Текст книги "Парижские письма виконта де Лоне"
Автор книги: Дельфина де Жирарден
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)
Огюст Пюжен. Пассаж Кольбера.
Огюст Пюжен. Пассаж Сомона.
Мечта Сганареля не исполнилась и по сей день. С тех пор законы принимались против очень многих вещей – против газет и против уличных глашатаев, против ассоциаций и против поддельного табака; был принят закон, упраздняющий карточную игру и лотереи [353]353
О запрете азартных игр см. примеч. 477 /В файле – примечание № 587 – прим. верст./. Закон, запрещавший уличным глашатаям и разносчикам газет осуществлять эту деятельность без разрешения властей, был принят 16 февраля 1834 г.; 10 апреля того же года был принят закон, запрещавший создание ассоциаций числом более 20 человек без разрешения властей (ужесточенная версия соответствующей статьи Уголовного кодекса 1810 г.). Под «законом против газет» подразумеваются так называемые сентябрьские законы 1835 г., которые ужесточали ответственность журналистов за материалы, печатаемые в газетах, и вводили предварительную цензуру на рисунки и гравюры.
[Закрыть]; но до закона против кокеток дело не дошло. Никто и никогда не пытался упразднить кокетство законодательно. Министерства, правившие Францией до сегодняшнего дня(эта фраза принадлежит не нам, мы заимствуем ее из газет «Конститюсьонель», «Журналь де Деба», «Насьональ», «Французский вестник», а также из еще 99 политических брошюр и статей), так вот, министерства, правившие Францией до сегодняшнего дня, не нашли в себе сил совершить эту реформу, интересующую избирателей гораздо больше, чем принято думать; они капитулировали перед сложностью задачи; выкажет ли нынешнее министерство больше отваги? Мы не осмеливаемся давать ему советы; однако если верить тому, что рассказывают о женском влиянии на коалицию, министерство это выиграло бы от подобного государственного переворота больше, чем любое другое [354]354
Коалицией назывался сложившийся летом 1838 г. союз депутатов, находившихся в оппозиции к министерству Моле (см. примеч. 1 и 109 /В файле – примечания № 111, 219 – прим. верст./). Коалиция объединяла людей, которые в прошлом были непримиримыми врагами и которых сближала только нелюбовь к действующему кабинету: левоцентриста Тьера, «доктринера» Гизо, вождя «династической левой» (то есть левых, в принципе поддерживавших июльский режим, но требовавших радикальных реформ) Одилона Барро и даже легитимиста Берье. Среди прочего члены коалиции упрекали Моле в том, что он позволяет королю слишком активно участвовать в политике, тогда как монарху следует «царствовать, но не править» (см. примеч. 64 /В файле – примечание № 174 – прим. верст./). «Пресса» не поддерживала коалицию, во-первых, потому что прагматик Жирарден, хотя и не стремился сделать свою газету официозной, не желал и прямых конфликтов с июльской властью, а во-вторых, потому что некоторые члены коалиции поддерживали газеты, конкурировавшие с «Прессой» (так, органом «династической левой» была газета «Век» [Siècle], начавшая выходить одновременно с газетой Жирардена и основывавшаяся на тех же принципах: дешевая цена, обильная реклама, публикация романов с продолжением). Газеты, перечисленные Дельфиной, были органами «коалиции», что же касается женского влияния, то ирония Дельфины может относиться и к Гизо, который к этому времени был уже полностью пленен княгиней Ливен и, по слухам, совершенно подчинился ее воле (см. примеч. 63 /В файле – примечание № 173 – прим. верст./), и к Тьеру, который прислушивался к мнению своей тещи и, опять-таки по слухам, бывшей любовницы Эвридики Дон (см. примеч. 61 /В файле – примечание № 171 – прим. верст./).
[Закрыть].
22 декабря 1838 г.
Дети. – Конный нищий. – Манеж графа Ора. – Парламентский мятеж.
– Первые шаги мадемуазель Рашель и мадемуазель Гарсиа. – Вязальщицы
Ну вот! Дети вернулись в город и начали возню; шум стоит чудовищный – сам себя не слышишь. Как они кричат; как они пихаются, эти дьяволята, как дерутся! вы только посмотрите! Разговаривать в этой обстановке невозможно; невозможно ни петь, ни декламировать стихи, ни рассказать даже самую коротенькую историю. Пока детей не было, можно было чем-то развлечься, но что делать теперь? Ни минуты покоя: с ними надо постоянно заниматься, за ними надо постоянно приглядывать; отвернешься на секунду, а они уже что-нибудь сломали! Дети в этом возрасте все такие буйные, их невинные игры так опасны! Дети пяти-шести лет тоже не ангелы, но их забавы сравнительно безобидны; сломанный стул или стол легко починить; другое дело сорванцы лет сорока-пятидесяти; когда за дело берутся они, жди беды; мебель, которую ломают они, так запросто не починишь. Впрочем, не важно! увидеть их вновь так приятно; они пополнели, поздоровели! каникулы явно пошли им на пользу; как приятно будет это зрелище их матушке! Они не красавцы, не отличаются трудолюбием и не блещут умом, но зато они прекрасно себя чувствуют. Ступайте, мои маленькие друзья, живите в свое удовольствие; если вы будете умниками, каждому из вас подарят к новому году хорошенький портфельчик; только смотрите, не теряйте его – нового вам никто не даст! [355]355
Дельфина описывает начало очередной сессии палаты депутатов, которые в 1838 г. приступили к работе 17 декабря.
[Закрыть]
Странная у нас эпоха!.. юные старики существуют рядом со старыми детьми! холодные сердца – рядом со страстными умами; соперники заключают союзы, враги вступают в брак, эгоисты забывают себя, скупцы раскошеливаются, люди с разбитыми сердцами шутят без устали, миллионеры ходят пешком, а нищие просят милостыню верхом.
Неужели вы не видели этого старого калеку, который прогуливает свою нищету по Парижу на седле? его сопровождают два мальчугана; он молит жалобным голосом: «Помогите мне, сударь, я обезножел». Тут вы, идущий по тротуару, отступаете прямо в лужу и даете этому бедняге денег, чтобы он мог прокормить самого себя и своего коня, а все кругом смотрят на вас; ведь это очень странно – чтобы пешеход помогал всаднику; он милостиво принимает ваше подношение, не сходя с коня, снисходительно благодарит и отправляется на поиски следующей чувствительной души, следующего благодетеля, которого разжалобит и обдаст грязью. Этот несчастный вызывает V нас живейшее сочувствие, мы от души желаем ему удачи; больше того, мы советуем ему сделаться рассыльным: выполнять поручения верхом гораздо сподручнее, и он сможет разбогатеть куда быстрее, чем тот его собрат, что разъезжает со своей шарманкой в тильбюри; комиссионеры зарабатывают больше музыкантов. Говорят, что в Париже даже пешим рассыльным быть очень выгодно, что уж говорить о рассыльных конных! Но в таком случае наш нищий не будет иметь поэтического вида. О цивилизация, какими семимильными шагами ты идешь вперед! Может ли хваленая древность сравниться с нами? У Велизария был всего один друг [356]356
В дидактическом романе Ж.-Ф. Мармонтеля «Велизарий» (1767) заглавному герою, великому полководцу, впавшему в немилость и ослепленному по приказу Юстиниана, хранит верность лишь один из придворных императора, юноша по имени Тиберий.
[Закрыть], у Гомера – всего один посох. Пройдет время, и потомки наши скажут: каким великим народом были эти прославленные французы! мартышки у них одевались, как люди, а нищие ездили на лошадях.
Кстати о лошадях – впрочем, немножко иного сорта – мы наконец побывали в прославленном манеже, о котором идет так много разговоров [357]357
Этот манеж был открыт в 1834 г. на улице Дюфо графом д’Ором, бывшим главным берейтором кавалерийской школы в Сомюре, автором многочисленных сочинений о лошадях и верховой езде.
[Закрыть]. И что же? – О, манеж поистине великолепен!.. это настоящий памятник архитектуры, это целый город. Там можно провести полгода безвылазно и не почувствовать скуки; там можно не только ездить верхом, но и наслаждаться многими другими радостями. Своды манежа так высоки и так гулки, что туда входишь с благоговением и говоришь только шепотом: это другая церковь, разве что с песчаным полом. Манеж окаймляет элегантная галерея, состоящая из множества хорошо отапливаемых и с величайшим изяществом обставленных салонов, откуда матери могут наблюдать за тем, как их сыновья и дочери берут уроки верховой езды; в этих же салонах юные наездницыпереодеваются в обычное платье. За галереей располагаются салоны для беседы и для игры в вист, столовая, бильярдная, раздевалка, библиотека и мастерская художников; затем фехтовальный зал, салон для курящих, таинственный будуар, заставленный конскими скелетами, учеными трудами по ветеринарному искусству и руководствами по верховой езде; здесь ни в чем нет недостатка: ни в книгах, ни в рисунках и гравюрах, ни в статуэтках, ни в диковинах; это подлинное гиппологическое царство, которое не может не нравиться профессиональным лошадникам, но еще больше пользы принесет невежественным любителям: ведь конная наука, как и всякая другая: физика и медицина, политика и статистика – плодит своих знатоков.У спортсменов [358]358
В описываемую эпоху это слово, заимствованное из английского, означало во французском языке любителей верховой езды; современное значение оно приобрело лишь в конце XIX в. О спортсменах как разновидности денди см.: Вайнштейн.С. 138–144.
[Закрыть], этих элегантных мономанов, этих вздорных умников, свои претензии на ученость; педанты встречаются не только среди пеших, но и среди конных, так что наши юные денди должны радоваться прекрасной возможности в короткое время выучить несколько специальных терминов модной науки. Что может быть приятнее, чем щегольнуть в разговоре двумя десятками слов, которых не понимает никто из окружающих!
Лошади в этом храме гиппологии чувствуют себя не хуже людей: здесь говорят о конюшне на шестьдесят лошадей, как в других местах – о столе на шестьдесят персон; конюшни трехэтажные, а скоро обещают оборудовать еще и превосходные подземные стойла. Все для лошадей – и каких лошадей! Забудьте этих старых обманщиков, которые в прежние времена так любезно подставляли спину всякому, кто желал прокатиться на них по манежу; забудьте этих вероломных эгоистов, которые, желая набить себе цену, внушали вам самые ложные представления о характере им подобных и награждали вас одним-единственным умением – умением изящно свалиться с первой же настоящей лошади, на которую вы сядете; забудьте этих четвероногих сомнамбул, этих скакунов на колесиках, которые именуются в наши дни лошадями для манежа, а некогда именовались Росинантами. Сегодня от всего этого не осталось и следа; все переменилось самым решительным образом, и искусство верховой езды действительно сделалось искусством. Сегодня… то, что мы сейчас скажем, вас удивит, вам трудно будет нам поверить, но вы убедитесь, что мы говорим правду, – так вот, сегодня тот, кто берет уроки верховой езды, научается ездить верхом, что само по себе вещь неслыханная. Но и это еще не все, в манеже его научат также законам элегантности и правилам хорошего тона. Эта конюшня – заведение куда более фешенебельное, чем многие из наших салонов; общество здесь самое избранное; доступ сюда получают только люди и лошади хороших родов.
На минувшей неделе все разговоры вертелись вокруг открытия парламентской сессии. Вот отчет о вчерашнем заседании [359]359
Дельфина почти в точности перечисляет те ремарки, которые содержатся в настоящем отчете о заседании 20 декабря, напечатанном в «Прессе» 21 декабря 1838 г. На этом заседании депутаты выбирали четырех заместителей председателя, причем четвертого им выбрать так и не удалось, поскольку никто не набрал большинства голосов, а шум стоял такой, что министр внутренних дел Монталиве под тем предлогом, что в этом собрании все равно никто никого не слушает, даже отказался поначалу отвечать на заданные ему вопросы.
[Закрыть]: оживление в зале; крики: голосовать! Голосовать! Оживление в зале, шум в зале; негодование слева, бурные протесты справа; оживление, шум слева, гам справа; бурные и многочисленные протесты; ропот слева; снова ропот слева; оживление, шум, резкие протесты и проч… Как же можно не говорить о таких важных вещах? Ведь это называется обсуждением политики государства!.. Несчастное государство!.. Некто назвал коалицию парламентским мятежом. Мятежом – да; парламентским – ни в малейшей степени.
Те, кого политика путаников и завистников печалит, утомляет и обескураживает, обсуждают мадемуазель Рашель и мадемуазель Гарсиа. Лучше две юные девушки, исполненные таланта и вдохновения, чем два десятка старых безумцев, не имеющих ни единой мысли в голове.
Огюст Пюжен. Пале-Руаяль.
Благотворительность вступает в свои права: на грядущей неделе начнутся торговля и лотерея в пользу польских изгнанников; очаровательные волшебницы, добрые феи, совершают по этому случаю настоящие чудеса. В благотворительных мастерских работа кипит уже целых три месяца; дамы, посвятившие себя милосердию, не знают ни минуты покоя; эти добродетельные женщины трудятся, как каторжные, если не хуже, ибо усердие сильнее покорности, великодушие деятельнее стыдливости, впрочем, на свой лад тоже весьма деятельной. Нам сулят шедевры вышивки и рисунка, а также вязания! как могли мы забыть о вязании – рукоделии элегантном по определению и вошедшем нынче в такую моду. Пожалуй, даже в ужасные времена вязальщиц [360]360
Вязальщицами называли женщин из народа, которые во время Революции присутствовали на заседаниях Конвента с вязанием в руках. Они восторженно приветствовали кровавые приговоры и с большой радостью присутствовали при казнях аристократов и «контрреволюционеров».
[Закрыть]дамы не вязали с таким усердием. На сей раз этому невинному труду предаются не злобные мстительные фурии, а особы изящные и прекрасные, нимало не жестокосердые, не жаждущие никаких кровавых расправ и могущие разве что со смехом потребовать смены кабинета. Так вот, знаете ли вы, что именно вяжут эти дамы? шнурки для звонков, покрывала для ног и бриоши.Бриоши производят настоящий фурор; это не те бриоши, которые подают к чаю, это те, которые подставляют под ноги, и ногам в этом гнездышке из перьев и шерсти становится очень тепло. На Польском базаре [361]361
То есть благотворительной распродаже, выручка от которой шла в пользу поляков, бежавших во Францию после подавления Россией польского восстания 1830–1831 гг.
[Закрыть]вы найдете также массу подушек и подушечек, стульев, табуретов и кресел, расшитых самым восхитительным образом; но более всего поразят ваши взоры ширмы, изготовленные княгиней С… и княгиней де В… Вышивка, покрывающая эти ширмы, не уступает живописному полотну. Очаровательные творения не только радуют взор, но и пробуждают сладостные мысли; все эти чудесные вещи вдохновлены великодушными побуждениями; знатные работницы, которым они стоили стольких трудов, следовали тому возвышенному девизу, который однажды уже изменил мир: Любовь долготерпит и милосердствует! [362]362
I Коринф. 13, 4.
[Закрыть]
1839
5 января 1839 г.
Подарки, лавки, торговцы
Наконец-то мы сможем вздохнуть спокойно: Париж постепенно возвращается к обычной жизни; шум утихает, лошади замедляют бег, торговцы приходят в себя: последнюю неделю у них не было времени ни есть, ни спать. Что творилось на бульварах! толпы народа, деятельного, исступленного; горы снега и озера грязи; прелестные дети и женщины в вечерних туалетах, презирающие этот хаос и пробирающиеся между омнибусами и фиакрами всех сортов и цветов. Этот грандиозный праздник, этот период великодушных безумств, именуемых новогодними подарками, начался с гололеда: мостовые коварно притворились карамельками; к празднику город предложил своим жителям множество хрустальных тротуаров. Люди падали на каждом шагу, но это никого не останавливало: парижане все равно отправлялись по своим делам, и тот, кто не мог идти, либо бежал, либо скользил, как на коньках. Стараниями мальчишек все бульвары были испещрены ледяными дорожками, и право прокатиться по этим опасным тропам оспаривалось с такой же страстью, как право ступить на дороги куда более популярные, – такие, как дорога удачи или дорога славы. Правда, бульварные конькобежцы так высоко не метили. Среди тех, кто, дождавшись наконец своего часа, ступал на лёд, мы заметили ливрейного лакея с письмом в руках; скользил он не торопясь и с удовольствием, по всем правилам искусства, при этом воздевая вверх злосчастное письмо, вовсе не рассчитанное на подобную участь. Быть может, кто-то ожидал этого письма страстно и нетерпеливо, быть может, опоздание стало причиной больших бед. Таинственное письмо долго не выходило у нас из головы. Предупреждаем всех, кто этого не знает: в дни гололеда конькобежцы – не самые надежные из гонцов.
Как только лошадям сменили обычные подковы на шипованные, наступила оттепель; вот тут-то улицы Парижа приобрели вид по-настоящему фантастический; быть может, никогда еще в первый день нового года в городе не наблюдалось подобного оживления. Всякая вещь обернулась новогодним подарком. Лавки ломились от народа, причем не только те, где продают игрушки или сладости, но и те, которые торгуют нижним бельем, шляпами, скобяным товаром; цветочницы продавали свой товар возами; вдобавок в этом году каждый предмет, чтобы заслужить звание новогоднего подарка, принимал форму цветка: парижане получали в дар цветы из сахара, из фарфора и из бумаги, не говоря уже о цветах из теплицы. Прелестные жардиньеркичерного дерева утопали в цветах: за фарфоровыми прятались живые. Букет полевых цветов можно было приобрести и у кондитера: в роли мака выступали вишневые конфеты, в роли колосьев – леденцы. Так что пай-мальчики могли кушать колосья с хлебом: пай-мальчики, как известно, всё на свете едят с хлебом. Кроме цветов в этом году дарили много мехов. Какой прелестный контраст – настоящее соперничество весны и зимы.
Самая модная игрушка нынешнего сезона – Ноев ковчег; идея замечательная и позволяет поднести покупателю прекрасную коллекцию зверюшек; больше того, для этого крошечного ковчега любая лохань окажется океаном; главное – не пытаться повторить всемирный потоп. В магазинах подарков нам особенно нравятся любезные речи продавцов; о некоторых игрушках они высказываются с восхитительным простодушием. «Что это за кошмар – толстая картонная маска, красная рожа пьяного извозчика в зеленых очках?» – «Это, сударь, маска для игры в жмурки; она очень удобная и делает ребенка совершенно неузнаваемым», – отвечает приказчик самым серьезным тоном. Трудно не согласиться… Другой приказчик показывает вам ракушку на бронзовой подставке и объясняет: «Это, сударь, шкатулка для колец, но набожная дама может использовать ее как кропильницу». Вот и делайте выбор между парюрами и молитвами. Наконец, третий приказчик, желая вас убедить, говорит так: «Эта вещь всем нравится, она у нас нарасхват». – «Но в таком случае она уже приелась; мне ее не надобно». Тут же товарищ незадачливого приказчика бросается ему на помощь и уточняет.«Эта вещь совсем новая, мы только сегодня начали ее продавать». Право, это несколько меняет смысл.
Мы в восторге от терпения, с которым эти сытые и осанистые, горделивые и уверенные в себе юноши, обладатели черной шевелюры и грозных усов, дни напролет катают перед покупателями игрушечную тележку водоноса, расписывают красоты полишинеля, крутят ручку миниатюрной мельницы, разворачивают и сворачивают приданое хорошенькой куклы, собирают и разбирают кукольный домик или кукольный театр. Какое удивительное занятие для взрослых мужчин и как, должно быть, смеются они вечером над всеми теми глупостями, какие по долгу службы произносят утром и днем; ибо именно в этом заключается их долг, и они не имеют права исполнять его спустя рукава. Странная у них участь! Следует отдать справедливость женщинам, они занимаются этим утомительным делом с еще большей непринужденностью. За исключением одного-единственного магазина, где продавцы ненавидят торговлю, а перепуганные барышнивзирают на каждую вещь, интересующую покупателя, с тревогой, достойной прославленного ювелира Кардийяка, который, не в силах расстаться со своими творениями, выкрадывал их у тех, кому сам же их и продал [363]363
Персонаж новеллы Гофмана «Мадемуазель де Скюдери» (1819) и ее французского переложения – новеллы А. де Латуша «Оливье Бриссон» (1823).
[Закрыть], – за исключением этого магазина, который мы не хотим называть, продавцы повсюду расторопны, сообразительны и учтивы не по обязанности; в Париже и торговцы, и торговки отличаются изумительной проницательностью, они сразу понимают, с кем имеют дело; для них все полно смысла: и форма шляпы, и цвет перчаток, и лицо, и осанка. Этой женщине они ни за что не продадут эту материю, а той, напротив, непременно предложат претенциозную и безвкусную новинку; они никогда не ошибаются и доказывают вам свою проницательность, подавая иные накидки или шарфы с почтительной улыбкой, которая означает: это, сударыня, вам не подходит. Вот почему один из наших друзей давеча был страшно оскорблен, когда ему захотели продать новый стол под названием Железная дорога.Замысел в высшей степени остроумный; судите сами: по чайному столику проложены рельсы, по которым ездит маленький вагончик; хозяйка дома водружает чашку чая на эту железнодорожную подводу, легонько подталкивает ее, и чашка едет к вам. Если она приезжает пустой, вам еще повезло; куда хуже, если ее содержимое окажется у вас на коленях. Стол этот очень удобный и обладает одним ценным преимуществом: скупцы боятся его как огня. Они думают, что за возможность полюбоваться таким хитрым изделием с них потребуют деньги, и не осмеливаются на него смотреть: под этим предлогом вы легко отвадите их от своего дома. […]
12 января 1839 г.
Взгляд на палату депутатов. – Господин Гизо и Моисей. – Стакан воды с сахаром. – Дагерротип
На этой неделе политика завладела всеми умами, приковала к себе все взгляды. Повсюду только и говорили что о палате: что делается в палате? вы были в палате? кто сегодня выступал в палате? Разговоры эти оказались такими заразительными, что мы не выдержали и самолично отправились в палату; это было в понедельник; увы, именно в понедельник. Как жаль, что мы не побывали там, например, вчера; быть может, этот визит огорчил бы нас немного меньше. Мы не услышали бы речи господина Гизо, которым до того так сильно восхищались, и услышали бы речь господина де Ламартина, которым продолжаем восхищаться [364]364
На заседании обсуждался адрес депутатов королю в ответ на его речь при открытии парламентской сессии; адрес включал оценку деятельности министерства. В понедельник 7 января Гизо подверг резкой критике кабинет Моле, который, по его мнению, ввергнул Францию в анархию и проводит беспринципную политику, губительную для страны. Он подробно остановился на собственных прошлых заслугах и на всем том полезном, что сделали после Июльской революции он, Гизо, и его единомышленники-доктринеры; деликатность позиции Гизо заключалась в том, что до определенного момента нынешний премьер-министр Моле также входил в число этих единомышленников, а нынешние союзники Гизо (те самые «политические друзья», о которых Дельфина рассуждает ниже) еще недавно были его противниками. Комплименты Дельфины Ламартину объясняются не только их давней дружбой, но и тем, что в палате депутатов Ламартин (так же как и Эмиль де Жирарден) выступал в поддержку правительства и против «коалиции» (см. примеч. 244 /В файле – примечание № 354 – прим. верст./).
[Закрыть]; но нам решительно не везет.
Для такого независимого, беспристрастного и даже, можно сказать, непристрастившегосясущества, как мы, посещение палаты депутатов – испытание не из легких: взору предстают люди, которые по отдельности способны на многое, но все вместе лишаются способности сделать что бы то ни было; люди, которые по отдельности обладают либо талантом, либо опытом, либо энергией, то есть некими реальными и несомненными достоинствами, которые у себя дома выказывают ум и отвагу, но собравшись на заседание во дворце Бурбона, превращаются в беспокойную, бессильную массу, не имеющую ни авторитета, ни достоинства; числа, значение которых от сложения не увеличивается; прутья, которые не объединяются в пучок; реки, которые приносят пользу до тех пор, пока текут одиноко, но тонутв капризном и бесполезном океане, в бескрайнем море, волнуемом вместо ветров буйными страстями и непомерными амбициями, – море, на дно которого то и дело погружается хрупкий государственный корабль.Разве не наводит все это на размышления? Ведь палата состоит из людей в высшей степени достойных. Вот отважные генералы, которым вы можете вверить армию своей страны – и не прогадаете; вот ловкие финансисты, которым вы можете вверить свое состояние, – и не прогадаете; вот красноречивые адвокаты, которым вы можете вверить ведение всех ваших дел, – и опять-таки не прогадаете. И тем не менее когда все эти достойные люди соединяют свой опыт и свои способности, когда они вносят в общую кассу свои таланты и свое величие, они оказываются решительно не способны управлять делами государства; в чем тут секрет? Быть может, в том, что эти дела их не волнуют.
В тот день, когда мы побывали в палате, мы услышали ораторов, занятых исключительно самими собой: бывших министров, которые явились рассказать о своей былой карьере; степенных историков, которые не способны ни на что, кроме устных мемуаров, и не только напоминают публике обо всем, что они когда бы то ни было сделали, но еще и повторяют все, что когда бы то ни было сказали, и если упрекают другого оратора в выдвинутом некогда опрометчивом тезисе, то лишь для того, чтобы иметь право повторить свое тогдашнее возражение. Это ретроспективноекрасноречие нас немало встревожило: сказать нечто один раз – это уже не шутка, но повторять одно и то же много раз – это просто издевательство; фразы, начинавшиеся со слов: «В ту пору я говорил, что… в ту пору я утверждал, что…» или «Тогда вы сказали, что… а я на это ответил вам, что…» – эти фразы привели нас в ужас; а между тем очень вероятно, что год спустя мы опять услышим все то, что слышали в этом году. Как же быть? Нет никаких оснований надеяться на то, что этому придет конец. Единственная мера борьбы – брать штраф с каждого оратора, который станет сам себе эхом и повторит одну и ту же мысль больше семи раз. Тогда болтуныразорятся, а многие вопросы разрешатся.
Господин Гизо употребил давеча выражение, премного нас удивившее; он толковал о своих политических друзьях, ссылался на своих политических друзей. А что, собственно, такое политический друг? Политика – область, не признающая сантиментов; в политике бывают сторонники и союзники, ученики и последователи; но друзей там не бывает. Можно еще допустить существование политических родственников, ибо идея сплачивает вокруг себя семью и рождает братьев по ученым штудиям и свойственников по убеждениям, но все это никак не может быть названо дружбой; впрочем, мы упрекаем господина Гизо в использовании этого выражения именно потому, что применительно к партии доктринеров оно звучит в высшей степени точно. Увы! да, господин Гизо, у вас есть политические друзья, и в этом ваша беда; вы всегда действовали не в интересах Франции и даже не в ваших собственных интересах, но в интересах этих самых друзей; вы и сегодня действуете в их интересах. Вы приходите в ярость, когда они выражают неудовольствие; вы хотите стать всем, ради того чтобы они стали хоть чем-нибудь. Без вас они не значат ничего, это правда, но вы заблуждаетесь, полагая, что вы не будете ничего значить без них. Действуя в одиночестве, вы были бы терпеливым и сильным. Вы любите власть, но вы бы не торопились брать ее в свои руки, ведь вы твердо знаете, что рано или поздно она будет принадлежать вам. Вдобавок вам не обязательно быть министром для того, чтобы иметь влияние и вес; в вашем послужном списке довольно побед [365]365
Гизо был не только практикующим политиком, но и видным историком; еще в 1820-е гг. он прославился своими лекциями в Сорбонне и историческими трудами, в частности «Историей цивилизации в Европе» (1828) и «Историей цивилизации во Франции» (1830).
[Закрыть]. Вас зовут Гизо, и этого у вас никто не отнимет; Ахилл, даже если он капризничает и отказывается воевать, остается Ахиллом, но ваши политические друзья ни за что не позволят вам раскапризничаться и выйти из игры, и они правы; войдите в их положение: у них нет времени ждать; вы, подобно греческому герою, можете остаться в своем шатре, вы все равно будете иметь вид достойный и великолепный, поведение ваше все равно сочтут благородным и прекрасным; с ними все иначе: если они окажутся не у дел, то сразу обеднеют и поблекнут; в таком исходе благородства немного, и он им совсем не по душе. Должно быть, политический склад – место очень неуютное; во всяком случае, пылиться там никто не желает. Ваша сдержанность обречет ваших друзей на небытие, ваше молчание – на немоту; если вы не выскажетесь, им нечего будет сказать; если вы останетесь в тени, они растворятся во тьме. Ну что ж, ступайте, тащите на буксире этих ваших политических друзей; но только двигайтесь побыстрее и постарайтесь растерять их всех по дороге, чтобы прийти к цели в одиночестве, если вы хотите сохранить достигнутое; политические друзья повышают цену людей посредственных, но парализуют людей гениальных. Такой человек, как вы, господин Гизо, должен идти вперед в одиночестве, окруженный тайной и погруженный в мечтания; подобно Моисею, он должен говорить только с Господом. У него не должно быть друзей, потому что у него не может быть привязанностей, но у него могут быть последователи, которые разнесут по всему свету семена его мыслей, которые будут жадно впитывать его слова, а не его посулы, которые будут слушать его самозабвенно и ничего не просить взамен. В политике друзья – тираны; горе тому, кто вознамерится понравиться горстке людей! Только тот покорит всех разом, кто не станет покорять каждого по отдельности. Ах, господин Гизо, поверьте самому безвестному из ваших поклонников, в политике силен лишь тот, кто одинок. Вы совершили большую ошибку: вы были главою партии, вы сделались вожаком шайки; у вас была школа, вы превратили ее в котерию.
Впрочем, кто мы такие, чтобы давать советы столь важным персонам? Разве этого от нас ждут? разве наше дело – обсуждать подобные вопросы? Нет; однако если нам запрещено критиковать прославленных парламентских ораторов, мы вправе подвергнуть критике их могущественного помощника, вдохновляющего их лиру, наперсника их слабостей, сочувственника их невзгод – говоря короче, стакан воды с сахаром! Мы разберем его поведение без всякого снисхождения; мы обрушимся на него без всякой жалости. Ибо стакан воды с сахаром – эта важная особа, играющая такую значительную роль в наших парламентских дебатах, – систематически попирает все приличия! Этот скверный стакан не удосужился даже стать хрустальным и смеет являться пред публикой в презренном обличье, забыв о том, что его слушает вся Франция, что за ним наблюдает вся Европа! Стакан за четыре су, а под ним – белая тарелка вся в трещинах! Французский фарфор, где ты? возвысь свой голос! Севрская посуда, дай волю своему гневу; китайские блюда из серебра и накладного золота, защитите свои права; алмазные рудники, ослепите своим блеском и свергните с парламентского трона этот дешевый стакан, из которого утоляют жажду все косноязычные патриоты, все независимые политики, до хрипоты обсуждающие наши законы. Стакан за четыре су на белой тарелке! Вот, значит, каков этот хваленый стакан воды с сахаром, прославленный в анналах красноречия! Как же могло случиться, что столь важный участник парламентской жизни оказался в полнейшем небрежении? Видит Бог, на трибуне можно обойтись без множества вещей: без таланта и ума, без убеждений и мыслей, можно даже обойтись без памяти и все время твердить одно и то же, – но обойтись без стакана воды с сахаром невозможно. Обращаем внимание господ квесторов на необходимость произвести благодетельную реформу во имя всех депутатов, представляющих Францию; иначе мы во всеуслышание объявим палату депутатов домом без хозяина [366]366
Язвительные тирады относительно стакана воды с сахаром присутствуют и во вполне серьезных передовицах «Прессы»; так, 1 декабря 1840 г. анонимный журналист замечает, что искусные ораторы продумывают заранее все, вплоть до тех моментов, когда они протянут руку к стакану с водой: приступ жажды они ощущают ровно в те минуты, когда хотят заставить публику с нетерпением дожидаться продолжения речи. Квесторами назывались люди, ведающие административно-хозяйственными делами парламента.
[Закрыть].
Одна вещь поразила нас во время поименной переклички. Депутаты болтали друг с другом, и никто из них не вслушивался в выкликаемые фамилии, за исключением, однако, господ министров-депутатов и всех депутатов, которые были министрами в прошлом. Вот эти не зевали. Они тоже болтали и спорили, но лишь до тех пор, пока дело не доходило до буквы алфавита, с которой начинается их фамилия; тут они замолкали, подходили поближе к трибуне и замирали там с покорностью людей, на собственном опыте изучивших,что такое власть. Любуясь их аккуратностью и добросовестностью, мы говорили себе: нынче повиноваться умеют лишь те, кто научились командовать… между тем в прежние времена считалось, что дело обстоит противоположным образом. […]
Нынче все толкуют об изобретении господина Дагера [367]367
7 января 1839 г. знаменитый физик Франсуа Араго сделал в Академии наук доклад об изобретении «дагерротипии» – способа фотографирования, основанного на разложении йодистого серебра под действием света. До этого Дагер был известен парижанам как изобретатель диорамы (см. примеч. 133 /В файле – примечание № 243 – прим. верст./).
[Закрыть], и нет ничего забавнее, чем объяснения, которые совершенно серьезно дают этому чуду наши салонные мудрецы. Господин Дагер может спать спокойно, его секрет в полной безопасности. Никто и не пытается описать, в чем там дело, всякий говорящий печется только об одном – вставить несколько ученых слов, которые он случайно узнал и не менее случайно запомнил. Тот, у кого друг или дядюшка разбирается в физике, изображает открытие господина Дагера как результат достижений физики; по мнению того, кто был некогда влюблен в дочку химика, Дагер обязан своим изобретением химии; наконец, те, у кого плохо со зрением, сводят все к оптическому эффекту. Наилучший способ избавиться от этих толкователей с их нелепой болтовней – свести их всех вместе; тут польется нескончаемый поток ученых определений, исковерканной латыни и изуродованного древнегреческого; что за бред! что за галиматья! эти разглагольствования хоть кого сведут с ума. Что касается нас, то на сегодняшний день мы поняли вот что: изобретение состоит в том, чтобы запечатлевать отражения предметов. Положим, вы желаете запечатлеть мост Искусств; вот он, ваш мост Искусств, вот его отражение на картинке; все хорошо? нет, все очень плохо; по мосту прошли муж с женой и, сами того не зная, стерли всю вашу картинку. Имейте же совесть, любители прогулок; вы мешаете художнику, который расположился вон там наверху, у окошка.
Наверняка новое изобретение – вещь восхитительная, но понять в нем что бы то ни было мы не в силах: мы выслушали слишком много объяснений.
19 января 1839 г.
Проклятая неизвестность. – То be or not to be.
– Сохраним ли мы наши портфели? – Сохраним ли мы наши ложи?
Неделя опять выдалась сугубо политическая [368]368
От того, в какой редакции – министерской или «коалиционной» – палата примет адрес королю, зависела судьба кабинета Моле (одним из требований коалиции была его отставка). В конце концов 19 января (то есть на следующий день после того, как Дельфина сочинила комментируемый фельетон) победу одержали депутаты, лояльные министерству, однако кабинет это не спасло: большинство было ничтожным (221 против 208), поэтому король решил распустить палату и назначить новые выборы на 2 марта. Результат этих выборов оказался вовсе не тем, на какой рассчитывали Луи-Филипп и Моле; оппозиция получила большинство голосов, и 8 марта на гамлетовский вопрос был дан ответ «не быть»: Моле и его кабинету пришлось уйти в отставку.
[Закрыть]. Политика заменяла нам карнавал, и поделом ей: должна же она хоть как-то вознаградить нас за все те праздники, каких мы лишились по ее вине. Нынешние обстоятельства вносят в умы такую смуту, что тут уж не до развлечений. Люди мечутся в потемках, не зная, что ждет их завтра: печаль или радость, победа или поражение; все только и делают, что присматриваются и прислушиваются; министры говорят: «Обождем! возможно, через несколько дней эти кабинеты будут уже не наши»; претенденты говорят: «Обождем! возможно, через несколько дней мы уже будем министрами, и вот тогда-то…» Тогда-то вся жизнь их изменится; по этой причине и претенденты, и министры не сговариваясь откладывают обеды и приемы [369]369
Новоназначенные министры переезжали в казенные особняки и получали 10 000 франков «на обзаведение» вдобавок к 80 000 франкам жалованья, причем все их траты ограничивались «столом, экипажем и содержанием трех-четырех слуг», так что, констатирует Шарль де Ремюза (занимавший в 1840 г. в кабинете Тьера пост министра внутренних дел), на эти деньги можно было, отнюдь не разоряясь, жить достаточно роскошно ( Rémusat. Р. 337).
[Закрыть]. В самом деле, какая огромная разница: быть министром или не быть им; to be or not to be; от этого зависит все: иногда сам обед и всегда – список приглашенных. Сколько важных особ, например, вновь пригласитна обед господин Тьер, если он вернется в министерство! Сколько невоспитанных болтунов господин Моле, напротив, не станет вновь приглашать,если из министерства выйдет! В сущности, один просто унаследует сотрапезников другого.
Не все понимают, какая огромная дистанция пролегает между этими двумя состояниями: быть министром и больше им не быть. Когда бы все это понимали, обнаружилась бы разгадка многих необъяснимых поступков, которые вы объясняете неутоленным честолюбием, а мы – святой наивностью. Мы не имеем в виду господина Тьера; он, как и господин Гизо, может ожидать перемен в своей карьере совершенно спокойно; более того, мы полагаем, что ему катастрофы очень к лицу. Господин Тьер особенно велик после поражения; министерский пьедестал его не красит, борьба же, напротив, придает ему сил; его блестящий ум, его превосходное красноречие – все это немедленно возвращает ему то очарование, какого пребывание в составе кабинета его лишало. Господин Тьер особенно силен тогда, когда отстранен от власти. Поэтому то, что мы сказали давеча о господине Гизо, относится и к господину Тьеру. Он черпает славу из двух источников и, даже прослыв безответственным министром, останется глубоким историком [370]370
Тьер, как и Гизо, прославился еще до 1830 г. своими историческими трудами: в 1823–1827 гг. он выпустил имевшую огромный успех «Историю французской революции».
[Закрыть]. Но к другим нашим государственным мужам и второстепенным министрам это не относится ни в малейшей степени: эти чего-нибудь стоят только при министерством портфеле. А женщины!.. неужели вы не понимаете, насколько рознятся для государственной женыжизнь обыкновенная и жизнь официальная! Принимать у себя без церемоний супругу английского посла и супругу посла австрийского, его преосвященство папского нунция, княгиню Л…, маршала де…, и проч., и проч.: чувствовать себя с ними на равных, приглашать их запросто, говорить с ними доверительно – это одно, и совсем другое – внезапно вновь слиться с толпой, вновь превратиться из знатной дамы в заурядную обывательницу, и, как простые смертные, иметь случай видеть всех этих влиятельных особ только два-три раза в год, по большим праздникам, а то и вовсе не видеть; согласитесь, что между этими двумя состояниями пролегает пропасть! Одно дело – быть окруженной угодниками и льстецами, и совсем другое – быть всеми забытой и покинутой; одно дело – иметь ложи во всех театрах, и совсем другое – не иметь больше нигде ни одной; одно дело – бывать на представлениях каждый вечер, и совсем другое – не бывать там вовсе. Что ни говори, предаваться веселью и умирать от скуки – вещи разные, и разница эта не может ускользнуть от внимания тех людей, которые испробовали и то и другое. Так что нет ничего удивительного ни в том, с каким нетерпением государственные жены ожидают исхода министерского кризиса, ни в том, какую привлекательность имеет для них министерское звание их супругов. Да и как могло быть иначе? мужчины, которым власть доставляет столько хлопот, любят ее и не могут без нее обойтись; как же не любить ее женщинам, которым она приносит только радости? И вот наши государственные жены мучаются неизвестностью: получат они министерство или не получат? Можно ли будет переехать на новую квартиру или придется оставаться на прежнем месте? Вопросов полно. Все зависит от ближайшего голосования в палате. «Камин дымит, нужно позвать трубочиста. – Обождем; если мы войдем в министерство, трубочиста позовут без нас. – Эта лошадь хромает, нужно ее сменить. – Обождем; если мы войдем в министерство, то купим серых лошадей лорда П…; они выставлены на продажу. – Мои брильянты потускнели, нужно их почистить. – Обождите; того и гляди, мы сможем заказать для них новую оправу». Вечное колебание между светом и тенью, между почестями и отставкой, между триумфом и покоем, между весельем и скукой. Государственные мужи спрашивают себя: «Будет ли у нас конверсия рент? Будет ли интервенция? Будет ли война?» Государственных жен волнуют другие вопросы: «Будут ли у нас приглашения на парадные дипломатические обеды? Будут ли у нас ложи?» Хорошо, если мужам не придется пуститься во все тяжкие ради того, чтобы дать ответы на вопросы жен.
