Текст книги "Я подарю тебе землю (ЛП)"

Автор книги: Чуфо Йоренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 47 страниц)

91

Две сестры

В маленьком городке Сант-Адрия по соседству с Барселоной еще со времен Рима существовали небольшие бани с проточной водой, ныне посещаемые довольно редко. Тем не менее, их посещение было обязательным для еврейских женщин в определенные дни для выполнения записанных в еврейских священных книгах ритуалов. Евреи приспособили эти бани под свои нужды за определенную сумму, уплачиваемую в графскую казну, поскольку христиане низших классов не питали к ним особого интереса, явно пренебрегая личной гигиеной.

Руфь и Башева, которая часто сопровождала сестру в подобных случаях, как раз направлялись туда. У Руфи закончились женские дни, и ей предстояло совершить обряд очищения, описанный в Торе. Поскольку теперь она не имела возможности совершать его в барселонском Кале, они с Башевой стали ездить для этого в Сант-Адрию в карете Марти, запряженной двумя гнедыми мулами; на козлах сидел юный Мухаммед, сын Омара, которому уже исполнилось тринадцать лет. По пути сестры непринужденно болтали, нисколько не опасаясь, что их слова достигнут ушей мальчика; он и впрямь едва ли мог что-нибудь услышать, поскольку карета страшно скрипела, мальчик сидел снаружи и был слишком занят мулами.

– Ох, Башева, боюсь, я никогда не смогу понять некоторых законов нашего народа, – призналась Руфь.

– О каких законах ты говоришь, Руфь?

– Ну, например, о том, который обязывает меня ходить в баню, чтобы смыть нечистоту, когда заканчиваются мои женские дни.

Башева раздраженно отмахнулась; уж она-то знала, что ее сестра готова подвергнуть сомнению что угодно.

– И чего же ты тут не понимаешь? – спросила она.

– Женщину ведь сотворил Яхве?

– Так гласит наша вера.

– Значит, Яхве способен создать нечто несовершенное?

– Нет, конечно.

– В таком случае, какую нечистоту я должна с себя смывать, если сам Яхве создал женщин именно такими, что у них ежемесячно случаются эти явления?

Башева посмотрела на неё с удивлением.

– Ты слишком много думаешь, сестра. Оставь это нудным старикам, толкователям Пятикнижия. А нам с тобой стоит заняться более насущными вещами.

– Ну уж нет. Я не хочу уподобляться кобыле, которая тупо и послушно выполняет чужие приказы.

– Оставь эти рассуждения престарелым мудрецам, – настаивала Башева. – Пусть они спорят хоть каждый день до посинения.

– Вот в этом и состоит величайшее зло для нашего народа. Женщин не учат думать, а мужчины тратят свою жизнь на пустые рассуждения, а потом мы еще удивляемся, почему другие народы считают нас такими странными.

– Ты неисправима... Оставь свои глупости, Руфь. Неужели тебе не надоело?

– Я очень тебя люблю, Башева, но не желаю становиться покорной еврейской женой. Меня и раньше это не привлекало, но теперь я точно знаю, что это не для меня. Жизнь за пределами Каля настолько интересна, что теперь я ни за что бы не согласилась вновь запереть себя в его стенах.

– Я всегда знала, что ты немножко сумасшедшая, но именно этому я обязана своим счастьем, так что я у тебя в долгу, – призналась Башева.

– Что ты хочешь этим сказать? – удивилась Руфь.

– Можешь меня поздравить: на этой неделе к нам в дом придут сваты от Меламеда, чтобы договориться с отцом о моем замужестве.

Руфи вытаращила глаза.

– Как же я за тебя рада, Башева! Наконец-то этот зануда Ишаи Меламед решился.

– Кстати, его назначили шазаном [32]32
  Руководитель хора в синагоге.


[Закрыть], – сообщила Башева. – У него теперь будет свой доход, он станет независимым.

– Ты мне ничего не должна, – ответила Руфь. – Напротив, это я в неоплатном долгу перед вами.

– Теперь я тебя не понимаю, сестра, – слегка растерялась Башева.

– Если бы в тот вечер, когда случилась эта жуткая давка в связи с приездом Абенамара, ты не выпустила мою руку и я бы не потерялась, я бы никогда не узнала, что такое счастье.

– О чем ты говоришь? – насторожилась Башева.

– Сестра, я всем сердцем люблю Марти Барбани и счастлива, что теперь могу до конца дней дышать с ним одним воздухом.

– Но, Руфь, я всегда думала, что это всего лишь детское увлечение. Он – христианин, и наши законы никогда не позволят тебе даже мечтать о нем.

– Если будет нужно – в смысле, если он когда-нибудь все же обратит на меня внимание – я готова отказаться от нашей веры и наших законов, – призналась Руфь.

– Наш отец этого не переживет.

– Не волнуйся; скажу тебе по секрету: этого никогда не случится – к большому моему сожалению. Но я не буду принадлежать никому другому.

– Да снизойдет на тебя милость Яхве, чтобы просветить твой ум, – произнесла Башева.

Натянув поводья, Мухаммед остановил мулов и сообщил девушкам, что они приехали. Выбравшись из кареты, сестры попросили паренька подождать снаружи, а сами вошли внутрь бани, состоявшей из четырех строений, три стояли на берегу, а четвертое почти наполовину было погружено в воды реки Бесос. Хозяйка, женщина средних лет, стояла за стойкой. Сестры направились прямо к ней.

– Хвала Яхве, владыке вселенной, – сказала Руфь.

– Хвала Яхве, великому и всемогущему, – последовал ответ. – Чего желаете?

– Очиститься от скверны.

– Обеим? – осведомилась женщина.

– Нет, только мне.

– Вы взяли с собой все необходимое?

– Да.

С этими словами Руфь показала небольшой мешочек, где лежали склянки со священными маслами, необходимыми для совершения обряда.

– Если желаете, можете подождать в предбаннике, – сказала женщина, обращаясь к Башеве. А вы – пойдёмте со мной.

– Я не заставлю тебя долго ждать, сестра, – заверила Руфь.

Женщина провела Руфь в помещение, где в одном из углов стояла купель на железных ножках; вдоль стен располагались каменные скамьи, а к стенам были прибиты оленьи рога, чтобы повесить одежду.

– Когда закончите, позвоните в колокольчик, я за вами приду, – произнесла служительница. – Не бойтесь, никто сюда не войдёт, пока вы здесь. Как известно, закон велит проводить этот обряд в одиночестве.

После этих слов женщина тихо вышла, закрыв за собой тяжелую дверь.

Руфь осталась одна в глубокой задумчивости. Сев на скамью, она сняла башмаки на толстой деревянной подошве, затем, пройдясь босиком, стянула платье, рубашку и чулки. Повесив одежду на оленьи рога, она достала флакончики со священными маслами, приготовленными для церемонии, и поставила их на край огромной каменной ванны, вырубленной в скале. Затем открыла кран, из которого тут же побежала вода, вытекая через сливное отверстие. Несмотря на стоявший на дворе июнь, по ее стройному телу пробежала дрожь, остроконечные холмики грудей с яркими, как вишни, сосками напряглись. Она не знала, почему струи воды, стекающей по ее телу, показались ей ласковыми руками Марти.

92

Марсаль де Сан-Жауме и Педро Рамон

В роскошном трофейном зале графского дворца, украшенном рыцарскими доспехами, разрабатывали свой темный план два заговорщика. Случается, что и волк способен снюхаться с лисой, собираясь похитить овцу из стада. Оба заговорщика были самого благородного происхождения, однако истинного благородства в их крови текло немного. Их свело вместе одно чувство – месть.

Первым был Педро Рамон, старший сын графа Барселонского, а вторым – Марсаль де Сан-Жауме, могущественный аристократ, проживший несколько месяцев в качестве заложника короля Севильи Аль-Мутамида. Оба стояли в дальнем углу зала, у окна, любуясь последними лучами заходящего солнца, обсуждая недавние события и утешая друг друга.

– Говорю вам, я сыт по горло наглостью этой особы. Поверьте, когда-нибудь мое терпение лопнет, и уж тогда-то ей не поздоровится! – сказал Педро Рамон.

– Вы бы еще не так заговорили, если бы оказались на моем месте. Ведь это вас, а не меня сначала собирались послать в Севилью в прошлом году. Представляете, каково это: быть заложником в руках неверного? Мне не давали ни пить, ни нормальной пищи, держали под замком. Меня использовали, как разменную монету, и теперь, когда я вернулся ко двору, мне даже спасибо никто не сказал!

– Наберитесь терпения. Сейчас при дворе командует шлюха, которая у моего отца все мозги высосала.

– Терпения, говорите? Этот мерзавец не сказал мне даже доброго слова, когда набивал свою казну сундуками, полными севильских мараведи. Даже не вспомнил обо мне...

– Думаю, вам грех жаловаться: вас хотя бы пригласили на торжество, а меня лишили даже этого. Думаю, после этого ночного обмена я попал в опалу. Видимо, отец на старости лет совсем выжил из ума, начав расшаркиваться перед мавром на глазах у всего посольства; когда же я попытался убедить его поступить с неверным по заслугам, отец публично унизил меня, отчитав на глазах у всех. Вот все, что я получил от этой знаменитой кампании.

– Знаете, о чем все шепчутся? – спросил Марсаль де Сан-Жауме после недолгой паузы.

– Много о чем... Что вы имеете в виду?

– О разделе прибыли.

– Насколько мне известно, деньги пойдут на жалованье нашим солдатам и выплату долгов союзным графам, сопровождавшим моего отца в этой авантюре.

– А также на подарки графине, которая потребовала у графа непомерную сумму на свои капризы.

У Педро Рамона от гнева потемнело в глазах.

– Кто вам такое сказал?

– Глас народа, – ответил Сан-Жауме. – Этот проныра-карлик, шут графини, болтает об этом по всему дворцу, хвастаясь новой одеждой. Как видите, ему тоже кое-что перепало.

– И когда я, первенец и наследник, считаю гроши, чтобы выполнить обязательства в соответствии со своим положением! – вскричал Педро Рамон.

– Какие обязательства?

– Наградить тех, кто преданно мне служит. Или вы считаете, что будущим придворным не нужны деньги? Да вот далеко ходить не надо, только вчера смотритель аукционов, Бернат Монкузи, за меня вступился. Одно это стоит хорошей должности и моей благосклонности, а в конечном счете – хороших денег. Я-то не могу просто раздвинуть ноги, как это делает графиня, чтобы добиться новых привилегий для своих обожаемых близнецов, которых, она, несомненно, желает посадить на трон вместо меня.

– У вас достаточно времени: они ещё слишком малы.

– Вот поэтому и нужно заняться ими сейчас. Когда вырастут, будет уже поздно.

– Когда настанет время, можете на меня рассчитывать, – заверил Сан-Жауме. – Тем более, что я ничего не прошу взамен. Полагаю, мои познания относительно жизни иноверцев и их обычаев, полученные за последний год, могли бы сослужить вам добрую службу.

– Не сомневайтесь, я не забуду вашей верности, но сначала должен позаботиться о собственных интересах. Вам известно, сколько денег вытянула эта шлюха у моего отца?

– Говорят, целых пятьсот мараведи.

Тем же вечером разъярённый Педро Рамон ворвался в личные покои графини, не соизволив даже постучать.

Альмодис находилась там вместе с тремя придворными дамами. Лионор, играла с маленькими Инес и Санчей, а на скамеечке, гордый как павлин, восседал Дельфин в новом костюме и читал вслух византийский роман. И тут дверь распахнулась, пламя свечей задрожало, едва не погаснув, и по всей комнате заметались чёрные тени.

В три прыжка взбешённый юнец оказался возле маленького трона, на котором сидела графиня, и злобно рявкнул:

– Сколько денег вы вытянули из моего отца на этот раз?

– Добрый вечер, Педро. Чем я обязана вашему визиту? – ответила графиня, решившая преподать первенцу своего мужа урок вежливости на глазах у приближённых.

– Ах, оставьте ваши церемонии, – отмахнулся он. – Нам с вами есть о чем поговорить.

Альмодис предпочла его попусту не злить и велела дамам удалиться вместе с малышками. Когда Лионор и Дельфин, уходившие последними, уже готовы были покинуть комнату, графиня заговорила, немного повысив голос:

– А вы останьтесь. Мне нужны свидетели разговора: чтобы он потом не сказал своему отцу, будто с ним были недостаточно любезны. А то уже были случаи...

– Я вижу, вы ставите меня на одну доску с вашими слугами, но мне плевать: я давно привык к вашей наглости и самодовольству. Мои к вам претензии бесчисленны, как звезды на небе, как ваши непотребства. Должен сказать, что наши... гм, беседы давно уже стали притчей во языцех, так что мне все равно, услышат разговор ваши слуги или нет. Сомневаюсь, что кто-нибудь станет слушать эту сплетницу, которую вы привезли из Франции, или эту ходячую жертву аборта, который развлекает вас по вечерам, пересказывая все сплетни из трактиров и кухонь.

Лионор и Дельфин вернулись на свои места и теперь, не спуская глаз с госпожи, с открытыми ртами выслушивали потоки словесного яда, которые изливал неугомонный юнец.

– Всем известно, как вы умеете смешивать людей с грязью, – невозмутимо ответила Альмодис. – Но вы напрасно стараетесь: меня вы не сможете оскорбить, как бы вам того ни хотелось. А впрочем, оставим это. С чего вы решили ворваться в мои покои, даже не постучав?

У Педро Рамона резко задергалось веко.

– Вот уже в который раз вы действуете в обход меня, унижая перед всем двором.

– Не понимаю, о чем вы говорите? От меня ничего не зависело. Разбирайтесь по этому поводу с вашим отцом. Кстати, судя по тому, что мне рассказали, его возмутило ваше поведение в день обмена заложниками.

– Значит, вот как вам это представил? А вам не сказали, что я ничего не хотел для себя, а лишь пытался защищать интересы нашего графства, поскольку не мог допустить, чтобы кто-то из своих шкурных интересов позволял топтать наше знамя?

– Даже если предположить, что вами действительно руководили подобные побуждения, вы сослужили плохую службу графству.

– Сеньора, легко судить о происходящем, не покидая собственных покоев. В действительности же дела обстоят несколько иначе. Вам не понять, чего стоит сохранять спокойствие, когда необходимо любой ценой спасти честь графства. Хотя с какой стати я пытаюсь вам объяснять тонкости ведения войны? Вы женщина, и уже поэтому ваш ум весьма ограничен.

Альмодис, уставшая от перебранки, решила, что не станет больше терпеть подобной наглости.

– Эта женщина, о которой вы так пренебрежительно отзываетесь, сделала для Барселоны больше, чем вы сделали за всю свою жизнь.

– Незаконно захватив власть и поправ тем самым мои права?

– Пока еще не настало время, когда вы сможете вступить в свои права. И ваше неразумное поведение может этому помешать.

– Помешать? Именно это вы и пытаетесь делать с тех самых пор, как вошли в нашу семью.

– Давайте покончим с этой комедией. Что вам от меня нужно?

– Как я понимаю, мой отец, передал вам изрядную сумму; я не знаю, на что пойдут эти деньги, хотя и догадываюсь. Хорошо, я готов признать, что он может распоряжаться своими деньгами, как ему угодно, но не моими. А потому я требую, чтобы мне отдали причитающуюся долю.

Графиня глубоко задумалась, прежде чем ответить.

– Ваш отец имеет право распоряжаться своими деньгами, как сочтёт нужным. Меня это не касается. И если он решил наградить меня за то, что я сделала и еще собираюсь сделать для графства, за бессонные ночи, которые я провела, радея о нем, то с претензиями вам следует обратиться к нему. Что же касается меня, то я могу лишь включить вас в список нуждающихся, которым каждый день раздают бесплатный суп у дверей собора. Там вам самое место, поскольку вы действительно нищий – нищий духом. А теперь, если вам больше нечего сказать, прошу вас покинуть мои покои и оставить меня с людьми, чье общество доставляет мне мне гораздо больше удовольствия.

Когда Педро Рамон, пунцовый от гнева, покидал комнату, у него на пути, на свою беду, оказался Дельфин. Разгневанный принц отшвырнул его жестоким пинком, и маленький шут вместе со своей скамеечкой опрокинулся на пол.

93

В полдень пятницы

В пятницу, под колокольный звон, созывающий к мессе, Марти Барбани в сопровождении духовника графини вошел в ворота дворца, торопясь на встречу с Альмодис. Эудальд Льобет, знающий, для чего графиня вызвала Марти, улыбался, предвкушая, какой приятный сюрприз ждет его подопечного. Поднимаясь по дворцовым ступеням, священник подумал, как же не похож этот взрослый разумный человек, шагающий рядом, на того юношу, что пришел к нему шесть лет назад. Трудолюбие, упорство и в немалой степени счастливая звезда подняли его до таких высот, о которых он прежде даже помыслить не мог. Однако в его личной жизни царила беспросветная печаль. Марти до сих пор носил траур по Лайе, и ужасная картина ее гибели вновь и вновь вставала у него перед глазами, не давая спать по ночам.

– Как думаете, зачем меня позвали? – спросил Марти, когда они в сопровождении дворецкого шли по дворцовым коридорам.

– Мне это неизвестно, но чутьё и богатый опыт жизни во дворце подсказывают, что вас ожидает приятный сюрприз.

– Дай-то Бог, – ответил Марти. – Только я боюсь этих людей. Они как солнце: лучше восхищаться на расстоянии. Издали они согревают, но стоит приблизиться – могут сжечь. Так что от графского двора лучше держаться подальше.

– Ваше высказывание не вполне справедливо. Я и сам постоянно нахожусь рядом с графиней, однако, как видите, жив, здоров и вполне доволен жизнью.

– Боюсь, что вы – то самое исключение, которое лишь подтверждает правило.

Тем временем они добрались до дверей личных покоев Альмодис.

Дворцовый стражник, увидев священника, который имел право ходить по всему дворцу в любое время суток, с любезностью открыл перед ними дверь, священник явно пользовался особым уважением среди приближенных графини.

Марти последовал за ним. Священник привык здесь бывать; его встречи с Альмодис, не стесненные строгим дворцовым этикетом, проходили спокойно и непринуждённо. Вот и теперь он держался вполне раскованно. Первая придворная дама донья Лионор, донья Бригида, донья Барбара, Дельфин и ручная нутрия, недавно подаренная графине ее супругом, наблюдали за этой сценой.

Едва переступив порог, Эудальд чуть ли не бегом бросился навстречу графине.

– Рад снова вас видеть сеньора, – поклонился он.

Альмодис, отложив в сторону рукоделие, любезно улыбнулась.

– Проходите, друг мой. Ваше присутствие всегда действует на меня благотворно. Я вижу, вы привели с собой одного из немногих в этом городе людей, перед которыми я в неоплатном долгу.

Оба мужчины преклонили колени перед ступенями ее трона.

Несмотря на скованность, Марти все же смог ответить на комплимент сеньоры.

– Напротив, сеньора, это я – навсегда ваш должник.

Альмодис несколько удивила такая скромность вассала.

– Только не в этом случае. Непременное достоинство правителя – помнить о данных своим подданным обещаниях и, разумеется, выполнять их.

Марти застыл в ожидании.

– Вы помните обещание, которое мне дали, когда приезжал севильский посол? – спросила Альмодис.

– Разумеется, сеньора, – ответил Марти. – Только это было не совсем обещание; скорее уж мое горячее желание, чтобы наш город явил свою красоту в новом сиянии огней.

– И все же это было именно обещание. Если помните, мы собирались продолжить эту работу, и я весьма сожалею, что это так затянулось. Мурсийская кампания вынудила графа, моего супруга, надолго отложить все городские дела.

На этом месте, как опытный дипломат, она выдержала паузу, вынуждая собеседников обратить на это особое внимание, после чего продолжила:

Я собрала все сведения о вас, и должна сказать по справедливости: ни об одном другом человеке я не слышала стольких похвал. Итак, я объявляю вас полноправным гражданином Барселоны, со всеми вытекающими привилегиями.

– Сеньора, я...

– Разве ваш наставник, знаток дворцового этикета, не говорил, что невежливо перебивать графиню? А впрочем, учитывая вашу неопытность, я готова закрыть на это глаза. Итак, продолжу: поскольку общеизвестная графская щедрость обязывает должным образом вознаградить вас за заслуги, я прямо сейчас вручу вам награду, закрепляющую новый статус. А кроме того, хоть мне и известно, что вы отнюдь не нуждаетесь, вы получите кошель с монетами, можете раздать их слугам, отметив свое новое звание. Падре Льобет расскажет вам о привилегиях, которыми вы сможете пользоваться с этой минуты.

Графиня хлопнула в ладоши, и тут же явился паж с алой подушечкой в руках, на ней лежала медаль из золота и эмали на шелковой ленте с четырьмя красными и желтыми полосками, а рядом – кошелёк из алого бархата с вышитым на нем графским гербом.

– Подойдите ближе, – велела графиня.

Ошеломлённый Марти застыл, и канонику даже пришлось толкнуть его локтем в бок, чтобы он шагнул навстречу графине и почтительно ей поклонился.

Альмодис торжественно вручила ему кошелек и надела на шею медаль на шелковой ленте.

Растерянный и польщенный Марти попятился в сторону священника, только и сумев прошептать:

– Право, сеньора, я не заслуживаю такой чести.

– Так заслужите! – сказала Альмодис. – Вы должны ее заслужить, ибо я возлагаю на вас большие надежды.

Льобет и по-прежнему ошеломленный Марти покинули кабинет, пятясь задом наперед, чтобы не поворачиваться к графине спиной. Уже за дверями Марти спросил у своего друга:

– Вы что-нибудь об этом знали?

Каноник в ответ прошептал:

– Церковь должна знать и обо всем. Но переверните вашу награду и взгляните на оборотную сторону медали.

Марти последовал совету и, перевернув медаль, прочитал на ее оборотной стороне:

«Марти Барбани, подарившему городу свет, к радости его жителям и восхищению чужеземцев.

От Альмодис де ла Марш, ожидающей от него ещё более великих чудес».

Прочитав эту надпись, Марти невольно подумал, вот бы всё это случилось несколько лет назад, и слезы заволокли его глаза.