Текст книги "Парижские письма виконта де Лоне"

Автор книги: Дельфина де Жирарден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

Логика у Лаженеве простая: светские люди могут читать газеты, могут иронизировать по поводу их содержания, но истинно светским людям (даже мужчинам, что уж говорить о дамах!) неприлично печататься в газетах и описывать там светскую жизнь. Эти описания должны оставаться достоянием узкого круга посвященных; время печати и гласности может наступить для них лишь через много лет после того, как все фигуранты анекдотов уйдут в мир иной. Госпожа де Севинье не отдавала своих писем в печать, барон Гримм сочинял свои корреспонденции для коронованных особ, а не для типографии. «Вы знаете это не хуже меня, – обращается Лаженеве к сочинительнице „Парижских писем“, – газета – это демократия. Зачем же вы печатаетесь в ней, при этом изъясняясь со светской надменностью? Вы рассказываете, и не без изящества, о приличном обществе; вы его превозносите, оно вызывает у вас сочувствие и интерес, и вы охотно в этом признаетесь. Зачем же в таком случае вы швыряете этот цвет учтивости под ноги первому встречному? Свет и фельетон – две вещи, глубоко чуждые друг другу. В результате вы, как говорил Ривароль, демократизируете аристократию» [95]95
  Lagenevais.Р. 136.


[Закрыть]. Скрепя сердце Лаженеве признает за Дельфиной право первооткрывательницы: именно она первой соединила хронику элегантной жизни с банальной формой фельетона. Но – тем хуже для нее, раз она потакает низменному вкусу и швыряет ленивым умам легкую пищу – историю и философию, разорванную на клочки; в таком случае именно на нее критик вправе возложить ответственность за развращение публики, за то, что читателей приучают предпочитать великому мелкое. Лаженеве повторяет общие места критики, направленной против «легкой литературы», против романов-фельетонов [96]96
  См.: Lyon-Caen J.La Lecture et la Vie. Les usages du roman au temps de Balzac. P., 2006. P. 56–88. Сто лет спустя сходные обвинения предъявлял «фельетонной» культуре Г. Гессе в «Игре в бисер».


[Закрыть], но характерно, что объектом своей полемики он избирает именно фельетоны виконта де Лоне. Он разглядел (пожалуй, даже сильно преувеличив) в светском виконте представительницу новой, демократизирующейся, «газетной» литературы. Он был несправедлив в оценках, но не так уж неправ в констатации.

Что касается критики, которой подвергали очерки виконта де Лоне современники, то нельзя не сказать и еще об одном ее аспекте: критики-мужчины не могли простить женщине-фельетонистке ее сатирического дара. Сент-Бёв объявил главным недостатком Дельфины то – по его мнению, прискорбное – обстоятельство, что она слишком умна, и острый ум в ней убил поэта [97]97
  Sainte-Beuve.Р. 302, 315.


[Закрыть], а пурист Лаженеве за пять лет до демократа Домье уподобил Музу Медузе и сослался на авторитет Вольтера, который утверждал, что «женщина-сатирик похожа на Медузу и на Сциллу – двух красавиц, превращенных в чудовищ». И даже симпатизировавший Дельфине Ламартин признался (правда, не при жизни Дельфины, а в мемуарном очерке, написанном уже после ее смерти), что находил в ней одно несовершенство: «она слишком часто смеялась» [98]98
  Lamartine.Р. 161. Великий поэт, надо сказать, хотя и был Дельфине другом, проявлял поразительную слепоту в оценках; 25 июля 1841 г. он советовал ей оставить забавную веселость, которая есть не что иное, как «прелестная гримаса», и написать «великую книгу человеческой или светской философии, подобную „О Германии“ госпожи де Сталь» ( Imbert.Р. 83) – т. е. он рекомендовал Дельфине перестать делать то, что умела делать она одна, и начать делать то, что умели и другие…


[Закрыть].

Между тем то, что серьезным мужчинам казалось недостатком, было, вне всякого сомнения, одним из главных достоинств Дельфины. У нее было замечательное чутье на смешное; она сама в одном из ранних стихотворений писала об охватывавшем ее «безумном смехе», который не имеет ни причины, ни конца, и признавалась, что ее идеал – «ради смеха смех, ради любви любовь». Именно это умение подмечать смешное в повседневной жизни и описывать его изящно и метко позволяет очеркам Дельфины оставаться, как она сама выразилась, «читабельными» через много лет после их написания. Это ее свойство, кстати, не оставляло равнодушными даже недоброжелательных современников. Сент-Бёв, например, вообще оценивавший очерки виконта де Лоне весьма сдержанно, не мог не признать, что фельетон от 16 марта 1837 г. (наст. изд., с. 98 [99]99
  /В файле – год 1837 фельетон от 16 марта – прим. верст./


[Закрыть]) – об олене-руссоисте, который, убегая от охотников, якобы нарочно пробежал мимо места, где некогда был похоронен Жан-Жак Руссо, – «выдумка бесконечно сумасбродная, но и бесконечно забавная» [100]100
  Sainte-Beuve.P. 313.


[Закрыть].

Дельфина, конечно, чаще избирала предметом своих насмешек не конкретные личности, а комические ситуации, не глупых людей, а глупости как таковые. 9 сентября 1837 г. она, например, цитирует два объявления. Одно она увидела в лавке торговца птицами: «Два неразлучника,продаются порознь. – Но ведь если вы их разлучите, они умрут. – Нет, сударь, если действовать с умом, эти птички прекрасно переносят разлуку; на зиму их оставляют в одной клетке, а потом, как наступит весна, разлучают, и они не возражают». Другое услышала перед балаганом, где демонстрировали «дикаря»: «Входите, господа, – кричал балаганщик, – вы увидите дикаря, какого никогда не видели, вы услышите, как он разговаривает; этот дикарь существует, и вот вам доказательство: он сам вам это объяснит!.»(1, 241). Попугайчики-неразлучники, которые не возражаютпротив разлуки; дикарь, который объясняетпублике, в каком смыслеон является дикарем, – Дельфина не может пройти мимо этих – и многих других – «подсмотренных» глупостей [101]101
  He меньший восторг вызывали у нее каламбурные глупости, сочиненные нарочно; это пристрастие роднило ее с Бальзаком и Готье, которые, по слухам, помогали ей придумывать «ляпсусы» для специально изобретенного персонажа – дамы, которая английское слово steeple-chaise [стипль-чез, скачки] толковала как французское sept petites chaises – семь маленьких стульчиков. Я опустила в настоящем издании реплики «дамы с семью стульчиками», потому что они слишком укоренены в стихии французского языка; но один ее «перл» можно переложить на русский довольно точно; вместо «бродить как неприкаянный» эта дама говорила «бродить как неприкованный» (2, 77).


[Закрыть], точно так же как она не может не насмехаться над неудачливыми охотниками, которые выуживают оленя из пруда (если дичь приходится вылавливать из воды удочкой или вытаскивать сетью, пишет она, это уже не охота, а рыбная ловля), над капризными министрами или неотесанными депутатами.

Однако нередко в фельетонах виконта де Лоне встречаются конкретные фамилии, и носителям этих фамилий даются весьма ехидные аттестации. Конечно, речь идет о людях публичных – членах кабинета, политических ораторах. Однако когда Дельфина пишет об Адольфе Тьере: «Мы, французы, любим господина Тьера именно потому, что он человек худого рода, дурного сложения и плохого воспитания; именно благодаря этому мы прощаем ему острый ум, незаурядные таланты и великодушные чувства. Недостатки его извиняют в наших глазах его достоинства» (наст. изд., с. 334–335 [102]102
  /В файле – год 1840 фельетон от 1 августа – прим. верст./


[Закрыть]), – она совершает переход от светской, салонной журналистики к политическойсатире и почти уничтожает ту грань, которая отделяет легкий фельетон от серьезных статей, печатающихся на верхней половине газетной полосы. А уж это-то женщине, по понятиям традиционалистской критики, вовсе не пристало.

* * *

Даже когда Дельфина в своих фельетонах касается серьезных социальных вопросов, она решает их на свой иронический лад, переводя на язык бытовой психологии. 30 июня 1848 г. она размышляет о ситуации во Франции после февральской революции и июньского народного восстания:

«Говорят, чтобы нас спасти, нужен гений, который возьмет бразды правления в свои сильные руки; нужно мощное правительство, составленное из людей способных и опытных; меж тем нужно нечто куда более простое – правительство, которое не плетет заговоров. Как может государственная колесница двигаться быстро и прямо, если те, кто ею правят, желают опрокинуть ее в канаву? Заговорщик и устроитель – профессии совсем разные. Кто умеет разрушать, редко умеет строить. Те, кто совершил революцию, не способны устроить жизнь после нее. Виданное ли дело, чтобы для жатвы использовали плуг?» (2, 512–513) [103]103
  Сходным образом и обсуждая статус женщины, Дельфина требует не политического и не социального равенства, а только морального (см. в наст. изд. фельетон от 12 ноября 1844 г. /В файле – год 1844 фельетон от 12 ноября – прим. верст./). Характерно, что представительницы «ангажированной» женской прессы вызывали у нее нещадные насмешки, а после революции 1848 г., скорбя о том, что революция эта ничего не сделала для улучшения статуса женщины, она, однако, ничуть не солидаризировалась с тогдашним феминизмом.


[Закрыть].

В мирное время подобные бытовые метафоры (люди-кошки и люди-собаки, женщины-сиделки и женщины-пастушки) прекрасно объясняли мир, но против выстрелов и крови метафоры оказались бессильны. Дельфина еще в 1847 г. жаловалась на то, что «революционные методы хромают», и просила объяснить, «отчего в такой просвещенный век, как наш, в стране, где промышленность делает чудеса, люди убеждены, будто единственный способ обогатить бедняка – это обезглавить богача; средство, конечно, действенное, но, сказать по правде, не слишком остроумное. Нам кажется, что, если подумать, можно изобрести что-нибудь поинтереснее» (2, 457–458). Однако не прошло и года, как революция доказала, что ничего более интересного никто не изобрел.

Наступление демократической стихии на деле оказалось еще более страшным, чем ожидалось; спустя два с половиной месяца после революции Дельфина приходит к выводу: «Да, республика могла быть прекрасной… могла – когда бы не республиканцы» (наст. изд., с. 451 [104]104
  /В файле – год 1848 фельетон от 13 мая – прим. верст./


[Закрыть]), а спустя полгода, запечатлев последние картины парижской светской жизни (вернее, того, во что она превратилась при новой власти), вообще перестает печатать фельетоны.

Последний очерк виконта де Лоне появился в «Прессе» 3 сентября 1848 г. Кончилась эпоха, и кончились фельетоны. По слухам, в 1849 г., уходя с бала у кузины новоизбранного президента Бонапарта, принцессы Матильды, Дельфина бросила: «Прощайте, сударыни, сегодня мы присутствовали на последнем парижском балу!» [105]105
  См.: Giacchetti.P. 207.


[Закрыть]; конечно, у этой реплики были конкретные причины (в 1849 г. парижское общество жило под страхом «социалистической Варфоломеевской ночи» и красной угрозы), но дело было не только в этом. Дельфина ощущала конец той парижской светской жизни, где жители разных кварталов и сторонники разных политических убеждений составляли все-таки единое целое. Теперь это целое раскололось, и у Дельфины было ощущение, что склеить его не удастся никогда.

В 1857 г., через два года после смерти Дельфины и через девять лет после того, как она перестала сочинять «Парижский вестник», ее верный друг Теофиль Готье уже воспринимал содержащиеся там «по видимости легкомысленные» детали как «почти исторические», как «неисчерпаемый источник для будущих романистов, которые захотят описать эту эпоху» [106]106
  Gautier.P. IX.


[Закрыть]. Еще через семь лет Пьер Ларусс начал выпускать свой «Большой универсальный словарь XIX века». Дельфина здесь упомянута в четвертом томе, в статье «Хроникер», а к хроникеру Ларусс относится уважительно; он видит в нем не просто «литературного ветошника», подбирающего крохи повседневности, но создателя «мемуаров нации». Современная исследовательница замечает по этому поводу: «Лаженеве пришел бы в ужас, узнай он, что в 1869 году, когда полусвет окончательно восторжествовал над светом, „пустяки“ виконта де Лоне удостоились звания „мемуары нации“» [107]107
  Morgàn Ch.A. Les chiffons de M(éd)use: Delphine de Girardin, joumaliste // Romantisme. 1994. № 85. P. 65.


[Закрыть].

А между тем они этого удостоились – и вполне заслуженно.

* * *

При жизни Дельфина де Жирарден была известна в России, и некоторые ее прозаические и драматические произведения были напечатаны в русских переводах [108]108
  Назову, в частности, сборник новелл «Бабушкины сказки» (в оригинале «Contes d’une vielle fille à ses neveux»; пер. П. Никольского, 1834); романы «Лорнет» (1834; пер. А. Зражевской), «Маркиз де Понтанж» (1836); «Трость Бальзака» (1837); комедия «Леди Тартюф» (1854; в журнале «Пантеон»; отд. изд. под назв. «Сплетня» – 1889). Замечу, что в каталоге РГБ сочинения Эмиля де Жирардена в русских переводах, включая брошюру о женском вопросе 1872 г. и брошюру о турецких делах 1876 г., приписаны Дельфине (наглядное воплощение пословицы «муж и жена – одна сатана»).


[Закрыть]. Однако «Парижские письма» выходят на русский язык впервые [109]109
  Пользуюсь случаем выразить искреннюю признательность Дине Годер, которая первой оценила фельетоны виконта де Лоне и «приютила» их на своем сайте stengazeta.net, где в рубрике «Париж Дельфины де Жирарден» доступны некоторые тексты, вошедшие в настоящий сборник.


[Закрыть].

Первое книжное издание фельетонов виконта де Лоне 1836–1839 гг. появилось в 1843 г. под названием «Парижские письма»; фельетоны за 1840–1848 гг. были впервые изданы отдельной книгой в 1853 г. под названием «Парижская корреспонденция». В 1857 г. обе эти книги были соединены в одно издание, получившее общее название «Парижские письма». С тех пор переиздавался всегда именно этот корпус текстов, в который, впрочем, вошли не все очерки, опубликованные «виконтом де Лоне» в «Прессе». Поскольку издания 1843 и 1853 гг. выходили еще при жизни Дельфины и, по-видимому, при ее участии, она произвела отбор и исключила все, что, как ей казалось, к моменту превращения газетных фельетонов в книгу уже устарело. К этому выбору можно относиться по-разному. Например, Эмиль Фаге (вообще большой поклонник фельетонов Дельфины) полагал, что с точки зрения потомства в книжном издании осталось еще много лишнего, того, что интересно только историкам, а лучше было бы выбрать из всех фельетонов виконта де Лоне четыре сотни моралистических рассуждений и тем ограничиться [110]110
  Faguel.P. 392.


[Закрыть]. Позволю себе не согласиться и приведу один-единственный пример из фельетона от 3 ноября 1836 г., в книжное издание не вошедшего. Дельфина рассказывает там о новой мужской моде – плотных мужских пальто,в которых денди становится похожим, по одной версии, на медведя, а по другой – на кучера дилижанса. Так вот, продолжает Дельфина, соедините эти два сравнения, и вы получите медведя, сделавшегося кучером дилижанса, – вот именно на него-то и похож элегантный обладатель пальто.

Тем не менее я последовала за французской традицией и переводила фельетоны Дельфины де Жирарден по изданию, подготовленному Анной Мартен-Фюжье ( Girardin D.Lettres parisiennes du vicomte de Launay. P., 1986. T. 1/2), которое воспроизводит издание 1857 г. Точно так же я следую традиции называть это собрание «Парижскими письмами» (а не «Парижским вестником», как в газетном оригинале) и сохраняю перед каждым фельетоном те заголовки-абреже, которые сопровождают тексты Дельфины начиная с первого книжного издания.

От французской традиции я позволила себе отклониться лишь в датировке фельетонов. Дело в том, что Дельфина порой выставляла перед текстом дату сочинения фельетона, как делали вообще все журналисты «Прессы», включая авторов политических передовиц, однако в газете фельетон, естественно, появлялся на следующий день после написания. Во французских изданиях (начиная с самых первых) фельетоны датируются иногда днем написания, а иногда днем публикации. В интересах единообразия в настоящем издании все фельетоны датированы днем их реальногопоявления в газете.

Наконец, последнее: в настоящее издание вошла примерно треть французского двухтомника. Предпочтение отдавалось текстам, содержащим картины повседневной жизни Парижа и наиболее яркие и остроумные образцы «нравственной философии» Дельфины. Пропуски внутрифельетонов отмечены отточиями в квадратных скобках; пропуски фельетонов целиком не отмечены никак. Некоторые фрагменты из фельетонов, не вошедших в основной текст, переведены в статье и в примечаниях; в этих случаях в скобках даны отсылки к французскому изданию 1986 г. с указанием тома и страницы.

Вера Мильчина

ПАРИЖСКИЕ ПИСЬМА ВИКОНТА ДЕ ЛОНЕ

1836

29 сентября 1836 г.

Последние новости. – Провинциальный Париж. – Скучающий и Докучный. – Эсмеральда.

– Докладная записка командующему национальной гвардией касательно поведения Фемистокла и Сципиона Африканского

На этой неделе не произошло ничего особенно примечательного: в Португалии случилась революция, в Испании явился призрак республики, в Париже назначили министров [111]111
  В Португалии с 1828 г. шла борьба за власть между королевой Марией II Брагансской и ее дядей Мигелем Брагансским, узурпировавшим у нее корону; в 1834 г. Мария возвратилась на престол, а 10 сентября 1836 г. свершилась «сентябрьская революция»: под давлением народа, поддерживаемого армией, королева согласилась вновь ввести в действие либеральную конституцию, впервые принятую в 1822 г. Гражданская война шла и в Испании; здесь сторонники вдовы Фердинанда VII Марии-Кристины, регентши при малолетней королеве Изабелле, сражались с теми, кто поддерживал брата покойного короля, дона Карлоса (карлистами). В августе 1836 г. в Испании произошла так называемая «революция в Ла-Гранье», участники которой вынудили королеву-регентшу вновь провозгласить либеральную конституцию 1812 г. Народные волнения в сентябре 1836 г. достигли такой силы, что заставляли опасаться свержения в Испании королевской власти и установления республики; ситуация эта подробно освещалась в парижских ежедневных газетах, в том числе и в «Прессе». Во Франции 6 сентября был назначен кабинет под руководством графа Моле, пришедший на смену кабинету Тьера, находившемуся у власти с 22 февраля 1836 г.; 19 сентября этот кабинет был дополнен двумя министрами: военным (генерал Бернар) и торговли (Мартен из Северного департамента). Одной из причин падения левоцентристского кабинета Тьера было желание его главы оказать вооруженную поддержку испанским революционерам – желание, которое встретило решительное сопротивление короля Луи-Филиппа, известного своим миролюбием.


[Закрыть], на Бирже упали котировки, в Опере поставили новый балет, в саду Тюильри показались два капота из белого атласа.

Революция в Португалии была предсказана заранее, о псевдореспублике в Испании толковали уже давно, министров осудили еще прежде, чем они вступили в должность, падение на Бирже было использовано сведущими людьми три недели назад – тогда же, когда афиши возвестили о новом балете; таким образом, поистине достойны внимания только капоты из белого атласа, ибо они явились слишком рано: нынешнее время года не заслужило подобного оскорбления. Топить камины в сентябре, если на улице уже холодно, – это еще куда ни шло, но обряжаться в атлас, когда зима еще не наступила, противно природе [112]112
  Капотами называли как свободные женские платья для улицы, так и головные уборы. Дельфина, по всей вероятности, имеет в виду капот-шляпку – головной убор жесткой устойчивой конструкции, у которой на затылке не было полей вовсе, а по бокам они были очень широки и стянуты лентами (см.: Кирсанова.С. 117–118); ср. в фельетоне от 15 декабря 1836 г.: «Очень хорошенькие женщины ввели в моду стеганые капоты, подбитые ватой, – и совершенно напрасно. Тотчас все прочие дамы пожелали им уподобиться и водрузили на голову те материи, какими прежде прикрывали ноги. Некоторые оказались особенно изобретательными: они вытащили из комода старую ватную душегрею дедушки академика, музыканта или аптекаря, эллиниста, ботаника или экономиста – и соорудили себе из этих остатков учености модные капоты. Это еще не все: сверху они воткнули два пера; между тем капоты эти (завезенные к нам из Германии) хороши только в качестве неглиже: они очень удобны для путешествующих и выздоравливающих, но надевать их для красоты – признак очень дурного вкуса. К счастью, две известные нам толстые дамы последовали этой моде. Значит, она продержится недолго: перед этими дамами устоять невозможно» (1, 44–45). Атлас – разновидность плотного шелка, поэтому Дельфина считала капоты, сделанные из него, зимними и не соответствующими парижскому сентябрю; ср. ее обращение к парижским дамам в фельетоне 4 апреля 1840 г.: «Всю зиму вы носите атлас, смените же его летом на ткани более легкие» (1, 647).


[Закрыть].

Сегодня столицу занимают только две вещи: театр и прогулки. Скачки, благодарение Богу, закончились; в последнее время их трудно было назвать блестящими: одни и те же дамы среди публики, одни и те же лошади на дорожке, а главное – одно и то же утомительное зрелище одинокой лошади, оторвавшейся от всех остальных; вам не остается ничего другого, кроме как бессмысленно глазеть на этого борца без противника, триумфатора без соперников. По нашему мнению, это конное солодоказывает, что нас уже давно морочат самым ловким образом. Говоря короче, все увиденное на скачках было весьма посредственным, и злые языки имели все основания утверждать, что бедняги из «Общества соревнователей» [113]113
  В 1833 г. в Париже было основано «Общество соревнователей улучшения конских пород во Франции», в которое входили посетители скачек, коннозаводчики и любители верховой езды; стараниями его членов в 1834 г. в Шантийи был открыт ипподром, где в присутствии многотысячной толпы зрителей проходили скачки. В том же 1834 г. создатели «Общества соревнователей» основали в Париже другой модный кружок, также имевший непосредственное отношение к скачкам, – Жокей-клуб.


[Закрыть]никакой ревности вызвать не способны.

Огюст Пюжен. Сад Тюильри.

Огюст Пюжен. Площадь Согласия.

Иные утверждают, что Париж сделался скучен; нам, напротив, представляется, что жить в нем нынче весьма приятно: знакомых нигде не встретишь, город нынче населен одними провинциалами. Чувствуешь себя независимо, как в путешествии, но при этом наслаждаешься всеми удобствами собственного жилища. Тот, кто изучает Париж в это время года, проникается любовью к этому городу, потому что встречает здесь только тех людей, которые от него в восхищении; по улицам бродят толпы восторженных зевак; это прелесть что такое: зеваки заморские, зеваки заграничные, зеваки зарейнские, все, кроме зевак замогильных, как выразился бы господин де Шатобриан [114]114
  Дельфина обыгрывает название мемуарного сочинения Ф.-Р. де Шатобриана «Замогильные записки»: по завещанию автора оно должно было увидеть свет лишь после его смерти, однако вся читающая Европа знала о существовании этого текста и с нетерпением ждала его публикации. Дельфина входила в тот узкий круг избранных, которые получали возможность присутствовать на чтениях отдельных глав из книги, происходивших время от времени в салоне госпожи Рекамье в Аббеи-о-Буа. Дельфина с юности восхищалась талантом Шатобриана, а он еще в 1823 г. сделал ей в письме изысканный комплимент: «Теперь я знаю, почему вы так хорошо декламируете стихи: этот язык вам родной» (письма Шатобриана к Дельфине см. в: Imbert.Р. 149–169).


[Закрыть], – впрочем, не станем ручаться, что кто-нибудь из этих последних не замешался в уличную толпу.

Наконец, в подобные дни Париж ненадолго обновляется и добреет: пресыщенные люди его покинули, скучающие люди из него бежали. Воздух от этого кажется более чистым, улицы – более просторными. Ведь человек СКУЧАЮЩИЙ занимает так много жизненного пространства! его присутствие так обременительно! своими всхлипами и зевками он поглощает столько воздуха! А нынче человека СКУЧАЮЩЕГО в Париже не встретишь; он охотится в обществе человека ДОКУЧНОГО, и тот перечисляет ему всю когда-либо подстреленную дичь, а затем оба принимаются злословить о Париже, который их отсутствие так чудесно преображает. Поскольку оба они, и СКУЧАЮЩИЙ, и ДОКУЧНЫЙ, – люди тщеславные, они отсылают свою добычу в Париж, а сами остаются за городом! – Да, благословенна осень в Париже! – Театры возрождаются, публика молодеет; партер заполняет не та многоопытная, привередливая инелюбезная зимняя публика, которая ревниво тиранит актеров, нанятых для ее развлечения; не та публика, которую все возмущает и ничто не вдохновляет; не та пресыщенная удовольствиями фатоватая публика, которая провела всю жизнь в театральных коридорах и не смеет улыбнуться, потому что от старости лишилась всех зубов; не та старая кокетка, которая не смеет заплакать, потому что боится смыть румяна. – Нет, в партере располагается публика наивная, радостная и доброжелательная, публика, в которой каждый для актеров и судья, и сообщник, публика, которая с чистым сердцем помогает вам себя рассмешить и которую приятно растрогать; добродушная публика, которая не возражает против того, чтобы ее развлекали; одним словом, публика, которая верит в удовольствия.

Поэтому театры торопятся сыграть перед нею все свои новинки; так истец стремится, чтобы дело его рассмотрели, пока в суде председательствует его друг.

В Опере спешно репетируют сочинение Виктора Гюго и мадемуазель Бертен [115]115
  Премьера «Эсмеральды» – оперы, музыку которой сочинила Луиза-Анжелика Бертен, дочь главного редактора официозной газеты «Журналь де Деба», состоялась в парижской Опере 14 ноября 1836 г. Виктор Гюго положил в основу либретто свой роман «Собор Парижской Богоматери». Пресса у спектакля была сочувственная, но недоброжелатели объясняли это многочисленными знакомствами Бертена (см.: Viennet.Р. 191); спектакль выдержал всего восемь представлений, причем последние были освистаны.


[Закрыть].

Некоторые отрывки уже удостоились похвал. Одни говорят: «Право, это прекрасно!» – И слышат в ответ: «Ничего удивительного, ведь сочинял-то Берлиоз». Другие восклицают: «Какая восхитительная музыка!» Им отвечают: «Само собой разумеется, ведь автор-то Россини».

Выскажем свое мнение и мы:

Если эта музыка дурна, значит, ее сочинил Берлиоз; если хороша, значит, ее написал Россини. Если же она в самом деле великолепна, значит, автор ее – мадемуазель Бертен.

Вот ход наших рассуждений:

Если сочинять музыку для «Эсмеральды» вместо мадемуазель Бертен взялся господин Берлиоз, значит, поскольку славы ему эта работа не сулит, он выполнит ее как попало, а все хорошие ходы сохранит для своих собственных творений.

Если эту музыку согласился написать Россини, она будет хороша, потому что у Россини прекрасно все, даже то, что сделано как попало.

Наконец, если музыка окажется прекрасной, придется признать, что ее сочинила сама мадемуазель Бертен, каких бы тайных помощников ни приписывала ей молва; ибо не родился еще такой глупец, который стал бы раздавать свои шедевры даром.

Те, у кого много ума, ничуть не более щедры, чем те, у кого много денег, и какую бы власть ни имели нынче газеты, мы не верим, что великий композитор подаст на бедность одной из них толику своего гения.

Еще о новинках: Французский театр [116]116
  Другое название театра, более известного в России как «Комеди Франсез».


[Закрыть]показал «Тартюфа» и «Игру любви и случая» с мадемуазель Марс. И вообразите, зал был полон. Узнаю тебя, добрая сентябрьская публика! – Тебя еще можно пленить нежным голосом – ведь ты не успела вдоволь насладиться им в прошлые годы [117]117
  Объект иронии Дельфины – возраст знаменитой драматической актрисы мадемуазель Марс, которой в 1836 г. исполнилось 57 лет, что, однако, не мешало ей, как и в прежние годы, играть юных героинь естественно и блистательно. Любопытно, что Барбе д’Оревийи в своем очерке о Дельфине сравнивает ее мастерство рассказчицы с актерским мастерством мадемуазель Марс, находя у обеих одинаковую легкость и одинаковое изящество ( Barbey. Р. 41).


[Закрыть].

В литературе решительно ничего нового; кабинеты для чтения страдают от недорода. Жорж Санд приходит в себя после судебных процессов [118]118
  Жорж Санд разводилась с мужем, Казимиром Дюдеваном, который развода давать не хотел и опротестовывал решения суда, благоприятные для Жорж Санд. Поэтому процедура оказалась мучительной и длилась с февраля по июль 1836 г.


[Закрыть]; господин де Ламартин возглавляет Генеральный совет родного департамента [119]119
  Ламартин при Июльской монархии активно занимался политической деятельностью: в 1833 г. он был избран депутатом от Берга (Северный департамент) и одновременно стал членом Генерального совета бургундского департамента Сона-и-Луара, а в 1836 г. его возглавил (Ламартин был уроженцем Макона – главного города этого департамента). Дельфина познакомилась с Ламартином в 1826 г. в Италии, у водопада в городе Терни, и с этих пор двух писателей связывали отношения, которые Ламартин позднее назвал «дружбой с первого взгляда». Еще точнее было бы, вероятно, назвать их любовной дружбой; так никогда и не став любовной связью в физическом смысле слова, отношения эти были все-таки чем-то большим, чем простое товарищество; Дельфина боготворила Ламартина, а он в мемуарном очерке уточнял: «Я любил ее до самой смерти, ни разу не увидав в ней женщину: я любил ту богиню, какая впервые явилась передо мною в Терни» ( Lamartine A. de.Portraits et salons romantiques. P., 1927. P. 174, 161–162).


[Закрыть]. Простите ему, о музы! Жюль Жанен покинул город; подобно Святому Людовику, он вершит суд, восседая у подножия дуба: именно оттуда он критикует новые пьесы, представляемые в парижских театрах: в «Драматической гимназии», «Амбигю» и «Водевиле» [120]120
  Жюль Жанен каждый понедельник печатал в газете «Журналь де Деба» рецензии на новые спектакли парижских театров; злые языки упрекали его в том, что спектакли он смотрит невнимательно и путает в своих рецензиях имена актеров и их роли (см.: Mirecourt E.Jules Janin. P., 1854. P. 81–83), а сам он признавался, что, поскольку не может присутствовать одновременно на двух спектаклях в двух разных театрах, отправляет на второе представление помощника, «юного белокурого критика». Ироническое сравнение Жанена с Людовиком Святым основывается на эпизоде, описанном первым биографом короля Жаном де Жуанвилем: Людовик усаживался под дубом в Венсеннском лесу и там самолично, не прибегая к помощи судей, разрешал конфликты подданных. Отношения Жанена с Дельфиной знали самые разные периоды – от полного разрыва после того, как в 1839 г. Жанен резко отрицательно оценил ее комедию «Урок журналистам» (в которой усмотрел – и не без оснований – безжалостный приговор всему журналистскому цеху), до примирения в конце жизни Дельфины: в 1854 г. Жанен восторженно оценил комедию госпожи де Жирарден «Радость устрашает», а после смерти писательницы именно он произнес над ее могилой проникновенную речь, от лица всего своего поколения назвав умершую «наше дитя, наша сестра, наш товарищ, наша любимая и улыбчивая Дельфина» (цит. по: Lassère.Р. 302). Впрочем, на первое книжное издание «Парижских писем» (1843) Жанен отозвался «кисло-сладкой» рецензией, где оценил пассаж, касающийся его самого, как неуместный, а Дельфину сравнил с ветошником, подбирающим на улице всякий хлам, хотя и признал, что этот хлам она преобразует в нечто очаровательное (см.: Janin.Р. 54, 49–50).


[Закрыть]. На приговоры, выносимые под дубом, не влияет ничто, включая сами осуждаемые спектакли, фельетоны же критика не становятся от этого ни менее справедливыми, ни менее остроумными. И кто-то еще смеет утверждать, что этому человеку недостает воображения! Альфред де Мюссе курит и прогуливается. Ясент де Латуш удалился под сень лесов [121]121
  Анри де Латуш более всего известен как публикатор первого издания стихотворений Андре Шенье (1819), однако он оставил немало собственных сочинений, достойных внимания, в частности исторический роман об андрогине «Фраголетта» (1829). Дельфина знала Латуша с юности: он был другом ее матери и очень сочувственно оценил первый поэтический сборник самой Дельфины ( Malo-1.Р. 195–196), которая, в свою очередь, была высокого мнения о его таланте (см. похвалы его поэтическому сборнику «Прощания» в наст. изд., с. 389 /В файле – год 1844 фельетон от 3 марта – прим. верст./). С 1832 г. Латуш постоянно жил в Ольн е , деревушке в нескольких лье к юго-западу от Парижа, где выстроил себе «швейцарское шале», которое Дельфина восторженно описала в очерке от 6 июля 1837 г. (1, 179–181).


[Закрыть]; у всех умных людей теперь каникулы. Что же касается наших арбитров элегантности, в дождливые дни они коротают время, играя и заключая пари. Один из них, говорят, выиграл на прошлой неделе 150 000 франков! Бедняга! [122]122
  Реминисценция из мольеровского «Тартюфа» (д. 1, сц. 4), где Оргон в ответ на рассказ служанки Дорины о том, что Тартюф «еще стал здоровей, румяней и дородней» и «в постели пуховой храпел до бела дня», восклицает: «Бедняга!»


[Закрыть]

Элегантный мир еще не приготовился наслаждаться жизнью. Супруги послов принимают только друзей. Некоторые хозяйки влиятельных салонов уже воротились в город, но больших приемов пока не устраивают. В гостиных занавески еще не повешены, люстры еще не освободились от покровов, золоченые кресла еще покрыты чехлами и оттого имеют вид весьма печальный; бабочка еще не вышла из кокона, но потерпите совсем немного – пора празднеств, усталости и скуки не за горами. Пока же наш удел – беседы с глазу на глаз. Сводятся они все к рассказам о путешествиях, к учтивым вопросам и рассеянным ответам. – Госпожа такая-то уже вернулась? – Да, вчера; я ее видела: почернела, подурнела чудовищно. – А ее сестра? – Сестра по-прежнему мила, но очень растолстела; к ней это не идет. – На обратном пути из Нисбадена я хотела заехать в Б… к Клементине, но не успела. – Вы ничего не потеряли, она давно в Париже. – Уже? да ведь обычно она возвращается не раньше января. – Она утверждает, что тяжело больна, и призвала на помощь весь медицинский факультет. По ее виду ничего такого не подумаешь; свежа и мила, как ангел; отлично придумано: сказаться умирающей, чтобы воротиться в город на два месяца раньше срока.

Такие речи ведутся в салонах, и увлекательными их не назовешь; кроме того, дамы хвастают друг перед другом платьями и безделушками, привезенными из дальних мест, и дорожными приключениями, выдуманнымипо возвращении: одна едва не свалилась в пропасть, другая познакомилась на водах с множеством любезных кавалеров, третья заехала засвидетельствовать свое почтение Карлу X и нашла, что он помолодел, а герцог Бордоский похорошел и чувствует себя превосходно [123]123
  Король Карл X, свергнутый с престола и изгнанный из Франции в результате Июльской революции 1830 г., с 1832 г. жил на территории Австрийской империи, в Праге, со своей семьей, в том числе с внуком, герцогом Бордоским, которому он в июле 1830 г. безуспешно пытался передать корону. Посещение изгнанного короля было знаком фронды по отношению к Июльской монархии и свидетельствовало о принадлежности посетителя к легитимистам, то есть сторонникам старшей ветви Бурбонов, которые считали короля Луи-Филиппа, представителя младшей ветви, узурпатором и отказывались служить новой власти.


[Закрыть]. Заметьте, что мы говорим здесь только о тех дамах, которые провели лето в странствиях; те, которые отправились в свои поместья, покамест там и остаются, и о них речи нет. Обсуждают в салонах и книги, вышедшие в свет этим летом; отставшие от жизни читатели берут напрокат целую библиотеку новых романов. Гости проводят вечер в незначащей болтовне, поют романсы вроде «Бегства» госпожи Дюшанж или «Грезы» мадемуазель Пюже, играют в вист или реверси [124]124
  Коммерческие карточные игры.


[Закрыть], а в полночь откланиваются: и в Париже можно вести сельский образ жизни [125]125
  Парижские балы, как правило, начинались поздно – около десяти вечера, а порой и в полночь – и продолжались до четырех, а то и до шести часов утра.


[Закрыть].

На бульварах полно провинциалов, но остальные променады почти так же унылы, как и салоны; вид сада Тюильри наводит тоску: клумбы усыпаны опавшими листьями; дамы разряжены и уродливы; они мерзнут, но не желают в этом сознаться. Многочисленные англичанки выходят на прогулку в шляпках, украшенных тремя рюшами из выцветшего и обветшавшего тюля – тюля-странника, оплакивающего лондонские туманы и насквозь пропитавшегося лондонской угольной пылью; по вине этого бесполезного убора лицо утопает в сероватом облаке, которое его вовсе не красит. Эти англичанки – третьеразрядные жительницы Британии, которых пароходы доставляют на континент задешево; что же до тех хорошеньких розовощеких и пышноволосых англичанок, которые являются в Париж, чтобы научить наших законодательниц элегантности быть свежими и прелестными, и превращают парижскую улицу Мира [126]126
  На улице Мира в центре фешенебельного правобережного Парижа располагались роскошные гостиницы, в которых любили останавливаться богатые иностранцы: англичане и русские.


[Закрыть]в аллею лондонского Гайд-парка, их пока не видно: нынче для них еще не сезон. О юные красавицы Севера! возвращайтесь поскорее и замените ваших недостойных соотечественниц! Есть множество весьма странных вещей, которые без вашей помощи нам не удастся вычеркнуть из памяти.

Англичане обожают статуи в саду Тюильри; однако они, как и мы, не могут понять, отчего местные власти вовсе не заботятся об их внешнем виде, хотя – мы в этом убеждены – вернуть им прежнюю белизну не составило бы особого труда. Половину денег, которые король, по слухам, тратит на стрижку своих померанцевых деревьев, он мог бы употребить на омовение своих же чумазых богов [127]127
  Сад Тюильри примыкал к одноименному королевскому дворцу и являлся собственностью короля, однако монарх бесплатно предоставлял доступ туда всем желающим; впрочем, при Июльской монархии по приказу короля часть сада была отгорожена и отведена исключительно для прогулок королевской семьи. В число достопримечательностей сада помимо статуй входила померанцевая аллея.


[Закрыть]. Фаэтуза почернела так, что уже непонятно, в тополь ее превратили или в негритянку [128]128
  Фаэтуза – одна из Гелиад, дочерей Солнца и сестер Фаэтона, которые оплакивали его гибель и превратились в Тополя (см.: Овидий.Метаморфозы. 3, 340–366).


[Закрыть]; Венера, даром что последние три или четыре десятка лет без устали моет ноги, остается замарашкой; что же до Фемистокла, выигравшего битву при Саламине, и Сципиона Африканского, вышедшего победителем из сражения при Заме, спешим обратить внимание господина командующего национальной гвардией на их снаряжение: оно остро нуждается в чистке.

Впрочем, в прудах Тюильри по-прежнему плавают белые лебеди и золотые рыбки; по аллеям по-прежнему бегают дети и катаются обручи; дворцовые часы по-прежнему показывают точное время, а над всем этим по-прежнему реет трехцветное знамя: деталь мелкая, но по нынешним временам довольно существенная [129]129
  Трехцветное знамя пришло на смену флагу с бурбоновскими лилиями после Июльской революции 1830 г. В последней фразе очерка содержится намек на нестабильность июльского режима. В первой половине 1830-х гг. в Париже более или менее регулярно вспыхивали народные волнения, а в 1835 г. в годовщину революции король едва не погиб от взрыва «адской машины» республиканца Фиески.


[Закрыть].

20 октября 1836 г.

Осеннее переселение народов. – «Мария». – Портрет господина Вату

Самое главное событие прошедшей недели – переезды с квартиры на квартиру; невозможно даже вообразить количество каминных часов, роялей, кроватей и комодов, которые были перевезены на новое место за последние несколько дней; весь Париж сделался передвижным мебельным магазином; кажется, будто все обитатели квартала Шоссе-д’Антен решились искать приюта в Маре, а все жители Маре пожелали переселиться в квартал Шоссе-д’Антен [130]130
  Эти два квартала, располагающиеся на правом берегу Сены довольно далеко друг от друга, имели совершенно различную репутацию: Маре, застроенный в начале XVII в., к 1830-м гг. превратился в своего рода глухую провинцию внутри Парижа, и модники его игнорировали; квартал Шоссе-д’Антен, напротив, начал активно застраиваться только в 1820-е годы и был символом модности и динамичности. Подробнее см. в наст. изд. в фельетонах от 1 июня 1839 г. и 18 января 1840 г. /В файле – год 1839 фельетон от 1 июня, год 1840 фельетон от 18 января – прим. верст./.


[Закрыть]. В городе не осталось человека, который бы не играл в эту чехарду.Невозможно сделать два шага, не увидев телегу, перевозящую вещи; невозможно перейти улицу, не наткнувшись либо на секретер, либо на комод, либо на канапе, с которого угрожающе свешиваются стулья. Поверните за угол… и вы столкнетесь с бюстом великого человека, который движется задом наперед; по правую руку катится рояль, увенчанный табуреткой и отвинченными педалями; по левую руку влачится круглый столик, который, кажется, не может взять в толк, куда подевалась его мраморная столешница. Поверите ли? вчера нам на глаза попался молодой человек, который преспокойно поправлял галстук перед прекрасным высоким зеркалом, неспешно плывшим перед ним; невозможно было без смеха смотреть на эту походную туалетную комнату. Комиссионеры [131]131
  См. описание деятельности этих комиссионеров, или, по Далю, «исполнителей поручений», в книге русского путешественника: «Если вам нужно послать какую-нибудь посылку, к вам присылают комиссионера, который за 20 су готов идти на край Парижа. Комиссионеры стоят на углу и ждут приказаний» ( Строев В. М.Париж в 1838 и 1839 году. СПб., 1842. Ч. 1. С. 96).


[Закрыть], должно быть, падают с ног от усталости: для них октябрь – самая страда. Может ли быть дата печальнее, чем 15 октября, день переезда? Может; это не что иное, как день накануне переезда. Ибо нет ничего печальнее мысли: не пройдет и суток, как часть этих вещей наверняка будет разбита. Глядя на красивую чашку, вы горюете: возможно, жертвой падет именно она! Окинув взором старые, выцветшие кресла, вы говорите им с жалостью: «Бедолаги, в вашем возрасте тяжело трогаться с места!» Муж засыпает с мыслью о новой мебели, которую придется купить; жена – с мыслью обо всех огорчениях, которые выпали на ее долю за шесть лет, прожитых в старой квартире. Очень вероятно, что она надеется быть счастливее на новом месте. Что ж, ступай, бедняжка! в какой бы квартал города ты ни переехала, печали твои последуют за тобой вместе с мебелью, серебряной посудой и кухонной утварью; причина их – не в событиях, а в характерах, а характер ни у тебя, ни у твоего мужа не изменится, в какой бы стране, на какой улице и в какой квартире вы ни поселились. Впрочем, следует признать, что нередко место мучит человека. Неудобная квартира может доставить массу неприятностей; смежныекомнаты могут стать причиной ужасных раздоров; никто не поручится за будущее женщины, у которой в спальне нет камина. Слишком маленькая столовая может довести делового человека до разорения; слишком просторная гостиная может довести почтенного рантье до больницы. Мы знаем молодоженов, которые совершенно серьезно заверяли нас, что не хотят иметь детей, потому что живут в слишком тесной квартире. Доводим до сведения господ переезжающих все эти досадные обстоятельства: пусть выберут то, которое кажется им наиболее опасным, и постараются его избежать.

Фешенебельные парижане возвращаются в столицу, это не подлежит сомнению: за последнюю неделю театры и бульвары совершенно переменили свой облик. Парижские улицы вновь сделались парижскими. На них больше не увидеть странных особ в пестрых нарядах, неприятно поражающих взор своей дисгармонией.Теперь, куда ни глянешь, всюду замечаешь прелестных особ, чьи лица так отрадно увидеть вновь, элегантных красавиц, чьи имена так приятно произнести вполголоса, чьим приветствием так лестно гордиться. – Так вы знакомы с госпожой Икс? – с завистью осведомляется ваш сосед. – Да, три месяца назад мы вместе были на водах в Нери, – отвечаете вы и помимо воли обретаете вид более любезный, начинаете держаться более прямо и даже становитесь чуть повыше ростом. Даже люди, вовсе лишенные тщеславия, в такие минуты испытывают прилив гордости, ибо всякому лестно удостоиться приветствия от хорошенькой женщины. Этим удовольствием многие наши любители элегантности могли насладиться на днях во Французском театре. Последнее представление «Марии» превратилось в блестящий парад воротившихся.От восхищения и волнения обворожительные путешественницы делались еще краше; молодые женщины приписывали себе все добродетели Мариии совершенно искренне почитали себя такими же великодушными и самоотверженными, как она; другие зрительницы казались себе такими же юными и прекрасными, как мадемуазель Марс [132]132
  «Мария, или Три эпохи» – трехактная комедия в прозе Виржини Ансело, поставленная на сцене «Комеди Франсез» в 1836 г. О мадемуазель Марс см. выше примеч. 6 (В файле – примечание № 116 – прим. верст.).


[Закрыть]. Каждый мог сыскать себе иллюзию по вкусу. Успех сочинения госпожи Ансело лишний раз укрепляет нас в том мнении, какое мы составили себе уже давно: французская публика более всего чувствительна к лести и любит тех художников, которые изображают ее наименее близко к истине. Истины французская публика боится, как огня. Ее влекут чудовища в любом роде – чудовища преступные и чудовища добродетельные. Видеть людей такими, как в жизни, переменчивыми и непостоянными, она не желает. Ей потребны воплощения абсолютного добра или абсолютного зла: нотариус, который на протяжении пяти актов будет вести себя как ангел,и герцог, который на протяжении тех же пяти актов останется сущим демоном. Именно этим и объясняется успех «Герцогини де ла Вобальер» [133]133
  Пятиактная драма М.-Н. Балиссона де Ружмона, поставленная в 1836 г. на сцене театра «У ворот Сен-Мартен».


[Закрыть]; когда в пятом акте нотариус поступает точно так же, как в предыдущих четырех, партер замирает от восхищения: это все тот же нотариус! это он, он самый; он и прежде говорил и поступал точно так же; он не меняется; узнаю тебя, честный нотариус! это ты, нотариус нашей мечты! Браво! – Все дело в том, что партер принимает за драматическую истину ту ложную посылку, которую ему навязывают в первом акте и которой его пичкают до конца последнего. Точно так же обстоит дело с комедией госпожи Ансело. Мы не хотим сказать, что очаровательный характер Марииесть ложь; напротив, нам прекрасно известно, что жизнь многих женщин представляет собой не что иное, как непрерывную цепь самопожертвований; мы хотим сказать другое: что подобная возвышенная добродетель есть истина не абсолютная, а всего лишь исключительная; что эта истина безнравственна, потому что лжива; что эта истина губительна, потому что отвращает от всех прочих; что эта истина бесплодна, потому что предает нашу душу во власть беспомощных грез, толкает ее на бесполезные поиски; что эта истина преступна, потому что заставляет нас быть неблагодарными по отношению к существам не вполне добродетельным, которые нас окружают и которыми мы пренебрегаем ради вымышленных героев, изображенных в пьесе; что эта истина подобострастна и льстива, иначе говоря, что она и есть та единственная истина, какая допущена на сцену и какой алчет публика. Недаром все добродетельные газеты в один голос восклицают: «Вот она настоящая, правильная комедия; здесь никто не рвет страсти в клочья; это вам не драмы новейшей школы, изображающие женщин жалких и преступных; здесь автор рисует жизнь, как она есть». Все достопочтенные мужья с восторгом наблюдают за тем, как госпожа Форестьеприносит любовь д’Арбеляв жертву своему супругу, и доверчиво восклицают: «Да, так, именно так!», не обращая внимания на разнообразных д’Арбелей, толпящихся в их ложе; мало того, вышеупомянутые д’Арбели с не меньшим восторгом наблюдают мужчину, который в течение семнадцати лет хранит верность одной и той же женщине, и одобрительно восклицают при виде этого бессовестного вымысла: «Да, так, именно так!» [134]134
  Мария, героиня пьесы госпожи д’Ансело, влюблена в д’Арбеля, но жертвует своей любовью ради обедневшего отца и выходит замуж за богача Форестье. Она хранит верность нелюбимому мужу, однако, став вдовой, собирается наконец соединить свою судьбу с д’Арбелем, который в течение 17 лет посещал ее дом и, кажется, оставался по-прежнему в нее влюблен. Но тут выясняется, что в д’Арбеля влюблена Сесиль, дочь Марии, – и заглавная героиня пьесы вновь приносит себя в жертву, на сей раз не отцу, а дочери. К пьесе «Мария» Дельфина возвратилась в не вошедшем в книжные издания фельетоне от 3 ноября 1836 г. Здесь она недоумевает, в частности, относительно того, что д’Арбель в третьем акте внезапно появляется с орденом Почетного легиона на груди; до сих пор, пишет Дельфина, не было случаев, чтобы этим орденом награждали за любовное постоянство.


[Закрыть]… О комедия, комедия! Вот это и есть комедия! Настоящая комедия разыгрывается в зрительном зале, когда на сцене представляют добродетельную драму. Да, госпожа Ансело – женщина острого ума, мы знали это и раньше, но своей новой драмой она лишний раз доказала, что лучше всех во Франции знает способ понравиться соотечественникам и польстить им. Она обошлась с публикой по-дружески. Она слишком тонка, чтобы высказывать все, что ей известно: успеха это не принесет; она слишком хорошо знает свет, чтобы изображать его таким, каким он ей видится.