Текст книги "Я подарю тебе землю (ЛП)"

Автор книги: Чуфо Йоренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 47 страниц)

118

Части головоломки

Атмосфера в зале накалилась. И в прошлые дни зал был полон, но в этот, решающий, даже стражники упросили командиров найти им местечко внутри. Всем хотелось сказать соседям, друзьям и родне из других графств: «Я видел это собственными глазами». Бесстрастный наблюдатель скорее всего решил бы дело в пользу графского советника. Многие клиенты и должники старались пожать ему руку и пожелать успеха, чуя в нем победителя, чего нельзя было сказать о Марти – бледном, едва держащемся на ногах от приступа лихорадки, но готового принять всё, что сулит этот день.

Все уже заняли места; трибуны были забиты до отказа, судьи сидели за столом, противники устроились друг против друга. Фанфары и серебряные колокольчики – подарок мавританского короля Тортосы – возвестили о появлении графа и графини, на сей раз в сопровождении старшего сына Рамона Беренгера, Педро Рамон, он занял трон ступенькой ниже предназначенных для его отца и мачехи.

Когда судья Видиэйя объявил открытым последний день заседания, после которого ожидался вердикт графа, в зале повисло напряженное молчание. Все взгляды устремились на противников.

– Дон Марти Барбани де Монгри, подойдите сюда и изложите ваши последние аргументы, другой возможности у вас не будет.

Марти пошарил в лежащей перед ним кожаной сумке, достал письмо и показал его всем присутствующим.

– Уважаемые сеньоры, прошу вашего позволения предьявить суду новые улики, которыми я не располагал до вчерашнего дня, – произнёс он.

– Будьте добры, но прежде изложите суть ваших претензий, – вмешался Фредерик Фортуни.

– Хочу попросить ответчика сличить почерк, – ответил Марти.

– Ну что же, прошу.

Марти с трудом поднялся. Усилия лекаря Галеви оказались ненапрасными, но Марти боялся, что очередной приступ лихорадки может лишить его последних сил и даже привести к обмороку. Он кое-как добрался до судейского стола и протянул судьям документ.

– Это письмо Лайи Бетанкур, которое я получил много лет назад. Пусть сиятельнейший советник скажет, действительно ли это почерк его приёмной дочери.

Трое судей долго изучали письмо, передавая его из рук в руки, после чего велели Марти вернуться на место и вызвали Берната Монкузи.

Тот приблизился – медленно и величаво, как и подобает человеку его комплекции.

Судья Бонфий протянул ему письмо. Советник, вставив в глазницу монокль, внимательно его изучил.

– Разумеется, я узнаю это письмо, и я вам о нем уже говорил. Не знаю, зачем истец его принёс, это письмо написано моей падчерицей под мою диктовку, когда я решил положить конец ее преступной любви, которая в итоге привела к известной трагедии.

Судья Фортуни повернулся к Марти.

– Полагаю, вы удовлетворены?

– Да, уважаемые сеньоры. Единственное, чего я хотел – его подтверждения, что это письмо действительно написано рукой Лайи Бетанкур.

– Ну что ж, он это подтвердил; так что позволим его милости вернуться на место и продолжим.

– Уважаемые сеньоры, у меня есть другое письмо, и оно, без сомнения, написано той же рукой, что и предыдущее.

– Хорошо, подойдите.

На этот раз на лице советника отразилось изумление, смешанное с недоверием.

Марти снова подошел к столу и отдал письмо. Публика, наблюдая за тем, как судьи вполголоса совещаются, решила, что настал кульминационный момент. Даже графская чета была заинтригована этой замешкой, а члены курии комитис беспокойно заерзали.

Поднялся секретарь суда Эусебий Видиэйя.

– Учитывая весомость новой улики, мы считаем необходимым вновь вызвать дона Берната Монкузи.

На сей раз советник был настроен более чем решительно. Резко поднявшись, он направился к судейскому столу огромными шагами. Вновь вставив в глазницу монокль, он принялся читать письмо; с каждой прочитанной строчкой его лицо все больше наливалось свекольным цветом.

– Клевета, грязная ложь! Я требую, чтобы эту якобы улику признали фальшивой!

После недолгого совещания секретарь снова поднялся.

– Мы намерены обсудить это послание в узком кругу, а затем...

Но тут его речь оборвал властный голос графа:

– Нет уж, прочтите письмо вслух. Напоминаю вам, что это публичное слушание, и, как бы нам ни хотелось что-то скрыть, граждане Барселоны имеют право знать обо всех обстоятельствах дела.

Судья Бонфий встал и в гробовой тишине начал читать письмо Лайи, где в полных горечи строчках содержались серьезные обвинения в адрес ее отчима.

Едва судья закончил читать, как Монкузи с криком вскочил.

– Ложь, клевета, полный бред! Я требую, чтобы Марти Барбани призвали к ответу за клевету, которой он пытается меня опорочить!

– Ваша милость, позвольте напомнить, что вам никто не давал слова, – произнёс Бонфий. – Гражданин Марти Барбани де Монгри, можете продолжить.

Марти медленно поднялся на ноги, впервые почувствовав, что удача переходит на его сторону.

– Я не прибавил здесь ни единой черточки, ни единой запятой, – сказал он. – Ни я, ни гражданин Монкузи не можем однозначно доказать, что это письмо написано именно Лайей Бетанкур. Но, поскольку мой противник только что подтвердил, что другое письмо действительно написана его падчерица, я предлагаю попросить уважаемых храмовых писцов сравнить почерки.

Трое судей принялись совещаться, когда вдруг раздался властный голос Рамона, заставив стихнуть ропот толпы.

– Да будет так! В порядке исключения, учитывая эту досадную задержку, призываю отложить принятие решения до той минуты, когда духовные лица выскажут свое мнение. Сеньор секретарь, прошу вас прервать заседание.

Когда судейский молоток трижды поднялся и опустился, объявляя об окончании заседания, и Марти, переглянувшись с Льобетом, вышел из зала, чтобы обнять Жофре, Омара и Манипулоса, рев толпы и топот множества ног достигли такой силы, что напомнили старому моряку вой штормового ветра.

119

Божий суд

Заключение экспертов было однозначным – оба письма написаны одной рукой. Когда секретарь огласил заключение, в зале воцарилась гробовая тишина. Последняя улика подтвердила бесчестье Монкузи. Граф смотрел на него с трона суровым и мрачным взглядом. То, что начиналось лишь как развлечение, как попытка раскрыть глаза на хитрость его советника, теперь обернулось настоящей драмой. Бернат сгорбился, глядя в пространство потерянным взглядом. Под сводами зала вновь прозвучал голос судьи Фортуни.

– Истец, есть ли у вас еще что сказать ответчику до закрытия litis?

– Да, сеньоры.

– В таком случае говорите.

– Я должен восстановить доброе имя добропорядочного менялы Баруха Бенвениста, публично казненного на площади, к величайшему бесчестию нашего правосудия.

Голос Марти прозвучал как гром среди ясного неба. Все понимали, что вот-вот разразится буря, поскольку это заявление, пусть и косвенно, но все же задевало и графа Барселонского.

Голос судьи Фортуни звучал по-прежнему невозмутимо, но в нем послышалась скрытая угроза.

– Вы понимаете, что этим заявлением ставите под сомнение справедливость нашего графа?

– Я уверен, что непогрешим лишь Бог в небе.

– Что за бред вы несете? Если вы немедленно не разъясните это заявление, то даже в случае выигрыша litis можете предстать перед более серьезным судом.

Но Марти решил вступить в последний бой. Советник, увидев брешь в его обороне, был готов воспользоваться ситуацией.

Марти повернулся в сторону графской четы и заговорил, как если бы обращался к ней:

– Высокочтимые граф и графиня, сиятельнейшие судьи! Я родился не в благородной колыбели, воспитывали и обучали меня не знатные гувернеры и не мудрейшие профессора кафедральной школы. Я родился в скромной небогатой семье, и обучал меня простой сельский священник; тем не менее, он сумел привить мне принципы равенства и справедливости. Я знаю, ваша справедливость легендарна, вы не делаете различий между благородными дворянами, гражданами Барселоны и простым народом. Именно поэтому народ так вас любит и гордится тем, что им правят мудрые и милосердные властители. Однако справедливость, высокочтимые сеньоры, должна опираться на улики и показания свидетелей, заслуживающих доверия; если же они, в силу не зависящих от вас обстоятельств, искажают факты, более того, откровенно лгут, вполне может статься, что кара постигнет невинного, а виновный выйдет сухим из воды.

Все глаза устремились на Марти. Напряжение в воздухе настолько сгустилось, что, казалось, его можно было резать ножом. Выдержав недолгую паузу, Марти продолжил, стараясь, чтобы его слова услышал весь зал:

– Несколько месяцев назад вы приговорили к повешению добропорядочного менялу Баруха Бенвениста, причем, вменили ему в вину не только то, что он вовремя не распознал фальшивые мараведи, но и попытку ограбить графскую казну, обвинив его, что он якобы спрятал переплавленное золото и заявил, будто ему передали фальшивые деньги. Эта идея принадлежала некоему графскому советнику, а именно, ответчику, Бернату Монкузи. Так вот, высокочтимые сеньоры, я могу представить доказательства совершенных им преступлений и восстановить тем самым доброе имя вашего преданного слуги, а также еврейской общины Каль.

Торжественным жестом Марти извлек из своей сумки два мешочка, один из грубой кордовской кожи, другой – из тонкой замши с вышитым гербом графства, и положил на судейский стол. Зрители наблюдали за ним затаив дыхание, как дети на площади наблюдают за действиями фокусника.

На сей раз Марти обратился к публике на трибунах.

– Взгляните, уважаемые сеньоры, на эти вещи. Сеньора Альмодис пожаловала мне звание гражданина Барселоны в награду за то, что я осветил город к приезду севильского посла, и вручила мне некоторую сумму золотом, чтобы я разделил монеты между моими слугами. Но монеты были так красивы, что мне было жаль с ними расставаться, а потому я расплатился с моими людьми обычными манкусо, спрятав в недрах своего сундука этот замшевый мешочек с графским гербом, который сейчас и представляю на ваше обозрение. В этом мешочке по-прежнему находятся мараведи, которыми меня награждили. Позапрошлой ночью один из моих людей обнаружил этот мешочек среди моих вещей, взял часть этих денег и отнес в кузницу в гавани, чтобы проверить качество сплава. Сеньоры, монеты оказались фальшивыми, лишь сверху покрытыми золотом! Этих денег не касалась рука Баруха Бенвениста или других менял из Каля. Вот вам и доказательство!

С этими словами он как можно медленнее вытряхнул содержимое второго мешочка; на поверхность стола упало несколько неровных кусков темного металла.

При этих словах граф заметно побледнел, а зрители вскочили и принялись кричать, свистеть и аплодировать. Зал наполнился ликующими и негодующими криками, причем благородные дворяне свистели и хлопали столь же горячо, как и простые горожане, и лишь духовенство чинно выжидало развития событий.

После того как в зале был восстановлен порядок, главный судья велел Марти продолжать.

– Вот, уважаемые граф и графиня, доказательство того, что все мараведи, переданные недоброй памяти послом Абенамаром в качестве выкупа за ар-Рашида, сына Аль-Мутамида, короля Севильи, изначально были фальшивыми, и весьма прискорбно, что Баруху Бенвенисту пришлось заплатить жизнью за чужое преступление. А потому я взываю о восстановлении его доброго имени и возвращении его потомкам имущества, поскольку для него самого мы уже ничего не можем сделать. Но я хочу пойти еще дальше. У советника остается лишь два варианта: либо признать свою некомпетентность и вопиющее пренебрежение обязанностями, поскольку он принял выкуп фальшивыми деньгами, посчитав их настоящими, и это повлекло за собой огромные убытки для графства; либо, что еще хуже, признать – он с самого начала обнаружил подлог, но решил нагреть на этом руки, свалив вину на менял-евреев.

На этот раз, едва он окончил свою пламенную речь, молчавшая до сих пор трибуна духовенства разразилась бурными аплодисментам, к которым вскоре присоединились даже верные до сих пор приверженцы советника. Доказательство было неопровержимым.

Когда страсти наконец утихли, судья Фортуни предоставил слово Монкузи.

– Сеньор советник, что вы можете сказать в свою защиту?

Бернат Монкузи решил драться до конца. Поднявшись на помост, он повернулся к зрителям всем своим необъятным телом, словно ища у них сочувствия, и начал плести ответную речь.

– Высокочтимые граф и графиня, достопочтенные дворяне, духовные лица и граждане Барселоны! Я всегда был покорным слугой закона и знаю свои права и обязанности. По правилам litis honoris ответчик должен отвечать на обвинения истца, не поднимая других тем. Но видит Бог, коли уж он заговорил о менялах, я тоже не стану молчать.

Проникновенным тоном проповедника он продолжил обличительную речь.

– Как смеет этот наглец обвинять меня в чем-либо, если он прячет в своем доме человека, приговоренного графом Барселонским к изгнанию? Как можно доверять словам этого человека, если сеньор Барбани сам нарушает закон? И он еще смеет обвинять других!

С этими словами он указал на Марти толстым пальцем левой руки.

– Сеньор Барбани, не вам учить других, как соблюдать законы, вы сами преступник. Разве вы не прячете в своем доме младшую дочь осужденного Баруха Бенвениста, которая вместе со всей своей семьей должна отправиться в изгнание по приговору нашего великодушного графа? Кроме того, она еврейка, а потому навлекает позор на свою общину и народ уже тем, что проживает вне стен Каля. Кто вы такой, чтобы обвинять меня? Ваш поступок уже сам по себе лишает вас права возбуждать litis honoris против честного и законопослушного гражданина, верного слуги закона. Все ваши обвинения не стоят и ломаного гроша.

Зрители переводили взгляд с одного на другого, а с них – на троны графской четы.

– И если вы попытаетесь как-то оправдать подобное бесстыдство и вероломство, то я сразу скажу: подобному поступку оправдания нет и быть не может. Уважаемые судьи, я требую признания недействительным всего судебного процесса, поскольку тот, кто его возбудил, не имел на это права.

Расправив складки своего одеяния, он повернулся и направился к своему месту.

Этот выпад вызвал у Марти очередной приступ лихорадки, и когда он хотел уже встать, голова у него закружилась, и он рухнул обратно в кресло.

И тогда на трибуну поднялся падре Льобет. Обратившись к графине, он попросил дать ему слово.

– Я здесь не для того, чтобы в чем-либо обвинять советника, – начал он. – Но считаю своим долгом опровергнуть его ложные заявления. Да, Руфь Бенвенист довольно долго жила под крышей сеньора Барбани, однако недавно покинула его кров. Но сейчас Руфь Бенвенист приняла христианство, она крестилась до того, как вступил в силу приказ об изгнании. Я сам ее окрестил и поселил в монастыре, пока ситуация не прояснится. Кроме того, я не сомневаюсь, что в скором времени она станет супругой Марти Барбани, – добавил он, улыбнувшись своему подопечному. – И, насколько я понимаю, учитывая представленные здесь улики, с Баруха Бенвениста и его семьи будут сняты все обвинения.

Бернат Монкузи заерзал.

На этом заседание закончилось. Публика в возбуждении высыпала на улицу, комментируя события этого напряженного дня и гадая, каким будет решение графа. Тем временем Рамон Беренгер покинул зал нахмурившись, озабоченный вставшей перед ним проблемой. Одно было ему ясно: ни его честь, ни казна графства не должны пострадать.

В этот вечер между супругами разгорелся особенно жаркий спор.

– Я не понимаю, как вы можете быть столь легкомысленной, Альмодис, – сказал граф. – Как можете, не посоветовавшись со мной, швыряться деньгами, которые я дал вам, не потратив на нужды города?

Альмодис взвилась, подобно змее, уж она-то всегда знала, что лучшая защита – это нападение.

– Хотите сказать, что я должна просить вашего разрешения оплачивать услуги моих людей? Предлагаете мне перестать раздавать бесплатный суп обездоленным из-за возражений вашего казначея? Разве я не сообщила вам, как собираюсь потратить полученные деньги? А кроме того, никто не мог предполагать, чем всё обернется из-за беспечности вашего советника, хотя уж я-то всегда терпеть его не могла.

– Но как мне теперь оправдать собственное малодушие?

– Вы Граф Барселоны, никто по потребует ответа за ваши действия. Если бы не неблагоразумие вашего советника, вы бы в это не вляпались. Мараведи переходят из рук в руки, ведь у денег нет родителей, и если кого и винить в том, что они фальшивые, так это короля Севильи, ведь это его профиль выбит на монетах. Подумайте над своим вердиктом, и подумайте хорошенько – вам предстоит возложить вину на того, кто виновен в стольких бедах. Барселона не должна от этого пострадать, но пусть каждый ответит по заслугам. Скажу лучше так: ваша честь будет чиста, если народ поймет, что вы одинаково судите как могущественных граждан, так и простых, тем более что дон Марти Барбани – не совсем уж простой гражданин. И в будущем это послужит к вашей же выгоде.

– Сеньора, я весьма ценю ваши советы, но вы забываете, что когда я вас встретил, я уже был графом Барселоны. Я знаю, что у правителя есть обязательства перед народом и он должен действовать во благо большинства. Бывают обстоятельства, когда на первом месте оказывается благоразумие, а любовь и привязанность – уже на втором. Не сомневайтесь, если придется выбирать между сердцем и разумом, я сделаю выбор в пользу последнего. Если мне, подобно тонущему кораблю, придется выбросить в воду груз, чтобы остаться на плаву, я сделаю это не задумываясь. А посему, если кто-то стал для меня балластом, придется от него избавиться, как бы горько мне это ни было. Но имейте в виду, я делаю это по собственному желанию, а не по вашему совету. Кстати, я не забыл, что именно вы просили меня выдать этому человеку разрешение на litis honoris... Если бы не вы, ничего бы не случилось.

Альмодис и бровью не повела. Она не сомневалась, что об их размолвке скоро станет известно всему дворцу. Глядя на графа, она шагнула к нему и взяла его за руку. Ее губы тронула ослепительная улыбка, которая уже столько раз смягчала гнев ее супруга.

Но на этот раз она не возымела действия. Граф отстранил ее руку и произнёс:

– А теперь, с вашего позволения, я хотел бы остаться один, чтобы как следует обдумать своё решение.

Сердито набычившись, граф вышел из комнаты.

Несколько минут Альмодис стояла в растерянности; затем подошла к столику и плеснула себе из кувшина щедрую порцию вина. С кубком в руке она села на стул возле выходящего в сад окна, и, сделав изрядный глоток, вынуждена была признать, что сегодня впервые в жизни граф ее отверг. Она ощупала своё лицо, обнаружила несколько новых морщинок, и злые слёзы покатились по ее щекам.

Здесь, в Барселоне, она пережила расцвет своей жизни. Ей, дважды разведенной, удалось достичь вершин власти, а это дело нешуточное. Она знала, что в народе ее считают алчной и властолюбивой особой, но близкие люди знали также, что она отчаянно боролась за власть не ради себя, а ради детей. Ей вспомнился тот далекий день, когда она впервые встретилась со своим шутом, и собственное удивление, когда этот оракул предсказал, что ей суждено стать основательницей династии по ту сторону Пиренеев. Она всегда знала, что судьба на ее стороне, и трудилась не покладая рук.

Но и препятствий на ее пути было немало. Альмодис вспомнила Эрмезинду и не могла не улыбнуться. Грозная старуха была ей под стать, и Альмодис призналась себе, что без нее в жизни не хватает стимулов. Сражение, которая развязала старая графиня, чтобы отлучить влюбленных от церкви, вызвало у Альмодис своего рода восхищение неподдельной смелостью соперницы. Эрмезинда была грозной соперницей, именно в борьбе с ней приходилось использовать всю решимость и дипломатию, ведь граф по-прежнему любил и уважал жену, понимая, что в конечном счете она старается упрочить его власть.

Затем на память пришли недюжинные усилия, которые она приложила, чтобы стать матерью, когда никто уже на это не надеялся. Прежде всего она стремилась дать мужу наследника, но понимала, что это еще больше скрепит их брак. Она не знала, к добру это или к худу, но у нее родилась двойня, и Альмодис поклялась, что никогда больше не разведется.

Теперь у нее на пути осталось лишь одно препятствие, и она должна быть чрезвычайно осторожной, чтобы устранить его по возможности без потерь. Теперь между нею и судьбой стоял лишь Педро Рамон, первенец графа. То, что в день ее прибытия было лишь капризом ревнивого юнца, вообразившего, будто она посягает на его права, с годами вылилось в суровое противостояние. Она не сомневалась, что в эту ночь он будет торжествовать, глядя, как его отец наконец-то поставил на место ненавистную мачеху.

Графиня сделала новый глоток и вздохнула. Она уже поставила на место Педро Рамона... Гордая улыбка тронула ее губы, едва она подумала о собственных детях. Белокурый Рамон Беренгер, ее любимец, обладал всеми качествами властителя. Именно он должен стать и непременно станет следующим графом Барселоны, кто бы что ни говорил. Она вновь подняла кубок и осушила его до дна.

– За тебя, Эрмезинда, дорогая моя ненавистница, – произнесла она. – Отныне и впредь твой пример будет освещать мой жизненный путь... Если я не смогу воспользоваться своим женским оружием, то воспользуюсь оружием королевы.