Текст книги "Я подарю тебе землю (ЛП)"

Автор книги: Чуфо Йоренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 47 страниц)

8

Откровение

Барселона, май 1052 года

Марти взял в руки запечатанный пергамент, оставленный священником. От волнения он почти не слышал удаляющихся шагов. Это был день великих открытий. Марти подозревал, что этот пергамент переменит всю его жизнь. Перочинным ножом он срезал сургучную печать. Старый пергамент потрескался, некоторые слова выцвели от времени, их трудно было разобрать. Марти с благодарностью вспомнил свою матушку и уроки дона Сивера. Марти вспомнились его слова: «Аббат или епископ порой занимают более высокое положение в обществе, чем даже граф или маркиз». Марти откинулся на стуле и стал читать.

Писано 3 мая 1037 года от Рождества Христова

Дорогой сын!

Я не знаю, сколько пройдет времени до того дня, когда твои глаза наконец увидят это письмо, оно же мое завещание. Я выражаю в нем свою волю и надеюсь, что все условия будут выполнены. Тем самым я хочу сказать, что мой земной путь подходит к концу, и почему-то мне кажется, что мое сердце скоро перестанет биться.

Я знаю, ты почти не помнишь меня. Обстоятельства сложились так, что вы с матерью слишком редко имели счастье со мной видеться. Но невозможно находиться в двух местах одновременно и делать два дела сразу, особенно, если эти два дела оказываются слишком разными, а порой даже исключают друг друга. Так и мне пришлось выбирать между теплом семейного очага в кругу близких и честью вассала, которая обязывала исполнять долг, как делали до меня предки, и в итоге я выбрал последнее. Возможно, ты скажешь, что я совершил ошибку. Однако что-то побудило меня поступить именно так. Вероятно, кто-то скажет, что я был солдатом фортуны и мне нравилось скитаться вдали от дома.

Но любой разумный человек, переживший войну, скажет тебе: война – поистине ужасная вещь; вопли раненых и стоны умирающих потом долго преследуют в кошмарных снах, и те короткие часы, когда кошмары отступают, становятся благодатью. Твой прадед дал клятву верности графу Рамону Боррелю и его семье, как позднее – мой отец и я сам. Освободить от этой службы нас мог лишь почтенный возраст или тяжёлая рана, полученная в жестокой битве, но при этом старший сын воина, достигнув необходимого возраста, занимал место отца.

В обмен на верную службу наша семья получила право распахать участок земли на окраине Эмпориона, со временем он перешел в наше владение. Как ты догадываешься, это те самые места, где ты вырос рядом с дедом, который до самой смерти заботился о тебе и о твоей матери. Мне же досталась весьма неблагодарная роль в твоей жизни: я был лишён радости наблюдать, как ты растешь, и дал повод родственникам твоей матери считать меня плохим мужем и отцом. Ты ведь знаешь, они были недовольны, что их дочь вышла замуж за безответственного человека, предпочитающего походы и битвы супружескому долгу. Да, такова была моя жизнь, но, видит Бог, вовсе не потому, что мне это нравилось, а потому, что того требовал долг чести.

Ну вот, Марти, теперь, я надеюсь, ты понял, что я вовсе не таков, как обо мне говорят, и как непросто – быть воином. Как я уже сказал, война – ужасная вещь и в точности так же, как пиратство и каперство, затягивает в свои сети неосторожных простачков, воображающих, будто гибнут всегда другие, а с ними самими ничего плохого не произойдет. Это большая ошибка: рано или поздно кузнец откует наконечник стрелы или копья, на котором будет написано имя каждого из них; и стрелы сразят всех, оборвав нить их судьбы.

А с другой стороны, это пьянящий запах крови и вкус победы, унижение врагов и полученные трофеи, насилие над их женами и дочерьми и выкуп за заложников. Вино, азартные игры и женщины – всё это опьяняет солдат... Так колесо продолжает вращаться. Никто не расскажет тебе и о наказаниях после битвы, когда некоторые пройдохи пытаются обмануть графских счетоводов и утаить от них трофеи, пряча их под кольчугой или под шлемом. Наивные считают, будто это может сойти им с рук, а заканчивают свои дни на виселице в качестве назидания остальным.

Но даю тебе слово: я никогда не насиловал женщин, уважал врагов и брал лишь причитающуюся мне долю при разделе добычи. Служба моя была тяжелой, и потому я получал справедливую компенсацию за нее, каковую и оставляю тебе в наследство. Ты можешь пользоваться им, не краснея, поскольку твоей матери я оставил земли, что дадут ей пропитание до конца дней, а после ее смерти перейдут к тебе. Тебя удивит, сколько дальновидный отец может скопить за всю жизнь, если не растрачивает деньги впустую, как многие вояки.

Прими это наследство с чистым сердцем, потому как я получил его по справедливости, занимаясь самым тяжелым ремеслом, и если тебя еще терзают сомнения, потрать эти деньги на добрые дела, чтобы компенсировать то зло, которое сотворил я. Отслужи за мое упокоение несколько месс и живи в мире и процветании. Будь мудрым, не убивай никого иначе как для самозащиты или если того требует честь, не нарывайся на драку и не пятнай свое доброе имя, но уж если всадил кинжал, то доведи дело до конца, победи врагов, если хочешь жить в мире, заставь себя уважать – пусть твои соперники поймут, что перед ними настоящий мужчина.

Мое письмо передаст тебе человек, ставший для меня больше чем братом, ты можешь без колебаний обращаться к нему за любым советом. Наконец, я должен сообщить, где ты сможешь найти плод столь долгих моих трудов и лишений. Разыщи еврея Баруха Бенвениста, он живет у самого выхода из еврейского квартала Каль в Барселоне. Он всегда оказывал мне услуги менялы, и именно ему я доверил на хранение свое завещание, которое получит предъявитель сего письма и ключа, их вручит тебе Эудальд Льобет. Он был мне верным другом долгие годы и передаст тебе дальнейшие указания вместе с моим перстнем, чтобы ты смог доказать, что ты мой наследник.

Я прощаюсь с тобой, сынок; носи мое имя с честью, заботься о матери, для которой мое постоянное отсутствие обернулось такими страданиями, и никогда не поступай вопреки своей совести, ведь по моему скудному разумению, единственный в жизни грех и величайшее несчастье – это утрата совести. Иными словами, будь настоящим человеком, добрым и мирным, насколько это возможно. Служи верно лишь одному сеньору, ибо невозможно служить сразу двум господам, и знай, что самое драгоценное сокровище для мужчины – это его слово.

Теперь ты знаешь всю правду о моей жизни, и если мои объяснения тебя удовлетворили и твое сердце смягчилось, я знаю, ты простишь меня. Мои же последние мысли будут о вас с твоей матерью, у которой я тоже прошу прощения.

До встречи в ином мире, если я милостью Господней буду допущен в него.

Гийем Барбани де Горб

Марти уронил пергамент на колени, отчаянно стараясь сдержать набежавшие на глаза слезы и время от времени сердито утирая их кулаком. Он был настолько погружен в переживания, что не услышал шагов и очень удивился, обнаружив, что в комнате он не один. Подняв взгляд, он увидел, что рядом стоит падре Льобет и смотрит понимающе. Затем священник вновь занял свое место за столом и задумчиво произнес:

– Тяжело видеть, как в сердце рушатся те стены, что были так тщательно построены, когда знакомые события предстают в совершенно новом свете.

– Что вы хотите этим сказать?

– Лишь то, что, отдавая вам отцовское письмо, я был уверен, что, прочитав его, вы измените своё мнение об отце и его жизни и станете относиться к нему с большим уважением.

– Сегодня я получил урок и не забуду его до конца дней.

– Что за урок?

– Никогда не судить о людях, не зная всех обстоятельств и не выслушав обе стороны.

– Весьма разумное решение. И что же вы намерены теперь делать?

Марти ответил вопросом на вопрос:

– Вы знаете менялу Баруха Бенвениста?

– Кто же его не знает? Полагаю, большинство жителей Барселоны о нем слышали.

– Я должен его найти: у него хранится завещание моего отца. И знаете, я был бы вам очень признателен, если бы вы согласились меня сопровождать.

– С величайшим удовольствием, ведь он мой большой друг; насколько может быть другом еврей, пусть и столь важный, к тому же – мой главный поставщик саженцев для сада, – он указал на горшки с цветами, стоящие у окна. – Вот только человек он занятой, и чтобы поход к нему не оказался напрасным, позвольте мне сперва назначить встречу. Я дам вам знать. Скажите, где вы остановились?

– Пока еще нигде, – признался Марти. – Едва прибыв в город, я сразу же направился к вам.

– Ну что ж, тогда я дам вам рекомендательное письмо для одного домовладельца. Он живет в пригороде, неподалеку от Епископских ворот. Там вы сможете устроиться с комфортом. Я вас найду, когда договорюсь с Барухом Бенвенистом о встрече.

– Мне бы не хотелось причинять вам неудобства. Я и сам могу найти жилье.

– Ну что вы, никаких неудобств! К тому же там вам будет гораздо лучше, чем на постоялом дворе. Не говоря уже о том, что там мне намного легче будет вас найти.

– Вы так добры!

– Я всего лишь отдаю долг памяти вашему отцу, который навсегда останется в моем сердце. И теперь, выполнив обещание, данное ему много лет назад, я чувствую себя так, будто наконец избавился от ноши, которую таскал на шее все эти годы.

С этими словами он начал что-то писать.

9

Ночь

Тулуза, декабрь 1051 года

Рамон Беренгер вышагивал из угла в угол по каменным плитам комнаты. Едва дождавшись ухода слуг, он извлёк из кармана записку и прочел ее при свете стоящего на столе канделябра. Его нетерпеливые пальцы разгладили пергамент. Послание гласило:

«Если ваше сердце переполняют те же чувства, что и мое, прошу вас этой ночью следовать указаниям моего доверенного человека. После прочтения этого письма прошу вас его сжечь».

Письмо было без подписи.

К горлу графа подступил ледяной ком, ноги у него подкосились, и ему пришлось сесть на край постели. Снова и снова он пробегал глазами письмо, не зная, что делать: графиня велела ему сжечь послание, но у него не поднималась рука. Прошла целая вечность, прежде чем он уловил за дверью какой-то шорох. Стараясь не издать ни единого звука, Рамон приоткрыл дверь и огляделся, он решил, что чувства играют с ним злые шутки, заставляя слышать то, чего нет. Казалось, длинный коридор был пуст, но когда он уже собирался запереть дверь, из-за шторы тенью выскользнул коротышка и поднес палец к губам, призывая молчать.

Карлик проскользнул у него между ног, и граф Барселонский, словно застигнутый на месте преступления вор, встревоженно оглянулся, его сердце бешено забилось, как в тот далекий день, когда ему впервые довелось сражаться против целой орды мавров. Тогда из-за украшающей коридор статуи показался чёрный силуэт монаха. Убедившись, что его присутствие осталось незамеченным, а шут графини пробрался в покои Рамона Беренгера, он тут же исчез, чтобы сообщить эту новость своему господину, аббату Сен-Жени, велевшему следить за покоями блистательного гостя.

Карлик тем временем представился графу.

– Сеньор, я Дельфин, секретарь графини Альмодис и ее единственное доверенное лицо. Я безгранично предан графине и много раз спасал ей жизнь, рискуя собственной. Из всей свиты, сопровождавшей ее при отъезде из замка Ла Марш, когда она в первый раз выходила замуж, лишь я остался в живых.

После этой фразы Рамон смутился и слегка растерялся, но искушённый в дворцовых интригах граф решил соблюдать осторожность, опасаясь, что это может оказаться ловушкой коварного графа Тулузского.

– Скажи, малыш, кто на самом деле тебя прислал? Честно говоря, ты мне кажешься больше похожим на шута, чем на доверенное лицо. Чем ты докажешь, что говоришь правду?

Карлика гораздо больше задело недоверие графа, нежели то, как он его назвал.

– Возможно, я и мал ростом, сеньор, но всегда знал, что истинное величие человека заключено вот тут, между волосами и бровями, – с достоинством ответил карлик. – А мой лоб обширен, и потому моя голова соображает намного лучше, чем у иных коронованных особ, пусть даже их венчает хоть графская, хоть герцогская корона. Короче говоря, либо вы мне поверите, либо я возвращаюсь обратно.

Рамон, успевший понять, что не стоит понапрасну обижать вспыльчивого карлика, сменил тон.

– Надеюсь, ты понимаешь – довольно странно, когда в покои высокого гостя в столь поздний час без приглашения является слуга?

– Мне тоже совсем не хотелось этого делать, ведь моей спине грозит кнут палача, если не что похуже, волей-неволей приходится соблюдать осторожность. Но вам-то бояться нечего. Разумеется, если вы мне не верите, ничто не мешает вам позвать стражу.

– Докажи мне, что тебе можно верить.

– Ну что ж, сеньор, тогда я расскажу вам то, о чем можете знать лишь вы двое, а раз я это тоже знаю, выходит об этом мне сообщила графиня. Так вы убедитесь, что я и в самом деле ее доверенное лицо.

Выдержав паузу, чтобы заставить собеседника еще больше напрячься, Дельфин продолжил:

– Сегодня вечером вам передали письмо, и в нем она обращается к вам, рискуя быть отвергнутой и попасть в глупое положение. Так знайте, вы любимы самым возвышенным созданием на земле, о чем я собирался вам сообщить. Прежде чем продолжить, я хотел бы кое-что объяснить. Графиня, которой я служу верой и правдой, несмотря на мой малый рост, совершенно несчастна. Она никогда не знала любви и выходила замуж в интересах графства. Она произвела на свет детей и, хотя и любит их, готова бросить все, лишь бы только быть с вами.

При этих словах кровь отхлынула от лица графа. А карлик между тем продолжал:

– Если вы согласны, я, следуя указаниям моей сеньоры, провожу вас к ней; если же нет – то просто уйду и передам ей ваш ответ. Но знайте, если вы обманете ее, если посмеете посмеяться над ней и причинить ей боль – считайте меня своим врагом.

Рамон уже собирался ответить на эту дерзость, но тут его посетила чудесная мысль. Ведь если карлику известно содержание письма – значит, он действительно посланник графини, а Рамон – счастливейший из смертных.

– Я тебе верю. Едва я увидел ее этим утром, как тут же почувствовал между нами неразрывную связь. Скажи, что я должен делать?

– Я тоже вам верю, а потому признаюсь, что знал об этой встрече задолго до нашего знакомства.

Граф устремил на него пристальный взгляд, и карлик поспешил добавить:

– Слишком долго рассказывать, а у нас мало времени, нужно много успеть до исхода ночи.

Карлик подошел к стене, нащупал ловкими пальцами потайной рычаг, скрывающийся под видом листочка аканта в настенной резьбе, и деревянная панель отъехала, открыв глубокий темный лаз. Карлик, взяв со стола подсвечник, указал на проход графу:

– Следуйте за мной, сеньор!

10

Барух Бенвенист

Барселона, май 1052 года

С незапамятных времён евреи каталонских графств жили обособленно от христиан – по многим причинам. Одной из них было отношение церкви, считающей, что все, нарушающее чистоту истинной веры, внушает опасения. Во многом этому способствовали и сплетни, ходившие в народе, привыкшем обвинять евреев во всех грехах: от пропажи козлёнка, якобы принесенного в жертву, до всевозможных несчастий – таких как эпидемия чумы, нашествие саранчи или стихийное бедствие. С другой стороны, даже графский дом не брезговал пользоваться услугами евреев-менял, сборщиков налогов или лекарей. Граф взамен защищал их, а потому ему тоже было выгоднее, чтобы все евреи жили в одном квартале, где за ними удобнее присматривать.

Существовали и другие причины неприязни к евреям: они предпочитали жить обособленно, исповедовали другую религию, их обычаи резко отличались, а еще они распяли Христа. Неудивительно, что и евреи сторонились христиан. А кроме того, они не хотели осквернять свои традиции общением с теми, кого они считали неверными – если, конечно, этого не требовали дела.

Обитатели еврейских кварталов жили замкнуто: браки заключали только между собой по особым обрядам, ходили в собственные синагоги и вкушали особую пищу, приготовленную в соответствии с правилами кашрута. Все это способствовало укреплению братских уз между ними и делало невозможным проникновение чужаков в этот замкнутый мир. Еврейские кварталы во всей Каталонии назывались Каль. В Барселоне еврейский квартал располагался возле ворот Кастельнау и, разумеется, также назывался Каль.

На следующее утро, в пятницу, Марти Барбани в сопровождении падре Льобета отправился к воротам квартала Каль, где в этот час кипела жизнь. Нужный им дом оказался добротным каменным зданием, построенным на манер особняков христианской знати.

Он состоял из двух пристроек разной высоты. В главное здание вела резная арочная дверь, а на втором этаже было две группы по четыре окна со стеклянными витражами, они повторялись и на третьем этаже, а выше находилась мансарда всего с тремя окнами. Крыша была из арабской черепицы. Пристройка справа несомненно предназначалась для слуг. Дверь вела во внутренний двор, где и находились помещения для прислуги. Окна наверху были поменьше, а над ними восемь балок поддерживали крышу из той же арабской черепицы. Каменные выступы предохраняли ворота от случайного наезда колеса, которое могло бы повредить фундамент.

Марти и рослый священник подошли к двери и, позвонив в колокольчик, стали ждать, пока им откроют.

– Что это? – спросил молодой человек, указывая на плотно закрытый футляр на дверном косяке, у самой притолоки, внутри которого определённо что-то скрывалось.

– Особый футляр, внутри лежит мезуза [8]8
  Маленький и тонкий кусок кожи кошерного животного, на котором написан текст из Второзакония. Закрепляется у входа в дом, с правой стороны дверного косяка, и служит для защиты дома и его обитателей от злых духов.


[Закрыть].

Марти с интересом рассматривал мезузу, когда в двери приоткрылось небольшое окошко и через железную решетку на них подозрительно уставился слуга.

– Кто вы такие и что вам надо?

– Это дом Баруха Бенвениста? – спросил падре Льобет.

– Может быть, и да, а может, и нет. В зависимости от обстоятельств.

– Каких еще обстоятельств?

– От того, кто его спрашивает и зачем.

Священник прекрасно знал о мерах предосторожности, принимаемых евреями Каля, прежде чем впустить в дом посторонних. Тем не менее, невежливость слуги удивила Марти, ведь у себя в деревне он не привык к подобному обращению.

Архидьякон, заметив его удивление, тут же откликнулся:

– Подобная манера обращаться с гостями не делает чести добропорядочному еврейскому дому.

– Я всего лишь выполняю приказ: времена сейчас неспокойные. Вчера меня самого чуть не зарезали грабители у самых дверей дома. Я всего лишь выполняю приказ хозяина.

– Хорошо, тогда мы подождём здесь, а вы доложите хозяину, что пришёл дон Эудальд Льобет вместе с сыном его давнего клиента.

– Извольте подождать здесь.

Прежде чем закрыть дверное окошко, слуга решил все же проявить уважение к посетителям, рассудив, что если к хозяину пришел человек в сопровождении священника, он занимает достаточно высокое положение, а подобная нелюбезность может плохо закончиться. Ждать пришлось недолго – вскоре послышался скрежет отпираемых замков, отодвигаемых засовов и лязг дверной цепочки, после чего дверь наконец открылась и на пороге возник слуга, теперь настроенный куда дружелюбнее.

– Хозяин велел проводить вас в его кабинет.

Заперев за гостями дверь, слуга повел их по длинному коридору в кабинет менялы, всю дорогу извиняясь за свое поведение.

– Надеюсь, вы понимаете, что в наши времена предосторожность не может быть лишней.

– Не стоит извиняться, – ответил архидьякон. – Мы прекрасно вас понимаем. Поверьте, мой юный друг был бы рад иметь столь добросовестного и бдительного слугу.

Падре Льобет умел нравиться слугам, и Марти понял, что лучший способ открыть любые двери – не считать зазорным быть вежливым с прислугой.

Комната, куда их привели, оказалась просторной и обставленной с изысканным вкусом. Перед стеллажами, заваленными свитками пергамента и текстами из Талмуда, располагался дубовый пюпитр, где лежала Тора в роскошном кожаном переплете с серебром. По другую сторону большого письменного стола стояла менора [9]9
  Менора – золотой семисвечник, один из древнейших символов иудаизма.


[Закрыть]. В глубине комнаты, позади кресла менялы, обитого тонкой кордовской кожей – несомненно, доставленное из Аль-Андалуса, – располагалось открытое трехстворчатое окно и открывался вид на сад с фруктовыми деревьями и каменным колодцем. Слуга удалился, оставив их дожидаться прихода хозяина.

Гости смутились, когда снаружи послышался властный и недовольный голос, приглушенный богатыми портьерами и сплошь покрывающими стены книжными полками. Видимо, хозяин распекал кого-то из слуг. Затем послышались шаги, колыхнулась плотная ткань драпировок, и в дверном проеме показался Барух Бенвенист. Это был низкорослый тщедушный человек с очень белой кожей, хитрыми глазками, тонкими чертами лица, характерным еврейским носом и снежно-белой бородой. Нахмурив брови, он какое-то время изучал гостей с деланным любопытством, пока не узнал Эудальда Льобета. Лицо еврея расплылось в улыбке, и он тут же бросился навстречу священнику, протягивая маленькие изящные руки, что выглядывали из широких рукавов накидки.

– Дорогой друг! Чем я прогневал вас, что вы так надолго лишили меня своего общества? Или вы тоже готовы отказаться от старых друзей из-за веры?

Мужчины пожали друг другу руки – как заметил Марти, с искренней симпатией. Контраст этой пары был прямо-таки поразителен.

– Ни в коем случае, – ответил священник. – Просто события последних дней вынудили меня много работать, я чувствовал себя таким разбитым, и у меня не было ни сил, ни времени, чтобы посвятить его друзьям. Вы же знаете – ничто не радует меня больше, чем вечерняя беседа на вашей несравненной террасе, за кубком превосходного вина.

– Этим мы отличаемся от магометан, которым Коран запрещает употреблять пьянящие напитки. Я полностью согласен с вами: нет лучшего средства, чтобы смягчить сердце любого противника, даже если он явился с мечом, нежели этот божественный нектар. Но я завидую вашему обету безбрачия: ведь сам я обременен супругой и тремя дочерьми, и они безбожно крадут у меня время. Истинные порождения Лилит, иначе не скажешь. Сдается мне, они все сговорились загнать меня в гроб. Видите ли, когда мне сообщили о вашем приходе, здесь как раз разыгралась семейная ссора. С моей младшей и так сладу нет никакого, а мамаша еще и подзуживает ее бунтовать против отцовской власти. Да все мучения Иова – ничто по сравнению с тем, что выпало на мою долю... Но простите мне эти жалобы. Представьте лучше вашего юного друга. Садитесь, прошу вас. Простите, если сегодня я проявил себя не самым гостеприимным хозяином.

– Ну что ж, Марти, подойдите поближе, – сказал священник.

Марти тут же подошел к стоящей посреди комнаты парочке. Священник ласково положил руку ему на плечо и произнес:

– Это Марти Барбани, сын Гийема Барбани де Горба. Как я понимаю, у вас хранится его завещание.

Старый еврей взял юношу за правую руку и посмотрел на него, прищурив проницательные глазки.

– Да будет благословенно имя Адоная! На своем веку мне довелось видеть множество завещаний, и многие из них изгладились из памяти, но завещание вашего отца было настолько необычным, что навсегда врезалось в память, словно высечено огненными буквами. Но располагайтесь, боюсь, нам предстоит долгий разговор.

Барух занял свое место за столом, а гости устроились напротив на двух стульях.

Старый меняла скрестил на груди руки, спрятав маленькие ладони в прорезях рукавов и прищурился, словно пытаясь что-то вспомнить.

Марти не в силах был сдержать нервную дрожь, понимая, что все его будущее зависит от слов этого человека.

– Друг мой, я прекрасно помню тот вечер. Дождь лил как из ведра, пасти горгулий извергали целые потоки воды, которые растекались в огромные лужи; люди попрятались по домам, а потому меня сильно удивило, когда кто-то постучался в дверь в такую погоду. Это был ваш отец. Чуть позже я спросил у него, почему он выбрал именно меня для ответственной роли душеприказчика. Ведь он был гоем [10]10
  Так евреи называли христиан.


[Закрыть], и мне показалось странным, что он решил воспользоваться услугами скромного даяна [11]11
  Должность у евреев, глава поселения или квартала.


[Закрыть] барселонского Каля – да еще и в такой спешке, не пожелав дождаться окончания дождя. Ведь подобную просьбу мог выполнить любой писарь. Иное дело, если бы ему понадобился совет лекаря, ведь даже сам граф пользуется нашими услугами. Его ответ до сих пор звучит у меня в ушах, как вчера. Вот что он мне ответил:

«Я солдат, и все время в походах, у меня нет времени, и не хотелось бы, чтобы плоды стольких лет службы на границе, добытые потом и кровью, попали в руки какого-нибудь вороватого писаря. Что касается евреев, то они – не только лучшие лекари; мне также известна ваша щепетильность в делах. Вы проследите, чтобы условия завещания были выполнены с точностью. Вот почему я решил передать вам на хранение мое достояние. Я не доверяю писарям, среди которых процветает воровство и двурушничество, и у меня нет времени искать среди них того, кто заслуживал бы хоть малой доли доверия, какое я питаю к вам: ведь ваша честность известна далеко за пределами графства». Кто, скажите, не чувствовал бы себя польщенным после такой похвалы? «Вы мне льстите, – ответил я. – Право, я не заслуживаю всех этих похвал, но ценю ваше высокое мнение о моем народе. Если бы все христиане думали подобно вам, наша жизнь стала бы более приятной и менее опасной».

Примерно так началась наша долгая беседа, а продолжалась она до самого вечера. Завещание, которое оставил ваш отец, было весьма необычным. Я должен был хранить его у себя, пока не появится наследник с перстнем, по которому я смогу его узнать, и ключом. Я помню это так отчетливо, словно это случилось вчера, помню все условия завещания. Подождите немного, пока я разыщу нужный свиток; я сам вам его прочту, ведь память иной раз может сыграть злую шутку, а мне бы не хотелось ввести вас в заблуждение.

– Но почему вы назвали это завещание необычным?

– Когда прочтете, то сами узнаете.

Бенвенист поднялся из-за стола и направился к одному из шкафов, затем достал из глубокого кармана связку ключей, вставил один в замочную скважину и повернул. Глухой щелчок показался Марти громом с небес – так взволнован он был в эти минуты. Старик открыл правую дверцу шкафа. На полках внутри громоздилось множество разномастных пергаментов. Бенвенист выбрал один с восковой печатью.

– Этот документ навевает множество воспоминаний. Будьте добры, позвольте ваш перстень.

Марти, удивленный этим требованием старика, с трудом стащил кольцо с пальца и, потянувшись через стол, передал меняле. Бенвенист тут же принялся извиняться:

– Как вы понимаете, это простая формальность, однако оказанное вашим отцом доверие требует, чтобы мы действовали предельно осторожно и соблюдали все условия.

После этих слов он открыл ящик письменного стола, извлек оттуда кусочек воска и стал нагревать его над пламенем свечи. Когда воск размягчился, старик накапал его на лист чистого пергамента и прижал перстень к воску. Оттиск в точности повторял печать на документе. Еврей сравнил отпечатки и показал их священнику, словно ища у него подтверждения.

– Взгляните, оба оттиска совершенно одинаковые. Теперь мы спокойно можем вскрыть документ. Вы должны сами сломать печать, друг мой. В конце концов, содержание пергамента адресовано вам.

С этими словами он протянул Марти маленький кинжал с рукоятью из слоновой кости, на которой была вырезана звезда Давида, и кивком указал на свиток. Марти, на миг задумавшись, как сейчас изменится его жизнь, сорвал печать, мельком ужаснувшись, что, возможно, только что открыл ящик Пандоры, и вернул пергамент еврею.

Хозяин дома взял его правой рукой, а левой вынул из ящика лупу из желтого топаза, вставил ее в правую глазницу и стал читать вслух серьезным и твердым голосом человека, привыкшего выступать перед публикой. Особо важные места он выделял паузами, стараясь привлечь к ним внимание слушателей.

Писано третьего мая 1037 года от Рождества Христова

Я, Гийем Барбани де Горб, пребывая в здравом уме и твердой памяти, по собственной воле и без принуждения выражаю свою последнюю волю и назначаю душеприказчиком жителя города Барселоны Баруха Бенвениста, с тем чтобы он передал этот документ моему сыну, Марти Барбани де Монгри, по достижении им совершеннолетия, убедившись, что он именно тот, кому адресовано завещание

Меняла стал зачитывать условия владения землей в Эмпорионе, которой по распоряжению старого графа могла пользоваться семья Барбани в награду за верную службу на протяжении трех поколений. Согласно этим условиям, жена покойного Гийема могла пользоваться урожаем, но продавать его и распоряжаться доходами могла лишь с согласия Марти.

Пока что Марти не видел в документе ничего странного. Об этих отцовских распоряжениях он уже и раньше знал из письма, переданного ему падре Льобетом. Он никак не мог взять в толк, что в завещании могло так накрепко запечатлеться в памяти еврея. А тот между тем замолчал и, оторвавшись от пергамента, отметил ногтем место, где закончил читать.

Учитывая, что до сих пор я не сделал ничего, что дало бы мне право называться хорошим отцом, я должен объяснить причины, заставившие меня действовать подобным образом, а также передать сыну состояние, которое мне удалось собрать за свою бурную жизнь. Я передаю это состояние на хранение даяну Барселонского Каля Баруху Бенвенисту.

За долгие годы службы в войске графа Барселонского, под началом его самого или графини Эрмезинды Каркассонской, дважды регентши (первый раз – в годы малолетства ее сына, Беренгера Рамона I, а затем – внука, Рамона Беренгера I), я дослужился до звания сержанта отряда ополчения и получал свою долю от добытых в сражениях трофеев. Все эти сокровища – мои по праву, я сберег и сохранил их, чтобы со временем передать сыну, причем так, чтобы в случае, если кто-то заявит на них права, хотя это весьма маловероятно, мой сын мог доказать, что сокровища – это его наследство и три поколения нашей семьи преданной службой получили на них право.

Надеюсь, что это наследство сослужит тебе добрую службу и избавит от кабалы, в которой прошла моя жизнь. Учитывая, что ремесло солдата не слишком способствует обзаведению имуществом, я мог лишь приобрести сундук и хранил в нем добытые в битвах трофеи. Они накапливались долгие годы, так что теперь я могу оставить тебе неплохое наследство. Учитывая, через какой ад мне довелось пройти, я горжусь своими усилиями и не сомневаюсь, что при должном благоразумии ты станешь свободным и уважаемым человеком, а со временем, возможно, даже одним из промов [12]12
  Особая категория граждан Барселоны, занимавшая высокое положение. Наряду с дворянством, духовенством и самим графом они имели своих представителей в судебных и законодательных органах.


[Закрыть] Барселоны.

Все это я оставил на хранение Баруху Бенвенисту, чтобы он передал тебе. Надеюсь, ты разумно распорядишься наследством и сделаешь с его помощью немало добрых дел. Надеюсь также, что оно хоть немного возместит тебе годы, проведенные без отца.

Прощай, сынок. Когда ты прочтешь этот документ, меня уже не будет в живых. Помолись за упокой моей души.

Подписано: Гийем Барбани де Горб