Текст книги "Оленин, машину! (СИ)"

Автор книги: Дарья Десса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Глава 50

Я попросил водителя остановить студебекер у того места, где остался мой несчастный виллис. Как только колёса грузовика скрипнули, замирая, я спрыгнул на землю. Гогадзе, видя, куда направляюсь, выбрался вслед за мной. Другие бойцы тоже потянулись. Кто оправиться, кто перекурить.

Мы с грузином подошли к машине, которая выглядела гораздо хуже, чем я её запомнил. Она лежала на боку, сильно помятая, со всеми следами той страшной аварии, которая едва не отправила нас с пассажиром на тот свет. Радиатор теперь уже не парил. Вид у боевого внедорожника был действительно плачевный. «Краше в гроб кладут», – вспомнилась поговорка. Я наклонился, чтобы ещё раз осмотреть повреждения.

Гогадзе поцокал языком, присев рядом.

– Этот железный конь уже не встанет, – сказал он, скептически качая головой. – Проще его пристрелить, чем пытаться починить. Давай тут бросим, а? Спишешь на боевые потери. Я свидетелем буду.

Я выпрямился, вытер грязь с ладони и посмотрел на него серьёзно.

– Верного друга в беде не бросают, Николоз, – твёрдо ответил я, словно говорил о боевом товарище, а не о груде железа. – Мы его на ноги поставим. На колёса, то есть.

Грузин улыбнулся уголком губ, слегка недоверчиво покачав головой.

– Этого «друга», похоже, словно танком переехали, – не сдавался он. – Лучше взять что-то новое, а это в металлолом.

Но я не собирался сдаваться. Виллис за всё время службы не подвёл меня ни разу. Как бы не жаловались на американскую технику, эта машина переживала и болота, и камни, и даже сдюжила после обстрела из японского пулемёта. Бросить её сейчас, только из-за поломки, когда от нас требовалась лишь возможность починить и дать ещё один шанс, я не мог.

– Нет, – решительно сказал я. – Будем тащить.

Гогадзе развёл руками.

– Ну, ты упрям, как осёл. Но помогу, если хочешь, – сказал он с лёгким смешком в голосе. «Странный он всё-таки тип этот Николоз. Над оружием трясётся, а вот автомобиль, от которого пользы, даже, и побольше будет, готов бросить». Конечно, я понимал, что Гогадзе в какой-то степени прав. Возиться с виллисом механикам придётся очень долго. Даже представляю, какими херами Кузьмич покроет мою голову, когда увидит, что за металлолом я ему притащил. Но я твёрдо решил: раз доверили мне автомобиль, буду его спасать, как он меня.

Мы пошли обратно к грузовику за тросом. Я забрал из кузова нужные инструменты и подошёл к «виллису». После нескольких минут возни удалось закрепить трос на одной из уцелевших металлических частей рамы. Гогадзе помогал, хотя я видел, что он по-прежнему скептически относится к затее. Но, как говорят, в бою и конь хромой пригодится, если другого нет.

– Ну что, готов? – спросил я, пристегнув последний крепёж.

Гогадзе кивнул и снова забрался в кабину студебекера. Я отошёл на безопасное расстояние и дал сигнал. Грузовик медленно двинул вперёд, трос натянулся, и виллис со скрежетом начал трогаться с места. Задняя ось качнулась, и машина, неуверенно покачиваясь, словно пьяная, выпрямилась.

– Давай, давай! – крикнул я, подбадривая и грузовик, и себя.

Водитель плавно тронул студер вперёд, и виллис с тяжёлым скрипом и дребезгом покатился за ним. Казалось, что он вот-вот снова рухнет на бок, но колёса крутились, пусть и с трудом. Он вихлял из стороны в сторону, словно неуверенный старик, который забыл, как нужно идти ровно.

– Как корова на льду, – хмыкнул Гогадзе, когда я снова забрался в кабину.

– Но идёт же! – парировал я, несмотря на то, что виллис действительно выглядел так, будто через минуту рассыплется на части.

Грузин бросил на меня взгляд, в котором смешивались насмешка и уважение.

– Ты уж слишком сильно привязался к этому железу. Кто бы мог подумать, что машина может стать тебе другом.

– Ты не знаешь его истории, – сказал я, устраиваясь поудобнее в кузове. – С этим виллисом я столько прошёл, что бросить его сейчас было бы предательством.

Грузовик медленно двигался по неровной дороге, таща за собой покалеченный внедорожник. Колёса виллиса иногда подпрыгивали на кочках, и машина дребезжала так, что казалось, вот-вот развалится. Но я не терял надежды – мы его починим. Как бы там ни было, до базы дотащим, а дальше уже посмотрим.

– Знаешь, – произнёс Гогадзе после минутной паузы, – твой виллис меня чем-то напоминает тебя. Такой же упрямый и не сдающийся. Упёртый.

– Может, поэтому мы так хорошо ладим, – усмехнулся я.

Гогадзе засмеялся, покачивая головой и блеснув белыми зубами. В глазах его блеснуло уважение.

Свой батальон мы нашли на восточной окраине Муданьцзяна. Здесь только что закончился бой. Повсюду витал едкий запах гари и пороха, а воздух был тяжёлым от пыли и дыма. Всё вокруг указывало на то, что наши ребята отбили очередную яростную контратаку японцев. Пехотинцы окапывались, пока возникла передышка, другие несли раненых в тыл. Лица были уставшими, но спокойными – значит, справились.

В паре сотен метров от нас на рисовом поле чадили два подбитых Т-34. Их броня покрылась копотью и осколками, танки замерли, словно загнанные звери, подбитые точными ударами вражеской артиллерии. Башня одного лежала чуть в стороне, из пробитых корпусов валил густой чёрный дым. Это зрелище всегда давило на душу. Как и там, в моём времени, так и теперь. Только потери не сопоставимы, конечно. В тех местах, откуда я «прибыл», они исчисляются десятками, а не сотнями тысяч, как теперь.

Вернее, уже не так. Далеко причём. Насколько я помню, наши безвозвратные потери за всю советско-японскую кампанию составили чуть более 12 тысяч человек, японцы потеряли, по разным данным, от 22 до 84 тысяч. Скорее всего, вторая цифра ближе к истине, если учитывать, что людей вражеское командование швыряет в бой, как сухие поленья в печку.

Я нашёл комбата около замаскированного ветками танка. Т-34, – тот самый, на котором майор укатил после того, как смертники были зачищены, – стоял, практически неразличим среди зелени. Рядом наспех соорудили шалаш из веток и брезента. Под ним Сухов вместе с капитаном Лисоченко, нашим начштаба (пока мы ехали, он мимо нас промчался на виллисе), склонились над картой. Судя по всему, это была километровка с кварталами Муданьцзяна – города, который предстояло штурмовать.

Я остановился на расстоянии, не подавая виду, что наблюдаю за ними. Лисоченко что-то чертил карандашом, изредка кивая в ответ на реплики комбата. Голоса были тихие, но отрывки фраз доносились до меня сквозь лёгкий ветерок, несущий гарью от подбитых танков. Что ж, придётся подождать, пока закончат. Невелика я птица, чтобы мешать командирам. Отошёл в сторону и осмотрелся.

Пехота скапливалась вокруг батальона, бойцы сидели на земле или стояли возле машин, готовые к приказу. Никто не знал точно, когда поступит команда, но все понимали: скоро начнётся штурм. Этот город был слишком важен, чтобы обойти его стороной и взять в клещи. Так можно сделать, например, с опорником. Окружить и блокировать, пусть в его бетонном чреве хоть с голода все передохнут, если сдаваться не захотят.

Город – дело другое. Тем более Муданьцзян. Здесь третий рубеж обороны Квантунской армии, выстроенный в ожидании нападения советских войск. Я снова прислушался к разговору офицеров.

– От Линькоу сюда тянется всего одна дорога, – показал Сухов на карте. – По ней собиралась пробиться передовая дивизия 59-го корпуса. Но она оказалась забита отходящими войсками японцев. Потому на первых порах ударить на Муданьцзян может только 26 корпус, который мы поддерживаем. Наши тяжёлые артиллерийские бригады и также понтонно-мостовые батальоны отстали на колонных путях. Это проблема. Город, как ты видишь, разделён рекой Мудань…

Майор покачал головой и усмехнулся.

– Охреневаю я от этих китайских названий. Матерщина сплошная.

Начштаба коротко хохотнул.

– Так вот. Штурм города с форсированием широкой, глубокой и быстрой реки, с необходимостью прорывать заранее подготовленную оборону требует и артподдержки, и наплавных мостов, – снова став серьёзным, заметил комбат.

– Что же решат в 26 корпусе?

– Артиллерию в какой-то мере заменит нам мощная авиационная поддержка.

– Откуда бы ей взяться? – поинтересовался Лисоченко.

– 251-я штурмовая авиационная дивизия специально нацелена на решение этой задачи, – ответил Арсентий Гаврилович.

У меня даже не возникло вопроса, откуда простой комбат в звании майора знает такую информацию, можно сказать, стратегического значения. Всё-таки не простой у нас батальон, а СМЕРШ. Значит, и данных намного побольше, чем других. Однако мысль о грядущем прорыве вызывала у меня тревогу. Танки в городских боях – это всегда большие потери. Стены, баррикады, узкие улочки – каждый дом превращается в ловушку, каждый перекрёсток может стать последним для экипажа.

В голове проносились обрывки мыслей. Может, нас отправят вперёд, в самые горячие точки? Идти в прорыв? Задача ясна: взять город, как можно быстрее и с минимальными потерями. Но как можно провести штурм, не потеряв людей? У японцев, конечно, нет таких мощных противотанковых средств, как у немцев, тех же фаустпатронов. Но на их месте встали другие оружия и тактика – смертники. В каждом из них фанатичная готовность взорвать себя ради императора. Эти люди не боятся смерти, я сам видел, как они бросались под танки, обвешанные гранатами и взрывчаткой, словно сорванные с цепи звери.

Японцы не немцы. В одном только Муданьцзяне могло находиться несколько сотен таких фанатиков, и каждое здание, каждый дом могли стать их последним рубежом. Я снова прислушался. Лисоченко продолжал размечать маршрут на карте. Сухов кивнул и приподнялся, его взгляд упал на меня. Наши глаза встретились, и я подошёл ближе.

– Оленин, вернулся? Молодец. Что у тебя? – спокойно спросил майор, выпрямляясь в полный рост. Его лицо было суровым, как всегда. – Передал японца?

Я коротко доложил о том, что произошло. Об аварии, схватке и о том, что пришлось врага ликвидировать, когда он напал. О захваченном оружии – катане, простую из которых я уже передал капитану Лисоченко, как доказательство моих слов. Сухов слушал внимательно, не перебивая, изредка бросая взгляд на начштаба, как бы сверяясь с ним.

Когда я закончил, майор только нахмурился.

– Пленного жалко, конечно, – тихо пробормотал Сухов, явно не для меня, а для себя. – Но ситуация была безвыходная. Ладно, всё, старшина. Иди, готовь машину.

– Виноват, товарищ майор. Нет её. Вернее, есть, но не на ходу.

– А, ну да… – Сухов почесал лоб. – Ладно, будешь пора в резерве.

– Есть!

Глава 51

Пока служишь в армии, есть много вещей, которых надо бояться. Самая неочевидная, но очень опасная, – безделье. Кажется: что за ерунда, военным ведь требуется отдых! Да кто ж спорит-то? Но безделье – это не когда ты валяешься, не чувствуя ног, и думаешь только о том, как бы пожрать и выспаться. Это когда ты слоняешься по позициям, не зная, чем заняться. Вроде бы всё уже переделал. Обмундирование подлатал, оружие почистил, боеприпасы и НЗ приготовил. В животе не бурчит, поскольку там каша пшённая с мясом плавает, а ещё крепкий чай с сахаром. Водочки бы, но наркомовские дают только перед боем.

А что у мужика в голове рождается, когда ему заняться нечем? Желания всякие начинают появляться. От будничных, типа позабавиться чем-нибудь, до плотских: найти бы бабу, да поваляться её на сеновале так, чтоб потом нижний дружок долго головы не поднимал. Вот и я, когда Сухов отправил меня в резерв, оказался в таком положении, когда «дело было вечером, делать было нечего».

Чтобы занять себя, я отправился к ремонтникам. Вздохнул украдкой, когда увидел свою машину. Это же не просто авто – железный конь, боевой друг и рабочий инструмент, который безжалостно бросил на произвол судьбы в непростое время. Хотелось поскорее снова оказаться за баранкой, чтобы не пропустить самое интересное. Я-то знаю, что советско-японская война скоро кончится. Что же мне, сидеть и ждать, пока это случится? Хотя фраза, брошенная Гогадзе, дескать наши войска собираются десантироваться на японские острова, свербела в голове. Но пока я не знал, как к ней подступиться.

Вспомнился фильм «Я, робот». Там персонаж задаёт вопросы виртуальной модели учёного, когда ведёт расследование, а та ему говорит: извини, мол, я в ответах ограничен. Задавай правильные, получишь ответы. Мне-то здесь у кого спрашивать? У комбата Сухова? Он если даже и знает, то не скажет. Я не начштаба и не разведкой заведую. Всего лишь водитель.

Пока шёл, переключился на созерцание окрестностей. Со всеми этими приключениями даже не заметил, что дожди сменились сухой солнечной погодой. Дорога среди деревьев теперь пылила, и я ощущал, как тёплый ветер врывается под воротник, лаская шею. Что ж, дело хорошее. Мокрядь и глубокие колеи – ну их к такой-то матери! Я ж не танкист, да и то: сам видел, как «тридцатьчетвёрки» умудряются застревать в непролазной жиже.

Подойдя к мастерской, я увидел, как Кузьмич стоит, наклонившись над мотором грузового автомобиля. Старый мастер даже куртку скинул и теперь был в одной пропотевшей гимнастёрке, что явно говорило о том, что работа не из лёгких. Лицо, как всегда, выражало усталость и недовольство. Лохматые седые брови сошлись на переносице. Но это уже давно не отталкивало, как поначалу. Каждый раз, когда Кузьмич говорил, в его голосе проскальзывала нотка заботы, и я знал: в глубине души он хотел одного: скорейшей победы, и чтоб вернуться в свой родной колхоз, где он заведует всем механическим хозяйством.

– Здравия желаю, Кузьмич! – крикнул я, стараясь перекрыть гул мотора.

Мастер махнул рукой, глянув на кабину, в которой сидел его помощник. Тот выключил движок. Кузьмич повернулся, уставившись на меня.

– Оленин, ты опять будешь мне нервы трепать своим хламом? Как будто не знаешь, что мне некогда, – пробурчал он, закатывая рукава своей старой рабочей гимнастёрки. Такую проще было выбросить, чем стирать. Но таков уж советский человек: всякая вещь в хозяйстве пригодится, а последний этап – это когда «на тряпки».

Голос мастера был ворчлив и полон усталости, но я чувствовал, что под этим слоем раздражения скрывается понимание.

– Нервы трепать не буду, Кузьмич, – ответил я, стараясь говорить вежливо и улыбаясь. – Но это действительно серьёзно. Если не отремонтируешь, я не смогу возить комбата. А он, между прочим, терпеть не может ездить на танке. Он же после ранения, слыхал?

– Угу, – кивнул мастер, вытирая тряпицей чёрные руки. – Я ж там был с ним. Ну, под Берлином.

Кузьмич покачал головой.

– Я б того сучёныша, который из фаустпатрона по танку комбата жахнул, собственными руками придушил. Жаль, наши его в дуршлаг превратили. Но успел-таки Сухова ранить.

Мастер прочистил горло.

– Так чего припёрся, Оленин? Там у тебя менять больше половины, – буркнул он. – И не жди от меня чудес. Я не волшебник, а всего лишь механик. Говорил тебе: проще было бы списать.

– Знаю, – вздохнул я, ощущая, как обида и раздражение накатывают. Не на Кузьмича, конечно. На собственную глупость. Когда вёз японского лейтенанта обратно, не стоило так гнать по таёжному просёлку. Может, тогда бы удалось доставить пленного к начальнику разведки. С другой стороны, тогда бы я не узнал про сокровища и не стал владельцем катаны, обладающей какими-то странными свойствами.

Мастер опять начал бормотать что-то под нос, пока я был погружён в собственные мысли. Вроде бы и общались мы с ним уже не первый день, а порой его постоянное недовольство начинало угнетать. В нём чувствовалась усталость от войны и бесконечного труда.

– Ладно, Кузьмич. Прошу тебя: уж постарайся. Сам всё понимаешь.

Он только рукой махнул и опять погрузился в механизмы грузовика.

Уходя, я подумал, что стоять тут и глаза мозолить смысла нет. Ещё нарвусь на доброе слово. Потому подумал немного. Придётся подождать, пока ремонтники закончат, а за это время можно заглянуть к Зиночке. Мы с ней всегда находили время, чтобы укрыться от мира в каком-нибудь приятном закутке.

Когда я подошёл к складу, она заполняла какой-то формуляр у полки с ящиками. Её улыбка, как солнечный луч, пронзила сердце старого вояки, и я почувствовал, как все заботы отступают.

– Алёша, ты пришёл! – её глаза заблестели, когда увидела меня.

Я подошёл ближе, обнял, вдыхая запах – смесь сладковатого женского пота, запаха хвойного мыла и едва уловимого аромата её парфюма. Девушка всегда остаётся собой, даже если вокруг война. Вдруг подумал, что такие моменты в моей теперешней жизни – особенные, как бы ни странно это звучало. Зиночка для меня не просто женщина, она спасение в этом хаосе. Я ведь в прошлой жизни удрал на войну от невзгод на личном фронте. Попал на Дальневосточный, настоящий, и оказалось, тут есть для меня маленький кусочек счастья.

– Зиночка, как же соскучился по тебе, – прошептал я, наклонившись к ней. В этот момент мир вокруг нас словно затих, и я понимал, что ни одно сражение не может сравниться с тем чувством, которое испытываю рядом с ней. Мне становится спокойно, будто и нет никакой войны, и не ждёт нас десантирование на вражескую территорию.

Девушка улыбнулась и, потянувшись, коснулась моих губ своими. В этот момент я понял, что мы оба нуждались друг в друге. Позабыв обо всём, я увёл её в самый дальний угол палатки, где нас не смогли бы так просто найти – переезд склада на новое место пока не состоялся, это было временное место, потому в таком бардаке нас никто найти при всём желании не сможет. Даже Лепёхин, любитель чужими руками резать покрышки, не припрётся.

– Здесь нас никто не найдёт, – сказал я. Зиночка в ответ вжалась в меня, и, когда наши губы встретились вновь, я забыл обо всём. Это была не просто физическая связь – это было что-то большее. Я чувствовал её каждую клетку, её нежные руки, которые искали моё тело, словно мы оба были на грани, на краю жизни и смерти.

Про Зиночку не скажешь, что она большая искусница в половых вопросах. Некоторые вещи, так понимаю, ей вовсе неизвестны. Если рассказать – испугается и убежит. Что поделаешь? То, что знали в середине ХХ века, в XXI стало обыденным. Типа «если у вас такого нет в постели, вы оба – брёвна». Но мне, хоть и переродился я в молодом и пышущем здоровьем теле, акробатические этюды и сексуальные изыски не требовались. Хватало и того, что Зиночка была очень страстная.

Когда всё закончилось, и мы лежали, обнявшись, я нежно коснулся её волос, понимая, что такие моменты в жизни надо ценить и благодарить за них.

– Как же мне хорошо с тобой, – произнёс я, и Зиночка лишь улыбнулась в ответ, её глаза светились счастьем. Это чувство в её взгляде заставило меня на мгновение забыть о войне, о страданиях, о смерти. – Ты прости, что я вот так, без предупреждения.

– Мне оно и не нужно, – прошептала девушка.

– Как там Лепёхин? Не заглядывает? – поинтересовался я.

Зиночка пошевелилась.

– Да ну его… к чёрту.

– Что, опять пристаёт? – нахмурился я. За ним и так должок за порезанные покрышки. Если ещё и ручонки свои снова тянет в сторону Зиночки…

– Да нет. Но смотрит, как волк голодный. Только и ждёт момента, как бы… – она скромно умолчала.

– Ты не бойся его. Если что – скажи. Я тут намедни катану в бою взял у одного японца.

– Катану?

– Ну, сабля такая. Меч, – пояснял я. – Припрётся Лепёхин, передай ему: отчекрыжу причиндалы по самый корень.

Зиночка уткнулась мне в плечо и стыдливо захихикала. Представила, видимо. Вскоре она задремала. Я полежал немного и, как ни хотелось покидать любовного гнёздышка, понял, что надо уходить. Осторожно поднялся, стараясь не разбудить девушку. Она крепко спала, её дыхание было тихим и ровным. Я выбрался из палатки, и, пока шёл, мысли вернулись к сокровищам.

Вспоминались слова лейтенанта японской армии Сигэру. Он говорил о вагоне, рухнувшем в реку. Наверняка бронированный. С хорошими замками. Возможно, внутри даже сейфы. Об этом я лейтенанта расспросить не успел. Жаль, надо было. Но наш поединок случился слишком внезапно. «Повели себя, как два взбесившихся барчука, блин! – подумал недовольно, вспомнив обстоятельства „дуэли“. – Тоже мне, Лермонтов с Мартыновым!»

Ладно, кто старое помянет, тому вставная челюсть положена. Теперь мне надо было разработать план, как всё это забрать. Стоп. А зачем? Вот для чего мне столько золота и драгоценностей? Я ведь в Советском Союзе если останусь, мне столько денег не потратить. Ни машину личную не купить, – их пока слишком мало, да и те наперечёт. Что же? Дом где-нибудь в Москве? Если бы сейчас шла Великая Отечественная, отправил бы большую часть на нужды фронта. Пусть бы на них построили, скажем, истребительный авиаполк. Или танковый.

Но теперь время изменилось. Просто отдать на нужды страны, чтобы помочь ей восстанавливаться из руин? С другой стороны, ценности-то китайские. У них сейчас ещё хуже. У нас, по крайней мере, только западная часть державы пострадала. Поднебесную трясёт с начала ХХ века. То революция, то гражданская война, то оккупация Японией, то советско-японская война.

Надо подумать. Но это потом. Прежде решу, как достать сокровища. Я понимал, что план не может быть спонтанным. Следует быть осторожным, чтобы не попасться. Хоть и служу в СМЕРШ, но лучше ни с кем информацией не делиться. Необходимо просчитать каждый шаг. Что я сделаю, когда доберусь до места? И что, если кто-то другой тоже захочет заполучить эти сокровища? Вдруг Сигэру успел ещё с кем-нибудь поделиться? Хотя вряд ли. Он рассказал о них, одной ногой стоя в могиле.

С другой стороны, мне без помощника в этом деле нельзя никак. Один точно не справлюсь. Или смогу? Нет, сначала надо наведаться в то место, провести разведку. Но как, если я не вольный казак, а подчинённый водитель? К тому же неизвестно, освободили наши ту территорию или нет. Вдруг она ещё под японцами?

От количества вопросов без ответов голова начала пухнуть. Я пытался разобраться в сложившейся ситуации, но мысли путались в хаосе, не поддаваясь логике. Чтобы справиться с нарастающим напряжением, решил, что пора обратиться к Гогадзе. Он при штабе, сможет найти нужную информацию. Правда, придётся долгонько топать: всё-таки штаб полка не в соседней комнате. Хорошо, что наш батальон постоянно движется в его полосе наступления.

– Алексей! – меня окликнули, стоило сделать несколько шагов в сторону от расположения батальона.

Я чертыхнулся про себя. Обернулся. Оказалось, зря ругался. Ко мне от штабной палатки шёл Сергей Добролюбов, бывший следователь МУРа и наш оперативник.

– Здравия желаю! – мы пожали руки. – Слышал, ты японского офицера на дуэли убил?

Пришлось кивнуть. Шила в мешке не утаишь.

– Было дело, – ответил неохотно.

– Ну-ну, – Добролюбов посмотрел на меня как-то… слишком пристально, что ли. – Ничего он тебе перед смертью не рассказал?

Я поднял брови. Так-так. Начинаются проблемы.