Текст книги "Троя"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 89 (всего у книги 100 страниц)

74

Еще не успев ступить сквозь разлом внутрь покинутого судна, Харман понял, с чем имеет дело. Протеиновые банки данных хранили тысячи ссылок на тысячи типов кораблей, бороздивших земные моря в течение десяти тысяч лет человеческой истории. Конечно, трудно сказать наверняка, увидев лишь искореженный нос и рваные листы эластичного материала, невидимого для сонаров, некогда облекавшие гибкую «умную сталь» корпуса, однако мужчина не сомневался, что угодил на подводную лодку одного из последних столетий Потерянной Эпохи – где-то между Рубиконом и появлением первых постлюдей. Во Времена Безумия.

Харман двинулся вниз по слегка наклонному коридору, дыша через респиратор, хотя пока еще находился в сухой части судна.

Вот он оказался в помещении, стены которого отклонялись от вертикали всего лишь на десять градусов, однако после давнего столкновения с океаническим дном в двух сотнях футов ниже поверхности – задолго до возникновения Атлантической Бреши – металл помялся, и примерно с полдюжины длинных канистр вытряхнуло на пол. Оружие здесь явно не требовалось: судно не подавало признаков жизни. Путешественник пристегнул ружье к полосе-липучке у правого бедра и прикрыл его, слегка оттянув термокожу: словно убрал в кобуру, какие видел в библиотечных книгах Таджа.

Мужчина положил правую ладонь на закругленный край одной из опрокинутых канистр: интересно, подействует ли функция поиска данных через молекулярные перчатки термокожи?

Функция подействовала.

Харман стоял в торпедном отсеке боевой субмарины класса «Мохаммед». Искусственный интеллект системы наведения данной конкретной «торпеды» (до этой миллисекунды мужчина еще ни разу не сталкивался с подобным словом и тем более понятием) угас два с лишним тысячелетия назад, однако остаточной памяти мертвых микросхем хватило, чтобы сообщить супругу Ады, что в нескольких дюймах под его ладонью покоится ядерная «боеголовка» (еще одно впервые встреченное название) высокоскоростного подводного самонаводящегося по принципу «гоняйся, пока не прикончишь кого-нибудь» снаряда весом тридцать четыре тысячи фунтов. Простое термоядерное оружие мощностью в каких-то четыреста семьдесят пять килотонн, что соответствует девятистам пятидесяти миллионам фунтов тротила. Стоит крохотному шару величиной с жемчужину взорваться, и в миллионную долю секунды воздух нагреется до невообразимой температуры в десятки миллионов градусов. Мужчина почти ощутил гибельные нейтронные и гамма-лучи, точно свернувшихся змеев-драконов смерти, готовых сорваться на все четыре стороны со скоростью света, чтобы убивать и поражать каждую клетку человеческих нервов и тканей, что попадется на пути, пролетая сквозь них, как пули сквозь масло.

Харман отдернул руку и вытер ее о бедро, точно испачкался в чем-то мерзком.

Подлодка целиком представляла собой орудие для убийства людей. Короткое знакомство с погасшим ИскИном дало мужчине понять: торпедные боеголовки почти не имели отношения ни к машине, ни к подлинным задачам команды. Но чтобы выяснить настоящую миссию, следовало покинуть торпедный отсек, подняться по наклонной палубе, миновать гардеробную и столовую, взойти по лестнице, спуститься по коридору мимо сонарной рубки и помещения интегральной системы связи, потом вверх по новой лестнице в центр управления.

Правда, сухой оставалась только ближайшая половина торпедного отсека.

Свет нагрудных ламп указал путешественнику северную стену Атлантики примерно в пятнадцати футах перед глазами. Много столетий пролежала подлодка на донном хребте в двух сотнях футов от поверхности океана, покуда неизвестная сила, сотворившая Брешь, не откачала соленые волны из носовых отсеков, однако из мириадов представителей подводной жизни, что наверняка здесь кишела веками, не осталось даже пересохшей ракушки; не было и следа человеческих костей или других останков команды. Силовое поле, разрезавшее Атлантику, физически не разрубило ни гибкий металл обшивки, ни твердый корпус: лучи нашарили в месте стыка плотную, неповрежденную палубу, и все же четкий овал океана рассекал отсек пополам. Северная стена удерживала воду на всем открытом пространстве, но стоило сделать шаг за эту непроницаемую преграду, отражавшую лучи нагрудных ламп подобно натертой до зеркального блеска темной поверхности…

Внезапно Харман исполнился отвратительного, болезненного ужаса и ухватился за нос ненавистной торпеды, чтобы не зашататься и не рухнуть на ржавые плиты палубы. Его тянуло бросить это старинное боевое судно, выбежать на воздух, сорвать респиратор и поддаться накатившей тошноте, лишь бы очиститься от яда, который внезапно заполнил и тело, и разум.

Хотя мужчина оперся на простую торпеду, предназначенную для истребления вражеских кораблей, в крайнем случае – портов, выход продуктов термоядерного деления троекратно превышал полную взрывную силу, обрушенную на Хиросиму (слово и образ только что посетили потрясенный рассудок Хармана), и способен был уничтожить практически все на площади в сотню квадратных миль.

Всегда умевший верно оценивать на глаз расстояния и размеры – даже в эпоху, не требовавшую подобных навыков, – мужчина мысленно начертил четырехугольник со сторонами десять на десять миль в сердце Парижского Кратера. Или же в Ардисе. Там подобная вспышка не только испарила бы особняк и новые постройки в микросекунду, но сдула бы прочь возведенные с трудом укрепления, прокатилась бы огненным шаром до факс-павильона, расположенного в полутора милях, и унесла его мгновением позже, вскипятила реку у подножия холмов, леса обратила бы в пепел, а в следующий миг растущая волна пламени уже докатилась бы до Тощей Скалы, на которой благодаря туринской пелене похищенный мельком видел свою жену и товарищей.

Запоздало активировав дремлющие нанофункции своего организма, Харман получил сообщение, которого больше всего боялся. Торпедный отсек наполняла остаточная радиация. Поврежденные боеголовки наверняка давным-давно утратили смертельную силу, правда, успев облучить при этом нос подлодки.

Но нет, сенсоры твердили, что корма представляет гораздо большую опасность, а ведь именно туда мужчине придется пойти, если он желает лучше узнать эту машину смерти. Возможно, термоядерный реактор, управлявший мерзким судном, понемногу протекал долгими столетиями. Впереди путешественника ждал радиоактивный ад.

Харман достаточно разобрался в собственных биометрических функциях, чтобы знать, как можно пообщаться с внутренним наблюдателем. И он задал самый простой вопрос: «Может ли термокожа полностью защитить меня от вредного излучения?»

Ответ пришел в виде лаконичной мысли: «Нет».

Идти вперед было бы настоящим безумием. Мало того, человеку не хватало банальной храбрости протиснуться сквозь черную стену в радиоактивный водоворот, одолеть затопленную часть торпедного отсека, холод и мрак столовой и кают-компании, где древние счетчики Гейгера просто взбесились бы, опять наверх и вниз по коридору мимо сонарной и помещения интегральной системы связи, а потом еще по одной лестнице… Невыносимо даже представить весь этот жуткий, леденящий в жилах кровь, убивающий клетки путь до центра управления.

Чтобы оставаться дольше, тем более углубляться в недра гнусной посудины, нужно было в буквальном смысле слова утратить рассудок. «Это же верный конец. Не только мне – надеждам нашего рода, вере Ады, которая ждет моего возвращения. А ребенок? В наше грозное, опаснейшее время ему необходим отец. Я погублю будущее».

И все-таки он должен был узнать. Квантовые остатки ИскИна торпедной боеголовки сообщили достаточно, и теперь мужчина просто не мог обойтись без ответа на свой единственный страшный вопрос. Поэтому Харман пошел – пошел вперед, хотя и в ужасе, медленно, шаг за шагом.

В Атлантической Бреши он провел уже трое суток, однако впервые решился преодолеть силовую стену. Это было полупроницаемое поле, такое же, как на орбитальном острове Просперо: мембрана пропускала исключительно «старомодных» людей. Вот только на сей раз человеку предстояло покинуть теплое, наполненное воздухом пространство ради холода, мрака и чудовищного давления.

Как и рассчитывал Харман, термокостюм защитил его от глубинного эффекта, раз уж не спасал от радиации. Путешественник никогда не интересовался дизайном или принципом действия чудесной кожи: главное, чтобы помогала, и ладно.

Нагрудные лампы автоматически усилили яркость, проницая толщу воды, полную мельчайшего мусора и отраженных бликов.

Затонувшие отсеки подлодки настолько же густо кишели жизнью, насколько стерильна была верхняя половина торпедного отделения. Поселившиеся здесь организмы не только не вымерли в условиях жесткой радиации, но даже откормились и процветали. Все металлические поверхности скрылись под зарослями мутировавших коралловидных грибов, затянулись массами зеленой, розовой и сизой живой материи; всюду под влиянием невидимых течений слабо колыхались тонкие щупальца и кружевные оборки. Лучи то и дело вспугивали проворных существ, похожих на крабов. Из кормового торпедного люка, словно из норы, высунулся кроваво-красный угорь, но тут же втянул голову обратно и только сверкнул в темноте рядами острых зубов. Харман посторонился, пробираясь мимо.

Искусственный интеллект мертвой боеголовки дал примерное представление об устройстве судна и расположении центра управления, однако лестницы, которая вела бы к столовой и гардеробной, не оказалось на месте. Суперсплавы, из которых была построена субмарина, не сгнили до сих пор и даже под водой прослужили бы еще две тысячи лет, однако ступени «трапа» (название опять подсказала память, заключенная в пучках протеинов) давным-давно проржавели.

Упираясь ладонями прямо в ил и качающиеся веера водорослей по обе стороны чуть накренившейся лестничной шахты, надеясь не угодить пальцами в рот какому-нибудь угрю, мужчина с трудом двинулся вверх сквозь густой зеленый суп. Частички радиоактивного мусора и живности льнули к термокоже, липли на респиратор и стекла очков. Харман чуть было не задохнулся от натуги, пока добрался до уровня кают-компании. Он по опыту знал, что дыхательная маска будет по-прежнему поставлять отличный кислород, и без обращения к банкам памяти понимал, что термокожа спасает от холода, как спасала в космическом вакууме… но вакуум казался гораздо чище.

«А вдруг эта слизь на моих очках когда-то составляла тела людей, которые служили на лодке?»

Путешественник отмахнулся от мерзкой и нелепой мысли. Если команда и пошла ко дну вместе с лодкой, вечно голодные обитатели океана за несколько лет обглодали кости, а немногим позже и с ними расправились.

«Да, но все-таки…»

Мужчина сосредоточился на пути сквозь плотные заросли, мусор и сломанные койки. Судя по схеме, сохранившейся в уцелевших молекулах памяти боеголовки, некогда тут была спальня для людей; теперь это больше напоминало заброшенный склеп, разве что полки, покрытые серыми грибами, служили ложами для угрей, пугающихся света, и крабов-мутантов, а не гниющих тел покойных Монтекки и Капулетти.

«Надо бы как-нибудь взяться и почитать этого самого Шекспира. Уж очень много встречается ссылок на его творчество и высказывания», – думал Харман, раздвигая слизистые сталагмиты и заплывая в бывшую столовую. Останки длинного обеденного стола невесть почему напомнили путешественнику место людоедского пиршества Калибана, увиденное месяцы назад на орбитальном острове Просперо, – возможно, дело было в грибах и моллюсках, которые приобрели здесь кровавый оттенок.

В дальнем конце багровой пещеры, как уже знал мужчина, располагалась лестница, на сей раз настоящая, вместо наклонного трапа, ведущая в помещение интегрированной системы связи.

Лестницы здесь не оказалось. Узкий туннель отвесного коридора был забит зелено-синими водорослями. Харману представился Парижский Кратер, превращенный, по рассказам Даэмана, в гнездо из голубого льда.

Но эту сеть за многие столетия сплела земная океанская флора, пусть даже мутировавшая, и мужчина принялся с треском разрывать ее, захватывая крупными горстями и беспрестанно сетуя, что не захватил с собой топор. В этой вязкой массе нельзя было разглядеть собственных рук. Нечто длинное и юркое – еще один угорь? морская змея? – скользнуло по телу и пропало внизу. Харман продолжал разгребать комья радиоактивной слизи, пробираясь в кромешной темноте.

Казалось, он рождается заново, но только теперь – в гораздо более кошмарный мир.

В пылу сражения с водорослями мужчина даже не заметил, как очутился в рубке интегрированной системы связи. Вокруг колыхались зеленые щупальца, а вода была так замусорена, что блики от лучей нагрудных ламп ослепили глаза, и путешественник рухнул в первобытную слизь.

Вспомнив, что с каждой секундой промедления на грозной посудине смертельная опасность возрастает, он встал на колени, сорвал со спины и плеч старые цепкие лозы растений, поднялся и побрел дальше.

Рубка была еще жива.

Осознав это, Харман окаменел. Встроенные в тело функции, с которыми он даже не успел ознакомиться, засекли пульсирующую готовность приборов, упрятанных под живым зеленовато-сизым ковром, – готовность передавать информацию, общаться… Только не с ним. Коммуникационный ИскИн даже не заметил нежданного гостя: способность взаимодействовать с людьми давным-давно отмерла заодно с квантовым сердцем компьютеров.

И все же они желали общаться – с кем или чем угодно. В особенности – получать приказы.

Догадываясь, что не получит здесь ответа на главный вопрос, Харман где пешком, а где вплавь продолжал двигаться по направлению к корме через покрытую слизистой коркой сонарную рубку. Что это за «рубка», он не имел ни малейшего понятия, но и не забивал себе голову подобной чепухой.

Если бы путешественник хоть когда-нибудь размышлял о субмаринах (чего ни разу не случалось), он бы удивился тому, что эта подлодка не разбита на множество запирающихся, водонепроницаемых отсеков, как обычно. Просторные помещения даже не отличались герметичностью. Стоило воде хлынуть внутрь, а так и произошло, морякам не пришлось бы медленно умирать, задыхаясь под потолком каюты; огромная волна, ворвавшись, прикончила бы всех за считанные секунды. Похоже, люди, служившие на судне, предпочитали внезапную гибель долгой агонии.

Наконец, осознав, что находится в середине отсека управления, Харман перестал плыть и опустился ногами на палубу.

Здесь было гораздо меньше растительности, кое-где поблескивал оголенный металл. Сверившись с примитивной схемой, взятой из ИскИна боеголовки, мужчина обнаружил центры запуска торпед и не только – вертикальные металлические колонны, которые во время былых сражений проецировали мириады голографических виртуальных органов управления. Харман прошелся по отсеку, прикасаясь ладонью в термокоже к металлу и пластику, собирая информацию из встроенных повсюду отмерших квантовых мозгов.

Он не нашел ни кресла, ни сиденья, ни трона для капитана. Видимо, тот попросту стоял перед пультом управления, который отображал состояние и работу многочисленных систем корабля обычно на виртуальных, а при повреждении соответствующей системы – на жидкокристаллических пластиковых панелях.

Мужчина провел рукой в зеленоватом сумраке. Вот здесь … возникали экраны сонаров… Там, слева … тактические дисплеи… В нескольких ярдах за его спиной сидели на неудобных серых «поганках» члены команды, следя за показаниями беспрестанно меняющихся виртуальных приборов, отвечающих за балласт, уравновешенность судна, радары, сонары, реле GPS, уровень помех, готовность и запуск торпеды, физические механизмы…

Харман отдернул руку: незачем забивать себе голову лишними подробностями. Его интересовало другое.

Здесь.

Сразу же за рабочим местом капитана скрывался металлический монолит, непроницаемая чернота которого полностью поглощала свет ламп, а гладкая поверхность осталась девственно чистой от ракушек, моллюсков, кораллов и слизи.

Это и был главный искусственный интеллект подлодки, созданный таким образом, чтобы сотней различных способов общаться с командой и капитаном. Насколько знал супруг Ады, компьютер подобного рода, пусть и погибший два тысячелетия назад, но сохранивший хотя бы один процент работоспособности, все-таки оставался живее всех живых существ на планете. Квантовый разум умирает очень тяжело. И очень медленно.

К счастью, для доступа к центральным банкам ИскИна не требовалось никаких кодов: вероятно, мужчина даже не знал нужного языка, чтобы в них разобраться, однако это не имело значения. Его функции были наногенетически запрограммированы в ДНК и усовершенствованы гораздо позже того, как затонуло судно, так что подлодке не утаить своих секретов от незваного гостя.

Это-то и внушало страх.

Хармана потянуло на волю из подводного склепа, подальше от радиации, которая пронизывала его кожу, мозг, яйца, кишки и глазные яблоки, пока он стоял в нерешительности будто вкопанный.

«Но я должен узнать».

Человек опустил руку на черную поверхность монолита.

Субмарина носила название «Меч Аллаха». Она покинула свой порт…

Мужчина пропустил журнальные записи, сведения о древней войне. Выяснил только, что разгорелась она еще до Рубикона, во Времена Безумия, когда Глобальный Халифат доживал свой век, демократия Запада и Европы почти умерла, а Новый Европейский Союз превратился в фиктивное сообщество стран-вассалов, стонущих под игом поднимающегося ханства…

Все это было не важно. И лишь одно играло роль – то, что скрывалось в чреве подлодки подобно младенцу, растущему в животе возлюбленной Ады.

Не сумев удержаться, Харман прослушал в ускоренной записи завещания двадцати шести членов команды. Вооруженная баллистическими ракетами, высоко автоматизированная подлодка класса «Мохаммед» не требовала экипажа более чем из восьми человек, однако последняя миссия вызвала такой ажиотаж, что среди множества добровольцев на борт были допущены двадцать шесть Избранных.

Все до единого – мужчины. Зная о приближении неминуемой гибели (насколько понял Харман, субмарину атаковал кордон из подлодок, воздушных судов, космических и морских кораблей), эти фанатики вручили свои души Аллаху. Они прекрасно знали, что доживают последние минуты – как и Земля, которой грозило уничтожение.

Капитан отдал приказ о пуске и передал его через главный ИскИн.

Почему же снаряды не взлетели? Харман буквально выпотрошил квантовую начинку искусственного интеллекта, но так и не докопался до причины. Голосовая команда отдана. Все четыре ряда физических рычагов повернуты. Координаты целей подтверждены. Снаряды указаны в необходимом порядке. Виртуальные и физические переключатели замкнуты. Гидравлика избыточного давления поочередно открыла все до единого массивные люки. Лишь тонкий купол из голубого стекловолокна разделял океанскую толщу и пусковые шахты, наполненные азотом, дабы уравнять давления и не дать воде в последний миг помешать выстрелу. Газогенераторы должны были вытолкнуть сорок восемь снарядов, а разряд силой в две с половиной тысяч вольт – воспламенить газ, который менее чем за секунду мог создать давление в восемьдесят шесть тысяч футов на квадратный дюйм и выстрелить снаряд на поверхность, будто пробку из бутылки, окруженную пузырем из азота. При соприкосновении с воздухом немедленно загорелось бы твердое ракетное топливо. Имелись даже запасные пусковые инициаторы и зажигатели. Ракеты с ревом рванули бы к целям. Все индикаторы запуска светились красным огнем. В каждой из сорока восьми шахт в тяжелом чреве «Меча Аллаха» сигналы «ОЖИДАНИЕ» сменились на «НАВЕДЕНИЕ», потом на «ЗАПУСК» и «ЗАПУСК ВЫПОЛНЕН УСПЕШНО».

Однако снаряды по-прежнему оставались на местах. Погибший и разлагающийся ИскИн знал это; его досада и нечто вроде легкого стыда ощутимо пощипывали руку человека сквозь термокожу.

Сердце Хармана так сильно стучало, а сам он так неровно дышал, что респиратор, дабы избежать гипервентиляции, снизил поступление кислорода.

Сорок восемь снарядов. Все оснащены шестнадцатью отдельными аппаратами, обеспечивающими повторный вход в атмосферу. Фактически семьсот шестьдесят восемь боеголовок – на взводе, без предохранителей, готовых взлететь, нацеленных на семьсот шестьдесят восемь уцелевших городов мира и старинных памятников.

Но не обычных боеголовок вроде тех, что были установлены в торпедах «Меча Аллаха».

Нет, эти снаряды несли кое-что поопаснее: каждый скрывал в себе тонко упакованную черную дыру. Самое совершенное оружие человечества и Глобального Халифата на тот момент. «Идеальное чистящее средство», – подумал мужчина и нервно хихикнул, а может, всхлипнул.

Сами по себе черные дыры не превышали размерами то, что один из погибших моряков в своей полной религиозного пыла прощальной речи назвал «футбольным мячом, который я в детстве гонял на руинах Карачи[105]». Однако стоило им вырваться на свободу и поразить цели, итог был бы гораздо страшнее, нежели при использовании обычного термоядерного оружия.

Черная дыра пробивает в центре города, на который падает, отверстие размером с футбольный мяч, в ту же секунду устраивает плазменную имплозию в тысячи крат мощнее любого термоядерного взрыва и продолжает вгрызаться в планету, превращая почву, камень, воду и магму на своем пути в восходящее облако пара и плазмы, а заодно засасывая людей, постройки, машины, деревья, молекулярную структуру города и его окрестностей площадью в сотни квадратных миль.

Память Хармана выдала любопытные сведения. Оказывается, черная дыра, пробуравившая километровую воронку посреди Парижского Кратера, отличалась нестабильностью и не превышала диаметром одного миллиметра: она поглотила сама себя, не успев достигнуть сердцевины Земли. За тот неудачный древний эксперимент человечество поплатилось одиннадцатью миллионами жизней.

Эти же черные дыры не были предназначены к самопоглощению. Они должны были прыгать, как мячики для пинг-понга, пронзая планету, вырываясь в атмосферу и жадно устремляясь обратно – семьсот шестьдесят восемь сфер, окутанных плазмой и ионизирующим излучением, призванных разрушать кору, мантию и магму снова и снова, снова и снова, месяцами, годами, пока не остановятся окончательно в центре любимой старушки Земли, взявшись пожирать ее ткань изнутри.

Двадцать шесть членов команды, которых прослушал супруг Ады, на разные голоса восхваляли такой исход своей миссии, ожидая воссоединиться в райских кущах. Хвала Аллаху!

«Лишь бы не сблевать прямо в респиратор».

Еще одну долгую, нескончаемую минуту мужчина заставлял себя не отдергивать руку от черного монолита. ИскИн наверняка содержал инструкции, как обезвредить уже активированные черные дыры.

Поля, которые сдерживали их внутри боеголовок, обладали достаточной силой, чтобы, если потребуется, существовать веками; однако, прослужив более двух с половиной тысячелетий, они утратили былую стабильность.

Как только высвободится одна из черных дыр, вслед за ней вырвутся остальные. И не важно, откуда они начнут свой путь к сердцу Земли – из мест, куда направлялись, или же прямо из Атлантической Бреши. Исход будет одинаков.

Искусственный интеллект не знал ни единого способа обезвредить боеголовки. Сингулярности просуществовали двести пятьдесят раз по Пять Стандартных Двадцаток, и в мире «старомодных» людей, чьим самым крупным техническим достижением слыл арбалет, никто не сумел бы восстановить поля-оболочки.

Харман отдернул ладонь.

Позднее он так и не вспомнил, как выбрался из затонувшей субмарины, как, шатаясь, прошел по сухому торпедному отсеку и протиснулся сквозь щель в обшивке навстречу солнечному свету и грязной земной полоске, именуемой Атлантической Брешью.

Зато мужчина не мог забыть, как, сорвав капюшон с респиратором и повалившись на четвереньки, несколько минут выворачивал желудок наизнанку. А когда там ничего не осталось (съедобные плитки были питательны, но растворялись довольно быстро), долго еще содрогался всухую.

После этого путешественник настолько ослаб, что не мог удержаться даже на четвереньках, кое-как отполз от блевотины, рухнул наземь и перекатился на спину, уставившись на длинную ленту синего неба. Бледные, но уже отчетливые кольца вращались и пересекались между собой, точно стрелки ходиков, отсчитывавших часы, дни, месяцы или годы, покуда боеголовки с черными дырами в нескольких ярдах от Хармана не посчитают нужным взорваться.

Мужчина понимал, что ему нужно срочно удалиться от источника радиации – ползти на запад, если потребуется, – однако не находил в себе ни душевных, ни физических сил для этого.

Наконец по прошествии долгих часов, ибо в небесах уже смеркалось, путешественник обратился к своим биометрическим функциям.

Как он и подозревал, доза полученной радиации оказалась смертельной. Внутренний наблюдатель известил человека, что теперь слабость и головокружение не оставят его, но будут лишь усиливаться, что сухие рвотные судороги скоро вернутся, что кровь уже превращается под кожей в сгустки. В течение следующих часов клетки внутренностей отслоятся многими тысячами (процесс уже запущен), потом начнется кровавый понос – на первых порах прерывистый, затем безостановочный, покуда мужчина не исторгнет сгнившие кишки наружу. После этого кровотечение станет по большей части внутренним, стенки клеток окончательно разрушатся, и система придет в упадок.

Все это Харман будет чувствовать и ясно сознавать. Уже через день у него не останется сил передвигаться в промежутках между приступами поноса и рвоты. Путешественник раскинется на дне Атлантической Бреши неодушевленной куклой, время от времени трепеща от непроизвольных судорог. Даже синее небо и звезды не смогут утешить взор умирающего: биомониторы уже сообщили о катарактах, порожденных радиацией на обоих его глазах.

Мужчина слабо ухмыльнулся. Так вот почему всезнающие Просперо и Мойра дали ему в дорогу скудный запас съедобных плиток! Этого хватило, даже с лихвой.

«Но почему? Зачем было делать из меня Прометея, наделять столькими функциями, такой информацией, подарить надежду для Ады, для всего моего рода – и бросить умирать в одиночестве… точно пса под забором?»

Сознание Хармана еще не настолько помутилось, чтобы не понимать: мириады людей, не более избранных, нежели он, тщетно устремляли тот же вопрос к бессловесным небесам, оказавшись на краю смерти.

Да и мужчина уже достаточно поумнел, чтобы самому на него ответить. Прометей похитил огонь с Олимпа. Адам и Ева вкусили в райском саду плод познания. В сущности, все древние мифы твердят на разные лады одну и ту же ужасную голую правду: «Попробуй украсть огонь и познание у бессмертных, и ты немного возвысишься над животными, но по-прежнему будешь очень и очень далек от настоящего Бога».

Сейчас Харман дорого дал бы, лишь бы никогда не слышать последних личных и религиозных завещаний, оставленных двадцатью шестью безумцами из команды «Меча Аллаха». Их бесстрастные прощальные речи помогли мужчине почувствовать полную тяжесть бремени, которое он хотел донести до Ады, Даэмана, Ханны, своих друзей, до всего своего племени.

Он вдруг понял, что все, произошедшее в прошлом году – появление туринских пелен, рассказывавших об осаде Трои, – подарочек «старомодным» от Просперо, посланный через Одиссея и Сейви; их разные, но всегда безрассудные путешествия; смертельное представление на орбитальном острове экваториального кольца; благополучное спасение оттуда; новые открытия жителей Ардиса о том, как изготовлять оружие, строить общество, хотя бы в зачаточном его состоянии, зарождение политических и даже некоторых религиозных представлений…

Все это помогло людям стать человечнее.

Наконец-то их раса вернулась на Землю после четырнадцати с лишним веков комы и ледяного безразличия.

Выходит, что их с Адой ребенок окажется первым из полноценных людей за долгие столетия удобного, бесчеловечного прокисания под присмотром фальшивых богов-«постов»: ему или ей придется ждать опасности, даже смерти на каждом шагу, придется изобретать, создавать крепкие узы со своими соплеменниками, хотя бы для того, чтобы пережить войниксов, калибано, самого Калибана и странную тварь – Сетебоса…

Это было бы интересно. Интересно до ужаса. А главное – это было бы по-настоящему.

И в конце концов привело бы – возможно, привело бы, вероятно, привело бы, – к «Мечу Аллаха».

Мужчина перекатился на бок, и его снова стошнило. На сей раз – в основном кровью и слизью.

«Так быстро? Не ждал…»

Харман зажмурился от боли, пронизавшей все тело и разум. Рука нащупала выпуклость у правого бедра. Пистолет был на месте.

Мужчина отклеил оружие от липучей ленты, щелкнул предохранителем, дернул затвором, как показывала Мойра, и приставил дуло к голове.