Текст книги "Я подарю тебе землю (ЛП)"

Автор книги: Чуфо Йоренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 47 страниц)

116

Третий день заседания

Ожидание достигло апогея. Сторонники одной и другой стороны схватились в жгучих спорах, дошло даже до поножовщины – поговаривали, что один брадобрей полоснул бритвой своего клиента по шее.

Графская чета с интересом наблюдала за прениями участников, однако и между супругами возникли разногласия.

По просьбе Марти, принимая во внимание его недомогание, суд разрешил участникам продолжать litis сидя.

Все заняли свои места, и судья Фортуни возвестил об открытии заседания.

– Итак, мы открываем третий и последний день слушаний. Напоминаю участникам, что они находятся под присягой. В конце мы подведем итоги, спросим мнения членов курии комитис и представим материалы дела нашему сеньору Рамону Беренгеру, чтобы он лично ознакомился с ними и вынес приговор. До окончания слушаний обе стороны имеют право представить суду последние доказательства, если таковые имеются.

Марти предъявил свои документы и заявил, что желает возобновить тяжбу, как только судья предоставит ему слово, что немедленно было сделано.

– Гражданин Марти Барбани, мы готовы выслушать ваше заявление. Но помните, что после вас также сможет высказаться сиятельнейший советник Бернат Монкузи, а затем вы оба будете повторно допрошены, если суду будет угодно прояснить некоторые обстоятельства.

Поприветствовав графскую чету ритуальным поклоном, Марти начал свою речь.

– Уважаемые судьи, высокочтимые советники, благородные дворяне, духовные лица и достопочтенные граждане Барселоны! Мое последнее обвинение настолько серьезно, что трудно решиться произнести его вслух. Я обвинил графского советника в смерти его приемной дочери, но не объяснил причин ее гибели, поскольку до сих пор для этого не представилось подходящего момента. Однако сейчас этот момент настал.

Напряжение в зале достигло пика. Люди беспокойно ерзали в предвкушении, что им вот-вот предстоит узнать страшную тайну.

– Я обвиняю Берната Монкузи в том, что он обесчестил Лайю Бетанкур и потом многократно ее насиловал, и заявляю, что именно это, и ничто иное, стало причиной ее самоубийства.

Трибуны охнули, по всему залу пронесся сдавленный шепот, а Бернат Монузи побледнел и стал обмахиваться пачкой пергаментов.

Молоток секретаря положил конец этому волнению, а главный судья пригрозил вывести зрителей из зала. В конце концов суматоха улеглась.

– Гражданин Барбани, ваше обвинение настолько серьезно, что, если вы не сможете его доказать, вам могут предъявить встречное обвинение в клевете, и тогда вы понесете наказание, назначенное нашим графом. Мы вас слушаем.

Марти Барбани, понимая, что настал решающий момент, после которого все мосты будут сожжены и пути назад не останется, указал обвиняющим жестом на своего врага и крикнул во весь голос:

– Этот человек, злоупотребив правами опекуна, воспользовался своей властью над подопечной и изнасиловал ее, угрожая убить ее подругу Аишу. После этого он многократно насиловал ее вновь и вновь, и в итоге она забеременела. А потом, когда эта игрушка ему надоела, он решил избавиться от нее, выдав Лайю за меня замуж. Я без колебаний женился бы на ней, поскольку горячо любил ее всем сердцем. Но она, считая себя опозоренной и недостойной меня, в отчаянии покончила с собой, бросившись вниз с крепостной стены дома своего отчима. Вот доказательство моих слов.

С этими словами он выложил на судейский стол письмо Эдельмунды.

Письмо переходило из рук в руки. Когда же все судьи с ним ознакомились, Эусебий Видиэйя поднялся на ноги, чтобы прочесть его вслух.

После этого залу пробежал ропот. Судья потребовал у Марти объяснений, чтобы советник мог защититься от обвинений, а граф вынести решение.

Марти начал рассказ.

– Сеньоры, когда это письмо попало ко мне в руки, я не поверил собственным глазам. Я признаю, что действительно просил руки Лайи накануне моего отъезда; признаю также, что советник, несмотря на отказ, все же оставил мне надежду, сказав, что если я добьюсь звания гражданина Барселоны, то смогу получить ее руку. Окрыленный этой надеждой, я попытался поговорить об этом с Лайей. Мне удалось встретиться с ней несколько раз, и я знал, что она меня любит. Уже во время поездки я получил письмо от моей любимой, в котором она просила меня забыть обо всех наших клятвах и советовала отказаться от моей любви. Однако я заметил в этом письме кое-какие странности и некоторые признаки, указывающие о том, что она хотела сказать что-то еще. Позднее я узнал, что не ошибся. Посмотрите на этого человека, который обесчестил свою падчерицу, заставил ее пережить множество унижений и отказаться от меня, а затем силой вынудил к близости с ним, угрожая убить Аишу, если она будет упрямиться. Когда я вернулся в Барселону, его страсть, видимо, уже остыла; во всяком случае, теперь он сам предложил мне жениться на Лайе. Я не понял, в чем дело, но был всей душой ему благодарен. Однако свадьба так и не состоялась: в ту ужасную ночь, как вы знаете, моя возлюбленная решила уйти из мира живых. Очень долго я не мог понять, почему она это сделала, пока однажды не получил письмо от экономки советника – то самое письмо, что вы прочитали. Лайя родила ребенка от этого человека, младенец умер вскоре после рождения. Но пока она носила ребенка, советник всеми силами старался найти для него отца. Именно поэтому он и предложил свою падчерицу мне в жены. Но капризная судьба выбросила злой жребий. Если вы и это доказательство посчитаете недостаточным, я начну думать, что в нашем графстве царит двуличное правосудие.

На сей раз ни единый вздох не нарушил гробового молчания, установившегося в зале. И тут раздался голос судьи Бонфийя. Он велел Марти сесть и вновь вызвал советника.

– Сеньор Монкузи, вам предоставляется слово.

По лицу Берната Монкузи мелькнула паника, но он решил бороться до конца. Взяв себя в руки, он направился к свидетельскому месту.

– Почтенные сеньоры, когда под угрозой оказывается моя честь и репутация, я предпочту давать показания со свидетельской трибуны. Эти обвинения – чистая выдумка, призванная извратить события и смутить публику, вплетая ложь в правду, и все – только из ненависти и мести.

В зале воцарилось молчание, в котором был отчётливо слышен глубокий вздох советника, обращённый, видимо, к небесам и призванный защитить его от вопиющей несправедливости.

– Эта женщина действительно была моей экономкой и верно служила мне на протяжении многих лет. Но, к несчастью, она заболела проказой, и мне пришлось не только отстранить ее от дел, но и изолировать от здоровых людей. Эдельмунда пользовалась моим доверием, но я не мог пойти против закона и отослал ее в лепрозорий у подножия гор Монсени. Это письмо – не что иное, как попытка отомстить мне за это, почти каждое слово в нем – ложь и клевета. Тем не менее, крошечная доля правды в нем все же имеется, и она делает ложь более убедительной. Я говорю о том, что касается рабыни Аиши – да-да, рабыни, поскольку именно в этом качестве она вошла в мой дом. Что же касается всего остального, это плод ее злобных измышлений и ненависти. Вы только представьте, почтеннейшие судьи, чего стоило верному слуге закона принять такое решение! Эта женщина хотела остаться в Барселоне и отказывалась носить деревянную колотушку прокаженных. Вот единственная причина, по которой она написала это письмо. Но теперь, когда под сомнение поставлена моя честь, я вынужден рассказать о том, что произошло на самом деле. Я не рассказал об этом прежде, заботясь о добром имени моей дорогой девочки, погибшей при столь печальных обстоятельствах, она заслуживает уважения и доброй памяти. Теперь же обстоятельства таковы, что я не вправе больше это скрывать.

Выдержав эффектную паузу, советник направился к своему столу и, медленно налив воды в кубок, сделал долгий глоток, ожидая, какое впечатление произведут на публику его слова. Затем он вернулся к свидетельскому месту и продолжил:

– А теперь, дорогие сограждане, судите сами, я собираюсь рассказать настоящую историю, открыть вам глаза на мошенничество этого человека, а также пролить свет на истинные причины ненависти, которую питает ко мне гражданин Барбани. Как вам известно, я не возражал против брачного союза моей приемной дочери с этим человеком и лишь требовал, чтобы он добился звания гражданина нашего прекрасного города. Однако он решил действовать наверняка, похитив единственный цветок из моего сада, в чем ему способствовали вероломная рабыня Аиша, а также недоброй памяти кормилица Аделаида, в чьем доме они встречались, о чем, как вы понимаете, я узнал слишком поздно. Когда Барбани уехал, я, как заботливый отец решил, что к его предложению не стоит относиться серьезно и сообщил дочери, что ей пора подыскивать мужа среди молодых людей, которых я считал подходящей партией. И представьте себе мое изумление, когда однажды утром Лайя явилась ко мне в кабинет и сообщила, что некий ушлый молодчик успел лишить ее невинности – правда, с ее согласия. Заметьте, я не утверждаю, что ее изнасиловали. Признаю, в ту минуту праведный гнев охватил мою душу. Правда, свой гнев я обрушил на истинных виновников этого несчастья: во-первых на рабыню Аишу, а во-вторых, на кормилицу Аделаиду, в чьем доме голубки свили свое любовное гнездышко. Узнав об этом, я, разумеется, постарался пресечь эту связь, велел Лайе прекратить с ним всякие отношения и, конечно, разлучил ее с рабыней. Я очень надеялся, что на этом все и закончится, однако ошибся. В скором времени Лайя снова явилась ко мне в кабинет и принялась угрожать, что наложит на себя руки, если я не позволю ей продолжать глупую игру в любовь. Я не обратил внимания на ее угрозы и проявил твердость. Спустя некоторое время она вновь пришла ко мне и сообщила о беременности. Так началась моя Голгофа. С этой минуты я потерял сон и покой. Я отослал ее в загородное имение, чтобы она могла хорошо подумать о своем поведении и спокойно родить, по возможности избежав скандала. Я не мог предъявить претензий отцу ребенка, поскольку она по-прежнему отказывалась назвать его имя. Представьте себе мое отцовское горе: вера не позволяла мне избавиться от ребенка, а отцовская любовь побуждала искать выход из плачевного положения. Наконец я принял решение – признаюсь, далеко не самое лучшее, но другого выхода все равно не было. Я обратился за помощью к своему другу и духовнику падре Льобету, которому, к сожалению, сан не позволяет выступать в суде... Как вы понимаете, я не посмел бы солгать перед ним – не сомневаюсь, он присутствует в зале. Однажды вечером я отправился в Пиа-Альмонию и попросил его поговорить с подопечным, который уже сообщил в письме, что закончил все свои дела и должен вот-вот вернуться; под конец я сообщил, что некий негодяй похитил честь Лайи, и стал умолять падре Льобета, чтобы он уговорил Барбани жениться на моей дочери и признать ее ребенка. В этом смысле, правда, все обернулось к лучшему, поскольку ребенок родился мертвым. Падре Льобет, как всегда, сделал все, чтобы мне помочь. Как только этот человек, – он с очевидной неприязнью указал на Марти, – вернулся из путешествия, мы встретились, чтобы это обсудить. После этого я приказал привезти в Барселону мою девочку. Я сообщил ей о скорой свадьбе и пригласил в свой дом ее возлюбленного, чтобы объявить о помолвке. Как же я рад был видеть выражение счастье на ее прелестном личике – после стольких месяцев беспросветной тоски! В назначенный день я пригласил его в свой дом на ужин, мы обо всем договорились, и я дал ему свое благословение. Поначалу Марти Барбани вел себя достойно, разве что пил слишком много. К тому времени, как подали десерт, он был уже настолько пьян, что запросил непомерное приданое, уверенный, что я готов на все, лишь бы он согласился жениться. Когда я возмутился, он заявил, что все имеет свою цену и обесчещенной женщине полагается гораздо большее приданое, чем порядочной. Не спрашивайте, что я ответил, потому что я промолчал. Как раз в эту минуту прибежал мой дворецкий и сообщил о несчастье. Оказывается, бедная девочка слышала наш разговор, спрятавшись на галерее второго этажа. Так вот, услышав его слова о приданом и обесчещенных женщинах, услышав, какую цену заломил возлюбленный, который был ее заветной мечтой и единственным смыслом в жизни, она взобралась на городскую стену и бросилась вниз. Остальное вы и сами знаете, эта история давно уже стала достоянием публики.

Зрительские трибуны разбились на два лагеря: трибуна горожан явно поддерживала Марти, в то время как дворянская сочла более убедительной версию советника; и лишь трибуна духовенства ещё колебалась. После долгой паузы Бернат снова заговорил.

– Я понимаю, что причины моего поступка не вызывают ко мне симпатии, но надеюсь, что почтенные судьи и публика поймут, почему я так поступил. Да, я вынужден признать, что явился причиной этого несчастья. Я признаю, что собирался выдать замуж за этого человека мою приемную дочь – ну и что? Разве в этом есть что-то противозаконное? Разве не мой отцовский долг – попытаться исправить ее ошибку, виновен я в ней или нет? Разве вы не знаете, что обеспечить достойную жизнь изнасилованной девушке можно, только найдя ей мужа? В этом, уважаемые сеньоры, нет вины верного слуги Барселонского графства.

С этими словами он вернулся на свое место, не сомневаясь, что посеял тень сомнения в душах судей, не говоря уже о толпе, которая всегда была внушаемой.

Трое судей переглянулись и одновременно кивнули. Затем поднялся Бонфий.

– Советник Монкузи, мы считаем необходимым вызвать вашу бывшую экономку, чтобы она подтвердила или опровергла сказанное.

– Я понимаю, сеньор, что она оказалась бы вам весьма полезна, – с издевкой ответил советник, – но, если ваши люди не умеют вызывать духов из ада, боюсь, это невозможно. Я получил известие, что прошлой зимой Эдельмунда умерла от проказы.

117

Перст Провидения

Вечером в доме Марти, состоялось другое заседание. На него были приглашены падре Льобет, капитаны Жофре и Феле, который только что вернулся из плавания, грек Манипулос и Омар, за минувшие годы он стал для Марти скорее другом, чем просто управляющим.

Всех прибывающих гостей дворецкий Андреу Кодина провожал в музыкальную гостиную на втором этаже. Вокруг большого камина расставили удобные кресла для гостей, для Марти поставили кушетку.

Первым слово взял Эудальд.

– Итак, друзья, эта партия закончилась вничью. Можно сказать, мечи вынуты из ножен. Горожане на вашей стороне, Марти, чего нельзя сказать о дворянах; что же касается духовенства, то оно, как мне точно известно, ещё не определилось.

– Но ни одно из этих сословий не выносит приговор, – заметил капитан Жофре. – Насколько мне известно, это привилегия графа.

Хитрый Манипулос заявил:

– Не стоит забывать, что лишь немногие избранные имеют возможность нашептывать на ухо сильным мира сего. Пусть даже простые граждане и на вашей стороне, у них нет доступа во дворец.

– Решают все равно судьи, а их ваши аргументы глубоко тронули, – сказал Феле.

Льобет откинулся на спинку кресла и ответил:

– К сожалению, не всех, Феле. Я уверен, что по меньшей мере один из судей подкуплен советником.

– Скажите, Эудальд, какие последствия может иметь для Марти обвинительный приговор? – спросил Феле, не знавший подробностей этого дела, поскольку лишь недавно вернулся из плавания.

– Ужасные, сын мой, просто ужасные.

– Насколько ужасные?

– Litis – это суд чести. Если Марти ее лишится – а согласно правилам, он ее лишится, если солжет в ответ на какой-либо вопрос, советник вправе будет потребовать компенсации, что в данном случае для Марти будет равносильно гибели.

– И наоборот, – вставил Жофре.

– Само собой. Но боюсь, если не найти железного доказательства, все может обратиться против Марти. Я много раз предупреждал вас, чтобы не тревожили улей, Марти. Нужно признать, что Монкузи умен. Он назвал мое имя, понимая, что я не могу дать показания и сместить чашу весов в вашу пользу. А письмо Эдельмунды лишь подчеркнуло в глазах судей, что Аиша была рабыней... Дело принимает дурной оборот. Молитесь о чуде.

У Марти вновь начался жар, крупные капли пота выступили у него на лбу.

– Вам нужно отдохнуть, Марти, – сказал грек. – Если вы себя уморите, будет уже неважно, выиграете вы проиграете. Кто точно останется в выигрыше – так это могильные черви.

– Послезавтра выпадет последняя возможность, и я не могу расслабляться, да и все равно пытаться бесполезно. Вы прекрасно знаете, что это сейчас для меня самое важное. Для счастья мне не так уж много нужно, если я все потеряю, то начну заново с вашей помощью.

Их спор прервал голос Андреу Кодины:

– Сеньор, та самая женщина, что дважды приходила вчера вечером, желает вас видеть, – сообщил он.

– Скажите ей, что сеньор Барбани никого не принимает, пусть придёт завтра, – распорядился Эудальд.

– Думаю, вам придётся принять ее, сеньор, – сказал дворецкий. – Вместе с ней пришла сеньора Руфь.

При звуке этого имени на лице Марти вновь заиграл румянец.

– Пусть войдёт, – велел он.

Все взгляды устремились в сторону двери. В гостиную вошла Руфь, заметно похудевшая, но по-прежнему полная решимости. Странная гостья осталась снаружи, дожидаясь, пока ее пригласят войти.

– Марти, что с вами? – воскликнула девушка, увидев его в постели.

Руфь бросилась к нему.

– Было крайне неразумно приходить сюда, дочь моя! – упрекнул ее Эудальд.

– У меня не было другого выхода. У дверей дома я встретила эту женщину. Ее не хотели впускать. Она мне представилась и рассказала о цели своего прихода, и тогда я велела слугам открыть дверь. Полагаю, она расскажет немало интересного. Она ждёт снаружи.

Марти нежно погладил Руфь по голове, и глаза ее засияли любовью.

– Прошу вас, друзья, оставьте нас.

Мужчины удалились, обняв его на прощание.

Когда все вышли, Марти приказал Кодине:

– Скажите этой женщине, пусть войдёт.

Оставшись с Руфью наедине, Марти прижал ее к себе и страстно поцеловал в губы.

– Как же мне вас не хватало! – прошептал он.

Девушка взглянула на него полными слез глазами, и улыбка озарила ее лицо.

– Не волнуйтесь, я больше никогда вас не покину.

Руфь села на край постели в ожидании гостьи.

Дворецкий впустил женщину средних лет, одетую по-вдовьему – в черную блузу и юбку; голову ее покрывала косынка из черного кружева, закрепленная на волосах гребнем из оленьего рога. Она держалась со спокойным достоинством и, казалось, нисколько не смутилась окружающей роскошью.

– Прежде всего, прошу прощения за то, что врываюсь в ваш дом в такой час, – начала она.

– Пожалуйста, сядьте и объясните, в чем дело, – ответил Марти.

Женщина уселась перед ними на табурет, стиснув в руках небольшой мешочек.

– Полагаю, вы – дон Марти Барбани? – спросила она.

– Да, это я.

– Я здесь, чтобы исполнить обещание, данное моей матерью Лайе Бетанкур.

Марти с надеждой взглянул на Руфь.

– Кто вы? – спросил он.

– Мое имя вам ни о чем не скажет. Меня зовут Ауреа. Позвольте перейти сразу к делу. Моя мать Аделаида, да покоится она с миром, была кормилицей Лайи Бетанкур. Одна важная персона, с который вы сейчас ведете тяжбу, сделала ее жизнь в городе невыносимой, узнав, что вы с Лайей встречались в ее доме. В то время я была замужем за седельщиком и жила в Монторнесе. С такой профессии он не имел недостатка в клиентах, и жили мы припеваючи. Когда сеньор Монкузи узнал о ваших свиданиях, он вынудил мою мать сбежать из Барселоны и укрыться в моем доме. Четыре года назад и она, а потом и мой муж, скончались. Тяжелое положение и необходимость поднимать на ноги сыновей вынудили меня задержаться с исполнением ее последней воли. Но до нас дошли известия о происходящем в Барселоне, и стоило мне услышать ваше имя, как я тут же вспомнила о словах матушки: «Найди Марти Барбани, – сказала она, – и вручи ему эти два письма, пусть он сам решает, что с ними делать». Вот потому я и пришла.

С этими словами женщина развязала тесемки мешочка и достала оттуда два конверта, один – запечатанный воском, а второй – открытый.

Руфь поспешила забрать их и передала Марти. Из-за лихорадки, жары и прилива чувств, пот лил с него градом. Он предложил женщине напитки и стал читать.

Одно из писем, печать с которого была уже сорвана, гласило:

Дорогая Аделаида, я не знаю, попадёт ли мое письмо в ваши руки. Я в крайне тяжёлом положении и не знаю, увижу ли когда-нибудь любимого. Если вы не получите от меня известий или, хуже того, вам сообщат, что я умерла, умоляю, передайте ему, когда он вернётся из путешествия, письмо, которое я оставляю вам на хранение. Если мне удастся обмануть Эдельмунду, я передам его вам сама; если же нет – найду другой способ.

Всегда ваша, с тысячей поцелуев,

Лайя Бетанкур

Увидев, как любимый изменился в лице, Руфь поняла, насколько важным было для него это письмо.

Взглянув на него, женщина спросила:

– В этих письмах действительно что-то важное, сеньор? Простите, что не приходила раньше, все это время меня мучила совесть. Я воспользовалась моим званием гражданки Барселоны, которое получила в наследство от отца, оно даёт мне право посещать заседания litis. Каждый день я приходила в зал суда, а затем провожала вас до самого дома. Я должна была удостовериться, что это действительно вы, прежде чем исполнить данное матери обещание. Вчера ваши слуги не пустили меня в дом, но сегодня мне повезло и я смогла войти вместе с этой милой девушкой.

– Успокойтесь, пожалуйста, и дайте мне закончить чтение, – попросил Марти.

Руфь протянула Марти ножик, и тот, дрожащей рукой срезав печать, стал читать:

Писано в Барселоне, 10 декабря 1055 года.

Мой любимый, ненаглядный Марти!

Я не знаю, попадёт ли когда-либо это письмо в ваши руки и буду ли я к тому времени жива. Но вы должны знать, что письмо, которое вы получили в последний раз, меня заставили написать против воли. Я люблю вас всем сердцем и ничего не желаю так страстно, как быть рядом с вами, но это было бы слишком чудесно, я этого недостойна.

Я пала жертвой прихоти моего отчима. Он обесчестил меня и продолжает насиловать всякий раз, когда ему заблагорассудится, угрожая, что прикажет пытать Аишу у меня на глазах.

Когда это происходило, мне казалось, будто я умерла, и я уносилась мыслями далеко-далеко – к вам. Я не знаю, как долго у меня хватит сил выносить эту муку, но знайте, что мое сердце по-прежнему принадлежит вам и мой последний вздох будет для вас.

Любящая вас до последнего часа

Лайя Бетанкур

Рука Марти бессильно упала на ложе; Руфь тут же схватила письмо и принялась читать.

– Сеньора, не побоюсь сказать, что вы спасли мне жизнь, – объявил Марти. – Я буду вам благодарен до конца дней. А пока прошу вас подождать здесь, пока Руфь, моя наречённая, вручит вам свидетельство моей благодарности.

От этих слов глаза Руфи засияли.

– Мне ничего не нужно, сеньор, – ответила гостья. – Лишь память о матери заставила меня исполнить данное ей обещание.

– Вы назвались вдовой и сказали, что вы почти разорены. Отныне вы никогда и ни в чем не будете нуждаться – ни вы, ни ваши дети.

Заливаясь слезами, женщина упала на колени перед Марти и попыталась поцеловать его руку. Он крепко обнял ее за плечи.

– Встаньте, ради Бога! Я и так перед вами в неоплатном долгу. А теперь, сеньора, простите, но я вынужден удалиться.

Повернувшись к Руфи, чьи глаза излучали бесконечный восторг, и чувствуя, как ураган, вызванный этим письмом,вызвал воспоминания из самых глубин памяти, он распорядился:

– Позовите Омара и Андреу Кодину, чтобы они помогли мне дойти до постели: что-то я неважно себя чувствую.

С помощью двоих мужчин Руфь довела его до спальни, где оставила при свете единственной свечи, которую зажгла Аиша, и отправилась выполнять его поручения.

Гостья призналась, что весьма нуждается, и Марти решил вознаградить ее за преданность и усилия.

Руфь подошла к ларцу с чугунными полосами – тому самому, который завещал Марти его отец; вставив оба ключа в замочные скважины, она открыла замки. Руфь уже собралась достать из ларца манкусо, чтобы передать гостье, когда вдруг заметила на дне нечто странно знакомое, и в голове у неё зародился пока ещё неясный план. В висках застучала кровь, ей стоило немалых усилий привести в порядок свои мысли. Осталось всего два дня, чтобы привести план в исполнение, риск был ничтожен, а случае успеха, план принёс бы огромную пользу ее любимому, который лежал сейчас, больной и почти беспомощный, а потому едва ли мог как одобрить, так и воспрепятствовать ей. Она закрыла ларец и поспешила к гостье. Та дожидалась в музыкальном салоне, рассматривая арфу, стоявшую в углу.

– Вот, возьмите, – сказала Руфь, протягивая женщине туго набитый кошелек.

– Что это, сеньора? – спросила та.

– Пятьдесят монет, как приказал мой наречённый, – ответила Руфь, наслаждаясь уже одним звучанием этого слова. – А ещё он велел передать, что каждый год вы будете получать такую же сумму.

Слезы неудержимым потоком покатились по щекам женщины.

– Сеньора, я не могу взять эти деньги, – сказала она.

– Ступайте с Богом. Вы даже представить не можете, какое счастье принесли в наш дом.

– Я буду благословлять вас каждый день до конца жизни!

Руфь прервала поток ее благодарностей:

– Я попрошу слугу отвезти вас в карете. Не годится ходить по улицам Барселоны в такой час и с такой суммой.

Женщина удалилась, благословляя свою судьбу. Проводив ее до порога, Руфь велела Омару прийти в маленькую гостиную.

Там они долго спорили. Верный слуга хоть и понимал, какую пользу может принести Марти план девушки, все же считал, что негоже ей подвергать себя такой опасности, разъезжая по городу ночью в мужской одежде, да еще и со столь опасным грузом.

Вскоре после полуночи, предъявив один из тех пропусков, которые имели все работники верфи судовладельца Марти Барбани, молодой всадник выехал из ворот Регомир и, перейдя на шаг, чтобы не привлекать лишнего внимания, направился в дальний конец гавани, к подножию горы Монжуик, где располагались кузницы и плавильни, чьи огни были видны из самой Барселоны.

Добравшись до места, он спешился, привязал лошадь к коновязи и направился к кострам, у которых за чаркой вина отдыхали кузнецы.

– Скажите, уважаемые, кто-нибудь из вас знаком с капитаном Жофре?

– Только что я видел его в пятой кузнице, – ответил один. – Если поспешите, то непременно его найдете.

– Да вознаградит вас господь за доброту, – ответил незнакомец.

Распрощавшись с дружелюбными кузнецами, Руфь направилась в сторону пятой кузницы, находящейся в сотне метров.

Удары молотов по наковальням наполнили ночь странным ритмом. Когда девушка вошла в кузницу и увидела искры от горнов и красные отблески на голых торсах кузнецов, ей показалось, будто она попала в преисподнюю. Грохот стоял оглушающий. Руфь подошла к двум мальчикам, сметающим металлическую стружку вокруг огромных кожаных мехов, затем они кидали стружку обратно в горны.

В таком шуме ей пришлось крикнуть одному мальчику прямо в ухо и спросить, где найти капитана Жофре – в числе прочего он присматривал за работой кузниц, где ковали металлические детали для кораблей.

Мальчик ткнул пальцем в каморку под самым потолком в глубине кузницы, туда вела деревянная лестница. Под пылающими взглядами мужчин, почувствовавших, что проиходит нечто необычное, РУфь поднялась наверх.

Увидев ее, Жофре тут же поднялся, решив, что этот визит не сулит ничего хорошего. Руфь попыталась его успокоить, но в таком грохоте, прежде чем она сумела объяснить причину своего появления, Жофре пришлось сначала закрыть дверь.

Моряк внимательно слушал ее рассказ, и с каждым словом в глазах его все сильнее разгорался огонёк.

– Где этот пакет? – спросил он наконец.

– Вот он.

Руфь достала из складок одежды маленький мешочек и протянула его Жофре; тот повернулся к столу, на котором стояла свеча, и вытряхнул на стол его содержимое.

– И это все?

– Нет, половина осталась в доме, в надёжном месте; это только для эксперимента.

– Сколько у нас времени?

– Последнее слушание назначено на завтра. Так что в запасе ещё один день.

– Тогда не будем терять времени.