Текст книги "Парижские письма виконта де Лоне"

Автор книги: Дельфина де Жирарден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

31 августа 1839 г.

Настоящий ЛЕВ: определение [424]424
  Дельфина возражает против очень распространенной трактовки понятия «лев», при которой стираются различия между львами, денди, модниками, щеголями и проч., и настаивает на том, что «львом» следует называть лишь особу, вызывающую всеобщее любопытство (по версии толкового словаря Э. Литтре, своим названием светские «львы» были обязаны тем живым львам, которые до конца 1820-х гг. содержались в зверинце лондонского Тауэра). Впрочем, усилия Дельфины не увенчались успехом, и расширительное толкование понятий «лев» и «львица» восторжествовало и в быту, и в нравоописательной литературе (где оно было «узаконено» появившейся в 1842 г. «Физиологией льва» Феликса Дерьежа).


[Закрыть]. – День Святого Людовика в Версале

Вот он и настал, тот день, когда даже парижанин стыдится Парижа. Сентябрь – проклятый месяц, настоящий мертвый сезон в большом городе. Лишь очень храбрый и очень независимый человек отваживается в это время года показаться на бульваре. Ложная отлучканынче становится неотложной необходимостью, долгом элегантности, который обязан исполнить всякий уважающий себя лев.В сентябре единственные львы, имеющие право оставаться в Париже, – те, каких демонстрируют на сцене театра «У ворот Сен-Мартен». Между прочим, это английское слово, так быстро прижившееся во Франции, означает у нас совсем не то, что на родине. У нас с некоторых пор всякому элегантному существу присваивают звание льва,в каждой котерии насчитывается не меньше двух десятков львов; всякую женщину, у которой есть красивые брильянты и тонкие кружева, породистые лошади и хороший повар, которая бывает в театрах, на скачках и на блестящих балах, без предварительных разысканий и достаточных резонов причисляют к львицам;всякого мужчину, который носит прическу à la Генрих III, бородку à la Плутон, кромвелевскиеусы и пасторальныйгалстук; который заводит себе микроскопического грума и курит колоссальные сигары; который громко кричит из облака дыма: «Здорово, любезнейший, как жизнь?» и слышит ответ от собрата, пребывающего в другой дымной славе.«Недурственно, а сам?» – неизвестно по какому праву немедленно объявляют львом.

А затем львы и львицы собираются в кружок, чтобы предаться взаимному восхвалению, и, не имея на то никаких оснований, гордо заявляют: «Я лев, ты лев, мы львы, они львицы!» Мы, со своей стороны, тоже хотим позаниматься грамматикой и скажем в ответ: Вы не львы, они не львицы. Вы денди, красавцы, щеголи, короли моды, любители фешенебельности, причудники,а если угодно, и причудницы, —но не львы.Что такое левв нравственном отношении? Даем определение: в нравственномотношении лев есть любопытный зверь. Меж тем быть любопытным зверем вовсе не значит быть нескромным животным, которое желает все видеть собственными глазами; это значит быть необычайным животным, которое все желают увидеть собственными глазами [425]425
  26 апреля 1841 г. Жирарден продолжает «львиную» тему, на сей раз описывая новейшую «картину нравов», которую она именует «охотой на льва»: «Наши молодые женщины преследуют человека, вошедшего в моду, так же неотступно, как охотники преследуют оленя в лесу, они гонят его из салона в салон, подстерегают у дверей, ловят его взор, повторяют вслух его имя, желая обратить на себя внимание, а если он их не замечает, вместе с приятельницами-сообщницами пускаются в более чем сентиментальное путешествие по его стопам, вместо того чтобы скромно и достойно дождаться, пока он сам подойдет к ним» (2, 75). Вообще Дельфина охотно обыгрывала «звериные» метафоры применительно к светским людям; в фельетоне от 3 марта 1844 г. она упоминает повес, которые удалились от света и наслаждаются спокойной и комфортабельной жизнью, но раз в год, во время карнавала, по случаю бала у князя Тюфякина возвращаются к прежнему времяпрепровождению; так вот, этих людей она называет «бывшими львами, которых цивилизация вновь превратила в медведей» (2, 185).


[Закрыть]. Так, например, лев из Ботанического сада, на которого никто не обращает внимания, – не лев. Казалось бы, он вправе притязать на это звание, ибо у него есть длинная грива, острые когти и хищные клыки, однако, несмотря на все эти атрибуты, сей царь пустыни – не лев; напротив, крошечный пони, несмотря на свои короткие ноги, смешной аллюр и уродливую гриву, – настоящий лев, ибо весь Париж сбегается в Цирк на Елисейских Полях, чтобы на него посмотреть. Точно так же обстоит дело в наших салонах. На рауте в роли львавыступает вовсе не юный любитель элегантности, одетый самым необычным образом, имеющий самые продуманные и самые претенциозные манеры; нет, в этой роли выступает порой человек совсем простой и ничуть не забавный, с которым, однако, все хотят свести знакомство, поскольку он чем-либо прославился на весь мир: совершил опаснейшее путешествие, увез из дому несколько английских матрон, произнес накануне пламенную речь, получил на днях огромное наследство, гарцевал недавно в жокейской куртке на чистопородном жеребце, летал два часа назад на воздушном шаре и привез самые свежие новости из эмпирея, слегка подозревается в отравлении собственной жены, а может быть, просто-напросто опубликовал талантливую книгу, имевшую большой успех. Однако львом можно стать лишь на недолгое время; должность льва не принадлежит к числу пожизненных. Быть львом нынешнего вечера значит быть козыремданной партии, а известно ведь, что по окончании партии козырьутрачивает все свое могущество.

Огюст Пюжен. Театр «У ворот Сен-Мартен».

Огюст Пюжен. Зверинец Ботанического сада.

Огюст Пюжен. Вид на Сену.

Итак, не повторяйте бездумно: наши львы ввели такую-то моду, все наши львицы побывали на этом представлении. Это все равно как если бы вы сказали: козыри трефы и бубны; все равно как если бы вы сказали – а вы зачастую именно так и говорите: «Масса выдающихся особ» и проч. Не путайте денди и льва, причудницу и львицу,они принадлежат к разным семействам: денди – тот, кто хочет, чтобы на него смотрели, лев – тот, на кого хотят смотреть; причудница – та, кто ищет всевозможных развлечений, львица —та, кого зовут на все празднества и без кого никакие развлечения никому не в радость [426]426
  В фельетоне, датированном 20 декабря 1839 г., Жирарден называет «львом фешенебельного и разумного мира» знаменитую альпинистку мадемуазель д’Анжевиль, осенью 1838 г. совершившую восхождение на Монблан.


[Закрыть]. Левна блестящей вечеринке – то же, что новобрачная на свадьбе, то же, что новоизбранный академик на академическом приеме, то же, что парижанин в маленьком провинциальном городке, то же, что обвиняемый для процесса, то же, что жертва для жертвоприношения, то же, что жирафа в Ботаническом саду, наконец, то же, чем был некогда лев в зверинце. Пример: кто нынче лев на сцене театра «У ворот Сен-Мартен»? левтам не тигр, не леопард, не ягненок и не лев, а господин Ван Амбург [427]427
  В нашумевшем представлении «Дочь эмира», которое давалось в 1839 г. в театре «У ворот Сен-Мартен», американский дрессировщик Ван Амбург изображал араба, отданного на растерзание диким зверям; американец выходил на сцену в обществе самых настоящих тигров и львов, но оставался целым и невредимым; больше того, целым оставался и ягненок, которого Ван Амбург запускал в клетку с хищниками.


[Закрыть].

Мы уже сказали, что Париж опустел: нынче все, кто может, предпочитают его покинуть. Воскресенье – день всеобщего исхода; в этот день в Париже не остается не только людей, но и экипажей, на которых можно выехать из города. Фиакры, кабриолеты, «горожанки», «милорды», наемные кареты – исчезает всё; сколько бы вы ни скитались по улицам, сколько бы ни рассылали верных гонцов в разные концы города, сколько бы ни обходили стоянки фиакров, до самого вечера вы ничего не добьетесь; даже железная дорога вас отвергнет. Смотрите сами: на станции в очереди за билетами выстроились пять тысяч человек. Одни запаслись четырехфунтовым хлебом, другие – дыней, кто-то соорудил из салфетки сумку для пирога, кто-то благоговейно прижимает к груди маленького цыпленка в большом пакете. Некоторые везут за город корзинки с персиками! Они правы: парижские персики такие вкусные! некоторые захватили с собой мирт… или герань. День Святого Людовика – это всеобщий праздник, праздник всех Луии Луиз,но гораздо чаще Альфредов и Ахиллов, Мельхиоров, Пальмир и Памел. Чем более претенциозно имя, данное при рождении, тем чаще в семейном кругу его заменяют на Луи или Луизу. В нынешнем году 25 августа по железной дороге перевезли не только всех обитателей Парижа, но также все съестные припасы и все цветы столицы [428]428
  Парижане устремлялись именно в Версаль и потому, что туда была недавно проложена железнодорожная ветка (ее открыли в начале августа 1839 г.), и потому, что желали побывать в открытом двумя годами раньше музее (см. примеч. 44 /В файле – примечание № 154 – прим. верст./).


[Закрыть]. Сколько пирогов было съедено в воскресенье в сени версальских дерев! Мраморная залабыла усыпана остатками пиршества, обертками от ветчины, фунтиками из-под соли, сахарной бумагой, костями от бараньего окорока, куриными косточками! Какое столпотворение! Какой шум! О нимфы здешних водоемов, как гордитесь вы правом пленять взоры народа-короля! Разве может Людовик XIV сравниться с этим новым властителем? Воля первого смогла создать за один день все эти чудеса; воля второго способна разрушить их за один час. Прекрасные статуи, выставляющие напоказ древние прелести, мраморные ножки и кокетливые круглые локти, трепещите перед этим грозным властелином, бойтесь его дикого энтузиазма: от восторга он способен сбросить вас всех с пьедесталов и разбить на мелкие кусочки исключительно ради того, чтобы удобнее было вами восхищаться. В восемь вечера в Версале царил чудовищный хаос: когда те тридцать тысяч человек, что прибыли сюда в течение дня, все разом захотели вернуться назад в Париж, наведением порядка пришлось заняться префекту и прочим версальским властям. Наши народные развлечения все немного смахивают на бунты, и это придает им неизъяснимое очарование. Во Франции всякая забава – немножко мятеж. Если, развлекаясь, французы не взбунтовались хоть немножко против тех самых людей, кто обязан их охранять, они считают, что праздник не удался. А кроме того, повсюду царит прискорбная непорядочность; самая невинная сделка не обходится без обмана; все поголовно только и мечтают о том, как бы обойти закон: в фиакр, рассчитанный на шесть человек, непременно набиваются восемь; кучер протестует, но никто его не слушает; его осыпают бранью и ударами; если на пути вырастают изгородь или забор, через них не задумываясь перелезают: изгороди и заборы исключительно для того и поставлены; никто не ждет своей очереди, никто не остается на своем месте; самое скверное место кажется самым лучшим, если оно уже кем-то занято. Обманывать, жульничать, нарушать условия – вот наши истинные радости; сама любовь повинуется этому роковому закону: любовницу у нас страстно любят только в том случае, если она чужая жена. Вслушайтесь в разговоры прохожих, которые возвращаются домой с праздника, вы услышите что-то вроде: «Он с меня сначала спросил двадцать су; я говорю: Спасибо! У меня только четыре… я пойду. Тут он мне кричит: Отдам за четыре…» или: «Они мне говорят: Хода нет! Но я им съездил пару раз по физиономии и все-таки вошел». Главное удовольствие состоит в том, чтобы заплатить всего четыре су за то, что стоит целый франк, и силой пролезть туда, куда вход запрещен. Нелегко управлять таким народом. […]

21 декабря 1839 г.

Притязания

Близится час всеобщего пробуждения, парижское безумство дает о себе знать самыми прелестными симптомами: первый день нового года уже вселяет тревогу в умы парижан; уже подают голос бальные оркестры; все столичные жители уже заняли свои посты, каждый оттачивает свое оружие: политики упражняются в ораторском искусстве и придумывают яркие фразы, кондитеры изготовляют конфеты и фантики, заговорщики запасаются патронами. Актеры учат новые роли, а государственные мужи пытаются забыть те роли, которые играли прежде; все вооружаются, одни ради того, чтобы пленять, другие ради того, чтобы вредить, и все меняют свой облик ради того, чтобы обмануть окружающих: молодые женщины покупают бархатные платья и шляпы с плюмажем, чтобы придать себе респектабельный вид; тридцатилетние женщины покупают себе газовые платья и цветочные гирлянды, чтобы придать себе вид девичий. Казаться тем, что ты есть, считается преступлением; казаться тем, чем ты вовсе не являешься, считается победой. Жизнью движут одни лишь притязания; без них люди не знали бы, чем заняться, и умирали от скуки. Гордиться неоспоримой красотой, блистать всеми признанным умом, тратить законно доставшееся состояние и пускать в ход истинный талант – для всего этого особой фантазии не требуется; другое дело – сменить свой облик; изображать великую серьезность, имея смазливое личико; сорить деньгами, которых у тебя нет; притворяться ученым мужем, будучи денди, или селадоном, будучи ученым мужем; стать бабочкой, хотя ты рожден пчелой, или тигром, хотя ты рожден овцой; слыть женщиной, разбирающейся в политике, хотя ты всего-навсего хорошо вальсируешь, или женщиной ветреной, хотя ты уже давно мать семейства; выдавать себя за финансиста, будучи астрономом, или за французского литератора, будучи уроженцем Германии, – вот это забавно, вот это придает жизни интерес. Отмените притязания в нашем любезном отечестве, где якобы в такой цене прямота и естественность, и вы получите население, состоящее исключительно из скучающих бездельников.

Притязания во Франции заменяют страсти; именно они совершают революции; никто не желает оставаться на своем месте, каждый хочет сменить свое ремесло на ремесло соседа; все гнушаются тем, что знают, и с удовольствием демонстрируют те таланты, каких не имеют. Политические мужи ломают головы, пытаясь отгадать причину наших вечных смут, они задаются вопросом, отчего французами нынче так трудно править; ответ очень прост: дело в том, что в течение последних пятидесяти лет [429]429
  Отсчет ведется от 1789 г., когда Революция разрушила Старый порядок и традиционную социальную иерархию.


[Закрыть]у нас разрушали все верования, одновременно распаляя все притязания; дело в том, что очень трудно управлять страной, где никто не хочет заниматься тем, что он умеет делать, где усердно исполняют свои обязанности лишь невежды, обязанности эти исполнять не способные; дело, наконец, в том, что политические мужи, которые задаются этими вопросами, сами занимают вовсе не то место, какое им пристало. Все, конечно, придет в порядок, однако, прежде чем здравый смысл восторжествует, прежде чем военные согласятся быть военными, деловые люди смирятся с тем, что их призвание – заниматься делами, а финансисты захотят остаться финансистами, – прежде чем все это произойдет, нам предстоит прожить еще по меньшей мере пятьдесят лет, полных раздоров, переворотов и кровавых расправ, а потому мы стараемся не принимать политику близко к сердцу и просто-напросто констатируем, что причину правительственных кризисов угадать несложно: Франция – страна восстаний только потому, что она страна притязаний. В тот день, когда каждый из нас станет гордиться исключительно теми талантами, какие он получил от Бога, мы исцелимся – и наступит всеобщее благоденствие. […]

28 декабря 1839 г.

Модный мужчина. – Модная женщина. – Модное животное

В городе уже царит большая суета, но еще не наступила пора больших развлечений. Бунт, назначенный на эту неделю, не состоялся; по слухам, его отложили до 6 января, до дня Богоявления, что обличает величайшую предупредительность: когда же еще и бунтовать против царствующего короля, как не в день, когда выбирают короля бобового [430]430
  Бобовым королем нарекали в этот день того, кому достался боб, запеченный в пирог.


[Закрыть]?

Балы и рауты уже начались, однако еще не все элегантные парижанки съехались в Париж. Начало сезонадля знаменитых красавиц отложено в наших салонах до первых дней января. Светила должны повиноваться законам природы: человеческие светильники, вульгарные лампы, могут гореть хоть 24 часа в сутки, но звезда Венеры загорается лишь ради того, чтобы возвестить начало нового дня.

Итак, в настоящее время на наших раутах царствуют иностранки. Скипетр моды оспаривают русские и испанские красавицы, однако им уже давно завладела одна юная англичанка, и нет никаких оснований полагать, что в этом году она его утратит. Мода – богиня, которая не раз становилась жертвой клеветы и которой пора наконец отдать справедливость. В своих привязанностях мода вовсе не так непостоянна, как это зачастую утверждают; она старается изменяться как можно реже и благоволит к одним и тем же фаворитам. Мы знаем старцев, молодость которых пришлась на эпоху Директории и которые еще и сегодня остаются модными юношами. Кто однажды стал модным, пребудет таковым до самой смерти. Быть модным можно столько, сколько хочешь, но нужно этого хотеть, нужно этим заниматься, иначе говоря, нужно беспрестанно обновляться. Трудитесь без устали, проводите кропотливые изыскания и не отвлекайтесь ни на мгновение: чтобы оставаться модным всегда, чтобы, невзирая на неумолимый бег времени и непредсказуемые капризы революций, чтобы вечно быть юными и прекрасными, пленительными и опасными, надобно идти на большие жертвы. Ремесло мотылька – нелегкое ремесло, ставящее перед модником множество трудноразрешимых задач: как всегда быть легким и никогда не становиться легкомысленным – как не интересоваться ничем и знать все – как думать о своем туалете с утра до вечера и делать вид, что не заботишься о нем вовсе, – как являться в одно и то же время в четырех разных салонах – как приезжать в Оперу точно в то мгновение, когда на сцену вылетает новая танцовщица или начинает арию новейший виртуоз, – как всегда знать имя той женщины, на которую смотрит весь зал, – как входить в бальную залу с видом человека, которого здесь ждут, – как заигрывать с высшими, благоволить к низшим, улыбаться равным – как мало смотреть, но хорошо видеть – как все узнавать, ни о чем не расспрашивая, – как не разделять полностью ни одну идею, однако судить свысока обо всех идеях без исключения – как находить применениевсем своим недостаткам, выдавая нужду за добродетель, – как доводить чревоугодие до педантства, а эгоизм – до величавости – как верить в себя, поклоняться себе, проповедовать культ себя – как не иметь ни единой собственной мании, но быть всегда готовым усвоить любую манию, вошедшую в моду, – как уметь быстро отказаться от того, что тебе больше всего нравится, – как избегать привязанностей, ибо привязаться к кому-то или чему-то, к мысли или намерению – это значит застояться, состариться, назначить срок, сказать свое последнее слово. – Чтобы оставаться модным, нужно отрекаться от прошлого – отрекаться решительно, и от целого, и от деталей. В глазах мотылька из хорошего общества вчерашний день всегда неправ; непогрешим только день сегодняшний, только он достоин внимания. Если сегодня для того, чтобы нравиться, надобно выказывать острый ум, модник будет блистать остроумием; если, напротив, надобно быть смешным глупцом, он без труда выкажет глупость и навлечет на себя насмешки. Модник, точно флюгер, покоряется любым ветрам; флюгер он умный и потому покоряется по доброй воле. Именно поэтому избранник моды не имеет возраста; ведь нас старят воспоминания, а модник не позволяет себе иметь воспоминаний, – не по легкомыслию и не из неблагодарности, но из чувства самосохранения. Чтобы жить, моднику нужно двигаться, двигаться без остановки: остановка для него равносильна гибели; модник – это вечный жид элегантного мира. Подобно вечному жиду, он бессмертен; подобно ему, он получил право жить бесконечно, но при этом обречен ни на мгновение не знать покоя.

Женщинам оставаться модными легче, чем мужчинам: смазливого личика и романического положения нередко бывает довольно для того, чтобы женщина сделалась модной и оставалась таковой долгие годы. Живость и томность равно подходят для этой роли, которая не подчиняется строгим правилам. Требование одно-единственное: не скрывать ничего, кроме своего ума; ведь тайное превосходство – могущественнейшее средство воздействия; впрочем, есть способ сделаться модной женщиной гораздо быстрее и оставаться ею очень долго; способ этот совершенно безотказный: нужно вести себя добродетельно, но при этом пользоваться дурной славой.

Теперь нам предстоит сделать признание, которое наверняка навлечет на нас обвинения в бесцеремонности. Ну что же, наберемся храбрости и приступим к делу без обиняков. Мы хотим сказать, что, если мода долго хранит благосклонность к людям, она ведет себя куда более ветрено по отношению к животным. Некогда украшением будуаров служила гибкая шелковистая кошка; но кошки слишком любят охотиться на мышей и гулять по крышам; они кровожадны и неблагопристойны, коварны и легкомысленны: кошек нам больше не надобно.

Было время, когда наши элегантные гостиные оживляла сумасбродная левретка: однако левретки постоянно зябнут, их нужно одевать, кутать; это собачки для женщин чувствительных. У наших элегантных дам не хватает времени даже на своих собственных любимиц. За левреткой нужно ухаживать, как за малым ребенком, левретки ревнивы и страстны, они ласкаются, требуют, чтобы их любили и понимали; левреток нам больше не надобно.

Затем настало время, когда в моду вошли обезьяны: они походили на людей, и гримасы их вызывали смех; но с тех пор все переменилось: теперь люди уподобились обезьянам, и контраст тех и других совершенно утратил пикантность: обезьян нам больше не надобно.

Жан-Анри Марле. Поездка в Версаль.

При правлении деспотическом большой успех имели также попугаи. Их учили всяким бунтарским фразам, которые люди не осмеливались произнести сами. Эти газеты в перьях были нарасхват. Сегодня же, когда людям подавай все что угодно, за исключением настоящей правды, сегодня, когда в стране господствуют краснобаи, попугаи находятся под подозрением, в них видят конкурентов: попугаев нам больше не надобно.

Какие же домашние животные нынче в моде? Дошло ли уже дело до воспитания в салонах юных тигров, косолапых медвежат, бойких львенков и миленьких пантер? – Нет; животное, которое пользуется нынче всеобщей любовью, производит очень мало шума и отличается весьма мирным нравом; это просто-напросто черепаха – совсем крохотная черепаха, привезенная или присланная из Африки; это животное не произносит ни звука, но само его присутствие в высшей степени красноречиво; оно означает: «У меня есть друг, брат, дядя в Алжире; он присылает мне кашемировые шали, арабские бурнусы, жасминовые благовония и кошельки из золотой парчи – все эти штуки, вместе с которыми обычно прибывает и черепаха». Зверь этот имеет великое преимущество перед всеми прежними фаворитами. О нем совершенно не нужно заботиться. Можете не кормить его хоть целый месяц: он не обратит внимания и вовсе на вас не обидится. Можете выронить его из окна – он будет себя чувствовать так же превосходно, как и прежде. Можете на него наступить, он этого даже не заметит. Черепаха – идеальная компаньонка, которая безропотно сносит все издевательства и умеет жить в одиночестве, не скучая. Наш эгоистический век может позволить себе лишь чувство такого рода – привязанность к спутнице жизни, ради которой не нужно идти ни на какие траты, избраннице, которая не нуждается в любви [431]431
  О черепахе как атрибуте парижских денди, которые, демонстрируя свою неторопливость, выгуливали эту «спутницу жизни» в Люксембургском саду, см.: Benjamin.Р. 441; Вайнштейн.С. 309.


[Закрыть].