Текст книги "Я подарю тебе землю (ЛП)"

Автор книги: Чуфо Йоренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)

44

Тортоса

Альмодис удивилась, услышав доносившиеся из-за полога шатра голоса. Пронзительный голосок Дельфина прорывался сквозь бас капитана гвардии, который, не пускал его внутрь, заявляя, что сеньора отдыхает и никаких распоряжений на этот счет не давала. В лагере царила редкая в последние месяцы тишина – часть войска ушла, чтобы подготовиться к штурму Тортосы.

Авангардом командовал Рамон Беренгер в сияющих доспехах и в окружении капитанов. Его сопровождал кузен Эрменьоль Д'Уржель. Альмодис помнила расставание во всех деталях. Утром, после того как епископ Барселоны Одо де Монкада отслужил мессу в центре лагеря, она вместе с двумя оруженосцами помогла графу облачиться в доспехи. На рубашку он надел стеганый жилет, чтобы не натирала кольчуга, на ноги – кольчужные поножи. Потом они прошли в главный шатер, где его рыцари и оруженосцы закончили облачение.

Там на графа надели нагрудник и наспинник, затем наплечники, наручи и налокотники, поножи и короткую стальную юбку для защиты бедер. Затем пришла очередь шарнирных наколенников, позволяющих сгибать ноги, железных сапог и шпор. Наконец, Гийем де Мунтаньола и Герау де Кабрера подали ему шлем с забралом и золотой короной, увенчанной султаном красных и желтых перьев – цвета Беренгеров. Граф Барселонский в боевом облачении выглядел неотразимым, во всяком случае, так показалось Альмодис.

У входа в шатер его ожидали оруженосцы, держа под уздцы боевого коня, который нетерпеливо бил копытом в предвкушении скорой битвы. Коня уже оседлали и надели на него боевые доспехи – пейтраль и шанфрон [21]21
  Конские доспехи. Пейтраль – на груди, шанфрон – на морде.


[Закрыть]. В бою графа должны были сопровождать четверо слуг в легких доспехах и с короткими мечами. Им предстояло помогать своему сеньору подняться, если в бою его выбьют из седла – упавший на землю рыцарь в тяжелых доспехах не мог встать сам и становился легкой добычей для врага.

Альмодис, которая на протяжении последних недель упорно отказывала мужу в близости, теперь вспомнила его слова, когда он садился на огромного боевого жеребца.

– Сеньора, я возьму Тортосу и приведу обещанных заложников. А если нет, то меня принесут на щите.

А она на глазах у всех скинула с плеч шарф и отдала его графу. Рамон тут же повязал его на плечо, с помощью оруженосцев взобрался на лихого скакуна, который с громким ржанием встал на дыбы, и отправился на штурм города.

Впереди внушительного войска, в окружении капитанов, Рамон наводил страх на любых врагов, даже засевших в неприступной крепости.

Сначала шла кавалерия графств Барселона и Уржель, за ними – музыканты, отбивающие ритм на цимбалах и барабанах и трубящие приказы в горны. Затем – пехотинцы, закутанные в шкуры, с щитами за спиной и с котомкой со снедью на боку, привязанной накрепко, чтобы не терлась о кольчугу. На головах у них были кожаные шлемы, у многих с носовой планкой, с руках – короткие мечи и копья. За ними шагали цирюльники, костоправы и лекари и носильщики для раненых. А в арьергарде – лучники с луками за спиной и колчанами, полными стрел, а также метатели с пращами наготове и сумками с камнями.

Замыкали строй всевозможные вспомогательные силы – повара, плотники, чтобы сооружать осадные башни и катапульты, строители мостов и так далее. А дальше, довольно близко, но держась на расстоянии, как всегда в подобных случаях, шла толпа, что как стая акул сопровождает любое войско в надежде поживиться: торговцы всякой всячиной, колдуны, прорицатели, знахари, евреи-ростовщики и женщины всех возрастов – солдатские жены с детьми и шлюхи с обвисшими грудями, готовые передать солдатам разнообразные болезни.

Осада Тортосы, длившаяся три месяца, в ноябре 1053 года окончилась штурмом.

Добравшись до предместий Тортосы, войска раскинули впечатляющий лагерь, палатки стояла до самого горизонта. Защитники города смотрели в амбразуры зубчатых стен и обреченно обсуждали печальную судьбу жителей города. Эмир поделился с королем своими опасениями, а тот посетовал, что из-за разногласий с кузеном из Лериды не получил подкрепления. Мухаммед никак не мог решиться – защищать город или сдать его, чтобы избежать большей беды. Штурм, как обычно, будет долгим и кровавым, но опыт подсказывал королю, что чем дольше сопротивляется город, тем более жестокой будет месть, когда он падет.

Слава графа Барселонского была легендарной, и Мухаммед постоянно советовался с астрологами и прорицателями, чтобы узнать свою судьбу. Штурм начался градом камней, выпущенных из катапульт, а обороняющиеся ответили тучей стрел, чтобы не дать врагу возможности приблизиться к стенам. На решение короля повлияли два события.

Во-первых, появление двух трехэтажных осадных башен на колесах, обитых мокрыми шкурами, чтобы труднее было поджечь. На первом этаже каждой башни располагался таран, чтобы проламывать стены и ворота.. На втором прятались воины, готовые штурмовать городские стены. А на третьем находился небольшой складной мост, служивший одновременно щитом и оснащенный железными крючьями, чтобы удобнее было зацепиться. Внутри хитроумных осадных сооружений, которые тащил караван мулов, могло разместиться до трех сотен воинов.

Во-вторых, Мухаммед II в ужасе обнаружил, что люди Рамона Беренгера, очевидно, сделали подкоп и повредили один из главных тортосских водных резервуаров, и теперь драгоценная жидкость безвозвратно утекает, уровень воды заметно понизился.

Однажды ночью Мухаммеду приснился кошмар, окончательно сломивший его дух. Халиф призвал главного толкователя и велел разгадать сон. Ему приснилось, будто огромная кровавая луна рухнула прямо в резервуар, и вода цвета крови хлынула наружу, затопила все улицы и выплеснувшись за городские стены.

Толкователь снов долго колебался, прекрасно зная о привычке Мухаммеда убивать гонцов, принесших дурные вести. В конце концов он все же смог найти нужные слова, чтобы избежать гнева халифа и обратить сумятицу в свою пользу.

– Сеньор, небо посылает вам ясный сигнал о том, что через несколько лет зло обернется добром. Сон говорит, что ваше королевство охвачено предательством. Коварные изменники затопили его, как кровавый прилив, и это дурное предзнаменование. Заключите с врагом соглашение, соберите верных вам людей и конфискуйте имущество предателей, а их детей отдайте в заложники врагу. Так вы убьете сразу двух зайцев и на многие годы избавитесь от честолюбивых щенков этой знати. Вы выиграете время и освободитесь, по крайней мере ненадолго, от ужасного врага.

Совет астролога стал решающим. Вскоре из города выехал отряд всадников под белым флагом перемирия и зеленым знаменем с красной саламандрой, гербом Тортосы. С ними ехал эмир с указаниями от короля тайфы, на каких условиях сдать город.

Дань, наложенная Рамоном, была тяжкой: тридцать тысяч золотых манкусо в год, двести рабов-мужчин и сто девственниц для увеселения его капитанов.

Изложив своему господину требования Барселоны, эмир вернулся обратно на переговоры. Тем временем, Мухаммед II, следуя советам астролога, стал избавляться от врагов. Их имуществу предстояло поступить в казну, а сыновьям и дочерям – отправиться в Барселону в качестве заложников и рабов.

Такие новости принес Дельфин своей сеньоре, ему все же удалось прорваться к ней, несмотря на все протесты начальника стражи.

Альмодис появилась в дверях павильона и объявила капитану, что ее шут имеет право входить и выходить, когда пожелает. Дельфин тут же направился в покои госпожи, стараясь поспевать коротенькими ножками за ее быстрыми шагами. Графиня уселась на маленький трон и, велев карлику сесть на скамеечку у ее ног, попросила подробно рассказать все новости.

– Сеньора, считайте, что пленники из Тортосы уже ваши. Властитель Барселоны взял город почти без потерь. Король Мухаммед II сдался без боя войскам вашего супруга. Уже сегодня вечером муж к вам вернется.

Ещё до того как солнце коснулось своими лучами южных ворот, Альмодис уже знала, что Рамон Беренгер вернулся в лагерь.

Поручив командование войском своему сенешалю, граф Барселонский в сопровождении горстки самых верных рыцарей во весь опор помчался обратно в лагерь. Не дожидаясь, пока оруженосец примет у него коня, с морды которого капала пена, а из ноздрей валил пар, граф спрыгнул и бросился к своему шатру.

Альмодис ждала его в супружеской спальне в полном одиночестве. Портьера откинулась, и перед ней предстал муж в запыленных доспехах, со шпорами, покрасневшими от крови коня. Лицо его, заляпанное грязью и в потеках пота, скорее напоминало причудливую маску. Супруги страстно обнялись.

– Добро пожаловать, муж мой! Вы прекрасны и неотразимы, как никогда. Воплощенный Ахилл в образе Одиссея-странника, что вернулся домой переодетым и неузнанным.

– И тоже пришел за наградой, – отозвался Рамон. – Я так тосковал по тебе, моя верная Пенелопа!

– Эта ночь станет самой прекрасной в вашей жизни. Клянусь, вы никогда ее забудете. Сегодня я не допущу к вам рабов; я сама вас вымою. Я так хочу. Сегодня я буду вашей рабыней, вашим пажом, камердинером и любовницей.

Альмодис приказала своей придворной даме Лионор не пускать никого, кроме Дельфина. Им обоим предстояло есть и спать у дверей графской спальни – на тот случай, если вдруг потребуются их услуги.

– Следуйте за мной, – велела она мужу.

Граф послушно направился в шатер вслед за супругой, где его уже ждала оцинкованная ванна с горячей водой, над которой клубился пар. Альмодис плеснула в воду жидкость из трех пузырьков со столика, и, когда воздух наполнился запахом лаванды, прошептала:

– Вам ничего не нужно сегодня делать. Доверьтесь мне.

Она начала раздевать мужа. И Рамон Беренгер, наводящий ужас на мавров Тортосы, заурчал, как довольный кот.

Затем по указанию Альмодис он поднялся по лесенке в ванну и погрузился в воду.

– Расслабьтесь и закройте глаза, – приказала она.

Когда же графиня вновь велела ему их открыть, его взору предстала райская гурия, из тех, о которых с таким восторгом рассказывали сыны ислама. Обнаженное тело Альмодис, прикрытое лишь роскошной гривой рыжих волос и тонким прозрачным покрывалом, сияло в пламени свечей, озаряющих стены графского павильона золотыми отблесками.

Рамону, истомленному долгим воздержанием, показалось, что он вот-вот сойдет с ума.

– А теперь доверьтесь мне, – произнесла она.

Женский голос звучал подобно сладостной песне сирены.

После ванны, обернув тело возлюбленного тканью, она указала ему на огромную походную кровать. Когда он послушно улегся, она, словно довольная кошка, принялась водить языком по его шрамам. Так Альмодис начала претворять в жизнь советы Флоринды, и занималась этим целых три дня и три ночи.

Когда Рамон наконец покинул спальню и созвал капитанов, сенешаль поинтересовался, как он отдохнул после битвы.

Граф со смехом ответил:

– Все битвы моей жизни – просто пустяки, мой друг, по сравнению с той победой, которую я одержал в эти ночи.

45

Фамагуста

«Морская звезда», убрав паруса после команды боцмана «Отдать швартовы!», бросила якорь в пятистах саженях от берега, в соседней бухте, поскольку с первого взгляда было ясно, что гавань у подножия замка Фамагуста битком набита кораблями, и пришвартоваться не получится. Базилис приказал опустить канат, вчетверо превышающий длину корабля, чтобы проверить, надежно ли держит якорь. После этого он объявил, что все желающие могут сойти на берег только после досмотра – он хорошо знал вороватых греков. Затем он назначил караульных и, прежде чем две шлюпки с людьми направились к берегу, поднялся на капитанский мостик и обратился к команде с грозной напутственной речью:

– Послушайте, вы, куча подонков, вы собираетесь сойти на берег, чтобы за три дня спустить все заработанное за три месяца! Меня не волнует, если вы вернетесь на борт без единого мараведи, но я не собираюсь выискивать вас по тавернам и борделям. И берегитесь, как бы какой-нибудь киприот-рогоносец не засадил вам два дюйма железа меж ребер. Здесь достаточно свободных женщин, которые будут только рады, если вы засунете свой пест им в ступку, из-за них вам не будут грозить неприятности с мужьями или властями. Кстати, имейте в виду, если кто-то по собственной дури угодит за решетку, я не заплачу ни единого дирхама, чтобы его вытащить. И знайте, что с тех пор как вы взошли на борт моего судна и до той минуты, пока «Морская звезда» не вернется в Барселону, ваши жалкие задницы принадлежат мне. Так что ступайте и наливайтесь кипрским вином, но не вынуждайте меня вас разыскивать. Если хоть кто-то из вас вовремя не вернется на борт – клянусь, я задам ему такую трепку, что до самой смерти запомнит Базилиса Манипулоса.

С этой тирадой грек распрощался с командой.

Марти, дождавшись, пока все сойдут, простился с капитаном, еще раз его поблагодарил и отправился вслед за матросами.

Добравшись до берега, матросы проворно вытащили шлюпку на песок: после долгих лет морской службы эта работа была для них детской забавой. Марти забрал свою котомку и спрыгнул на берег, бросив прощальный взгляд в сторону «Морской звезды», что грациозно покачивалась на волнах посреди бухты. За минувшие месяцы он успел по-настоящему привязаться и к кораблю и его кривоногому капитану.

Поднявшись на вершину скалы по выбитым прямо в камне ступеням, он обнаружил там несколько повозок, запряженных убогими клячами, которые дожидались пассажиров, чтобы довезти их до Фамагусты за умеренную цену.

Поторговавшись с возницей, чья лошадь выглядела чуть лучше остальных, Марти уселся сзади, пристроив рядом вещи. Уже на ходу он спросил у возницы, где можно найти хороший постоялый двор, чтобы остановиться на все время своего пребывания в Фамагусте, поскольку после корабельной качки и тряски в этом тарантасе у него все кости ломит. Возница посоветовал постоялый двор под названием «Дом Минотавра» неподалеку от старого порта, который держит муж его сестры. Туда Марти и решил направиться. Он поинтересовался, как зовут хозяина постоялого двора.

– Спросите Никодемоса и скажите, что вас прислал Элефтериос, – ответил возница.

Постоялый двор «Дом Минотавра» оказался дряхлым строением, видимо, еще со времен Пятой сатрапии персидского господства, и был построен на развалинах древних общественных бань, чьи стены которых местные жители многие годы растаскивали на свои нужды. Марти выбрался из повозки, расплатился с возницей и вошел в заведение. Он с недоумением отметил, что высокие двери совершенно не соответствуют размеру помещения. В глубине зала, возле окна, сидели несколько торговцев – судя по их речи, греков. Марти подошел к стойке и заговорил с человеком, в чьи обязанности, надо полагать, входило обслуживание новых гостей.

– Да хранит вас Господь, добрый человек. Я ищу Никодемоса, хозяина этого дома. Меня прислал Элефтериос.

– Он перед вами, я и есть Никодемос. Так значит, вы знакомы с моим мошенником-шурином?

– Он вез меня сюда на своей телеге от самого порта, где я сошел с корабля.

Услышав, как дружелюбно посетитель отозвался о его шурине, хозяин постоялого двора сменил тон:

– Я не могу сказать ничего плохого лично о нем, но у меня, знаете ли, довольно прохладные отношения с их семьей. Стоило мне отказаться продолжать дело моего тестя, как я стал для них отрезанным ломтем. Но с другой стороны, я не хочу ссориться с его сестрой, то есть моей женой, только потому, что мы с ее родными не поняли друг друга. Как говорится, каждому свое, правда ведь?

– Согласен, – ответил Марти. – Совершенно ни к чему скандалить на ровном месте.

После недолгого молчания Марти продолжил:

– Мне нужно где-то остановиться – ненадолго, всего на одну ночь. Вы мне поможете?

– Конечно, ведь это моя работа. К тому е вы пришли по рекомендации. Какую комнату желаете – с окном на улицу или во двор?

– Все равно, лишь бы не было слышно шума. Первым делом я хочу заморить червячка, а потом буду дрыхнуть без задних ног.

– Тогда я советую самую дальнюю комнату в коридоре. Там никто не будет ходить мимо двери со двора и на двор.

– И сколько это будет стоить?

– В переводе на греческие деньги – две драхмы, но могу взять и в дирхамах.

– У меня есть барселонские монеты – вас устроит?

– Меня устроят любые деньги, имеющие хождение в этом городе. Каталонцы – серьезные люди, их монеты везде пользуются спросом, будь то суэльдо, динары, джафарские или сарагосские манкусо или что-либо еще – я охотно обменяю их по хорошему курсу.

Марти согласился, и хозяин тут же обменял его деньги на местную валюту.

Затем киприот проводил нового гостя в его комнату. Это было просторное помещение с выложенным красной плиткой полом и входом в виде арки, сохранившимся еще с античных времен. Здесь же стояли сундук для одежды, стул и рукомойник с раковиной и ведром под ней. В довершение всей роскоши, в комнате стояла большая кровать с набитым шерстью тюфяком и хорошим одеялом.

Хозяин поинтересовался, нравится ли гостю его комната.

– Все прекрасно, я вам весьма благодарен, – заверил его Марти.

– В таком случае, если вам больше ничего не нужно, позвольте откланяться...

– Постойте, не будете ли вы так любезны...

– Все, что пожелаете, господин.

– Я хотел бы попросить вас о двух вещах.

– Только прикажите, и все будет сделано.

– Завтра я собираюсь отправиться в Пелендри, и мне нужна повозка.

– Если желаете, могу попросить своего шурина. Не люблю оставаться в долгу.

– Это было бы лучше всего, но если у вас в семье такие сложные отношения, мне бы не хотелось вас затруднять.

– К какому часу вам нужна повозка?

– Ближе к полудню.

– Не лучше ли будет немного пораньше?

– Хорошо.

– В чем я еще могу вам помочь?

– Скажите, где здесь можно поесть хорошей рыбы?

– В полулиге от порта есть одно местечко, называется «Золотая мидия».

– Благодарю вас.

– Простите, но я бы посоветовал вам взять повозку. В такое время опасно ходить пешком в одиночку.

– Не беспокойтесь, я уже достаточно долго бороздил моря, меня уже ничем не удивишь.

– Днем вам нечего опасаться, но с наступлением темноты на промысел выбираются пташки самого разного полета, и далеко не все они желают вам добра.

– Повторяю, не беспокойтесь: предупрежден – значит, вооружен.

Когда хозяин удалился, Марти разобрал вещи, умылся над тазом, переоделся, вынул из котомки короткий кинжал с рукояткой из слоновой кости и закрепил его на поясе. Теперь он готов был идти в «Золотую мидию».

46

Разоблачение

Бернат Монкузи многие месяцы отчаянно боролся с вожделением, но вновь и вновь впадал в грех похоти, охватившей пресловутых библейских старцев, что подглядывали за добродетельной Сусанной во время купания. В наростах на стволах деревьев ему виделись волнующие очертания девичьей груди, а в изгибе лютни в руках уличного музыканта, что просил подаяния напротив графского дворца, мерещились соблазнительные контуры ее бедер. Его походы к исповеди день ото дня становились все чаще. Порой, когда он находился в своем кабинете, его охватывал внезапный страх, что он может ее потерять, и тогда он посреди рабочего дня неожиданно возвращался домой, где дотошно выпытывал, куда и зачем Лайя ходила, а дурное настроение срывал на слугах, рабах, и порой даже на посетителях.

Иногда он срывал свой гнев даже на самой Лайе, по какому-нибудь ничтожному поводу устраивая ей скандалы, не стесняясь даже слуг, после чего сбитая с толку девушка в слезах убегала к себе.

Лайя еще с детства чувствовала какую-то необъяснимую неприязнь к отчиму, и в последнее время, сговорившись с Аишей, всячески избегала обедать и ужинать вместе с ним, ссылаясь то на головную боль, то на женские недомогания. Ее недуги беспокоили Берната. Он даже пригласил Галеви, известного лекаря-еврея, несмотря на всю свою неприязнь к потомкам тех, кто распял Христа. Лекарь явился в дом старейшины во всем великолепии. Бордовое одеяние, золотой пояс, а на правой руке – золотой перстень с огромным аметистом: все это придавало его облику респектабельность, но особое уважение внушал характерный орлиный нос и длинная ухоженная борода с проседью. Однако, когда он собрался осмотреть пациентку, Бернат решительно воспротивился, что крайне удивило лекаря.

– Неужели вам необходимо ее ощупывать, чтобы понять, какая хворь ее мучает?

– Разумеется. Как же я смогу поставить диагноз, если не вижу пациента, будь то мужчина или женщина?

– А вот я читал в медицинском трактате Авиценны, что он сумел поставить диагноз жене персидского шаха, лишь пощупав пульс на ее руке, которую она просовывала сквозь отверстие в стене, – возразил советник.

– Возможно, великий Авиценна и мог это сделать, но я так не умею.

Бернату пришлось уступить. Осмотрев девушку, плотно закутанную в одежду, лекарь прописал ей всевозможные снадобья и настойки против мигреней и ежемесячных спазмов. После этого еврей отозвал Монкузи в сторонку.

Уединившись с лекарем в своем кабинете, графский советник любезно предложил ему сесть.

– Ну, что скажете, Галеви? – осведомился он. – Насколько серьезно больна моя дочь?

– Ничем она не больна, сеньор. – Родителям порой трудно бывает принять тот факт, что для любой девочки рано или поздно наступает время, когда она превращается в женщину. Ваша дочь просто выросла и хотя она выглядит хрупкой, ее тело уже готово дать начало новой жизни. Отсюда и головные боли, и спазмы, и странное поведение, и внезапные перепады настроения, которым, как вы говорите, она бывает подвержена. Все это, несомненно, со временем пройдет, стоит ей выйти замуж.

Бернат побледнел, и Галеви поспешил его успокоить.

– Не волнуйтесь. Ничего страшного не случилось. Просто пришло ваше время стать дедушкой.

Монкузи и без еврея догадывался о причинах этой перемены. Он едва сумел сдержать гнев.

– Я пригласил вас, чтобы посоветовать по поводу здоровья моей дочери, а вовсе не для того, чтобы выслушивать ваше мнение, пора или не пора мне стать дедом. Моя дочь никогда не выйдет замуж! Вы слышите? Никогда!

– Как вами будет угодно, ваше превосходительство.

– Поговорите с моим управляющим, – немного спокойнее продолжил Бернат. – Дайте ему рецепт, чтобы травник приготовил снадобье, и скажите, как часто она должна его принимать. Он же оплатит ваши услуги. А теперь убирайтесь с глаз моих, чтобы я вас больше не видел!

Еврей не мог понять, чем провинился, однако, зная христиан, среди которых ему приходилось выживать, и, понимая, что перепады настроения сильных мира сего могут грозить серьезными неприятностями, предпочел не спорить, вежливо кивнул и удалился.

Весь день Монкузи просидел в своем кабинете, мрачный и подавленный. Слова Галеви ранили его, словно нож в сердце. Сама мысль о том, что Лайя когда-нибудь выйдет замуж и уйдет из его жизни, была невыносима. Никогда, ни за что на свете он этого не допустит! Он будет отгонять от падчерицы всех проходимцев, посмевших к ней приблизиться, и однажды она будет принадлежать ему.

На город спустилась ночь, и множество звезд рассыпались по темному небу, но советник не видел звезд – небо казалось ему столь же черным, как и мрачные мысли. Между тем, приближался час ежедневного ритуала, ставшего для него настоящей манией. Не опасаясь быть обнаруженным, он, как всегда, укрылся в убежище и стал ждать, когда Лайя начнет раздеваться. Однако в этот вечер девушка не торопилась ложиться спать. Сначала она задумчиво бродила по комнате, а затем вдруг направилась в сторону комода в углу спальни. Сев перед ним на стул, она выдвинула ящик, а затем, нажав на какую-то пружинку, открыла тайник.

Лайя вынула из тайника маленькую шкатулку. Бернат заметил, что на кожаном шнурке вместе с образком Пресвятой девы на шее у нее висел крошечный ключик. Вставив его в замочную скважину, девушка отперла шкатулку и вынула несколько писем. Застыв от изумления, советник наблюдал, как она их читает, порой прижимая к губам, словно целуя. Он в ярости уже готов был покинуть укрытие, но тут девушка начала раздеваться, и его охватило необоримое вожделение. Он замер, как подстерегающий жертву хищник. И вот его глазам предстали соски Лайи, подобные двум бутонам. Не в силах больше терпеть, он закрыл глазок, и сперма его пролилась на пол.