Текст книги "Я подарю тебе землю (ЛП)"

Автор книги: Чуфо Йоренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 47 страниц)

Реквизиты переводчика

Переведено группой «Исторический роман» в 2017 году.

Книги, фильмы и сериалы.

Домашняя страница группы В Контакте: http://vk.com/translators_historicalnovel

Над переводом работали: passiflora, gojungle и Almaria.

Редакция: gojungle, Almaria и Oigene.

Поддержите нас: подписывайтесь на нашу группу В Контакте!

Яндекс Деньги

410011291967296

WebMoney

рубли – R142755149665

доллары – Z309821822002

евро – E103339877377

...

 
Моей жене, с которой я не только делю свои дни, но и обязан ей чудесным даром писательства
Моим новым внукам Санти Тригенеру Валенти и Начете Валенти Маркадалю, а также их сестренке Микаэле, вдохнувшей в мою жизнь новые силы
 

Действующие лица

Главные герои

Марти Барбани де Монгри – главный герой.

Бернат Монкузи – влиятельный человек при графском дворе и отчим Лайи.

Лайя Бетанкур – падчерица Берната Монкузи.

Эудальд Льобет – воин и друг Гийема Барбани де Горба, отца Марти, а позже – влиятельный священнослужитель.

Барух Бенвенист – первый глава гильдии менял, хранитель завещания Гийема Барбани. Отец Рут.

Руфь – младшая дочь Баруха.

Рамон Беренгер I Старый – граф Барселонский и супруг Альмодис.

Альмодис де ла Марш – третья жена Рамона Беренгера и мать трех его детей.

Эрмезинда Каркассонская – бабушка Рамона Беренгера I и стойкая противница Альмодис.

Гийем де Бальсарени – духовник Эрмезинды Каркассонской и епископ Вика.

Дельфин – карлик и придворный шут. Советчик и преданный слуга Альмодис де ла Марш.

Аиша – рабыня Марти Барбани, позже подаренная Лайе.

Второстепенные персонажи

Детство Марти:

Эмма де Монгри – мать Марти.

Матеу Кафарель – старый слуга, всегда сопровождающий Эмму Монгри.

Томаса – старая экономка Эммы де Монгри.

Гийем Барбани де Горб – отец Марти, наемник на службе у графа Беренгера.

Дон Сивер – приходский священник и первый учитель Марти.

Жофре Эрменьоль – друг детства Марти.

Рафаэль Мунт по прозвищу Феле – друг детства Марти.

Двор Барселоны:

Рамон Боррель – граф Барселонский и супруг Эрмезинды Каркассонской.

Рамон Беренгер II – сын Рамона Беренгера и Альмодис де ла Марш.

Беренгер Рамон – его брат близнец, также граф Барселонский и наследник отца.

Педро Рамон – первенец Рамона Беренгера I, плод его союза с Изабеллой Барселонской, единокровный брат двух предыдущих персонажей.

Инес и Санча – сестры близнецов Рамона Беренгера и Беренгера Рамона.

Изабелла Барселонская – первая жена Рамона Беренгера I и мать Педро Рамона.

Бланка де Ампурьяс – вторая жена Рамона Беренгера I, с которой он развелся ради брака с Альмодис.

Уго де Ампурьяс – граф Ампурьяса.

Марьял де Сан-Жауме – влиятельный аристократ и друг Рамона Беренгера I.

Жильбер д'Эструк – доверенный человек Рамона Беренгера I, преданный слуга его супруги Альмодис.

Олдерих де Пельисер – викарий Барселоны.

Гуалберт Амат – сенешаль, доверенный человек Рамона Беренгера I.

Одо де Монкада – епископ Барселоны.

Гийем де Вальдерибес – главный нотариус.

Понс Бонфий-и-Марш – судья Барселоны.

Эусебий Видиэйя-и-Монклюз – судья Барселоны.

Фредерик Фортуни-и-Карратала – судья Барселоны.

Лионора – первая дама при дворе Альмодис.

Донья Бригита и донья Барбара – придворные дамы.

Хильда – няня сыновей Альмодис.

Еврейский квартал:

Ривка – супруга Баруха и мать трех его дочерей: Эстер, Башевы и Руфи.

Эстер – старшая дочь Баруха Бенвениста.

Башева – ее сестра.

Биньямин Хаим – супруг Эстер.

Ишаи Меламед – жених Башевы.

Шемуэл Меламед – его отец.

Елеазар Бансахадон – второй глава гильдии менял.

Енох – торговец.

Авимелех – возница Баруха.

Ашер Бен Баркала – известный меняла.

Юсеф – работорговец.

Окружение Берната Монкузи:

Конрад Бруфау – секретарь Берната Монкузи.

Фабио из Кларамуна – бывший управляющий укрепленной усадьбы неподалеку от Таррасы.

Эдельмунда – служанка Монкузи.

Лусиано Сантангел – наемный убийца, альбинос.

Аделаида – няня Лайи.

Двор Тулузы:

Понс III Тулузский – супруг Альмодис де ла Марш.

Робер де Суриньян – советник Понса III.

Аббат Сен-Жени – исповедник Альмодис Тулузской.

Слуги Марти Барбани:

Омар – отец семьи рабов, купленной Марти.

Найма – жена Омара.

Мухаммед – сын Омара.

Амина – новорожденная дочь Омара.

Мариона – кухарка.

Андреу Кодина – дворецкий.

Катерина – экономка.

Путешествие:

Йешуа Хасан – глава гильдии еврейских торговцев Сидона.

Юг де Рожан – глава исследовательской экспедиции из Сидона в Персию.

Базилис Манипулос – капитан «Морской звезды».

Хасан аль-Малик – житель Фамагусты.

Рашид аль-Малик – его брат, житель Месопотамии.

Элефтериос – возница из Фамагусты.

Никодемос – его шурин, разносчик в трактире.

Марван – погонщик верблюдов, слуга Марти.

Другие:

Абенамар абу Бакр ибн Аммар – знаменитый поэт, визирь аль-Мутамида Севильского и посол при дворе Беренгеров.

Роже де Тоэни, нормандский наемник, зять Эрмезинды, женатый на ее дочери Стефании.

Виктор II – Папа Римский.

Кардинал Биларди – камергер Папы Виктора II.

Олегер – стражник во дворце.

Флоринда – знахарка.

Кугат – вор и друг Эдельмунды.

Часть первая

Страсть и невинность

1

Свора

Графство Жирона, май 1052 года

Вечерело. Пятеро суровых и угрюмых всадников ехали по буковой роще, разделяющей графства Ампурьяс и Жирона. Выглядели они не как охотники, а скорее как отряд наемников, которых так много развелось в этих краях – тех, что готовы предложить свой меч любому господину, нуждающемуся в воинах, чтобы вторгнуться в чужие владения или оспорить право собственности соседа.

Они выехали рано утром, чтобы развеяться, рассчитывая подстрелить оленя или кабана – задача куда более легкая, чем обезглавить соперника в битве. Но их подвела неопытность – они не учли направление ветра и не умели двигаться в лесу, не ломая ветвей и не производя лишнего шума, а потому охота окончилась ничем. Усталые, голодные и злые, они возвращались в Жирону, подозревая, что олени, белки, кабаны и рябчики над ними хохочут и обсуждают их неумелость.

Внезапно тот, что ехал во главе отряда, поднял правую руку, дав остальным знак остановиться. К нему приблизился второй наездник, пузатый верзила с густыми усами.

– Что такое, Вольфганг?

Тот махнул рукой вперед и ответил:

– Люди!

По приказу командира все спешились и пошли дальше, держа лошадей под уздцы. Немного погодя они учуяли запах дыма. Они остановились на поляне, привязали лошадей и двинулись дальше, пригнувшись, теперь уже очень осторожно, стараясь не хрустеть ветками и не издавать ни звука. Добравшись до кромки леса, они остановились и стали наблюдать. Зрелище их порадовало: похоже, неудачная охота все-таки может обрести счастливое завершение.

Перед ними высился фермерский дом, из его трубы клубился дым, а его обитатели занимались будничными крестьянскими делами. Двое мужчин подковывали отличную ломовую лошадь, привязанную за поводья к крюку в стене. Парень помоложе держал согнутую левую заднюю ногу лошади, а тот, что постарше, в кожаном фартуке, ударял молотком по гвоздю, прилаживая подкову на копыте благородного животного. Справа от них девочка погоняла маленьким кнутом осла с завязанными глазами, совершающего бесконечную прогулку вокруг колеса. Старуха чесала на этом колесе шерсть, а еще одна женщина, явно на сносях, просеивала пшеничные зерна в огромном сите, подбрасывая его ритмичными взмахами бедер.

Вольфганг произнес довольным тоном:

– Гюнтер, ты видишь то же, что и я?

– Похоже, что да, и сдается мне, день еще может стать удачным. Как девка задом-то крутит, а?

– Для всего хватит времени. Скажи Рикардо, чтобы подошел.

Гюнтер развернулся и осторожным жестом подозвал одного из своих товарищей, которые сидели на корточках чуть сзади. Тот молча повиновался.

Когда он оказался рядом с Вольфгангом, тот спросил:

– Арбалет готов?

– Как всегда, Вольфганг.

– Присмотрись и скажи, ты можешь отсюда попасть в человека, который держит ногу лошади?

– В молодого-то?

– Именно.

– Можно встать в полный рост?

– Если не выйдешь из леса, и только когда я дам приказ.

Тот оценил расстояние, взял арбалет, вытащил из колчана болт, приладил его и натянул тетиву.

– Считай, что он уже труп.

– Меньшего я от тебя и не ожидал.

И он шепотом передал приказы оставшейся троице.

План был прост и опирался главным образом на внезапность. А в результате они отнимут животных и всё ценное, а если еще и потешатся с женщинами, тем лучше. Может, это заставит позабыть злосчастную охоту.

Убедившись, что все заняли позиции, Вольфганг подал сигнал. Арбалетчик поднялся, прицелился и нажал на спуск. Свист болта разорвал тишину, и к удивлению пожилого, молодой человек рухнул, а на его рубахе расплылось огромное кровавое пятно. Сумерки взорвались собачьим лаем.

Солдаты поспешили выбраться из леса. Женщина постарше в ужасе выпустила колесо прялки и вскочила, не понимая, что предпринять. Беременная бросилась к мужу, прижала к груди его безжизненную голову и крикнула девочке:

– Беги, Мария, беги!

Оглушительное кудахтанье разбегающихся во все стороны кур влилось в блеяние перепуганных ягнят. Один из наемников бросился вслед за девочкой, но та, еще держа в руках хлыст, которым погоняла осла, изо всех сил стегнула преследователя по физиономии и помчалась к лесу. Верзила повернулся к пожилой женщине, приставив острие кинжала к горлу крестьянина в фартуке, и сказал со странным акцентом:

– Спокойно. Будете вести себя как следует, и уцелеете, а иначе никому не сможете об этом рассказать. – И, повернувшись к тому, кто командовал отрядом, добавил: – А теперь что, Воль...

Вольфганг в ярости его прервал:

– Кретин! Я тысячу раз говорил, чтобы ты не называл меня по имени!

– Прости, – пробормотал верзила.

И тут огромный волкодав, присматривавший вдалеке за стадом беременных кобылиц, огромными скачками выпрыгнул из леса и набросился на арбалетчика. Мощными зубами пес впился в его правую руку и замотал головой, словно пытаясь ее оторвать. Вольфганг подобрался к ним сзади и точным ударом рассек собаке глотку. Крики раненого мужчины смешались с воплями девочки, отчаянно вырывавшейся из хватки налетчика, на лице которого красовался багровый рубец от удара хлыстом.

– Беременную и девчонку – на сеновал, – приказал Вольфганг. – А мужика тащите в дом, пусть покажет, под каким камнем прячет свои сбережения. И не бейте его без надобности. Старуху заприте вместе с ним.

Отряд разделился. Гюнтер и арбалетчик Рикардо, пытающийся остановить кровь из поврежденной руки, замотав ее тряпкой, направились с дом, а Вольфганг и остальные двое потащили беременную и девочку на конюшню. Как только первые перешагнули порог дома, старик отказался отдавать деньги.

– Вы убили моего сына, а это единственная ценность в нашем доме. Берите всё, что попадется на глаза, и оставьте нас в покое. Моя невестка на сносях.

– Ах ты, сукин сын! За идиотов нас держишь? Показывай, под каким кирпичом хранишь деньги, а не то узнаешь, каково это – разозлить нормандца!

– Повторяю, у меня ничего нет.

– Сейчас мы вернем тебе память!

Выкрикнув угрозу, Гюнтер разорвал платье старухи на груди, выставив напоказ ее бледное тело.

Крестьянин в молодые годы явно был крепким малым и шагнул к обидчику жены, но арбалетчик сбил его с ног ударом мотыги в спину. Женщина в ужасе взвыла. Наемник набросился на ее упавшего мужа и стал без передышки дубасить, превратив его голову в кровавое месиво.

– Вот ведь проклятый скряга, скорее потеряет жену и расстанется с жизнью, чем с деньгами.

Рикардо, не выпуская из рук мотыгу, запыхтел от натуги.

– Привяжи старуху к стулу, и посмотрим, что решит командир, – сказал Гюнтер.

– Ты иди, а я еще с ней позабавлюсь.

– С этим-то мешком костей?

– Знаешь, как говорится в пословице, старый конь борозды не испортит. И вообще, в тяжелые времена ничем не нужно брезговать. И не такое видали!

Женщина всхлипнула в углу.

– У каждого свои причуды. Но в любом случае не задерживайся, нам еще добро собирать.

Гюнтер вышел и направился к конюшне. Там перед его взором предстала картина не менее привычная, но оттого не менее возбуждающая.

Брюхатая стояла на коленях и умоляла Вольфганга:

– Только не трогайте девочку! Ей всего двенадцать, и она девственница! Возьмите меня, будьте милосердны!

– Одной кобылки на всех не хватит. И к тому же тот, кто ее потом получит, будет доволен – мы сделаем за него всю работу, ему останется только получать удовольствие.

И он начал расстегивать штаны.

Позже пятеро налетчиков покинули усадьбу, подвесив на луки седел мешки с обезглавленными курами и кроликами. Позади они оставили огонь и ужас: двух мертвецов и трех изнасилованных женщин. Одну из них, двенадцатилетнюю, растянувшуюся на полу сарая, утешала мать, гладя ее по волосам, заляпанным грязью, кровью и соломой.

2

Эрмезинда Каркассонская

Жирона, май 1052 года

Голоса отразились от толстых стен и прокатились по комнате оглушительным эхом. Эрмезинда Каркассонская, хозяйка Жироны, вдова Рамона Борреля, графа Барселоны, подлинная графиня по праву, славилась вспышками гнева, когда ей противоречили. В ее присутствии гигант Роже де Тоэни, командир стражи, охраняющей площадь, весь сжался, как мальчишка, застигнутый на воровстве малинового варенья.

– Если вы мой зять, это еще не означает, что вы можете бесчинствовать, напротив, вы должны подавать пример. А своим бездействием вы поощряете беззакония, которые день ото дня совершает находящийся в вашем подчинении сброд.

Командир отряда нормандских наемников, расположившихся на постой в предместьях столицы, стоял перед ней, держа шлем на сгибе руки. Украшающие шлем перья слегка подрагивали, выдавая нервное состояние воина, не привыкшего получать подобные выволочки.

– Судите сами, сеньора, не так-то легко призвать к порядку целый отряд вооруженных мужчин, которые маются от скуки, потому что не с кем воевать, да и денег у них нет на все прихоти. Что ж удивляться, если порой они по праву сильного присваивают чужое имущество? Последнее жалованье они получили уже довольно давно, а уж как развращает солдат безделье, вы и сами знаете.

– Хотите сказать, они предпочитают войну покою и хорошей жизни, которую ведут на моих землях? – вскричала графиня.

– Сеньора, постарайтесь понять: это воины... Каким делом их можно занять, кроме того, которое они для себя выбрали? – спросил Роже де Тоэни, пытаясь успокоить даму.

– А это уж ваша забота, чем их занять. Пусть осваивают ремесло жонглеров, акробатов или заклинателей змей – но знайте, что я не потерплю выходок вроде вчерашней. Мой долг – защитить своих подданных от этой орды дикарей!.. По их милости люди вынуждены запирать на семь замков имущество и не выпускают женщин из дома!

– Понимаю ваши чувства, но не в моих силах предотвратить шалости людей, разгоряченных вином, озверевших от безделья и нехватки женщин.

– Вы смеете называть это шалостью? Забить до смерти человека и изнасиловать всех женщин в доме, причем одной из них только двенадцать лет?! Имейте в виду: если вы не в состоянии призвать негодяев к ответу, это придется сделать мне... И можете мне поверить, я сделаю это без колебаний!

Нормандец по-прежнему стоял вытянувшись, как на страже.

– Так вот, я скажу, что вам надлежит сделать! – продолжала графиня. – Вы должны выяснить, кто из них учинил сие благочестивое деяние, и публично вздернуть их на виселице, которую установите прямо на площади Оружия, причем сделайте это в присутствии всего отряда, чтобы впредь никто не отважился на подобные бесчинства.

Роже де Тоэни раздвинул губы в кривой усмешке.

– Скажите, сеньора, вы и правда верите, что кто-либо из моих людей способен предать товарища по оружию?

– Вы считаете меня полной дурой? Мне нет дела, способны они предать или нет! Если виновные не найдутся, повесьте тех двоих, кто покажется наиболее подозрительным, и вопрос будет решен. И скажу откровенно: даже лучше, если они будут молчать. Так, по крайней мере, никто не будет спокоен за свою шею. Надеюсь, столь печальные происшествия больше не повторятся, но если это все же случится, сами увидите, как скоро вам назовут имена лиходеев.

– Но, сеньора, – возразил нормандец, – будут наказаны невиновные.

– Я вижу, у вас на все готов ответ. В таком случае, скажите на милость, чем провинились мои несчастные подданные? Если вам так нужно оправдаться в глазах ваших капитанов – можете свалить все... на самодурство старой графини.

Повисла гулкая тишина. Воин взял себя в руки, выпрямился, слегка наклонил голову и широким шагом вышел из комнаты. За его спиной раздался голос старой Эрмезинды:

– Что касается вас, то вам следовало бы хоть иногда делить ложе со Стефанией, а не проводить ночи напролет, пьянствуя и играя в кости. Вам повезло, что моя бедная дочь – такая наивная дурочка... Но со мной у вас этот номер не пройдет!

Рыцарь де Тоэни не удержался и перед тем как распахнуть дверь быстро повернулся, так что дернулся плюмаж на шлеме, и выкрикнул громовым голосом:

– Скорее я умру, сеньора! Скорее я умру!

Громко хлопнув дверью, он вышел.

Оставшись в одиночестве, графиня взяла молитвенник с чудесными миниатюрами, выполненными искусной рукой монаха – книгу подарил ей брат, Пер Роже, епископ Жироны, – и попыталась читать. Увы, ее мысли блуждали по дорогам давнего прошлого, перебирая эпизоды долгой и бурной жизни, и ей никак не удавалось сосредоточиться. Она встала и, подойдя к небольшому шкафчику в углу, достала оттуда бутылку и щедро плеснула себе вишневого ликера, который сама готовила в маленькой комнатушке в погребе, снабженной всем необходимым. Затем она устроилась перед двустворчатым окном в кресле из благородного дерева, обитом тисненой кожей и со множеством блестящих медных гвоздиков, и позволила мыслям вернуться в те далекие времена, когда она твердо решила во что бы то ни стало отстоять права своего супруга, Рамона Борреля, на графства Жирона и Осона – часть своего приданого.

Тогда шел благодатный 992 год. Барселонская делегация, прибывшая в Каркассон вместе с Рамоном Боррелем, выглядела поистине блистательно. Всадники на великолепных скакунах сопровождали украшенные гирляндами цветов кареты, в которых ехали дамы. В глазах рябило от блеска доспехов и железных умбонов [1]1
  Металлическая накладка полусферической формы в центре щита, защищающая кисть руки воина от пробивающих щит ударов.


[Закрыть] на щитах, сияния упряжи и белоснежных одеяний священников.

Наконечники копий, казалось, были сделаны из чистого серебра; от грохота барабанов и рева труб сотрясался воздух; барабанщики и трубачи заглушали друг друга под хлопанье знамен и штандартов. Одним словом, роскошью и блеском процессия могла поспорить с любым монархом. Горожане стояли по обе стороны улицы или смотрели из окон, махали руками и радостно хлопали в ладоши, осыпая процессию целыми тучами розовых лепестков. Во главе величественной кавалькады ехал рыжеволосый сеньор, которому предстояло жениться на юной графине, бракосочетание должно было состояться в Каркассоне.

В тот день главная церковь города казалась Эрмезинде торжественной, как никогда. Знатные гости уже расположились на разукрашенных скамьях, а простой народ выстроился вдоль домов, мечтая увидеть свою «маленькую графиню». Когда под звуки органа она вошла в храм под руку с отцом, казалось, само небо спустилось на землю. Сквозь тонкую вуаль на лице она увидела у алтаря рыцаря с длинными рыжими волосами и в доспехах как у принца, поверх которых сверкало великолепное золотое ожерелье с коралловой подвеской-камеей, изображающей вепря.

Время как будто повернуло вспять, и на миг она снова стала маленькой девочкой, мечтающей о торжественном дне своей свадьбы. И вот теперь Эрмезинда его дождалась. Отец взял ее под руку и подвел к алтарю. Поклонившись, Рамон Боррель встал слева от нее. Музыка неожиданно смолкла, и в храме воцарилась торжественная тишина.

Эрмезинда помнила каждую деталь церемонии. Венчанием руководили два епископа: епископ Безье и епископ Барселонский, а также декан Каркассонский. Множество священников с обеих сторон Пиренеев в белоснежных одеяниях и отороченных золотом мантиях исполняли обязанности простых служек. Сама церемония проходила по римскому обряду: один из епископов велел ей подставить ладони, и Рамон Боррель высыпал в них аррас – тринадцать серебряных монет; этот обычай был ей хорошо знаком. Все произошло очень быстро. Епископ взял ее левую руку, которая, выглядывая из плотной манжеты платья, казалась еще тоньше и белее, и вложил в руку Рамона Борреля. В эту минуту Эрмезинда впервые услышала его голос.

Он заговорил на смеси примитивного каталонского и вульгарной латыни.

– Я, Рамон Боррель, граф Барселонский, беру тебя в законные супруги и клянусь оберегать от любой опасности, уважать и хранить от всякого зла и быть верным в болезни и в здравии, до конца моих дней, пока Господь не призовет меня к себе.

Хотя в эту минуту решалась ее судьба, мысли Эрмезинды больше занимали красивые и звучные незнакомые слова – смешанные с латынью, они звучали так забавно. Затем она повторила их. Заиграла музыка, наперебой зазвенели колокола, возвещая о свершившемся бракосочетании, а потом она вместе с мужем скрылась за толстыми стенами Каркассонского замка, и там колокольный звон был почти не слышен.

Она вышла из кареты и, пока прибывали гости, поднялась в свои покои, где дожидалась целая армия придворных дам и служанок во главе с няней. Они сняли с нее венчальный наряд, в котором графиня блистала во время церемонии. После этого ее надушили, сделали новую прическу, украсив волосы жемчужной диадемой, принадлежавшей еще ее бабушке, и облачили в длинное лиловое блио [2]2
  Средневековое платье с длинными рукавами, расширяющимися от локтя и достающими иногда до пола.


[Закрыть] с глубоким декольте, приоткрывающим грудь, и широкими ниспадающими рукавами, похожими на крылья бабочки. За платьем последовал золотой пояс, туго охвативший бедра и подчеркнувший изгибы ее тела. Взглянув на себя в полированное бронзовое зеркало, Эрмезинда подумала, что выглядит совершенно голой.

– Няня, я что же, должна предстать в таком виде перед гостями?

– Да, девочка моя, – ласково ответила та.

– Но я чувствую себя просто голой... – возмутилась графиня.

– Замужняя дама должна выглядеть желанной и при этом оставаться недоступной. Супруг должен увидеть в вас женщину, а не ребенка, иначе сегодня ночью он просто не будет знать, что с вами делать.

– А что будет со мной сегодня ночью, няня?

– То, что назначено самой природой. Не волнуйтесь. Если чутье меня не обманывает, у вас будет хороший учитель.

Эрмезинда беспомощно посмотрела на нее.

– Но, няня... – робко возразила она.

– Ах, перестаньте, дитя мое. Овцам надлежит трепетать перед пастырем и не задавать вопросов. Лучше надень вот это.

Няня протянула ей голубую подвязку.

– Что это?

– Не надо спрашивать, – няня поднесла палец к губам. – Просто наденьте на ногу – только повыше, чтобы не увидели всякие любопытные особы, – она указала на трех дам, шушукающихся в углу комнаты. – На моей родине, в Серданье, считается, что это приносит счастье, здесь же это называют колдовством.

Эрмезинда посмотрела ей в глаза, проворно сбросила остроносую туфлю и надела подвязку на бедро, затянув тугой петлей, потом опустила подол сорочки, нижней юбки и наконец – роскошного блио.

– Я не задумываясь брошусь в реку, если вы велите, – заверила она. – Как же я люблю вас, няня! Если бы вы не смогли поехать со мной в Барселону, я бы не вышла замуж. Без вас я чувствую себя совершенно беспомощной, как заблудившаяся в лесу девочка...

И тут ее сознание затуманилось, образы поплыли в причудливом хороводе, продолжая волновать и тревожить, несмотря на прошедшие годы.

Пиршественный зал, где собрались гости обоих дворов, блистал роскошью и великолепием. Огромный стол, тянувшийся от края до края, был уставлен богатыми и изысканными яствами; между ними стояли тяжелые канделябры, освещая все это великолепие. Здесь были громадные супницы, испускавшие облака ароматного пара; целые туши оленей на вертеле; рыба, доставленная во льду с недалекого средиземноморского побережья; и бесчисленные кубки, готовые вместить самые разнообразные и прославленные вина региона.

Во главе стола возвышались четыре трона – для ее родителей, Роже I и Аделаиды де Гавальды, и для родителей супруга, Борреля II и Легарды Руэрг. По обе стороны стояли два кресла пониже: одно – для ее мужа, возле трона ее матери, и другое – для нее самой, рядом с троном свекра. Музыканты на галерее заиграли веселую мелодию. Две графских четы с достоинством заняли места, а гости – свои, в строгом соответствии со знатностью и степенью родства с хозяевами.

И вот уже Эрмезинда сидит за большим столом. Она припомнила, что поначалу не осмеливалась бросить взгляд на гостей. Гости уже отдали должное еде и обильным возлияниям, а ее воспоминания о конце вечера стали особенно четкими. Тосты в честь новобрачных поднимались всё чаще, музыка зазвучала громче, а весь мир, казалось, забыл о графине.

За весь вечер она лишь раз решилась взглянуть на мужа: когда к ней подошли придворные дамы, чтобы увести ее в опочивальню и приготовить к брачной ночи, да и то не смогла толком его рассмотреть. Шум, крики и смех разносились по всему замку; слуги сновали из кухни в зал в непрерывной суете, унося и принося все новые блюда с десертами. Перед тем как удалиться, невеста взглянула на мать, наградившую ее суровым взглядом. Никто кроме матери, казалось, даже не заметил ее ухода. У дверей опочивальни ее дожидались четыре дуэньи.

Двери открылись, и Эрмезинда оказалась в комнате, где должно было произойти важнейшее событие ее жизни. Расписные потолки, гобелены, закрывающие все щели в стенах, куда мог бы заглянуть чей-то любопытный глаз, плотный балдахин, скрывающий громадный альков, где она в детстве так любила играть в прятки со своим братом Пером. Кровать под балдахином была похожа на корабль: она покоилась на четырех позолоченных столбах и была так высока, что на нее приходилось взбираться по особой лесенке.

Няня, готовясь сыграть важнейшую роль в жизни воспитанницы, дожидалась ее возле ванны, над которой клубился пар. Эрмезинда чувствовала, как женские руки снимают с нее одежду, пока она не осталась совершенно нагой; затем ее погрузили в ванну и принялись растирать, разминать и умащивать благовониями, привезенными из далеких стран, чтобы скрыть запах ее тела и съеденных на свадебном пиру кушаний. Наконец, дамы удалились, оставив ее наедине с ее няней Брунгильдой.

Та заколола ей волосы черепаховым гребнем и осторожно накинула через голову искусно расшитую сорочку. Затем без лишних слов подвела Эрмезинду к зеркалу – подарку мужа, доставленному из мусульманских земель каталонскими купцами – куску полированного металла, в котором отражалось все ее тело. Эрмезинда разглядывала вертикальный разрез на сорочке спереди, чуть пониже живота, тщательно обметанный с обеих сторон. Поймав ее вопросительный взгляд, няня ответила:

– Это для того, чтобы почтить стыдливость невесты в первую брачную ночь. Через разрез муж овладеет вами, не нарушая правил приличия. Не забывайте, что вы – хранительница чести Каркассона. Только шлюхи выставляют напоказ наготу.

– В какое же странное место на теле Каркассон поместил свою честь, няня.

– Такова жизнь, девочка моя. Это не я придумала, так уж положено. А сейчас поднимайся на ложе и жди. А я должна удалиться. И... не забывай, что сейчас тебе может быть больно, зато потом будет приятно.

Крепко обняв и поцеловав на прощание няню, Эрмезинда поднялась по лесенке на свою Голгофу. Няня удалилась, погасив все свечи и оставив лишь тусклую лампадку перед изображением Пресвятой Девы. Графиня осталась одна во мраке алькова, взволнованная и испуганная, дожидаясь мужа. Ей вспомнился давний разговор с матерью, когда та впервые рассказала ей о человеке, которому предстояло стать ее супругом.

– Человек, которому ты назначена в жены – Рамон Боррель, граф Барселонский, мы с ним в дальнем родстве. Наш общий предок – Белло I, граф Каркассонский и Барселонский до 812 года. Сама понимаешь, он не имеет никакого отношения к франкам, этим выскочкам с севера, наша благословенная земля уже тогда была частью Септимании, наследницы латинской культуры. Когда Аль-Мансур захватил Барселону, мы не на шутку встревожились. Это были страшные времена, мы по-настоящему боялись, что Пиренеи не остановят мавров, – голос матери зазвучал строго и торжественно. – Каркассону необходим надежный щит на юге, особенно от ислама. И залогом этого союза станешь ты, будущая госпожа де Фуа и де Нарбонн. Твой будущий супруг – граф Барселоны, Жироны и Осоны, отважный воин, способный защитить наши границы, тем более, если это границы владений его жены.

Все это медленно проплывало в памяти графини, пока ее старое усталое тело дремало в кресле в башне замка. А ее неукротимый дух по-прежнему блуждал по закоулкам памяти. Видения были настолько яркими, что сердце едва не разрывалось от волнения.

И тогда ей на память пришли другие слова матери:

– Ничего страшного, дочь моя, что пока ты его не любишь. Я даже не знала твоего отца, когда выходила за него замуж, однако была с ним очень счастлива. Скажу только одно: когда раздвинешь перед ним ноги, думай о Каркассоне.