Текст книги "Парижские письма виконта де Лоне"
Автор книги: Дельфина де Жирарден
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
О господи! если бы каждый из нас взял за правило облегчать жизнь тем немногим, кто зависит от него, быть может, великая проблема всеобщего блага была бы наконец разрешена; но мы предпочитаем приносить горе ближним, а себя посвящать счастью всего мира!.. Это, конечно, почетнее, да, пожалуй, и легче; ибо кто проверит результат? Вы пришли бы в ужас, когда бы узнали, сколько мелких гадостей совершает за день филантроп, сколько ужасных огорчений причиняет он своим домашним. Поэтому, вознося молитву к Судьбе, мы не раз восклицали со всем пылом, на какой способны: дай мне в друзья людей неблагодарных и эгоистичных, тиранов и даже гениев, хотя они считаются самыми жестокосердыми… но избавь меня от филантропов!
Огюст Пюжен. Цветочный рынок на острове Сите.
Доставлять радость ближним – вот главная цель каждой женщины, которая поистине милосердна; заметьте притом разницу в долге матери и жены: мать, по нашему убеждению, должна воздвигать перед ребенком все новые и новые преграды; жена, напротив, должна убирать их с пути мужа, отца, брата. Жизнь ребенка – сплошная игра, и для него преодоление препятствий – полезное упражнение; жизнь мужчины – сплошной труд, и для него преодоление препятствий – досадная помеха. Всякий мужчина, который трудится всерьез, от рабочего до министра, – в своем роде больной, безумец, эпилептик, нуждающийся в постоянном уходе. Непрерывные труды делают мужчину бесконечно раздражительным, и женщина, которая нежной заботой успокаивает его лихорадочное возбуждение, а благодетельным попечением отгоняет от него все неуместные и неприятные воспоминания, которая скрывает от него дурную весть, могущую понапрасну отвлечь от важного дела, а ласковым приемом развеивает его дурное настроение, которая окружает его предметами, милыми его сердцу, выбирает для своих нарядов цвета, приятные его глазу, подает ему его любимые блюда, выслушивает его рассказы и вникает в его планы с видом заинтересованным и понимающим, с улыбкой умной и ободряющей, – такая женщина для мужчины – настоящий ангел-хранитель, и ангел этот кажется ему писаной красавицей! Вот такими красавицами мы и желали бы видеть всех женщин без исключения!..
1845
26 января 1845 г.
Париж вновь спокоен. – Губительное влияние женщин на литературу
Какая, право, у нас забавная страна! С какой изумительной легкостью переходит она от самых жгучих страхов к самому безмятежному спокойствию! Вот оно, хваленое французское легкомыслие, которое мы так безуспешно пытались отыскать; оно живет не в умах французов, не в их вкусах, не в их развлечениях; оно обретается исключительно в их чувствах. Ненавидеть сегодня то, чему поклонялись вчера; осуждать вечером то, чем восхищались утром; бежать ныне от того, чего домогались прежде, – все это может считаться легкомыслием, и в этом смысле французы заслуживают звания легкомысленных. Месяц назад, как мы вам докладывали [620]620
В фельетоне от 22 декабря 1844 г. описаны нападения уличных грабителей, державших в страхе парижан осенью этого года.
[Закрыть], Париж пребывал в оцепенении, повсюду только и было разговоров что об убийцах и их жертвах; рассказывали про женщину, которую удушили страшной смоляной маской, о юноше, которому нанесли десять ударов стилетом; толковали про украденные деньги, про похищенные часы и цепочки, и все вскрикивали, ужасались, возмущались, жалели пострадавших, проклинали власти, дрожали от страха за друзей и за самих себя и, вопреки предписаниям закона – того мудрого закона, который можно было бы сформулировать двумя словами: «Защищаться запрещается!», – вооружались ножами и кинжалами. Так вот, сегодня от всех этих страхов не осталось ни малейшего следа; у нас отняли одну за другой все те ужасные вести, какие нам подбросили прежде. Смоляная маска оказалась хитроумной выдумкой, а жертва – героиней любовной интриги [621]621
К смоляной маске как средству убийства осенью 1844 г. в Париже прибегали дважды; некий Шеврёль в самом деле удушил таким образом свою любовницу и был приговорен к смерти; другой преступник 12 декабря 1844 г. попытался последовать его примеру, но не сумел довести свое намерение до конца.
[Закрыть]; ночное нападение на юного денди было столь же романическим: атаковал не разбойник, а соперник. Наши страхи были ошибкой; наше сострадание было ошибкой; никаких убийц не существует и никогда не существовало; кто посмел сказать, что они существуют? Сегодня того несчастного, который решится рассказать в кафе или клубе, что на него напали воры, безжалостно поднимут на смех; он может показать раны – его осмеют; он может истекать кровью – это вызовет еще больший смех; он лишится чувств – смех усилится; он умрет – но смех не смолкнет. Доверчивости объявлен бой. С ней необходимо покончить. Разбойники могут быть совершенно покойны, во всяком случае в течение некоторого времени; в них больше никто не верит. – Есть ли у нас основания для беспечности? – Нет; но у нас пропало желание бояться. – Опасность сохраняется? – Да; но о ней больше никто не думает. – А почему о ней больше никто не думает? – Потому что о ней уже думали прежде, а думать все время об одном и том же скучно.
Поистине, ничто так мало не походит на город, которому грозит опасность, как сегодняшний Париж; за исключением нескольких министерских чиновников, никто ни о чем не тревожится. Все заняты только забавами. С восьми вечера все женщины украшены гирляндами; они говорят только о бале, на котором были вчера, о бале, на который отправятся нынче вечером, и о бале, на который поедут завтра. […]
Кстати об Академии, иные дамы негодуют на господина Виктора Гюго. На следующий день после знаменитого заседания мы были на балу у госпожи Соломон Ротшильд; в увитой цветами и имеющей столь поэтический вид галерее, соединяющей бальную залу с роскошными салонами, нам встретилась любезная и остроумная женщина, с уст которой сорвался горестный стон: «Он сказал почти» [622]622
16 января 1845 г. Гюго выпало принимать в Академию публициста и литературного критика Сен-Марка Жирардена, который занял кресло Кампенона, автора поэмы «Послание к женщинам» (1800). В связи с этим Гюго призвал преемника Кампенона также воспевать «благородную спутницу мужчины», причем имел неосторожность сказать, что в сфере мысли женщина «почти равна мужчине».
[Закрыть]; мы поспешили успокоить ее: «Он сказал это не по своей воле» – и разгневанная красавица скрылась среди цветущих камелий. Поверите ли, господа академики испугались великодушия, с каким господин Виктор Гюго осыпал похвалами заслуги женщин; они потребовали от него исключения самых лестных пассажей, они потребовали от него добавления этого рокового «почти», которое ему вечно будут вменять в вину и в котором он почти неповинен. Мы узнали имена тех пугливых академиков, которые имели слабость потребовать от господина Гюго этой смешной жертвы; нам запрещено их называть, однако просим оскорбленных женщин поверить нам на слово: имена эти их бы утешили; недоброжелательство сих почтенных мужей более чем естественно: мужчины посредственного ума терпеть не могут женщин ума выдающегося.
Что же до нас, мы с восхищением выслушали прекрасную речь нашего прославленного друга с начала до конца, включая и тот пассаж, который вызвал столь бурное возмущение; у нас свой взгляд на роль женщин, мы уже излагали его в прошлом году [623]623
См. фельетон от 24 марта 1844 г. (наст. изд., с. 392–401 /В файле – год 1844 фельетон от 24 марта – прим. верст./).
[Закрыть], и с тех пор убеждения наши нисколько не изменились. Во всех случаях, когда надобно действовать, повинуясь интуиции и чутью, женщины всегда будут одерживать верх над мужчинами; напротив, во всех случаях, когда действовать необходимо, опираясь на доводы разума и выводы науки, бесспорное преимущество будет оставаться за мужчинами. Женщины не желают понять, что вся их сила – в их же слабости, в исключительной деликатности их чувств, болезненной раздражительности их нервов. Настоящая женщина, чью природу еще не исказило злосчастное образование, с избытком наделена чудесными дарами ясновидящих, чуткостью умнейших представителей животного царства. Подобно сомнамбуле, она способна невольно читать чужие мысли; подобно орлу, способна чуять добычу сквозь облака; подобно коню, способна угадывать пропасти в полной темноте; она умеет различать в ночи дыхание бездны; она может все, лишь бы вы не учили ее ничему. Всякая женщина рождается пророчицей, и грешно ей заглушать мощный голос божества, диктующего истину, ради того чтобы вслушиваться в гнусавый голос педантов, твердящих пустые слова своей бесполезной и лживой науки.
Поэтому влияние женщин велико и благотворно исключительно в тех областях, в которых они ровно ничего не смыслят. Например, в политике и в финансах женщинам порой удается принимать самые счастливые решения. Поскольку инстинкт их в этих сферах не замутнен никаким полузнанием, он служит им волшебной путеводной нитью; из горячечных видений они прежде всех узнают о грядущих событиях… Пророческий трепет извещает их заранее о неминуемых опасностях… Загадочные, непобедимые приступы отвращения указывают им на возможное предательство задолго до того, как у самого предателя родится коварный замысел. В политике и в финансах мнением женщин пренебрегать не следует. Другое дело – те сферы, в которых женщины мнят себя сведущими, но которые, однако, требуют обширных познаний, глубоких исследований; в изящном искусстве и литературе влиянию женщин благотворным не бывать. Полуобразованность сбивает их с толку, они заимствуют свои мнения из книг и таким образом теряют то, что составляло ценность их суждений, – а именно свежесть и искренность впечатлений.
У служанки – просил, а у жены – никогда. Женщины хорошо воспитанные, как правило, имеют о литературе понятия самые ложные [625]625
На самом деле жена Мольера Арманда (дочь актрисы, воспитанная в мире кулис) не принадлежала к числу «хорошо воспитанных» светских дам.
[Закрыть]. О поэты! любите женщин, воспевайте их, но не вздумайте с ними советоваться. Просите у них вдохновения, но не наставлений; музы из них выходят хорошие, а судьи – дурные. Пишите для них, но невзирая на них. Всякий раз когда из печати выходит произведение чудовищное, смехотворное, винить в этом следует современниц автора, и только их одних. Да не прогневается на нас господин Э. Меннеше, который однажды с таким умом и восхищением воспел влияние женщин на литературу, воздействие салона Рамбуйе на французский язык было губительным, оно лишило его самых звучных слов, самых поэтических образов [626]626
Литератор Эдуард Меннеше, чтец королей Людовика XVIII и Карла X, в 1841 г. начал устраивать «литературные утренники», во время которых читал лекции по истории литературы для светского круга. С салоном маркизы де Рамбуйе связано то явление французской литературы второй половины XVII в., которое вошло в историю под названием «прециозность» и было доведено до абсурда в комедии Мольера «Смешные жеманницы» (дословно «Смешные прециозницы»; 1659); Дельфина, в соответствии с оценками своего времени, осуждает пуристическую установку на перифрастический и эвфемистический стиль, принятую в этом кругу. Современную интерпретацию этой среды и ее литературных установок см. в кн.: Неклюдова М. С.Искусство частной жизни. Век Людовика XIV. М., 2008.
[Закрыть]. Влияние женщин на нынешнюю литературу ничуть не более благотворно. Именно их нежным настояниям обязаны мы всеми модными ужасами. Прелестные создания обожают преступления, они без ума от подробных описаний злачных мест; литераторы охотно идут им навстречу [627]627
О «неистовой литературе» см. примеч. 327 /В файле – примечание № 437 – прим. верст./.
[Закрыть]. Вы осуждаете авторов и журналистов; но их ли вина в том, что они преподносят публике заказанные блюда? Все они поначалу рисовали картины самые жизнерадостные; на них никто не обратил внимание; пришлось искать иных предметов. […]
30 марта 1845 г.
Мальчик с пальчик. – Мыльные пузыри. – Управлять значит забавлять
[…] Герой дня, лев нынешнего сезона – генерал Мальчик с пальчик. Трудно было найти лучшего преемника для крошечных венских танцовщиц: вслед за куклами – карлик!.. [628]628
Два аттракциона, занимавшие парижан в начале 1845 г.: юные танцовщицы из Венской оперы и карлик по прозвищу Мальчик с пальчик, который за очень высокую плату участвовал в спектаклях, разыгрываемых в частных домах.
[Закрыть]Несчастное племя завистников, как безжалостно над тобой смеются! С какой тонкой иронией льстят твоим ребяческим вкусам! Известно, что ты не любишь смотреть вверх; ты соглашаешься восхищаться лишь тем, что барахтается у тебя под ногами: поэтому тебе подыскивают микроскопических идолов. Обожание бесконечно малых – вот еще одно из пленительных следствий провозглашенного равенства.
Жан-Анри Марле. Посетители диорамы.
Впрочем, справедливость требует признать, что порой и нашему завистливому народу случается поднять глаза и восхититься чем-то, что находится в вышине. В этом году, например, в четверг на средопостной неделе праздношатающиеся зеваки провели целый вечер, предаваясь восторгу весьма простодушному, но отнюдь не беспричинному. Около десяти тысяч человек простояли несколько часов на бульваре Итальянцев, задрав голову; с горящими глазами они созерцали… комету? воздушный шар? да нет, нечто еще более воздушное, а именно мыльные пузыри, вылетавшие из окна дома на углу улицы Ришелье. Пузыри эти, впрочем, были огромной величины и наполнены табачным дымом. Вначале каждый из зрителей думал: неужели это мыльный пузырь, может быть, это маленький воздушный шарик? Затем, когда пузырь налетал на край ставни или угол вывески и лопался, оставляя вместо себя легкое облачко и распространяя нежный аромат вожделенной сигары, зрители изумлялись еще больше и начинали задаваться другим вопросом: какому Эолу обязаны они этими громадными пузырями? Наконец из уст в уста стало передаваться имя Вивье; тут-то все и объяснилось. Для этого знаменитого мастера роговой музыки, который ухитряется извлекать из своего инструмента пять нот одновременно, три часа кряду выдувать из дудки мыльные пузыри на радость восторженной публике – безделица. Куклы, карлики, мыльные пузыри!.. Должно быть, народом, который так легко позабавить, нетрудно управлять: ведь управлять значит забавлять.
1847
10 января 1847 г. [629]629
В 1846 г. Дельфина вовсе не печатала фельетонов, и читатели были недовольны; во всяком случае, 3 января 1847 г. редакция «Прессы» сообщала о том, что многие читатели требуют от нее возвращения очерков виконта. Поэтому редакция решила продолжить в чуть измененной форме опыт, предпринятый летом 1845 г., когда с 4 июля по 10 августа 1845 г. «Пресса» печатала с продолжением эпистолярный «роман-стипль-чез» «Круа де Берни», сочиненный четырьмя авторами: Дельфиной, Теофилем Готье, Жозефом Мери и Жюлем Сандо (каждый писал письма за «своего» героя). Печатание парижских хроник возобновилось 10 января 1847 г. под рубрикой «Круа де Берни» (а не «Парижский вестник», как раньше); первым стал фельетон виконта де Лоне, но уже в следующую субботу эстафету перенял Сандо, за ним последовал Мери, а потом, после еще одного очерка Дельфины, субботний фельетон сочинил Готье. Четыре автора вели рубрику по очереди до июля 1847 г.
[Закрыть]
Моды 1847 года. – Школы: крикливаяи загадочная. —Святотатственные сладости
В республике моды (империяМоды нынче вышла из моды) борются в настоящее время две школы: крикливаяи загадочная.Цель первой – привлекать взоры и ослеплять их; цель второй – приковывать взоры и, если можно так выразиться, их интриговать.Последовательниц первой школы вы узнаете по их горделиво-безрассудным повадкам; над головой у них колышутся султаны из перьев, на лбу красуются диадемы из брильянтов. Последовательниц второй вы угадаете по манерам горделиво-сдержанным: перья у них клонятся долу, словно у плакучей ивы, брильянты прячутся в волосах или в складках платья. Одни желают производить впечатление открыто и смело; другие также хотят производить впечатление, но стараются этого не показывать. У крикливыхплан действий простой: облачаться в необычные наряды, которых не носит никто другой; у загадочныхплан более сложный: носить то, чего не носит никто, с таким видом, будто это носят все.
Казалось бы, один план решительно противоречит другому; вообразите, однако, что мадемуазель Фелиси нашла способ удовлетворить оба стремления и потрафить обеим партиям. Сторонницы загадочнойшколы получают от нее наряд закрытый и целомудренный, отвечающий их чаяниям; это маленькое манто из черного бархата, обшитое скромным позументом; другое дело, что бархат этот великолепен, скромный позумент превосходно сработан, а покрой манто выдает отличный вкус и руку мастера; женщина может носить это манто в любое время и в любом настроении: в радости, в печали, в тревоге… Преимущество прекрасной простоты в том, что она всегда прилична. В этом манто женщина может бывать всюду, и в кругу богачей, и среди бедняков. Вот элегантность, которая нам по душе, – элегантность скрытная, не выставляющая себя напоказ и способная оскорбить лишь завистливых знатоков. Скажем короче, это манто пристало героине романа.
Мадемуазель Фелиси не обделила и крикливуюшколу; сторонницам этой последней она приготовила наряд, соответствующий их вкусам: это то же самое маленькое манто из черного бархата, но только украшенное… вы не поверите… – украшенное СЕМЬЮДЕСЯТЬЮ метрами кружева! Да, вот оно – решение проблемы: один-единственный наряд обшит семьюдесятью метрами кружева!.. Причем ширина этого кружева в некоторых местах достигает полуметра. Понятно, что одеяние столь роскошное подобает лишь женщине-триумфаторше… Можно ли печалиться, нежась в этих кружевных струях?.. Можно ли ревновать, возмущаться, суетливо всплескивать руками, утопая в море кружев?.. Подобный наряд поощряет дерзость, хотя и не поощряет достоинство. О, это манто пристало не героине романа, а Селимене! [630]630
См. примеч. 360 /В файле – примечание № 470 – прим. верст./.
[Закрыть]Единственное, что можно предпринимать в таком уборе, – это одерживать тысячи побед.
Вместе с манто Селименанадевает шляпу, устроенную не менее сложно, – атласную с кружевами, перьями и бархатными бантами. Крикливаяшкола предпочитает госпожу Баренн, и не напрасно.
Загадочнаяшкола имеет некоторые артистические притязания и потому отдает предпочтение мадемуазель Бодран, берущей за образец творения прославленных художников. Так, оригинал благородного и строгого убора, вызвавшего такое восхищение на последнем дипломатическом приеме, – прелестной бархатной шляпы гранатового цвета с белыми перьями, красовавшейся на голове супруги посла А…, – вы найдете на одном из портретов кисти Рубенса. Все обсуждали также восхитительный убор прекрасной госпожи де М…: легкое покрывало, изящно окутывавшее голову. Все восклицали: «Сколько вкуса! Как это изысканно! Как это ново!» – Ново! Да ведь это всего лишь точная копия убора Мадонны с виноградом [631]631
Полотно Пьера Миньяра (1640-е гг.).
[Закрыть]. Достаточно было золотому и серебряному дождю пролиться на это целомудренное покрывало, и убор Богоматери обернулся светской парюрой. – А вот прелестный чепчик госпожи де В… из белого тюля с белыми цветами, на который кокетливо накинута черная кружевная косынка, завязанная под подбородком, взят не у Рафаэля: за него следует благодарить Шардена, Ланкре или Ватто – одного из Рафаэлей эпохи рококо, творивших в веселые дни Регентства [632]632
Период после смерти Людовика XIV (1715–1723), когда регентом при малолетнем короле Людовике XV был герцог Филипп II Орлеанский, считается одной из самых развратных эпох в истории Франции.
[Закрыть], или – для пущей классичности – просто какую-нибудь фарфоровую пастушку.
Что касается крикливой школы,то ее сторонницы заказывают платья исключительно у госпожи Камиллы. Сколько воображения, сколько эрудиции потребно великому мастеру! Мадемуазель Бодран, прежде чем взяться за очередную шляпку, погружается в историю живописи; госпожа Камилла, прежде чем приступить к очередному платью, изучает литературу. Сколько театральных костюмов – нарядов, почерпнутых из трагедий, драм и мелодрам, а затем преображенных и упрощенных с умом и талантом, – обязаны ей новым рождением. Греческие корсажи, турецкие рукава, польские куртки, китайские туники – она берет все эти чужеземные наряды и превращает их во французские платья. Результат странен, дерзок, но неизменно прелестен.
[…] Еще о моде: мы не можем не осудить те конфеты, которые вошли в моду в конце прошлого года; иначе как святотатственными эти сладости не назовешь. Конфеты эти изображают Мадонну и Младенца Иисуса. К каждой из благочестивых конфеток приложена истовая молитва: «О Матерь Божия!.. О непорочная Дева!..» Как ловко придумано: молиться, смакуя конфеты, говорить с Господом, грызя сласти; какое утонченное благочестие! какая усовершенствованная аскеза! Впрочем, усовершенствования эти были предсказаны еще Мольером, который угадал все выгоды, какие непреложное, а точнее, просто ложное благочестие может извлекать из лакомств:
Насколько больше уважал приличия почтенный кондитер Бертелемо: он призывал на подмогу только Граций и Купидона.
11 апреля 1847 г.
Приторные мещанки [634]634
Употребление этого русского слова для перевода французского bourgeoiseможет показаться анахронистичным: в русском языке пейоративное значение появилось у слова «мещанка» ближе к концу XIX в.; однако уже в 1830-е гг. название комедии Мольера «Bourgeois gentilhomme» переводили как «Мещанин во дворянстве», кроме того, в данном случае именно русское слово «мещанка» наиболее точно передает авторскую оценку, и по этой причине я в данном фельетоне остановилась на нем, хотя в других случаях сохранила для слова bourgeoisтрадиционный перевод «буржуа».
[Закрыть]
Бедные литературные женщины [635]635
Весьма нелестное описание этой разновидности женщин дано в предыдущем фельетоне от 4 апреля 1847 г., где, излагая свои впечатления от книги Ламартина «История жирондистов», Дельфина произносит очень жестокий приговор «эгерии» жирондистской партии госпоже Ролан, «принадлежавшей к той породе оголтелых педанток, которых мы бы назвали женщинами литературными, иначе говоря, женщинами, составленными из книг; эти женщины, которых следовало бы не столько одевать, сколько переплетать,действуют не так, как подсказывает природа, а так, как велит последняя прочитанная книга»; таких «литературных женщин» Дельфина называет бедствием любой эпохи (2, 460–461).
[Закрыть]!.. Мы перед ними виноваты, и они вправе требовать удовлетворения; мы были к ним несправедливы: мы сказали, что эта разновидность женщин – самая неприятная, какая только может существовать… О нет!.. мы ошиблись; литературные женщин несносны, это правда; но они отнюдь не самые несносные. Мы назвали их самыми скучными; они не заслуживают этой чести. Звание самых скучных принадлежит разновидности куда более чудовищной, представительницы которой, увы, размножаются с пугающей быстротой.
Разновидность эта до сих пор еще не описана; в номенклатуре унылой флоры, произрастающей в тусклом саду Скуки, она еще не значится; но мы непременно подыщем ей точное наименование. Ведь мы решились объявить этим женщинам войну не на жизнь, а на смерть; мы желаем истребить весь их род; они чрезвычайно опасны; они умерщвляют все вокруг; позволь мы им размножаться безнаказанно, они погубили бы всю Францию; они сделали бы всех нас глупыми, хмурыми, угрюмыми и напыщенными, а это было бы равносильно гибели; французы перестали бы быть французами; вследствие этого рокового влияния Франция утратила бы первенство в сфере искусств, наук, литературы и даже моды, так что чужеземцы, являющиеся к нам в поисках развлечений, веселости, одним словом, жизни, бежали бы навсегда, убоявшись нашей угрюмой претенциозности и высокопарной пошлости. Истребление этой породы женщин имеет, как видите, значение политическое; помогите же нам в нашем трудном деле.
Отличительная черта женщин, о которых мы говорим, заключается в том, что они вовсе не похожи на женщин и более всего напоминают бойких кукол, внезапно обретших дар движения и речи; они изо всех сил стараются держаться величаво и степенно, но остаются чопорными и жеманными; туалеты их всегда очень богаты, даже роскошны, но быть разодетой – еще не значит быть одетой со вкусом.
Единственный способ правильно носить красивое платье – забыть, что оно на тебе надето. Чересчур радоваться своим нарядам и чересчур гордиться ими, как Лизетта из «Игры любви и случая» [636]636
Комедия Мариво (1730), в которой Сильвия (госпожа) меняется одеждой с Лизеттой (служанкой), чтобы испытать чувства своего жениха Доранта (который, со своей стороны, поступает сходным образом и меняется одеждой со своим слугой Арлекином).
[Закрыть], – величайшая неловкость; тем самым вы признаёте, что не рассчитывали на подобную честь; признаёте вы и другое: вашим достоинством и вашей известностью вы обязаны не чему иному, как вашему туалету; вы как будто объявляете во всеуслышание, что успех ваш случайный, нежданный, нечаянный, что вы к нему не готовы и боитесь, как бы он не оказался мимолетным: так павлин гордится своим опереньем именно потому, что ежегодно его лишается.
Эти дамы помешаны на благородстве манер, и можно было бы исписать тома, перечисляя все хитрости, на которые они пускаются, все усилия, которые они предпринимают ради того, чтобы с боем завоевать искусственное величие, – и все зря; они думают, что имеют достойный вид, на самом же деле принимают вид официальный,и не более того. Они всегда начеку, вечно во власти неотвязной тревоги; два опасения терзают их душу с равной силой: как бы не услышать слова недостаточно приличные, как бы невзначай их не произнести.
От природы вовсе не злые, они всегда закованы в броню и вооружены страшнейшим оружием – шпильками. Они чувствительны, как мимоза: любая мелочь их обижает; любой пустяк превращается в трагедию. В самых невинных ваших словах они видят чудовищное оскорбление!.. оскорбление, о котором вы и не помышляли! Стыдитесь! это означает, что вы отнюдь не так щепетильны, как они.
Выходит, они просто-напросто ханжи? – Нет, ничего подобного; с ними позволительно говорить о чем угодно, но лишь употребляя определенные словечки и грассируя определенным образом. – Тогда, значит, они жеманницы? – Нет, у жеманниц куда больше изысканности и ума! Те, о которых мы ведем речь, – женщины заурядных дарований и буржуазного воспитания, по прихоти случая вознесенные на вершину социальной лестницы; очутившись внезапно в незнакомой сфере, не обладая, в отличие от избранных натур, природной склонностью ко всему благородному и прекрасному, не чувствуя за плечами, в отличие от женщин знатного происхождения, многовековой традиции, не имея ни сведений, ни знаний, ни врожденного вкуса, ни просвещенного ума, они придумывают на свой страх и риск некий кодекс элегантности, некий отдельный, особый этикет, который, однако, имеет все шансы стать кодексом общепринятым, этикетом общераспространенным, если только настоящие элегантные дамы, молодые женщины хорошего рода и хорошего воспитания, не будут вместе с нами отважно, непрестанно, неуклонно протестовать против рокового влияния и беззаконных приговоров этих приторных мещанок.Мы согласны, чтобы нам давали тон; но если тон этот фальшивый, мы имеем право воспротивиться.
А между тем, как ни печально это признавать, приторные мещанкинынче задают тон почти во всем: в литературе на них равняются люди театра; в живописи – творцы портретов и жанровых полотен; в музыке – сочинители несносных слащавых песенок; само французское изящество – наше главное национальное достояние – испытывает на себе пагубные следствия их влияния. Они строят из себя важных особ:все остальные женщины поневоле берут с них пример, и в результате все начинают походить на модных кукол. Прощайте, открытые улыбки, честные прямые взоры, свободные, изящные манеры; безумная озабоченность приличиями искажает гримасой самые очаровательные личики, сковывает панцирем самые гибкие талии. Честолюбивые притязания уродуют прелестные черты. Тщеславие и зависть гложут прекрасных молодых женщин, впиваются в их сердца острыми когтями… Случалось ли вам заметить, какой тусклый, мертвенно-бледный, зеленоватый цвет лица у всех завистниц?.. Проходит несколько лет, и от их красоты ничего не остается; они утрачивают даже тот благородный вид, которым обязаны природе и ради которого приносили все эти жертвы; ибо для того, чтобы иметь благородный вид, одного желания недостаточно, нужны еще благородные идеи: мысль преображает лицо; она чеканит черты, переменяет маску; лицо – безжалостный доносчик; в восемнадцать лет вы имеете тот вид, какой даровала вам природа; в двадцать пять – тот, какой сообщили вам ваши занятия; если мысли ваши неизменно великодушны и возвышенны, лицо ваше, пусть даже оно некрасиво, всегда будет умным, взгляд – значительным, манеры – прямыми и достойными; другое дело, если вас ежечасно терзает тщеславие, ежеминутно занимают вздорные, ничтожные тревоги, тогда, как бы безупречен ни был овал вашего лица, как бы правильны ни были ваши черты, вид ваш будет лжив, взор пуст, манеры глупы и напыщенны… Впрочем, вернемся к нашим приторным мещанкам,пожалуй, имя найдено – на нем и остановимся.
Приторные мещанкивсегда печальны; правда, они заставляют себя улыбаться – но разве это улыбка! Это кривая и косая, с трудом натянутая на лицо гримаса, которая сообщает лицу вид в сотню раз более унылый, чем самое ледяное спокойствие. Но это еще не все: верх искусства заключается в том, чтобы, натянув на лицо эту кривую улыбку, говорить исключительно круглыми фразами. Если приторная мещанка заговорила, остановить ее невозможно; она должна закруглить фразу, и она закруглит ее во что бы то ни стало; помешать ей это сделать – значит выказать неуважение; если кто-то входит в гостиную, она на мгновение прервется, чтобы его поприветствовать, и продолжит закруглять фразу; бывает хуже: искра из камина упала на ковер: приторная мещанка даст своим слушателям время погасить огонь, а затем возвратится к брошенной фразе и закруглит ее. Сами знаете, на раутах нет времени договорить до конца ни единой фразы: вы спрашиваете у соседа, что нового, людская волна уносит его, и отвечает вам уже другой; нынче в свете невозможно ни рассказать историю, ни выразить мысль, пусть даже самую лаконичную; у всех дела, все являются в свет исключительно ради того, чтобы увидеться с тремя-четырьмя нужными людьми.Возьмем, например, салоны официальных лиц: какая женщина рассчитывает найти там себе слушателей? Дипломаты, пэры Франции, депутаты приходят туда каждый со своей нуждой: один желает говорить с господином Жени и ищет господина Жени; другому господин Эдмон Леклерк обещал место для одного из избирателей, и он ищет господина Эдмона Леклерка!.. Третьему что-то посулил господин Феликс Равессон, и он неотступно следует за господином Феликсом Равессоном [637]637
Названные лица были высокопоставленными чиновниками: Жан-Антуан-Огюст Жени руководил аппаратом министра иностранных дел Гизо, Жан-Гаспар-Феликс Равессон – аппаратом министра народного просвещения Сальванди, а Эдмон Леклерк – аппаратом министра внутренних дел Дюшателя.
[Закрыть]. Единственное занятие всех салонных просителей – не сводить глаз с названных значительных особ, единственная цель – подстеречь то мгновение, когда они будут свободны… Ни одна разумная женщина не станет претендовать на внимание людей, занятых делом столь ответственным!..
Приторная мещанка – дело иное; ее не собьешь, и она будет закруглять свою фразу до тех пор, пока на глазах у ее несчастного собеседника господин Равессон, господин Жени или господин Эдмон Леклерк не простятся с хозяйкой дома и не скроются за дверью… Дипломат не добьется своей цели, депутат не будет переизбран, коллеж останется без преподавателя, но разве это важно?.. Главное, что приторная мещанка закруглила свою фразу: долг превыше всего; она свой долг знает.
Приторная мещанка печальна, но плачет она только на представлениях «Драматической гимназии» [638]638
См. примеч. 53 /В файле – примечание № 163 – прим. верст./.
[Закрыть]. «Гимназия» – ее любимый театр; героини там никогда не признаются в любви прямо, а только лишь иносказательно; они никогда не скажут попросту: Я вас люблю,а воскликнут с ложной многозначительностью: Нет, сударь, я не могу любить васПриторную мещанку это трогает безмерно, потому что она отличается не чувствительностью, а, с позволения сказать, чуйствительностью.Она сострадает любым мукам, кроме естественных; вдобавок плакать она желает только в литерной ложе, а утирать слезы – только кружевным платочком; без этого слезы у нее тотчас высыхают.
И такая-то женщина сегодня слывет королевой!.. И вы мните, что такая королева не погубит королевство? Все ее верные подданные в конце концов уподобятся ей самой. Все разучатся смеяться, потому что она смеяться не умеет; все разучатся шутить, потому что она шуток не понимает; все перестанут вести себя непринужденно, потому что она постоянно принуждает и насилует свою натуру; все будут скучны, потому что скучна она…
Ах боже мой! да вот и мы сами уже стремимся закруглить фразу – точь-в-точь как она. Вот уже и на нас распространяется ее влияние. Какой ужас! […]
11 июля 1847 г.
Министр господин Гизо читает с трибуны конфиденциальные письма! [639]639
18 июня 1847 г. глава кабинета и министр иностранных дел Гизо прочел с трибуны палаты депутатов два письма Эмиля де Жирардена: из одного, датированного 25 июля 1838 г. и адресованного неназванному сотруднику «Прессы», вытекало, что Жирарден связывал свою лояльность по отношению к правительству с перспективой присвоения его отцу звания пэра; в другом, от 26 января 1846 г., отец Эмиля, граф Александр де Жирарден, объяснял, что отказывается от звания пэра, ибо понял, что Гизо полагает, будто в благодарность Жирарден-старший будет влиять на политику газеты Жирардена-младшего. Предыстория этого конфликта заключалась в том, что месяцем раньше, 12 мая 1847 г., Жирарден на страницах своей газеты обвинил кабинет Гизо в «торговле» наградами и званием пэра. В дальнейшем события развивались следующим образом: палата пэров сочла себя оскорбленной, и 23 июня 1847 г. редактор «Прессы» был вызван на ее заседание; большинством голосов пэры постановили, что Эмиль де Жирарден невиновен в клевете, а значит, сказал правду; однако, несмотря на это, пэры не назначили никакого расследования по обвинениям, которые он выдвинул, и проголосовали за поддержку правительства. Иначе говоря, они поддержали и сам кабинет, и того, кто обвинял членов этого кабинета в коррупции.
[Закрыть]
– Как управляют Францией. – Холодная телятина и золотой телец
[…] Трудно даже вообразить, как сильно влияют политические распри на парижское общество и в особенности на частную переписку. Люди больше не смеют писать друг другу.
Люди не смеют больше писать… Право, они не дерзают обмениваться даже коротенькими записками; каждый боится, сам того не подозревая, ввязаться в политику. С тех пор как государственные мужи взяли за правило декламировать конфиденциальные письма с парламентской трибуны и сопровождать прочитанное комментариями, полностью искажающими его смысл, никто не чувствует себя в безопасности, даже сочиняя частное послание. Не успеет рука вывести: «Будьте готовы к восьми вечера, мы за вами заедем», как страшная мысль пронзает ум. Какая неосторожность! Конечно, речь всего лишь о поездке в театр, но ведь недоброжелатели могут решить, что готовится заговор!.. Письмо порвано; начнем сызнова: «Нынче вечером я на вас рассчитываю…» Женщина пишет мужчине: «Нынче вечером я на вас рассчитываю!» – да ведь это форменное безумие! Ведь это тоже может быть перетолковано в самом плохом смысле; предубежденный читатель разглядит за этими простенькими словами бездны непристойности… И вот уже новое письмо тоже порвано… Так мы пытаемся предугадать все возможные толкования и битый час исправляем и вымарываем, рвем и сжигаем все эти опаснейшие записки, начатые по недомыслию. Трудно выбросить из головы, что эти проклятые письма в любой момент могут стать известны членам обеих палат; вот и приходится, сочиняя их, заботиться не о том, чтобы быть галантным, шутливым, остроумным, убедительным, красноречивым, пленительным; теперь, набрасывая короткую утреннюю записку, приходится заботиться лишь об одном – о том, чтобы потрафить парламенту.
Те, кто живет неподалеку от особняка на бульваре Капуцинок [640]640
В этом здании на углу бульвара Капуцинок и одноименной улицы (разрушенном в 1855 г.) с 1820 по 1853 г. располагалось министерство иностранных дел, которое в 1840–1848 гг. возглавлял Гизо.
[Закрыть], встревожены больше других и берутся за перо с особым трепетом; они утверждают, будто секретные агенты господина министра иностранных дел похищают любовные письма, которыми обмениваются жители квартала; стоит какому-нибудь ответу запоздать, в ход идут самые страшные предположения; соседи и соседки министра, опасаясь за раскрытие самых заветных своих тайн, ожесточились и приняли решение отомстить при первом удобном случае. Что скажете вы, господин министр, если кто-нибудь похитит и предаст гласности одну из тех утренних записок, посредством которых любезничаете вы?.. О, тогда обнаружится множество интереснейших вещей, разъяснится не один политический вопрос, ведь ваши очаровательные приятельницы против вашей воли нередко обсуждают с вами эти политические вопросы и, если верить слухам, ждут от вас не столько любви, сколько сведений [641]641
Намек на княгиню Ливен (см. примеч. 63 /В файле – примечание № 173 – прим. верст./), которую среди прочего подозревали в шпионаже в пользу российского императора. Чтобы держать ее в курсе событий, ее возлюбленный Гизо постоянно слал ей короткие записки из палаты депутатов или из министерства.
[Закрыть]. Но это же… чудовищно… Да, прежде это казалось чудовищным, но сегодня все переменилось!.. О, что делает власть с мелкими честолюбцами! Совершить некрасивый поступок ради того, чтобы прозябать в министерском кресле, и тем заклеймить себя навеки! И этот человек именует себя историком!
