Текст книги "Житие Дон Кихота и Санчо"
Автор книги: де Унамуно Мигель
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)
III. ОБРАЗ ДОН КИХОТА У АНХЕЛЯ ГАНИВЕТА
ИЗ КНИГИ «ИСПАНСКАЯ ИДЕОЛОГИЯ»
Дуализм наш, который за обличием юридического беспорядка, столь нелюбимого людьми среднего ума, таит самую благородную и высокую идею, когда‑либо применявшуюся в людском правосудии, есть порождение христианского чувства и сенекистской философии1 — в той мере, в какой они согласуются между собой. Стоицизм Сенеки не жестокий и несдержанный, а естественный и сочувственный. Сенека провозглашает закон нравственного совершенства, к которому мы все должны стремиться, но он терпим к его нарушителям: он требует чистоты в помыслах и благоразумия в желаниях, но он не забывает, поскольку и сам часто оступался, что слабость нашей натуры не позволяет нам жить в незыблемой добродетели, что неизбежно приходится впадать в прегрешения и что самое большее, на что способен человек, это оставаться человеком посреди своих слабостей, даже в пороке сохраняя достоинство.
Сервантес – ум, который всего глубже исследовал нашу национальную душу, – очень живо воспринимал эту ненормальность нашего положения и в своей бессмертной книге начисто отделил испанское представление о правосудии от пошлого правосудия, формализованного в сводах законов и в судебных органах; первое воплотил он в образе Дон Кихота, второе – в образе Санчо Пансы. Только приговоры, которые выносит Санчо во время губернаторства на острове, исполнены умеренности, благоразумия и уравновешенности; приговоры, которые выносит Дон Кихот, напротив, кажутся абсурдными, именно в силу того, что они из области правосудия трансцендентального; он мечется от одной крайности к другой; все его приключения направлены на то, чтобы установить в мире идеальное правосудие, но стоит ему наткнуться на цепь галерников – а он видит, что среди них есть и настоящие преступники, – он спешит дать им свободу. Доводы, приводимые Дон Кихотом в пользу освобождения приговоренных к галерам, – сжатое изложение тех, которыми испанский дух питает свой бунт против позитивного правосудия. Да, надо сражаться за то, чтобы в мире восторжествовало правосудие; но в строгом смысле слова противоправно наказывать одного виновного, в то время как прочие проскальзывают сквозь щелочки закона; ведь в конечном счете при всеобщей безнаказанности все же можно питать благородные и великодушные намерения, хотя бы и идущие вразрез с упорядоченностью общественной жизни, между тем как наказуемость одних и безнаказанность других это издевательство над принципами правосудия и заодно над чувством гуманности.2
* * *
В Испании нет средних величин. Маленькие художники, равно как и большие, идут не зная броду; обычно они начинают свой труд, имея лишь смутное представление о том, что собираются создать, и полную уверенность в собственных силах, в своей гениальности, если только не «препоручают себя Богу и Царице Небесной», как говорится в романсах, которые слепые поют на площадях. Всякий раз, когда настоящий испанец берется за перо, или за кисть, или за иной инструмент художника, можно сказать, не рискуя ошибиться, что этот человек равным образом способен создать шедевр и породить отменную несообразицу.
В испанском искусстве нет ничего, что превосходило бы «Дон Кихота», а «Дон Кихот» не только создан на испанский манер, это вообще образец испанского произведения. И Произведения с большой буквы – ведь Сервантес не удовольствовался тем, что стал писать «независимо»: это был конкистадор, самый великий из всех, потому что другие конкистадоры покоряли страны для Испании,3 а он покорил саму Испанию, сидя в тюрьме.4 Когда Сервантес обдумывает замысел своей книги, он ощущает в себе изумительный дар, но все, чем он обладает вовне, это фигурки, движущиеся подобно божественным интуициям,5 затем он берет эти фигурки и, так сказать, гонит их вперед, как погонщик своих ослов, то подбадривая их какими‑нибудь ласковыми словами, то спокойно и невозмутимо подхлестывая. И не ищите в «Дон Кихоте» иного мастерства. Он написан прозой, но так же, как неповторимые стихи наших мистиков,6 которые можно читать с любого места, потому что каждая строка в них – как платоновская идея – оставляет свое, беспримесно чистое впечатление.
У каждого народа есть реальный или вымышленный герой – воплощение качеств этого народа; в любой из литератур мы найдем произведение, в котором этот типический герой действует, вступает в контакт с современным ему обществом и проходит целый ряд испытаний, служащих мерилом жизненной силы его духа, духа всей его расы. Улисс – это грек от начала и до конца: в нем все добродетели ария7 — осторожность, постоянство, мужество, умение владеть собой – сочетаются с хитростью и изобретательностью семита. Сравнив его с любым из его германских наследников, мы можем с математической точностью определить, сколько в Улиссе взято греками от семитов. Наш испанский Улисс это Дон Кихот, и в Дон Кихоте сразу же бросается в глаза происшедшая с героем духовная метаморфоза. Тип героя еще больше очистился, и, чтобы не застыть в неподвижности, ему нужно освободиться от груза материальных забот, переложив его на оруженосца; так шествует он, ничем не обремененный, и действие его – нескончаемое творение, человеческое чудо; все, что он воспринимает, он идеализирует. Дон Кихота в Испании не было ни до арабов, ни при арабах, он явился лишь по окончании Реконкисты. Не будь арабов, Дон Кихот и Санчо Панса были бы одним человеком, подобием Улисса. Если искать современного Улисса за пределами Испании, то мы не найдем никого, кто превосходил бы Улисса англосаксонского, Робинзона Крузо; итальянский Улисс это теолог, это сам Данте в его «Божественной комедии», а немецкий Улисс – философ, доктор Фауст, но никто из них не может быть Улиссом из плоти и крови. А Робинзон – настоящий Улисс, но в сильно уменьшенном масштабе, так как его семитские черты неярки, его свет – отраженный свет; он хитроумен лишь в битвах с природой и способен воссоздать цивилизацию материального; он стремится подчинить себя команде, «внешней» власти других людей, но душа его не обретает выражения и не умеет найти общего языка с другими душами. Санчо Панса, выучившись читать и писать, мог бы стать Робинзоном, а Робинзон в случае нужды сможет поступиться своим чувством превосходства и согласится стать оруженосцем Дон Кихота.
ИЗ КНИГИ «БУДУЩЕЕ ИСПАНИИ»
Сама судьба поставила перед нами великую проблему, но ее намеренно запутывают, так как ни у кого не хватает мужества высказать ее в словах жестоких и простых, а именно: хочет ли Испания быть нацией скромной и обыкновенной и при этом из‑за нехватки рабочих мест отправить в эмиграцию многих своих сыновей или же она хочет быть нацией чванной и надутой и отправить многих своих сыновей на смерть на полях сражений и в госпиталях? Как вы считаете, друг мой Унамуно, что бы ответила Испания?
Такой искренний христианин, как вы, предложил бы радикальное решение вопроса, то есть превращение Испании в нацию христианскую не по форме, а по сути, чего не бывало ни с одной нацией в мире. Для этого вы и прибегли к неподражаемой символике «Дон Кихота», 1 отстаивая веру в то, что к Хитроумному идальго очень скоро вернется рассудок и что он умрет, раскаявшись в своих безумствах. Так же полагаю и я, только я не считаю, что излечение будет таким скорым. Испания – нация абсурдная и невозможная с точки зрения метафизики, абсурд – ее нерв и основная опора. Ее здравомыслие станет сигналом ее конца. Но для вас Испания это Дон Кихот, побежденный Рыцарем Белой Луны, я же вижу Испанию в образе Дон Кихота, избитого негодниками янгуэсцами, с которыми он столкнулся себе на беду.
Я хочу сказать, что Дон Кихот совершил три выезда, Испания – пока только один, и ей еще предстоит совершить два, чтобы излечиться и умереть. Идеализм Дон Кихота был таким чрезмерным, что, отправившись в первый раз на поиски приключений, он позабыл взять с собой деньги и даже смену белья; советы трактирщика, даром что тот был необразован, возымели свое действие и убедили Рыцаря повернуть обратно. Все решили, что славный идальго, побитый и осмеянный, не вернется к своим странствиям, и на всякий случай его друзья и домочадцы прибегли к различным ухищрениям, дабы оградить его от чудачеств, они даже заложили и замуровали помещение, где хранились проклятые книги; а ведь в это самое время Дон Кихот в глубочайшей тайне убеждал Санчо Пансу стать его оруженосцем, с большим для себя убытком продавал одно, закладывал другое и таким образом собрал порядочную сумму, чтобы сделать свое второе путешествие более надежным, чем первое.
Вот что сейчас творится с Испанией. Она возвращается из своей первой вылазки, чтобы подготовить вторую; и хотя многие из нас, испанцев, считают своим долгом заставить ее забыть. о приключениях – ничего у нас не выйдет. И, возможно, благоразумнее всего будет помочь в приготовлениях к этому путешествию, раз уж нет никакой возможности его избежать.
ПРИЛОЖЕНИЯ
К. С. Корконосенко
КИХОТИЗМ – ИНДИВИДУАЛЬНАЯ РЕЛИГИЯ МИГЕЛЯ ДЕ УНАМУНО
Имя Мигеля де Унамуно и Хуго (1864—1936), ярчайшей личности в Испании первой трети XX в., известно у нас в стране лишь сравнительно небольшому кругу специалистов – испанистов, философов, историков литературы. Объяснение тому, что духовный лидер «поколения 98 года», одного из интереснейших явлений в истории испанской культуры, не оказал значительного влияния на формирование «образа Испании» у российских читателей, нужно искать, видимо, в сфере идеологии: Унамуно не был в числе тех деятелей культуры, кто выступил в 1920—1930–е гг. в поддержку Советской России; неоднозначным было его отношение к Испанской республике, в его «агонических» романах нелегко было найти черты реализма; в философии Унамуно был тем, что позже получило название «экзистенциалист», причем экзистенциалист религиозный, – его философские труды, вдохновленные «трагическим чувством жизни», посвящены исканию Бога и попыткам разрещить проблему личного бессмертия; теми же идеями проникнуто и все творчество испанского «будоражителя душ» – поэта, писателя, драматурга, публициста.
Все эти факторы не могли не сыграть своей роли: художественные произведения Унамуно в Советском Союзе публиковались мало,[89]89
Три новеллы Унамуно в русском переводе были напечатаны еще при жизни писателя (см.: Унамуно М. де. 1) Две матери. М., 1927; 2) Три повести о любви. М., 1929); в 1960—1980–х гг. были изданы сборник «Назидательные новеллы» (М.; Л., 1962), два романа в серии «Библиотека всемирной литературы» (Унамуно М. де. Туман. Авель Санчес; Валье–Инклан Р. дель. Тиран Бан– дерас; Бароха П. Салакаин отважный. Вечера в Буэн–Ретиро. М., 1973), небольшая книжка поэтических переводов С. Гончаренко (М., 1980) и двухтомник «Избранное» (Л., 1981). Переведенные на русский язык произведения Унамуно обычно переходили из книги в книгу; новых переводов от издания к изданию добавлялось не много.
[Закрыть] философские не публиковались вообще. Сходная ситуация сложилась и в исследовательской литературе: если за рубежом творчеству Унамуно посвящены десятки книг,[90]90
Назовем лишь наиболее фундаментальные работы: Sanchez Barbudo A. Estudios sobre Una‑muno у Machado. Madrid, 1959; Ferrarer Mora J. Unamuno: A Philosophy of Tragedy. Berkeley & Los Angeles, 1962; Valdes M. J. Death in the Literature of Unamuno. Urbana, 1964; Gullon R. Auto‑biografias de Unamuno. Madrid, 1964; Regalado Garcia A. El siervo у el senor: La dialectica agonica de Miguel de Unamuno. Madrid, 1968; Basdekis D. Miguel de Unamuno. New York & London, 1969; Ayala F. La novela: Galdos у Unamuno. Barcelona, 1974; Edery M. El sentimiento filosofico de Unamuno. Madrid, 1977; Marias J. Miguel de Unamuno. Madrid, 1980. О непреходящем интересе исследователей к произведениям Унамуно говорит тот факт, что «круглые» годовщины его рождения и смерти были отмечены в Испании и за ее пределами выходом специальных сборников («homenajes»), посвященных проблемам творчества писателя. См., например: Insula. 1964. Т. XIX. N 216—217; Spanish Thought and Letters in the XX Century. Nashville, 1966; Unamuno a los cien anos: Estudios у discursos Salmantinos en su I centenario. Salamanca, 1967; Cuadernos Hispanoame– ricanos. 1987. N 440—441.
[Закрыть] то отечественные исследователи–испанисты рассматривали его художественное и философское наследие в статьях, отдельных главах и фрагментах работ на более широкие темы.
Самое подробное и разностороннее исследование жизни и творчества Унамуно написано И. А. Тертерян,[91]91
Тертерян И. А. Мигель де Унамуно // Испытание историей: Очерки испанской литературы XX века. М., 1973. С. 75—129; см. также: Тертерян И. А. Мигель де Унамуно: личность, свершения, драма // Унамуно М. де. Избранное: В 2 т. Т. 1. С. 5—29.
[Закрыть] о романах и новеллах Унамуно писали Г. В. Степанов, В. С. Столбов, 3. И. Плавскин, Н. А. Ильина, В. Е. Багно.[92]92
См., например: Степанов Г. В. Разнообразие поэтических проекций: (Унамуно, Валье–Ин– клан, Бароха); Художественно–философские искания Мигеля де Унамуно // Степанов Г. В. Язык. Литература. Поэтика. М., 1988. С. 282—291; Столбов В. С. Мигель де Унамуно: (Заметки о жизни и творчестве) // Унамуно М. де. Назидательные новеллы. С. Ill‑XXI; Плавскин 3. И. Испанская литература XIX‑XX веков. М., 1982. С. 77—88; Ильина И. А. Миф в художественном мышлении М. де Унамуно и М. Делибеса // Литература в контексте культуры. М., 1986. С. 197—208; Багно В. Е. Мигель де Унамуно и Лев Толстой // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1978. Т. 37, вып. 4. С. 308—314.
[Закрыть] Драматургией Унамуно занимался В. Ю. Силюнас.[93]93
Силюнас В. Ю. Испанская драма XX века. М., 1980 С. 30—53.
[Закрыть] Философские концепции Унамуно стали предметом исследования для А. Б. Зыковой, А. Л. Порайко, В. Ю. Силюнаса, А. Г. Кутлунина, М. А. Малышева, О. В. Журавлева, Е. В. Гараджи.[94]94
См., например: Зыкова А. Б. Экзистенциализм в Испании // Зыкова А. Б. Современный экзистенциализм. М., 1966. С. 397—430; Порайко А. Л. Некоторые аспекты философской концепции Унамуно; Новелла как метод познания // Вопросы филологии и методики преподавания германских и романских языков. Воронеж, 1977. С. 29—48; Силюнас В. Ю. Человек бунтующий и человек играющий: (Проблемы творчества и культуры в произведениях Мигеля де Унамуно и Хосе Ортеги и Гассета) // Западное искусство XX в. М., 1978. С. 78—121; Кутлунин А. Г., Малышев М. А. О трагическом чувстве жизни в философии Унамуно // Вопросы философии. 1981. № 10. С. 72—83; Журавлев О. В. Испания в снах «поколения 98 года» // Журавлев О. В. Пути и перепутья: Очерки испанской философии XIX‑XX вв. СПб., 1992. С. 137—153; Гараджа Е. В. Евангелие от Дон Кихота // Унамуно М. де. О трагическом чувстве жизни. Киев, 1996. С. 7—22.
[Закрыть]
Отношение к творчеству Унамуно стало меняться в последние годы. В 1996 г. вышли в свет два его главных философских труда – «О трагическом чувстве жизни у людей и народов» и «Агония христианства» (кстати сказать, оба входят в папский Индекс запрещенных книг – нетрадиционная философия Унамуно идет вразрез с догматами католической церкви). В 2000 г. опубликованы такие издания, как'«Святой Мануэль Добрый, мученик» (сборник содержит первую и последнюю книги прозы испанского писателя – «Мир среди войны» и ««Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории») и «Авель Санчес: Повесть. Тетя Тула: Роман». Защищено несколько диссертаций, в которых затрагиваются проблемы творчества Унамуно.[95]95
См.: Гараджа Е. В. Философия «трагического чувства жизни» Мигеля де Унамуно: Дис…. канд. филос. наук. М., 1986, Прохорова Э. В. Поколение 98 года: проблема синтеза философии и литературы. Дис…. канд. филос. наук. М., 1987; Пронкевич А. В. Особенности построения диалога в романах М. де Унамуно: Дис…. канд. филол. наук. Киев, 1991; Журавлев О. В. Испанская философия XVIII‑XX вв.: этапы становления и логика развития: Дис. в форме науч. доклада… д–ра филос. наук. СПб., 1993; Устинова И. В. Осмысление кризиса культуры рубежа XIX‑XX вв. в эс– сеистике Н. А. Бердяева и Мигеля де Унамуно: Дис…. канд. филос. наук. М., 1999; Корконосенко К. С. Мигель де Унамуно и русская культура. Дис…. канд. филос. наук. СПб., 1999.
[Закрыть]
* * *
Никогда ранее не издавалось на русском языке «Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объясненное и комментированное Мигелем де Унамуно» (так же как и большинство эссе и стихотворений, составляющих раздел «Дополнения» настоящего издания).[96]96
Сведения об имеющихся переводах см. в примечаниях к разделу «Дополнения» в настоящем издании.
[Закрыть] Это произведение вышло в свет в 1905 г. – через 300 лет после появления первой части «Дон Кихота» Сервантеса, но, как не раз отмечал сам автор «Жития Дон Кихота и Санчо», его книга совсем не юбилейного характера. Несомненно, однако, что для Унамуно важно было выступить со своим толкованием «Дон Кихота» именно в год общенациональных пышных торжеств, посвященных трехсотлетнему юбилею, – историки испанской литературы указывают: «…эта памятная дата отмечает рубеж между двумя формами литературной критики и даже между двумя представлениями о том, что есть литературное произведение. Позитивистская точка зрения на творчество, опирающаяся на документальное обоснование критических суждений, уступает место субъективному прочтению, при котором читатель проецирует на текст свое представление о нем. Две эти формы восприятия «Дон Кихота» характеризуют, с одной стороны, книги Менендеса и Пелайо, Наварро Ледесмы, а с другой – Унамуно и Асорина.[97]97
О Марселино Менендесе и Пелайо см. примеч. 2 к эссе «О чтении и толковании «Дон Кихота»» (наст. изд. С. 379), в 1905 г. был опубликован первый том его фундаментального исследования «Происхождение романа»; Франсиско Наварро Ледесма (1869—1905) – писатель и литературовед, в 1905 г. вышел его историко–биографический роман «Хитроумный идальго Мигель де Сервантес Сааведра»; Асорин (Хосе Мартинес Руис, 1874—1967) – писатель и публицист, в 1905 г. опубликовал книгу очерков «Путь Дон Кихота» – описание городков и селений, которые 300 лет тому назад посетил в своих странствиях Дон Кихот.
[Закрыть] Официальные празднества, ознаменовавшие юбилей, представляли собой уже архаичную «постбарочную» форму, которой противостоял воинственный призыв Унамуно отвоевать гробницу Дон Кихота».[98]98
Historia de literatura espanola. Madrid, 1998. Siglo XIX (II). P. XXVI‑XXVII.
[Закрыть]
Этот новый способ восприятия текста был характерен для идейного течения, которое впоследствии будет названо «поколением 98 года» – в память об Испано–американской войне 1898 г., окончившейся бесславным поражением экономически отсталой Испании и потерей ею заокеанских колоний.[99]99
Справедливо определение В. Ю. Силюнаса: «Собственно, «поколение 98 года» было не столько поколением кризиса – Испания находилась в состоянии кризиса при многих поколениях подряд, кризис стал перманентным, «естественным» состоянием Испании – сколько поколением осознания кризиса. За иллюзорной Испанией представители «поколения 98 года» открывают Испанию подлинную. Или по крайней мере честно хотят открыть ее» (Силюнас В. Ю. Испанская драма XX века. С. 12).
[Закрыть]
Именно «поколению 98 года» принадлежит заслуга второго открытия романа Сервантеса в Испании. В XIX в. Дон Кихот стал одним из «мировых» литературных образов: черты Рыцаря Печального Образа различимы в таких непохожих друг на друга героях, как мистер Пиквик и Чичиков, Тартарен и князь Мышкин, Эмма Бовари и Том Сойер (этот ряд легко может быть продолжен); философские и публицистические интерпретации Дон Кихота создавались в Германии, Франции, Англии, России – но Испанию XIX в. процесс сотворчества с Сервантесом почти не затронул. «Когда (…) Сервантес был признан гениальным, если не первым, писателем, а роман – квинтэссенцией прозрений о месте человека на земле, в Испании благополучно продолжали видеть в «Дон Кихоте» действенное средство от заблуждений ума и сердца, а в его авторе – одного из писателей, достойного внимания в новое время».[100]100
Багно В. Е. Дорогами «Дон Кихота». М., 1988. С. 255.
[Закрыть] Испанские критики конца XVIII‑XIX в. (X. А. Пельисер, Д. Клеменсин, А. де Сааведра) по большей части негативно относились к метафорическим истолкованиям образа Дон Кихота, к стремлению иностранных интерпретаторов видеть в Дон Кихоте один из типов личности. Сервантес воспринимался как тонкий стилист, психолог, бытописатель (не меньшее внимание уделялось и его биографии, во многих отношениях необыкновенной), а его роман был для испанских ученых объектом скрупулезного текстологического анализа.
* * *
В конце XIX—первой трети XX в. Дон Кихот в Испании перестает быть персонажем книги, написанной триста лет назад, и становится явлением действительности, олицетворением современной Испании. О Дон Кихоте как о символе Испании писали не только Унамуно и Асорин: Анхель Ганивет и Рамиро де Маэсту, Антонио Мачадо и Хосе Ортега и Гассет также стремились найти в образе Дон Кихота ответы на вопрос о судьбе своей родины. «Дон Кихот стал термином, понятием, притом главным и чаще всего употребляемым в языке, на котором разговаривали друг с другом и с читателем мыслители и писатели той эпохи», – писала И. А. Тертерян.[101]101
Тертерян И. А. Испытание историей: Очерки испанской литературы XX века. С. 22.
[Закрыть] Исследовательница характеризует произведения представителей «поколения 98 года», посвященные Дон Кихоту, как «философско–психологические истолкования» образа сервантесовского героя, продолжающие традицию Гейне, Тургенева, Достоевского. «Такое истолкование не всегда подкрепляется историческими и филологическими доказательствами, часто бывает именно психологическим, не принимающим в расчет сложность произведения, где психология героя – лишь часть общей художественной структуры. (…) Но это толкование интересно тем, что обращено к современникам, выдвигается, чтобы ответить на вопросы сегодняшнего дня. Художественный образ отрывается от произведения, от своего демиурга – писателя. Он существует уже сам по себе, и величие его можно измерить также и тем, сколь часто обращаются новые поколения к нему, пытаясь объяснить его в соответствии со своими духовными заботами (а иногда и приспособить к этим заботам)».[102]102
Тертерян И. А. Философско–психологические истолкования образа Дон Кихота и борьба идей в Испании XX в. // Сервантес и всемирная литература. М., 1969. С. 54—55.
[Закрыть]
Из персонажа романа Сервантеса Дон Кихот превращается в национальный миф, к которому обращаются всякий раз, когда стремятся разрешить «загадку Испании». Важно отметить, что для «поколения 98 года» Дон Кихот был не единственным олицетворением «духа нации» – ив лучших, и в гибельных его проявлениях; он стоит в одном ряду с другими литературными и историческими испанцами: Дон Жуаном, Селестиной, Сехисмундо, Игнатием Лойолой, святой Тересой и т. д. Но в ситуации 1898 г., когда Испания, наследница героической империи, над которой никогда не заходит солнце, потерпела неожиданное и скоротечное поражение от противника, превосходившего ее экономически и технически, хорошо продумавшего ход военной кампании, аналогия с Дон Кихотом оказалась наиболее подходящей и плодотворной для постановки «проблемы Испании». Фраза: «Робинзон победил Дон Кихота» – стала одним из общих мест в испанской публицистике конца 1890–х гг.
Восприятие героя в отрыве от романа, помещение его в современный контекст, обращение к образу Дон Кихота для выражения собственных мыслей о мире и об Испании – эти особенности характерны для «поколения 98 года» и, думается, могут служить одним из отличительных признаков представителей этого течения. «Житие Дон Кихота и Санчо», эссе и стихотворения Унамуно, посвященные Дон Кихоту, несомненно, нужно рассматривать в контексте других ярких и значимых для того времени толкований образа сервантесовского героя.
* * *
Другой, не менее важный контекст для анализа «Жития Дон Кихота и Санчо» – биография, творческий путь и эволюция взглядов самого Унамуно, нераздельно связанные с формированием и трансформацией, его концепции кихотизма. Все исследователи творчества Унамуно сходятся в том, что его произведения, его героев и его философию невозможно рассматривать в отрыве от личности их создателя.[103]103
См., например: «Унамуно сказал в «Истории «Тумана»", что его творения – это люди из плоти и крови и в то же время существа независимые, такие же реальные, а возможно, и более реальные, чем люди из реального мира. Но он не мог преодолеть властной силы собственной личности, которая не позволила ему создать таких людей. И действительно: мы воспринимаем персонажей Унамуно не как отдельные личности, а в силу того, сколько в них есть от их автора. Можно прочесть все его произведения и не встретить ни одного героя, которому Унамуно позволил бы быть сильнее себя самого» (Мопсу Gullon A. La creation del personaje en las novelas de Unamuno. Santander, 1963. P. 21). Последнее утверждение испанской исследовательницы представляется не совсем верным в отношении «Жития Дон Кихота и Санчо»; сложная взаимозависимость автора и героя «Жития» рассматривается ниже в настоящей статье.
[Закрыть] Поэтому разговор о «Житии Дон Кихота и Санчо» уместно предварить рассказом о жизни Мигеля де Унамуно.[104]104
Биография Унамуно хорошо изучена и изложена во многих исследованиях; автор настоящей статьи опирается главным образом на очерк «Мигель де Унамуно» из книги И. А. Тертерян «Испытание историей».
[Закрыть]
Унамуно родился в Бильбао, столице Страны Басков, в семье коммерсанта. Свои книги он писал по–испански, но родным языком для него был баскский. Ортега и Гассет впоследствии утверждал, что это обстоятельство повлияло на его неповторимый стиль, на его интерес к этимологии слов: «Когда язык выучен, наше сознание спотыкается о слово как таковое. Вот потому‑то Унамуно и останавливается так часто в удивлении перед словом и видит в нем больше того, что оно значит обычно, при повседневном употреблении, когда теряет свою прозрачность».[105]105
Ортега и Гассет X. На смерть Унамуно / Пер. А. Матвеева // Ортега и Гассет X. Этюды об Испании. Киев, 1994. С. 298.
[Закрыть]
Мигелю было восемь лет, когда в Испании началась Вторая карлистская война. Это была гражданская война, война «карлистов» – сторонников претендента на престол Карл оса VII – против «либералов», приверженцев парламентской монархии короля Альфонса XII. Как и Первая, Вторая карлистская война закончилась победой либералов. Одним из поворотных пунктов войны была длительная, но неудавшаяся осада Бильбао войсками карлистов. Семья Унамуно жила в осажденном городе, от регулярных бомбардировок спасались «в мрачной и сырой пристройке, где было темно даже днем, потому что входная дверь – единственный источник света – была заложена тюфяками».[106]106
Унамуно М. де. История бумажных птичек / Пер. В. Михайлова // Унамуно М. де. Избранное: В 2 т. Т. 2. С. 194.
[Закрыть] Воспоминания об этом времени позже лягут в основу первого романа Унамуно «Мир среди войны» и других произведений.
В 1880 г. Унамуно отправляется учиться в Мадрид, в университет. В 1884 г. защищает диссертацию «О проблемах происхождения и предыстории басков», получает степень доктора, возвращается в Бильбао. В 1891 г. женится на Кармен Лисаррага – она станет спутницей всей его жизни и родит ему девятерых детей. В том же году Унамуно получает место преподавателя на кафедре греческого языка Саламанкского университета, в 1901 г. становится ректором этого университета – на многие годы.
Первые литературные опыты Унамуно относятся к 1880–м гг. и посвящены его родному краю – это прозаические и стихотворные зарисовки быта басков, пейзажа, старинных городов. В 1895 г. Унамуно–мыслитель заявляет о себе выпуском сборника эссе «О кастицизме», где формулирует оригинальную концепцию интраистории: Унамуно противопоставляет истории как ряду биографий великих личностей интраисто– рию – жизнь простого народа, хранителя вечной традиции. «Все, о чем сообщают ежедневно газеты, вся история «современного исторического момента» – всего–навсего поверхность моря. (…) В газетах ничего не пишут о молчаливой жизни миллионов людей без истории. Эта интраисторическая жизнь, молчаливая и бесконечная, как морские глубины, и есть основа прогресса, настоящая традиция, вечная традиция».[107]107
Unamuno М. de. Ensayos. Madrid, 1945. Т. 1. P. 41—42.
[Закрыть]
Интраисторическим вйдением мира проникнут и роман о Второй карлистской войне «Мир среди войны», который Унамуно писал в течение 12 лет и закончил в 1897 г. Само название романа говорит о преемственности по отношению к «Войне и миру» Толстого и одновременно об иной точке зрения на войну и историю в художественном произведении. Война, по Унамуно, событие историческое, а мир до, после и внутри самой войны – интраисторическая, подлинная жизнь народа. Война остается непонятной и ненужной ее участникам с обеих сторон; крестьяне ругают обе армии за то, что их приходится кормить. Герои романа живут среди войны, участвуют в ней, но ее не чувствуют; возможность обретения мира для этих людей Унамуно видит не в исторических деяниях и славных подвигах, а в возвращении к привычному жизненному укладу, из которого их вырвала война.
В конце 1890–х гг. мировоззрение Унамуно претерпевает значительные изменения – во многом из‑за трагического события в личной его биографии: в 1897 г. заболел менингитом его маленький сын (ребенок впал в идиотизм и через несколько лет умер). Унамуно ощутил болезнь сына как проявление вселенской трагедии. Начиная с 1897 г. и вплоть до последних произведений писателя все его творчество проникнуто раздумьями о вере и неверии, смерти и бессмертии, во всех его писаниях звучит трагическая нота. Бессмертие в слиянии с морем народной жизни ощущается теперь как недостаточное для конкретного человека, «человека из плоти и крови», который хочет жить вечно, при этом не теряя сознания своей индивидуальности. На первый план в мировоззрении Унамуно выходит отдельная личность, наделенная страстным, трагическим в своей невозможности желанием максимально выразить себя, – будь то живой человек или литературный персонаж.
Герои его романов «Любовь и педагогика» (1902), «Туман» (1914), «Авель Санчес» (1917), «Тетя Тула» (1921) обретают подлинность и неповторимость своего бытия в борьбе с другими героями, с собственным нежеланием существовать, со своим автором (так, Аугусто Перес, герой «Тумана», знакомый с творчеством Мигеля де Унамуно, приезжает к писателю в Саламанку, вступает с ним в спор и даже грозит убить своего создателя). «Агонисты,[108]108
От греческого слова «агония» («aycovia»), означающего «борьба».
[Закрыть] то есть борцы (или, если угодно, назовем их просто персонажами), в моих новеллах – это реальные личности, реальные в высшем смысле, реальность их подлинная, то есть та, которую они сами присваивают себе в чистом желании быть таковыми или в чистом желании не быть таковыми, независимо от той реальности, которую приписывают им читатели», – утверждал Унамуно в прологе к своему сборнику «Три назидательные новеллы и один пролог».[109]109
Унамуно М. де. Избранное: В 2 т. Т. 2. С. 6 (пер. Г. Степанова).
[Закрыть] Персонажи Унамуно живут и умирают, пытаясь разрешить «последние вопросы» мироздания – те же, что не давали покоя их автору.
Проблема личного бессмертия выходит на первый план и в драматургии Унамуно (он автор десятка драм, самые известные из которых – «Другой» (1926) и «Брат Хуан, или Мир есть театр» (1929)), и в его стихах (стихотворения и поэмы Унамуно составляют девять сборников), и в его философских произведениях – «О трагическом чувстве жизни у людей и народов» (1913) и «Агония христианства» (1924). Унамуно создает свои книги, раздираемый вечным противоречием между желанием жить вечно и разумом, который говорит ему о неисполнимости этого желания, – и черпает силы в самой непримиримой борьбе двух начал – в этом сущность его трагического чувства жизни: «Почему я хочу знать, откуда я пришел и куда иду, откуда и куда движется все, что меня окружает, и что все это значит? Потому что я не хочу умереть полностью и окончательно и хочу знать наверняка, умру я или нет. А если не умру, то что со мною будет? Если же умру, то все бессмысленно. На этот вопрос есть три ответа: либо я знаю, что умру полностью и окончательно, и тогда – безысходное отчаяние, либо я знаю, что не умру, и тогда – смирение, либо с) я не могу знать ни того ни другого, и тогда – смирение в отчаянии, или отчаяние в смирении, и борьба».[110]110
Унамуно М. де. О трагическом чувстве жизни. С. 53 (пер. Е. Гараджи).
[Закрыть] В философии Унамуно – один из основоположников (или предтеча) экзистенциализма; его учение о трагическом чувстве жизни также называют «персонализмом» – ведь именно личность, «persona» стоит в центре философского универсума Унамуно, на полпути между жизнью и смертью, верой и неверием в Бога, всем и ничем.
Сам Унамуно в письме к одному из друзей признавал свою работу над философскими трактатами уединением в башне из слоновой кости.[111]111
Unamuno М. de, Zulueta L. de. Cartas. Madrid, 1972. P. 165.
[Закрыть] Случилось так, что размеренный ход жизни ректора Саламанкского университета, знаменитого писателя и мыслителя был нарушен ходом исторических событий в его Испании.
В 1923 г. при поддержке короля Альфонсо XIII власть в стране получил военный диктатор Мигель Примо де Ривера. Унамуно выступает с рядом статей, направленных против нового режима и лично против короля. Ректора Саламанкского университета отстраняют от преподавания и ссылают на Канарские острова. Через несколько месяцев ему было разрешено вернуться в Саламанку, но Унамуно заявил, что не вернется на родину, пока не будет свергнута диктатура Примо де Риверы. Он отправляется в добровольное изгнание во Францию – сначала в Париж, потом в городок Андайя на границе с Испанией.
В произведениях Унамуно, написанных в эмиграции («Агония христианства» (1924), «Как пишется роман» (1924—1927), «От Фуэртевентуры до Парижа» (1925), «Роман– серо изгнания» (1927) и др.), особенно сильна трагическая нота. Из окна своего дома в Андайе Унамуно видел горы родной Испании, по ту сторону границы, – и оставался испанцем, тоскующим по родине:
Вы и под небом родины живете, как в изгнании. Во мне – под небом–родиной – Живет моя Испания.[112]112
Унамуно М. де. Избранное: В 2 т. Т. 1. С. 51 (пер. С. Гончаренко).
[Закрыть]
Это стихотворение написано в 1928 г. Писатель сдержал обещание и вернулся на родину только в феврале 1930 г., после ухода в отставку Примо де Риверы. Встречали его как национального героя, вскоре Унамуно вернулся на пост ректора университета в Саламанке, а в 1932 г. был избран в члены Испанской Академии.
В 1931 г. Унамуно публикует свое последнее большое произведение, новеллу «Святой Мануэль Добрый, мученик», а в 1933 г. переиздает ее в сборнике ««Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории». Главный герой новеллы – сельский священник дон Мануэль, добрый пастырь и духовный наставник для своих прихожан, однако двум его ближайшим помощникам, Анхеле и Ласаро Карбальино постепенно становится известно о тайном борении, которым наполнена вся его жизнь: дон Мануэль не верит в воскресение плоти и вечную жизнь, не верит в Бога, но мученически скрывает свое неверие от односельчан ради спокойствия в их душах. Священник умирает в церкви, в окружении народа, счастливого в своем неведении, а Ласаро, для которого единственно возможная вера – это вера в глубокую правоту дона Мануэля, продолжает его дело.
Последние годы жизни для Унамуно были годами нравственных испытаний, годами трудного выбора в ситуации, когда страна разделилась на два враждующих лагеря, представители каждого из которых ждали, что знаменитый «будоражитель душ» к ним присоединится. В апреле 1931 г. выборы в Кортесы привели к победе республиканских кандидатов во всех крупных городах Испании, король Альфонсо XIII эмигрировал во Францию. Честь провозгласить Испанскую республику в Саламанке была предоставлена Унамуно. Однако размах противоборства правых и левых сил, охватившего в после– дующие годы всю Испанию, масштаб жертв с обеих сторон пугают писателя. Он обращается с воззваниями к республиканскому правительству и к его противникам, после подавления Астурийского восстания 1934 г. вместе с другими испанскими интеллигентами подписывает протест против массовых репрессий. Когда в июле 1936 г. вспыхнуло восстание контрреволюционеров–фалангистов во главе с генералом Франко – так начиналась гражданская война, – Унамуно выступил в его поддержку. Вскоре его отношение к Франко меняется (притом что неизменной осталась его убежденность в бессмысленности кровопролития): выступая на торжественном акте в университете в присутствии супруги Франко и одного из франкистских генералов, в краткой речи Унамуно произнес: «Вы можете победить, но не можете убедить, не может убедить ненависть, которая не оставляет места состраданию».
Через несколько дней Франко издал указ о смещении Унамуно с поста ректора университета. Унамуно принял решение не выходить больше за порог своего дома; 31 декабря 1936 г. Унамуно умер в своем доме во время жаркого спора с одним из своих бывших коллег, ставшим фалангистом и пришедшим уговорить Унамуно примириться с новыми властями.
* * *
Творческое наследие Унамуно составляют произведения разножанровые, не похожие друг на друга, но «Житие Дон Кихота и Санчо», пожалуй, выделяется в этом ряду как самое характерное для Унамуно и самое необычное – в истории мировой литературы и литературной критики у него нет точных аналогов. Невозможно однозначно определить жанр, в котором написано «Житие Дон Кихота и Санчо». Это не роман, не философский трактат, не критический очерк и не церковное житие в обычном смысле слова. Структурно книга Унамуно почти полностью повторяет роман Сервантеса: она состоит из пролога и двух частей, главы в которых названы так же, как в «Дон Кихоте», каждая глава «Жития Дон Кихота и Санчо» является комментарием к событиям, описанным в соответствующей главе романа Сервантеса.[113]113
При этом эпизоды и главы, не дающие повода для заинтересованного комментария, Унамуно опускает. Подробнее о том, какие главы пропущены и какие главы имеют другие подзаголовки, см. в примечаниях к «Житию Дон Кихота и Санчо» в настоящем издании.
[Закрыть] Этим, собственно, и исчерпывается сходство двух произведений: события и образы сервантесовских героев получают в толковании Унамуно совершенно иное наполнение. Автор «Жития Дон Кихота и Санчо» сам устанавливает пределы тех вольностей в отношении романа Сервантеса, которые он имеет право допустить, не греша против истины: «В том, что касается фактов (…) следует неукоснительно придерживаться сервантесовского текста», но все оценки и суждения представляют собой «свободное толкование летописца», которое ймеет ценность «лишь как личное мнение этого последнего, характеризующее его с чисто человеческой стороны» (см. главы XVI и XVII части второй «Жития» – наст. изд. С. 134). Унамуно таким образом дарует себе право не соглашаться с Сервантесом и по–своему толковать жизнь Дон Кихота и Санчо.
