троя"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 100 страниц)

Юные рабыни заставляют меня подняться, стягивают хитон и нижнее белье. Даже смутиться сил нет. Я так устал, и еще этот напиток… голова гудит.

– Искупайся, Хок-эн-беа-уиии. – Красавица предлагает свою руку и сводит меня в глубокую дымящуюся ванну.

Вода такая горячая, что я съеживаюсь, как дитя, и опускаюсь – медленно, боясь обжечь мошонку, но все же схожу, не в силах противиться гравитации. Когда я наконец откидываюсь на косую стену купальни, служанки намыливают мои щетинистые щеки и шею. Елена подносит острое лезвие прямо к лицу. Ничего страшного. Я доверяю ей.

Пойло старого Нестора дает о себе знать. Тело наполняется такой силой, что… в общем, если Елена предложит мне постель, непременно позову красавицу с собой. До рассвета еще пара часов. Нам хватит. С этой мыслью я блаженно смыкаю веки. Совсем ненадолго. Всего лишь на мгновение.

Когда я пробуждаюсь, яркие лучи солнца пробиваются через узкие окошки под потолком. Уже утро? Я вымыт, выбрит и даже надушен. Почему-то лежу на холодном каменном полу пустой комнаты, а не в знакомой постели на длинных ножках. Я обнажен. Совершенно гол, даже квит-медальон куда-то исчез. Ощущения возвращаются медленно, точно ленивая струйка воды еле каплет в дырявое ведро. Начинаю понимать, что связан множеством ремней. Кожаные веревки тянутся от запястий, перекрученных над головой, к железному кольцу в стене, а те, что намотаны на лодыжки раздвинутых ног, соединены с кольцами в полу.

Подобная поза и положение сами по себе достаточно неприятны. Но что еще хуже, я не один. Надо мной возвышаются пять женщин. Они глядят сверху вниз. Без улыбок. Мои руки безотчетно дергаются, пытаясь прикрыть гениталии. Ремни коротки, и ладони не опускаются даже до плеч. Бечевки на лодыжках не дают сомкнуть ноги. У всех женщин в руках блестят кинжалы. Некоторые настолько длинные, что я бы назвал их мечами.

Эти дамы мне знакомы. Посредине, рядом с Еленой, стоит Гекуба – супруга Приама, седовласая, все еще привлекательная мать Гектора с Парисом. Рука об руку с ней – Лаодика, дочь царицы и жена Геликаона. По левую сторону – Феано, дщерь Киссея, супруга конеборца Антенора и, что гораздо важнее в моей ситуации, избранная жрица Афины. Богини, чью наружность и голос присвоил себе жалкий смертный. Судя по мрачному взгляду Феано, ей уже обо всем доложили.

Последняя из собравшихся – Андромаха. Женщина, младенца которой я собирался выкрасть и отправить в ссылку на холмы Индианы. Ее лицо наиболее сурово, а пальцы нетерпеливо поигрывают острым как бритва кинжалом.

Елена присаживается подле меня на низкое ложе:

– Хок-эн-беа-уиии, ты должен поведать им все, что я слышала. Кто ты такой. Почему следил за нами. Расскажи про богов и про свои ночные похождения.

– Может, сперва отпустите меня? – Язык ворочается с большим трудом. Чем она меня опоила?

– Нет. Говори прямо сейчас. И только правду. Феано получила от богов дар провидения. Она умеет отличать ложь от истины. Даже когда слышит такой жуткий варварский акцент, как у тебя. Говори. Не пропускай ничего.

Я не тороплюсь исполнять приказание. При таких условиях, пожалуй, рот лучше держать на замке.

Феано опускается на одно колено. У этой прелестной молодой женщины глаза такие же бледно-серые, как у ее богини. Клинок у нее короткий, широкий, заточенный с обеих сторон и к тому же очень холодный. Просто ледяной. Она только что прижала его к моим яичкам. Приподняла, как жертвенное мясо на серебряной тарелочке. Острие прокалывает чувствительную промежность до крови. Я удерживаюсь от крика, однако тело содрогается, пытаясь отпрянуть.

– Начинай. И не вздумай врать. Солжешь раз – и я запихну тебе в рот правое яйцо. Солжешь дважды – проглотишь левое. Третья попытка – и псы сожрут все остальное.

А, ну тогда ладно. Слушайте, девочки. И я выкладываю всю правду-матку. Про бессмертных и про то, как они оживили схолиаста для шпионской работы. Делюсь впечатлениями от Олимпа. Описываю свой мятеж против Музы, покушение на Афродиту и Ареса, попытку поднять Ахилла и Гектора, так сказать, на баррикады… Все-все. Клинок не шевелится. Острие не убирается. Металл не греется.

– И ты принял наружность Афины? – шепчет Феано. – Разве это под силу кратковечному?

– Нет. Это под силу моему снаряжению. Было.

Я крепко зажмуриваюсь. Сейчас начнется: хрясть! шлеп! шмяк!

До слуха доносится голос Елены.

– Поведай Гекубе, Лаодике, Феано и Андромахе о том, как ты видишь будущее. Наши судьбы.

– Он не провидец, – вмешивается жена Приама. – Боги не могли наградить такого особым даром. Да он просто необразованный дикарь. Вы только послушайте его: «бар-бар-бар-бар»!

– Хок-эн-беа-уиии сам признает, что прибыл издалека, – возражает Елена. – Если он и варвар, то не виноват в этом. Выслушай его, благородная дщерь Димаса. Говори же, мужчина.

Я провожу языком по губам. Взор у Феано прозрачно-серый, как воды Северного моря. Взгляд истинного фанатика или офицера СС. Глаза Лаодики затуманены. Очи Андромахи сияют сознанием пугающей внутренней силы.

– Что вас интересует? – спрашиваю я.

Мои познания слишком уж лично касаются этих дам, их города, или мужей, или детей.

– Все, кроме обмана. Все, что считаешь правдой, открытой тебе богами.

На какой-то миг я задумываюсь, стараясь не думать о лезвии, столь по-женски прижатом к несчастному паху.

– Я не провидец. Понимаете, это просто воспоминание об одной песне, которую сложили в моем прошлом, которое для вас будущее…

Вот это загнул. Они же ни бельмеса не разберут. Тем более этот ужасный акцент… Позвольте! Нет у меня никакого акцента! Как бы там ни было, деваться некуда.

И рисую перед ними картину падения Трои: улицы, залитые кровью, пылающие здания… Объявляю Гекубе, что ее супруг Приам найдет погибель у ног статуи Зевса в домашнем храме. Рассказываю Андромахе, как Ахиллес прикончит Гектора и ни один из троянцев не осмелится выйти на помощь своему защитнику; о том, как убийца привяжет ее возлюбленного к колеснице и протащит вокруг городской стены, а потом в ахейский лагерь, где вражеская солдатня примется справлять нужду на безжизненное тело и аргивские псы потревожат геройскую плоть. А спустя пару недель маленького Скамандрия швырнут с самой высокой башни Илиона, расплескав мозги младенца по острым камням. Но и на этом страдания Андромахи не завершатся, ибо ее горький удел – остаться в живых; уплыть на черных кораблях к ненавистным греческим островам и до конца дней прислуживать мужчинам, убившим Гектора, спалившим ее город, не пощадившим Астианакса. Ублажать их и молча сидеть в уголке, слушая, как стареющие ахейские герои похваляются великими подвигами давно прошедших лет, вспоминают славные времена грабежа и насилия.

Описываю надругательства победителей над Кассандрой и тысячами других женщин и девушек Трои. И самоубийство тысяч иных, тех, кто предпочтет вонзить себе нож в сердце, нежели претерпеть позор.

Далее обращаюсь к Феано: Одиссей с Диомедом выкрадут священную статую палладий из тайного храма Афины, чтобы позже вернуться с мечом и, осквернив святилище, разрушить его до основания. Жрица, прижавшая нож к моим яичкам, должна услышать: ее богиня ничего, ровным счетом ничего не сделает, дабы прекратить разбой и глумления.

Повторяю для Елены подробности гибели Париса и ее последующего рабства в доме обманутого супруга Менелая.

И наконец, рассказав им все, о чем прочел в «Илиаде», объясняю еще раз: мне неизвестно, исполнятся ли эти пророчества, но только большая часть из них уже свершилась. Затем я умолкаю.

Можно было бы поведать им о приключениях Одиссея, гибели Агамемнона, которая ждет его сразу по возвращении на родину, или даже изложить содержание «Энеиды» Вергилия, где говорится о конечном триумфе Трои, ведь именно в ее честь был заложен великий Рим… Хотя на это им уже плевать с высокой колокольни.

Воцаряется жуткая тишина. Ни одна из пяти женщин не плачет. Ни одна из пяти не изменила выражения лица с тех пор, как я начал зловещие прорицания.

Больше сказать нечего. Выжатый будто лимон, я закрываю глаза и покорно жду приговора.

Мне позволяют одеться: служанки Елены приносят новый хитон и свежее белье. Красавица предъявляет мое снаряжение и спрашивает, эти ли вещи дают волшебную силу. Хотелось бы, конечно, слукавить (сильнее всего мне недостает сейчас Шлема Аида), однако лучше не стоит. И я растолковываю назначение каждого предмета.

– И это сработает для любой из нас? – Жена Париса поднимает брови.

Хороший вопрос. Вот уж чего не знаю, того не знаю. Если вдуматься, тазеры и вибрасы должны реагировать на отпечатки пальцев. А как же, ведь при несчастном случае бесценные орудия могут попасть в руки древнего грека или троянца. Неужели боги допустили бы такой риск? Наверное, нет. Впрочем, ни один из схолиастов не дерзнул бы спросить такое. Ну, шлем-невидимка точно рассчитан на всякого пользователя: Афродита и сама «увела» его у настоящих хозяев. А вот работа с браслетом и медальоном требует по крайней мере небольшой подготовки. Внимательно выслушав, красавица возвращает мне лишь противоударные доспехи и кожаную нагрудную броню; остальное отправляется в небольшую, расшитую узорами сумочку, после чего мы покидаем чертоги Париса.

– И что дальше? – интересуюсь я, следуя за женщинами по оживленным утренним улицам Илиона в направлении храма Афины. Мои спутницы сосредоточены и угрюмы; их черные как ночь одеяния слишком живо напоминают мусульманские бурнусы двадцатого столетия.

– Тс-с-с! – шипит Елена. – Молчи. Здесь нас могут услышать.

Я в испуге кошусь на крыши домов, ожидая увидеть над ними колесницу свирепой Музы.

У заднего входа в святилище Феано заставляет меня надеть такое же черное платье. Теперь мы почти не отличаемся: шесть одинаковых жриц шагают вниз по пустым коридорам. Правда, из-под одежд видны ноги в боевых сандалиях, но, наверное, так положено.

В храме я еще ни разу не был. И знаете, внутри он не разочаровывает. Через открытые двери успеваю заглянуть в главный зал: просторное, внушительное помещение, таинственный полумрак которого рассеивают лишь подвесные канделябры и молитвенные свечи. Воздух пропитан запахом ладана, и я внезапно чувствую себя как в католической церкви. Сводчатый потолок так недостижимо возвышен, что под ним угасает даже эхо. Только вместо алтаря и статуи Девы с Младенцем посередине храма высится исполинское изображение Афины. Футов тридцать ростом, не меньше. Богиня высечена из белого мрамора, а потом живописно размалевана красками: алый рот, румяные щеки, розовая кожа. Серые глаза, кажется, выложены перламутром. Пояс щедро сияет лазуритом. Нагрудная броня выполнена из полированной позолоченной меди, а вот замысловатый гигантский щит – сплошь из чистого золота. Грандиозная скульптура грозно потрясает сорокафутовым бронзовым копьем. Я в трепете замираю у входа. Прямо здесь, у божественных сандалий Афины, Великий Аякс настигнет дщерь Приама Кассандру и грязно надругается над пророчицей.

Елена поворачивает обратно, хватает меня за руку и силой увлекает вперед. Возможно, я – единственный мужчина, переступивший порог храма. Если не ошибаюсь, палладий и святилище охраняют одни лишь молодые девственницы. Феано сердито сверкает очами, и я прибавляю ход. Эта жрица – давно уже не дева; она супруга воинственного Антенора, да и самой ей палец в рот не клади: отхватит вместе с рукой.

Сумрачный коридор выводит нас в широкий подвал, где слабые, подрагивающие огоньки свечей почти не разгоняют прохладную тьму. Феано с подозрением оглядывается, быстро откидывает гобелен, извлекает из кармана прихотливо изогнутый ключ и вставляет его в ровную с виду стену. Каменная плита беззвучно поворачивается, открывая путь в потайной коридор, озаренный жаркими факелами.

Женщины поспешно спускаются туда и, миновав три едва заметных двери, вталкивают меня в последнюю. Комната, где мы оказываемся, по меркам храма невелика: двадцать на двадцать футов или около того. Здесь почти пусто. По углам чуть теплятся медные треножники, в центре расположен деревянный стол и маленькая (фута четыре в высоту), грубоватая копия статуи Афины.

– Это и есть настоящий палладий, Хок-эн-беа-уиии, – шепчет Елена, указывая взглядом на главную святыню Илиона – упавшего с неба каменного идола, знак благоволения Олимпа. Согласно античной легенде, как только кумира похитят, беззащитный город падет.

Феано и Гекуба озираются на Елену, и та умолкает. Затем моя бывшая любовница (вернее, женщина, подарившая мне единственную ночь) вытрясает на доски бесценные сокровища богов, и мы присаживаемся на деревянные стулья. Поглядите-ка на весь этот хлам. Лично я сохранил бы для себя только блестящий медальон, а неприглядную тросточку, старый капюшон и тонкий браслетик по дешевке спустил бы соседям на распродаже у гаража.

Гекуба обращается к виновнице девятилетней войны:

– Скажи этому… человеку… мы должны проверить его историю. Пусть докажет нам, что эти игрушки имеют подлинную силу.

Мать Париса и Гектора поднимает вибрас. Я уверен, ей не под силу включить его, и все же с языка срывается:

– Эй, в этой штуке заряда на пару минут, не балуйтесь с ней, пожалуйста.

Старуха уничтожает меня едким взглядом. Лаодика берет со стола тазер и вертит его в бледных руках.

– Так вот чем ты оглушил Патрокла? – впервые заговаривает она в моем присутствии.

– Да.

– Как оно действует?

Показываю ей три нужных точки: тут и тут нажать, здесь повернуть, и оружие активируется. Несомненно, тазер рассчитан только на мои прикосновения, иначе если бы он вдруг потерялся, такое началось бы! Правда ведь? Хотя вообще-то не каждый сообразит найти сложноватый механизм включения. Я принимаюсь объяснять, что прибор не «слушает» чужих приказов… Лаодика направляет тросточку мне в грудь и еще раз легонько стучит пальцем по жезлу.

Как-то раз мы с Сюзанной устроили пешую прогулку по округу Браун в Индиане. Когда мы взошли на зеленую вершину холма, всего лишь в десяти шагах от меня неожиданно ударила ослепительная молния. Помнится, я рухнул без сознания и несколько минут не приходил в себя. Потом мы вместе посмеивались над необычным приключением, хотя на самом деле при мысли о нем у меня до сих пор пересыхает во рту.

Так вот, этот удар гораздо хуже.

Как будто бы в сердце с размаха всадили раскаленную кочергу. Отлетев со стула, я глухо валюсь на каменный пол, бессмысленно дергаюсь, точно эпилептик, – и отключаюсь.

* * *

Сознание понемногу возвращается. Все тело ноет, в ушах гулко звенит, череп раскалывается. Не обращая на меня внимания, женщины пристально глядят в пустой угол. Странно, почему их только четыре? Было вроде пять.

Я приподнимаюсь, прислоняюсь к стенке и трясу головой. Зрение слегка проясняется. Андромаха исчезла. Может, побежала за доктором, испугавшись за мою жизнь? Бедняжки могли решить, что я скончался.

И тут жена Гектора появляется из ничего – именно там, куда смотрели ее подруги.

– Шлем Аида и впрямь работает, – подтверждает она, снимая капюшон-невидимку. – Не понимаю, зачем боги доверили столь ценный дар вот такому? – Дама небрежно кивает в мою сторону и кладет Шлем на место.

В руках Феано качается квит-медальон.

– Мы не можем разобраться с этим. Покажи.

В голове такой кавардак, что до меня не сразу доходит, к кому она обращается.

– С какой радости? – Я нетвердо встаю на ноги и опираюсь на спинку стула, чтобы не упасть. – Почему это я должен вам помогать?

Елена обходит стол и накрывает ладонью мою руку. Я невольно отдергиваюсь.

– Разве ты не знаешь, Хок-эн-беа-уиии? – нежно воркует красавица. – Ты послан нам богами.

– О чем ты? – Я подпрыгиваю и дико оглядываюсь.

– Нет-нет, бессмертные не слышат нас в этой комнате, – успокаивает она. – Стены выложены твердым свинцом. А его не одолеть ни взору, ни слуху Олимпийца. Это же всем известно.

Я снова озираюсь. Бред какой-то! Хотя почему бы и нет? Рентгеновский взгляд Супермена тоже не проникал через свинец. Неудивительно, что мои новые подружки оборудовали богонепроницаемый подвал. Под храмом Афины.

Андромаха шагает ко мне.

– Выслушай нас, приятель Елены, Хок-эн-беа-уиии. Много лет назад мы, женщины, сплотились, дабы прекратить эту войну. Однако мужи, как наши, троянские, так и ахейцы с аргивянами, не слушают советов разума. Они признают лишь власть Олимпа. И вот боги услышали самые тайные моления наших сердец, послав тебя. С твоей помощью мы направим реку истории в иное русло, спасемся сами, освободим своих детей, мало того – избавим весь человеческий род от жестокого ига своенравных божеств.

Ну, дают! Я качаю головой и смеюсь:

– Мадам, ваша логика немного подкачала. С чего это Олимпийцам давать вам в руки орудие, которое свергнет их собственную власть? Концы-то с концами не сходятся!

Женщины в недоумении смотрят на меня. А Елена говорит, словно ребенку:

– Есть множество богов на этом свете, что и не снилось вашим мудрецам.

Я разеваю рот. Не-ет, наверное, послышалось. Все-таки голова еще гудит. Грудная клетка побаливает, да и мускулы не оправились после судороги…

– Отдайте оружие, – на всякий случай говорю я.

Дамы без слов подчиняются.

– Так что вы там задумали? – Я как бы невзначай направляю на них тазер. На всех сразу.

Андромаха сверкает очами.

– Мой супруг никогда не купился бы на россказни о мнимом похищении Скамандрия и няньки. Гектор служил богам всю свою жизнь. Затея хороша для самовлюбленного мужеубийцы Ахилла, но не для него. Благородный Приамид решил бы, что бессмертные испытывают его верность. Афродита или кто-нибудь из них должен прикончить младенца на глазах многих свидетелей. Вот тогда ярость Гектора не знала бы границ. Почему ты не умертвил нашего сына?

Я теряю дар речи. Тогда она отвечает за меня:

– Слюнтяй! Боишься замарать руки? Не ты ли говорил, что мальчика сбросят с городской стены, если вовремя не вмешаться?

– Ну да.

– И постеснялся поднять нож на младенца, который давно уже обречен? Хотя бы от этого зависел исход нашей войны и твоей личной битвы с богами? Ты слабак, Хок-эн-беа-уиии.

– Да.

Гекуба жестом предлагает сесть, но я остаюсь на ногах, не выпуская тазера.

– В чем заключается ваш замысел?

Я почти боюсь услышать ответ. Не убьет же Андромаха собственного ребенка ради?.. Посмотрев в ее глаза, я пугаюсь еще больше.

– Мы все расскажем, – изрекает престарелая царица. – Однако сперва хотим убедиться, что твои последние игрушки тоже действуют. – Мановением руки она показывает на медальон и вибрас.

Опасливо косясь на непредсказуемых дам, надеваю браслет. Индикатор предупреждает о том, что в запасе осталось меньше трех минут. Выискиваю данные Гекубы и включаю функцию видоизменения.

Настоящая супруга Приама исчезает, в то время как я занимаю место ее волн вероятности в квантовом пространстве.

– Теперь верите? – произношу я голосом царицы, поднимаю руку и показываю им вибрас. После чего извлекаю из складок платья тросточку-тазер.

Оставшаяся четверка, включая Елену, ахает и в ужасе отшатывается, словно старуху прирезали у них на глазах. Хотя нет, еще хуже: к виду ножевых ранений красавицам не привыкать.

Я принимаю прежнюю наружность, и Гекуба оказывается на своей стороне комнаты. Царица растерянно моргает, хотя мне доподлинно известно: она ничего не заметила. Женщины принимаются быстро и бессвязно лопотать. Бросаю взгляд на индикатор. Еще две минуты и тридцать восемь секунд.

Хорошо, что энергия квит-медальона беспредельна. Пока.

– Хотите, чтобы я квитировался прочь отсюда и благополучно вернулся?

– Нет, – возражает опомнившаяся Гекуба. – Все наши планы – и твои тоже – зависят от того, можешь ли ты незаметно пробраться именно на Олимп. Возьми туда кого-нибудь из нас. Это возможно?

Я опять не спешу с ответом. Наконец решаюсь:

– Да, но Шлем Аида скрывает лишь одного человека. Второго все увидят.

– Тогда принеси доказательство, что ты был там, – настаивает она.

– Какое, например? – Я всплескиваю руками. – Ночной горшок Зевса?

Женщины снова шарахаются, словно услышали непристойность. А, ну да. Я и забыл. Богохульство нынче не в моде, не то что в мое время. И кстати, по вполне понятным причинам. Попробуй оскорби десятифутового громилу, который так и мечет убийственные молнии! Последствия будут ужасны. Надеюсь, свинцовые стены и впрямь непроницаемы для Олимпийцев. Дело даже не в остроумной шутке про ночной горшок – скорее в том, что мы здесь замышляем.

– Однажды, – мягко начинает Елена, – я видела, как Афродита расчесывает сияющие волосы чудесным серебряным гребнем тончайшей божественной работы. Принеси его.

Когда же до них дойдет: покровительница влюбленных пускает пузыри в лиловом баке! Принимаюсь рассказывать заново и вдруг понимаю: нет, леди права. Это я глупец. Вряд ли гребень плавает вместе с хозяйкой.

– Ладно. – Я нахлобучиваю на голову Шлем и кручу диск телепортации. – Не уходите без меня.

Капюшон сработал прежде медальона, поэтому последние слова донеслись до женщин из пустоты.

* * *

Дочь Зевса должна обитать в одном из огромных белых домов у кратера. Знать бы еще, в каком. Единственное, что я помню, – это помещение неподалеку от Великого Зала Собраний, где мы пообщались однажды и где богиня едва не соблазнила схолиаста Хокенберри, норовя превратить его в наемного убийцу. Если там и не личные покои Афродиты, то по крайней мере съемные апартаменты.

Квитируюсь на Олимп – и у меня захватывает дух.

Трибуны почти пусты, зал погружен в полумрак, голографическое видеоозеро не показывает ничего, кроме объемных статических помех. Однако некоторые боги здесь. Как ни странно, Зевс тоже, хотя я был твердо уверен, что он восседает на горе Ида и наблюдает за кровавой резней на Илионских долинах. Отец бессмертных и смертных занял свой золотой трон; рядом переговариваются боги-мужчины, в том числе «сребролукий» Аполлон. (Каждый – футов десять ростом, не меньше.) Даже под защитой Шлема и на приличном расстоянии я стараюсь почти не дышать: еще услышат, чего доброго. Но их внимание приковывает иное зрелище.

У подножия Зевсова престола, на пересечении всеобщих пристальных взглядов, громоздится нечто, мягко выражаясь, невообразимое для здешних мест. Огромный, искореженный и покрытый выбоинами металлический панцирь величиной с корпус «форда экспедишн» – груда механизмов, взятых со страниц какого-нибудь научно-фантастического романа, – и маленький, сверкающий робот-гуманоид. Последний произносит речь. Причем на английском. Боги внимательно слушают, и вид у них не слишком довольный.