Текст книги "В волчьей пасти"

Автор книги: Бруно Апиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Вурах втянул голову в плечи.

– Но будут ли это как раз те самые?

– Это вы и должны выяснить. В моей команде, несомненно, есть людишки такого сорта. Ну, так что еще?

Вурах сделал неуверенное движение рукой.

– Так сразу дело не пойдет. Мне надо подумать.

– Подумайте, Вурах, подумайте! – Цвейлинг встал. – Я сейчас представлю вас Пиппигу. Он наверняка из этой компании. А мы с вами… У нас с вами нет никаких дел.

Вурах все понял и чуть заметно усмехнулся. Цвейлинг кликнул Пиппига и указал большим пальцем на Вураха:

– Я тут проверил этого парня. Возьмите его в канцелярию и сами хорошенько к нему присмотритесь. Если что-нибудь не так, он сейчас же вылетит. Держать у себя мошенников мы не намерены.

Когда Пиппиг вошел с новичком в канцелярию, никто, кроме Розе, не поднял глаз. Вурах почувствовал этот неприязненный холод. Значит, надо держать ухо востро.

Куда деть пистолеты? Пиппиг без конца ломал себе голову.

Все послеобеденное время, прикрываясь суетливой деловитостью, он искал подходящий тайник. От крыши до подвала обследовал он камеру. Куда деть эти штуки? Куда? Он не находил такого места, которое показалось бы ему достаточно надежным. Что за чертовщина!

В стекло перегородки он увидел Цвейлинга, который сидел без дела за письменным столом.

«За письменным столом! – с презрением подумал Пиппиг. – Написал ли этот тип за всю жизнь хоть что-нибудь, кроме своего дурацкого имени под рапортичками? А вот расселся за письменным столом, как генеральный директор!»

И вдруг задумчивый взор маленького наборщика изменился. Лицо его напряглось. У него блеснула идея, он нашел хороший тайник!

После вечерней переклички Цвейлинг, как обычно, ушел, а команда продолжала работу почти до ночного свистка.

После ареста Гефеля Пиппиг взял на себя обязанность запирать камеру и сдавать ключ страже у ворот. Утром, перед перекличкой, он снова брал ключ. Это благоприятное обстоятельство играло существенную роль в плане Пиппига.

Если ему не помешает Цвейлинг, как тогда, когда уносили ребенка, все должно пройти гладко.

На этот раз все сложилось удачно. Цвейлинг убрался домой. За полчаса до свистка команда покинула камеру, Пиппиг запер ее. Дважды щелкнул замок. Но это был искусный обман. На самом деле вход остался открытым. Пиппиг отнес ключ к воротам.

Было темно. Сговориться со старостой блока было для Пиппига пустячным делом.

– Послушай, Макс, эту ночь я не буду спать в бараке – останусь в камере.

Староста добродушно заворчал:

– Что ты опять затеял, старый плут?

Но Пиппиг уже исчез.

Вещевая камера находилась в стороне от бараков, она входила в комплекс зданий кухни, прачечной, дезинфекционной камеры и бани. Пиппиг ловко перебегал через дороги, стараясь не попасться на глаза кому-либо из заключенных или запоздалому эсэсовцу, покидающему лагерь. Оказавшись под защитой темных зданий, Пиппиг почувствовал себя в безопасности. Тихонько открыв дверь, он юркнул внутрь…

Спрятавшись на всякий случай за штабелем мешков, который еще недавно охранял ребенка, Пиппиг подождал некоторое время. Стояла сухая, безветренная погода, с ясного неба светила полная луна. Вскоре Пиппиг услышал пронзительный свисток лагерного старосты. Он повторился в разных местах, то ближе, то дальше… Затем на лагерь опустился темный покров тишины.

Пиппиг ждал час, два… Часов у него не было, и он определял время интуитивно. Решив, что уже настала полночь, он вышел из своего убежища. В канцелярии взял молоток, клещи, стамеску – такие инструменты там были всегда. Затем прокрался в кабинет Цвейлинга. Порядок действий Пиппиг давно обдумал, и все шло без задержки. Сначала он приподнял тяжелый письменный стол и осторожно отодвинул его в сторону, потом откинул и сложил пополам истертый ковер. Каждое движение он рассчитал так, чтобы все предметы затем можно было вернуть точно на прежнее место. Цвейлинг не должен был заметить, что кто-то трогал его стол.

Теперь Пиппиг приступил к самой трудной и сложной работе. В этом месте пола он должен был освободить от гвоздей доску, длиной около метра. В ночном сумраке, напрягая зрение и шаря пальцами, Пиппиг искал гвозди! Они глубоко ушли в дерево! Этого он не предвидел.

Ну, только не нервничать! «Не тужи и себя покажи!..»

На пространстве, соответствующем ширине стола, он проверил все доски. Один из гвоздей слегка выдавался наружу. Но слишком мало, чтобы его можно было ухватить клещами. Пиппиг взялся за стамеску. Не найдя опоры, она соскользнула.

Спокойно, Руди, спокойно! Не повреди дерева! Помни обо всем!

Пиппиг осторожно водил лезвием, ощупывая шляпку гвоздя. Он был весь внимание. Где-нибудь ведь должна же стамеска зацепиться. На всем свете, нет такого гвоздя, у которого шляпка не сидела бы в дереве хоть немного косо. И Пиппиг нашел это место. Но просунуть лезвие хоть на долю миллиметра под шляпку гвоздя – это была тончайшая совместная работа инструмента, мускулов и нервов. Стамеска чуть-чуть зацепилась. Покачивая ее вверх и вниз, Пиппиг пытался приподнять гвоздь. Он трудился бесконечно долго и почувствовал наконец, что дело идет на лад. Чрезвычайно бережно он стал отгибать край шляпки, и вот ее уже можно было захватить клещами. Но и этим инструментом он должен был действовать очень осторожно, всячески избегая резких движений, чтобы не оставить на дереве следов. Скользя клещами вокруг шляпки, Пиппиг чуть-чуть надкусывал ее со всех сторон, пока клещи не ухватили ее надежно. Тогда он подложил под клещи свою шапку и мягкими движениями начал вытаскивать гвоздь миллиметр за миллиметром из гнезда.

Наконец!

Оставалось еще пять гвоздей. Но по сравнению с уже достигнутым это была детская игра. Приставляя стамеску, как рычаг, к доске, Пиппиг бережно, все время подкладывая шапку, отжимал доску вместе с гвоздями и в конце концов поднял ее. В прежние годы своего заточения Пиппиг работал в строительной команде и знал, что под половым настилом находится только шлак. Теперь все пошло очень быстро. Пиппиг разгреб шлак, загоняя его под доски, потом шмыгнул в помещение склада, подставил стремянку и снял мешки. До сих пор он сохранял спокойствие. Но когда он начал рыться в мешках и запустил руку в сапог, им овладела нервная торопливость. Спокойно, черт возьми! Но он не мог остановить дрожь в руке, ведь на дне сапога он обнаружил что-то постороннее и таинственное, завернутое в тряпки. Пиппиг сжал руку, и его бросило в жар и в холод. Оружие! Он вытащил пистолет.

Тяжелый, властный и гордый, пистолет милостиво разрешил держать себя дрожащей человеческой руке. Очень недолго предавался Пиппиг восторженному трепету. Затем поспешно достал остальные пистолеты, завязал мешки, повесил их на место, убрал стремянку и побежал со своим сокровищем обратно в кабинет Цвейлинга.

Чтобы не терять времени, Пиппиг не стал удалять тряпки и осматривать то, что в них находилось, а торопливо опустил их на приготовленное ложе, словно каждый миг, пока пистолеты оставались не спрятанными, был для них осквернением. Но когда он уже готов был положить на место половицу, его пронизал отчаянный страх.

Внизу что-то скрипнуло.

Пиппиг явственно услышал, как тихо отворилась и снова затворилась дверь.

На мгновение все стихло.

Потом послышались осторожные шаги. А Пиппиг с доской в руках все еще стоял на коленях перед отверстием. Все его чувства оцепенели, обратясь к тому зловещему, что надвигалось извне. Холодная капля пота пробежала у Пиппига по груди и оставила после себя ледяной след. Шаги приближались и уверенно направились к полуоткрытой двери кабинета. Пиппиг едва дышал, и вдруг его дыхание совсем пресеклось… Дверь открылась, и в темную комнату вошли две фигуры. Это были Мюллер и Брендель из лагерной охраны. Во время обхода они случайно нажали на ручку входной двери…

– Что ты тут делаешь? – сдержанно и угрюмо спросил Брендель.

Пиппиг раскрыл рот, он так оторопел, что не мог вымолвить ни слова. Брендель и Мюллер подошли ближе. Они нагнулись над отверстием, и Брендель протянул руку. Тут Пиппиг очнулся от оцепенения. Он с силой толкнул Бренделя в грудь.

– Лапы прочь!

Но Мюллер тоже опустил руку в отверстие, и теперь оба они, пораженные, держали в руках по пистолету.

– Откуда это у тебя?

Пиппиг вскочил.

– Это вас не касается!

Сильный Брендель схватил коротышку.

– Откуда? Говори!

Момент был критический. Мюллер стал между ними.

– Нам ты можешь сказать, Руди! Если ты не мерзавец и не собираешься втереть нам очки, скажи, что ты здесь…

– Мерзавец? Да у тебя, верно, не все дома? – вспылил Пиппиг. – Вы и сами знаете, что творится в команде. Нам подсадили шпика. А вещи эти Гефеля. Раз уж вы их видели, перестаньте трепать языком и помогите мне их спрятать.

Охранники переглянулись. Гефель был их инструктор, и они тут же смекнули что к чему. Если они не сразу поверили Пиппигу, то скорее от неожиданности, чем от подозрения, так как коротышку они знали уже много лет как надежного и верного товарища. Благодаря чутью, хорошо натренированному за долгие годы заключения, они научились отличать в любых непредвиденных ситуациях истинное от ложного и принимать правильные решения. Не колеблясь, они помогли Пиппигу спрятать пистолеты. Все же Брендель высказал недоумение – уж очень необычным было место тайника.

– Друг, – прошептал он, – как пришло тебе на ум спрятать все это под письменным столом Цвейлинга?

И Пиппиг шепнул в ответ:

– Задница шарфюрера как-никак самая надежная крышка. Если у нас и начнут щупать жабры, то здесь никто искать не станет. Ясно?

Такая несокрушимая логика восхитила Бренделя.

– Руди, ты гений!

– Заткнись! – отозвался Пиппиг, весьма польщенный.

Пустое пространство между пистолетами они заполнили шлаком. Потом вложили обратно доску, но перед этим Брендель сосчитал половицы и установил, что пистолеты лежат под одиннадцатой. Избегая всякого шума, они стали прибивать доску.

Чтобы заглушить удары молотка, Пиппиг клал на гвозди шапку. Прежде чем положить ковер, они убрали мусор. Потом вместе поставили стол на место, которое Пиппиг заметил себе по узору ковра. Слабый ночной свет все же дал им возможность проверить, во всем ли восстановлен прежний порядок. Лишь теперь Пиппиг забеспокоился: тайну во что бы то ни стало нужно было сохранить.

– Товарищи, – умоляюще заговорил он, – вы не станете болтать, правда?

Они были бы рады объяснить ему, что представляет собой в действительности лагерная охрана, но только похлопали Пиппига по плечу.

– Не бойся, малыш, мы все понимаем!

Они исчезли так же тихо, как пришли.

Пиппиг убрал инструменты и спрятался в углу, поджидая рассвета. Спать он не мог. Обхватив руками колени, сидел он, постелив под себя старые шинели.

Три пистолета, конечно, не были единственным оружием в лагере. Как человек дисциплинированный, Пиппиг подавлял в себе любопытство, но ему все-таки хотелось заглянуть глубже в эту тайну. Он догадывался, что существует какое-то руководство, но в общем он ничего не знал. Пиппиг прижал подбородок к коленям. Черт возьми, Руди, ты уже столько лет живешь в этом подземном мире, жалкий битый пес среди других таких же жалких битых псов, и единственная мысль в твоей глупой башке – о том, что это бесконечное серое время когда-нибудь все-таки кончится так или иначе… А что ты, темный человек, собственно, понимаешь под этим «так или иначе»?

Пучком розог гнала судьба Пиппига к концу. И в самом деле, разве не был он битым псом, который сидел сейчас на задних лапах в углу и с удивлением вдруг обнаружил, что другие, которых он считал такими же жалкими псами, давно уже сломали розги об колено и «так или иначе» превратили в решительное «либо – либо»?

Почему он не принадлежит к тем людям, к которым принадлежит хотя бы Гефель? Не потому ли ему не доверяют, что он мал ростом и у него кривые ноги? Кого он знает из тех? Никого! Горько было Пиппигу признаваться в этом.

Может, Кремер один из них?

Наверняка!

Завтра, решил Пиппиг, завтра он поговорит с Кремером. Он не хочет быть жалким псом, согласным на «так или иначе»!

Было еще темно, когда Пиппиг после свистка покинул здание вещевой камеры. Но на дорогах между бараками было уже оживленно. Дневальные стягивались с разных сторон к кухне, чтобы разнести по баракам огромные чаны с утренним кофе.

Отсутствие Пиппига не было замечено. В спальном помещении уже прибирали постели, и когда Пиппиг вошел, сосед по нарам все же спросил его, где он был ночью.

– У девочки, – ответил Пиппиг таким тоном, который исключал всякое любопытство.

Между тем весть о случившемся дошла до Бохова. Вскоре после утреннего свистка связной Бохова узнал от капо лагерной охраны о ночных событиях в вещевой камере. В утреннем сумраке между связным и Боховым состоялся краткий разговор шепотом. В первую минуту Бохов готов был рассердиться на своевольного Кремера, который превысил полномочия. Однако узнав, что в команду вещевой камеры затесался сомнительный субъект, Бохов одобрил перемену хранилища, тем более – с этим нельзя было не согласиться, – что маленький Пиппиг действовал с исключительной ловкостью. Слова Пиппига связной передал буквально: «Задница шарфюрера как-никак самая надежная крышка…»

Бохов невольно рассмеялся.

* * *

Ферсте теперь уже было известно, чего хотят от тех двоих, посаженных в камеру номер пять. Кое-что открыли ему ночные допросы, а также разговоры между Рейнеботом, Клуттигом и Мандрилом. О том же, что происходило в лагере, он в силу своего изолированного положения не знал ничего определенного. Во всяком случае, существовало что-то вроде тайной организации, и камера номер пять должна была стать тем каналом, через который эсэсовцы рассчитывали проникнуть в ее тайные ходы и переходы. Это Ферсте себе уяснил.

Его отец был крупным чиновником в Вене, и сам Ганс Альберт Ферсте, закончив образование, тоже поступил на государственную службу. После оккупации Австрии его арестовали вместе с отцом, и он долгие годы скитался, по тюрьмам, пока наконец не осел в Бухенвальде. Ферсте назначили в карцер. Здесь он и остался. Мандрил сделал его уборщиком. В противоположность своему предшественнику, Ферсте никогда не принимал участия в физических насилиях над арестованными. Между ним и Мандрилом не возникло никаких личных отношений.

Ферсте выполнял свою работу безмолвно и послушно. Он жил в карцере, как некая тень. Мандрилу никогда не приходилось его звать, в нужную минуту Ферсте всегда был на месте. Мандрилу ни о чем не надо было заботиться, все всегда было в полном порядке. Так Мандрил за протекшие годы привык к своей тени.

С тех пор как Гефель и Кропинский попали в карцер и у Ферсте наладилось общение с электриком, у служителя карцера возникло желание помочь обоим несчастным. Но что он мог сделать?

Он знал, что Гефель и Кропинский пока еще не должны были умереть. После пытки столярными тисками Гефель, у которого сделался сильный жар, лежал на мокром и холодном цементном полу камеры. Не только Кропинский, но и Ферсте дрожал от страха, что больной в бреду может выдать тайны, которые он до сих пор так доблестно хранил. Под видом усердной работы Ферсте беспокойно сновал мимо камеры номер пять, где находились Рейнебот, Клуттиг и Мандрил. Они загнали Кропинского в угол и с любопытством склонились над больным, которого тряс лихорадочный озноб.

Гефель бредил.

Места нажима на висках посинели и непомерно распухли. Нижняя челюсть у Гефеля дрожала, как от стужи, зубы выбивали дробь.

Мандрил безучастно стоял рядом и курил. Клуттиг низко нагнулся над несчастным и прислушивался. Разрозненные слова, обрывки фраз слетали с трясущихся губ. То шепот, сбивчивый и горячий, то резкие выкрики.

– Ты… прав… Вальтер… ты… прав…

Гефель стонал, он открывал глаза, всматривался в пустоту и не узнавал ничего вокруг. Он судорожно поднимал руки, и кулаки прыгали у него на груди. Вдруг он закричал:

– Партия здесь… здесь!.. – Тело напряглось, лицо потемнело, Гефель с трудом побрал в себя воздух, и внезапная судорога тут же разрешилась пронзительными воплями – Крааах… я… назову… имена… крааах, краах…

Крики затерялись в дрожащей гортани.

Клуттига охватило неистовое возбуждение.

– Хочет назвать имена! – обрадовался он и, словно надеясь вытрясти их из больного, начал толкать его сапогом. Голова Гефеля конвульсивно дергалась то туда, то сюда, молотившие воздух руки опустились, и Гефель залился плачем, сотрясавшим все тело.

– Здесь… здесь… – лепетал он. – Ты… прав, Вальтер… она здесь… здесь… и дитя, дитя… она должна защитить, защитить…

Как тогда, во время нестерпимой пытки, Гефель стал бить кулаками и ногами по каменному полу. Тело дрожало, а громкий плач перешел в детское всхлипыванье, и слюна пузырями выступила на воспаленных губах.

Рейнебот, заложив большой палец за борт кителя, барабанил остальными. Клуттиг выпрямился и вопросительно посмотрел на Рейнебота. Тот попытался соединить отрывочные фразы бреда так, чтобы придать им смысл.

– Партия получила от Вальтера задание защитить ребенка. – Рейнебот прищурился. – Понятно, господин гауптштурмфюрер? Захватив ребенка, мы захватим и партию.

Быстрыми шагами направившись в угол, Рейнебот ударом сапога заставил Кропинского встать, схватил его за грудки и начал немилосердно колотить головой о стену.

– Где ребенок? Проклятая польская падаль! Где ребенок? Не скажешь, собака, так околеешь еще раньше другого пса! Где ребенок?

Совсем одурев, Рейнебот бросился назад к Клуттигу.

– Подать сюда ребенка!

С тупой яростью смотрел он на бьющегося в лихорадке Гефеля.

– Этот гад не смеет подохнуть. Он нам еще нужен. Здесь пока нечего делать. Пошли! – крикнул он Клуттигу, и они вышли из камеры.

Мандрил последовал за ними в коридор. Когда же он вернулся в камеру, то увидел, что Гефель лежит на старом сеннике, завернутый в два рваных одеяла, а Ферсте на коленях стоит перед больным.

У Мандрила от изумления захватило дух. Приняв мгновенное и дерзкое решение помочь товарищу, Ферсте все поставил на карту.

Либо Мандрил сейчас затопчет его сапогами и сбросит Гефеля с сенника, либо…

– Что это значит? – услышал за собой Ферсте сиплый голос.

Отчаянно смелый прыжок в неизвестное, казалось, удался. Теперь надо закрепить достигнутое. Ферсте выпрямился с равнодушным видом и, выходя из камеры, мимоходом бросил:

– Этот не должен околеть, он вам еще нужен.

Через минуту – у Ферсте все было заранее приготовлено – он вернулся с мокрой тряпкой и положил ее Гефелю на пылающий лоб. Именно на необычности – в карцере еще ни одному арестованному не оказывали помощи, и меньше всего человеку обреченному – именно на необычности основывал Ферсте свои действия. Мандрил наблюдал за уборщиком, пораженный тем, что такими простыми приемами можно сделать умирающего «годным к использованию».

Он что-то буркнул, выражая не то неудовольствие, не то согласие.

– Но только самое необходимое!

– Мы здесь не в санатории, – ответил Ферсте.

Подать ребенка! Клуттиг готов был обыскать весь лагерь. Рейнебот рассмеялся.

– Господи помилуй! Как ты себе это представляешь? Пятьдесят тысяч человек. Лагерь – это целый город! Можешь ли ты быть в городе разом во всех местах? Молодчики станут перебрасывать ребенка, а мы будем бегать по кругу, как обалделые бараны. Неужели ты напоследок хочешь еще выставить себя в смешном виде?

Рейнебот плюхнулся на стул и заложил палец за борт кителя.

– Какая пакость! – яростно проскрежетал он.

Он не мог усидеть на месте и снова вскочил. Шмякнул фуражку об стол.

– Что с нами будет?

Клуттиг попытался взять насмешливый тон:

– Ты, кажется, собирался податься в Испанию?

– Ах, Испания…

Рейнебот сделал капризное движение рукой. Клуттиг затянулся сигаретой.

– А сейчас ты, видно, хочешь дать волю нервам?

– Дать волю нервам? – Рейнебот ядовито рассмеялся.

Вдруг он отошел от Клуттига и остановился перед картой.

Два дня назад военное командование передало, что англичанам и американцам после шестидневных усилий удалось расширить свое предмостное укрепление до Бохольта, Боркена, Дорстена и ворваться в Гамборн. А нынче утром поступили новые сообщения: «Крепость Кюстрин после упорной борьбы пала под натиском превосходящих сил противника…»

Большевики!

За эти дни на Западном фронте всплыли совершенно новые названия. На севере бои, по-видимому, шли уже под Падерборном. С юга удар был направлен из долины Лана в сторону курорта Трейзы, Герсфельда и Фульды.

Американцы!

Трейза – это путь к Касселю. Фульда – прямая дорога к Эйзенаху. Глаза Рейнебота, как беспокойные мухи, бегали по карте.

– Ну и мерзавцы!

Его лицо исказилось. Оно как будто раздалось вширь.

– Так-то, мой милый!.. – обратился он опять к Клуттигу. – А наш дипломат уже готовится к приему. «Прошу пожаловать, господа! Прошу вас: еврейские подонки, большевики, все в вашем распоряжении!» – Он выпятил нижнюю челюсть и уродливо оттянул верхнюю губу, – Пакость!

Внезапно он переменил тон.

– А в карцер мы все-таки засадили не тех!

Клуттиг от неожиданности даже забыл поднести сигарету ко рту.

– Не тех? Ну, знаешь…

Рейнебот раздраженно заговорил:

– Собаки молчат! Надо еще раз взяться за вещевую команду и хорошенько прощупать ее. Там, наверно, найдется один, который наложит в штаны. Он-то нам и нужен!

– Хочешь опять идти в вещевую камеру? – удивился Клуттиг.

Рейнебот взмахнул рукой. Видно было, что она дрожит.

– Одним нам уже не справиться. Времени не хватит. Привлечем гестапо.

Он бросил это слово, как нож. Клуттигу стало не по себе.

– Ты заходишь слишком далеко! Довольно и того, что мы заварили эту кашу на свой страх и риск. А тут еще гестапо! Если об этом узнает начальник лагеря…

Рейнебот гордо выпрямился перед Клуттигом.

– И такой человек хотел сам стать со временем начальником лагеря!.. Впрочем, завтра мы все равно будем бегать в штатском тряпье – если успеем переодеться. Но пока я ношу этот мундир…

Он замолк, встав в вызывающую позу. Клуттиг снова почувствовал превосходство этого юноши над собой. Бывшему владельцу плиссировочной мастерской стало на миг не по себе в кителе гауптштурмфюрера.

– Что ж, хорошо, – решил он, – гестапо так гестапо!..

Работники команды, чувствуя на себе недреманное око высшего лагерного начальства, были готовы к тому, что в любой час может грянуть новая беда. Тем не менее вторичное появление Клуттига и Рейнебота поразило их, как неожиданный удар. Им приказали немедленно построиться. Даже Цвейлинг был так смущен приходом своих коллег, что в трусливом ожидании не сводил с них глаз. Не заденет ли это посещение и его? В заднем ряду стоял Вурах. Он наблюдал за происходящим с тайной усмешкой, ведь у него-то было отличное алиби. Розе стоял в первом ряду. Он побелел, как мел, и старался побороть дрожь в руках и ногах. Пиппиг стоял на месте Гефеля. Выйдя на шаг вперед, он доложил:

– Команда вещевой камеры построилась.

– Новый капо, не так ли? – спросил Рейнебот, обращаясь неизвестно к кому, и пошел по рядам. Клуттиг последовал за ним.

В голове у Пиппига проносились догадки о причине опасного визита. Неужели Гефель… Эту мысль Пиппиг загнал в самый дальний уголок сознания. Вурах, Цвейлинг? Взор Пиппига скользнул по лицу Цвейлинга. Не его ли рук это дело?

Цвейлинг застыл на месте, так же как и заключенные.

Рейнебот ходил по рядам и мысленно отмечал каждого заключенного, которого он собирался изъять. Испуг на окаменевших лицах, мертвая тишина в помещении, где слышался только скрип его шагов: раз – два, раз – два, его собственное молчание – все это доставляло Рейнеботу наслаждение. Он упивался своей властью. Вокруг рта залегла складка тщеславия. «Стоит этим болванам нас увидеть, как они того и гляди в штаны напустят от страха. Если бы они знали, что и мы недалеки от этого!..» – цинично посмеивался над самим собой Рейнебот. А заключенный Пиппиг в это время думал: «Вот вы видите, что мы стоим неподвижно, строго держа строй, и воображаете, что мы вас боимся. Подождите малость! Вы сами уже готовы наделать в штаны. Недолго тебе еще барабанить пальцами по кителю, подлая рожа!..»

Седьмой ряд – прямо от среднего окна…

Раз – два… раз – два…

Перед Розе Рейнебот остановился. Он заметил испуг, плясавший у того в глазах. «Этот, кажется, подойдет!»

Потянув за пуговицу куртки, Рейнебот вытащил Розе из ряда.

– Вы пожилой и разумный человек. Как вы могли впутываться в такие глупые истории?

– Господин комендант… у меня… Я ничего не знаю… ровно ничего…

Рейнеботу стало весело. Он представил себе, что держит Розе за шиворот и тот болтается в воздухе. Да, этот ему и нужен!

– У вас или не у вас и знаете вы или не знаете – это еще выяснится.

Рейнебот оттолкнул Розе в сторону. У того душа ушла в пятки.

– Господин комендант… я право же не…

«Еще слово, и я схвачу его за горло!» – подумал Пиппиг, дрожа от негодования. Рейнебот круто повернулся к Розе.

– Молчать! Свинья!

Окрик прозвучал, как разрыв снаряда. Следующего Рейнебот мягко поманил пальцем и молча дал ему знак подойти к Розе. Этим следующим был Пиппиг. Он вышел из ряда, стал подле Розе и, улучив миг, ткнул его в спину. Пиппиг весь кипел от гнева.

Неожиданно в шестьдесят первый барак явился Кремер.

Малыш сидел на полу за нарами. Цидковский хотел было накинуть на него одеяло, чтобы скрыть от лагерного старосты, но тот махнул рукой.

– Оставь! Я все знаю.

Посыльный принес ему от Риомана бутылку молока и печенье. Кремер извлек все это из карманов и хотел дать ребенку. Но почему-то ему вдруг стало неловко, и он отдал припасы Цидковскому.

– На!

Цидковский с горячей благодарностью принял эти сокровища. Его лицо в глубоких морщинах сияло от радости. Он спрятал драгоценности в постель на нарах.

Кремер подошел к ребенку. Мальчик смотрел на большого, серьезного человека теплыми бархатными глазами молодого несмышленого животного. Но Кремер в этом детском лице видел отражение уже зрелых мыслей, и это его потрясло.

Кремер огляделся. Передняя часть помещения была оборудована под амбулаторию. Здесь стояли простой стол, несколько стульев, на этажерке – склянки, банки с мазями, несколько ножей, ножницы – самые необходимые материалы и инструменты для лечения ран.

– Где ты прячешь ребенка в случае опасности?

Цидковский, улыбнувшись, успокоительно покачал головой.

– Нету. Сюда никто ходит. Ни врач, ни эсэс. Дитя быстро шмыг-шмыг под нары.

Цидковский рассмеялся. Кремер же рассердился и стал его пробирать.

– Нет опасности? Да что ты знаешь? Только что из вещевой камеры уволокли половину команды! Подлецы ищут ребенка. Стоит им из одного-единственного выколотить правду о том, где мальчик, как они нагрянут сюда и начнут ползать по всем углам. Что тогда? Ну?

Цидковский вдруг осознал опасность и разволновался. Схватив малыша на руки, он прижал его к себе, словно защищая.

– Куда? – страдальчески произнес он, глядя на Кремера глазами затравленного зверя.

– Да, куда? – загремел Кремер. – Защитники, называется! Об этом надо было позаботиться прежде всего! Ребенок не игрушка, черт побери!

Цидковский почти не слушал упреков Кремера, он искал подходящий тайник. Мысль спрятать ребенка среди больных была сразу же отброшена. Оставалось только это помещение. Но где здесь надежный уголок?

Цидковский, быстро осматривая все вокруг, задерживался взглядом даже на деревянных затяжках крыши барака.

– Ну, так как же? – торопил его недовольный Кремер.

Цидковский пожал плечами. И вдруг его осенило. Посадив мальчика на нары, он убежал в угол, где стоял большой бак из оцинкованной жести.

Цидковский, что-то обдумывая, остановился перед баком и, когда подошел Кремер, сказал:

– Вот туда!

Поляк снял крышку.

– Ты с ума спятил? – в ужасе воскликнул Кремер, заглянув в бак, который до половины был забит перевязочным материалом, пропитанным корявыми сгустками крови.

Но Цидковский уже преодолел свою беспомощность. Он снова улыбнулся, предложил Кремеру наблюдать за происходящим и вызвал своих двух помощников.

Кремер слушал кипучую польскую речь Цидковского, который давал землякам указания, сопровождая их усиленными жестами. Санитары тотчас бросились выполнять поручение. Один стал решительно опорожнять бак от окровавленных бинтов, а другой прибежал со щеткой и тряпками. Скорее таз!

Внутрь бака налили дезинфекционного раствора, потом начисто выскоблили его. Между тем Цидковский, взяв жестяную крышку, ударами молотка загнул ее края. Крышка стала меньше. Теперь ее можно было на некоторую глубину вдвинуть в конический бак, где она и застряла.

Цидковский набросал на нее бинты. Они поползли через края, и создавалось впечатление, что бак переполнен. Тайник на случай опасности!

Зная эсэсовцев, можно было не сомневаться, что они станут совать нос во все углы, но далеко обойдут бак с его отвратительным содержимым. Это понимал и Кремер, и Цидковскому оставалось только заверить лагерного старосту, что впредь один из его людей постоянно будет на страже и в случае приближения опасности ребенка в одну минуту…

– Ты понимаешь, – тараторил Цидковский, воодушевленный удачной выдумкой, – бинты – вон, ребенок – в бак, закрыть крышка, бинты наверх. Dobrze!

Цидковский напряженно всматривался в лицо Кремера, ожидая знака согласия.

Кремер покорно опустил глаза.

Лучшей возможности, по-видимому, не было. А дальнейшее зависит от случая. Если эсэсовцы обратят внимание на бак и потребуют, чтобы его опорожнили – Кремер оглядел трех обступивших его поляков, – ребенок умрет, а с ним и эти три храбрых человека. В их глазах, казалось, светилось то молчание, с которым они пойдут на смерть. Три пары глаз были устремлены на него. Он не помнил имен этих людей и ничего не знал о них. Серо-синяя полосатая одежда заключенных болталась на их истощенных телах. Пусть в складках их лиц разрослись кустики бороды, как мох в рытвинах земли, пусть от недоедания обострились их скулы, но глаза сверкали неугасимым светом на изможденных лицах. Ни голод, ни иные страдания не могли замутить этих ясных глаз. Они, как светочи, продолжали посылать лучи из бездны человеческого унижения. Только пистолетный выстрел зверя в сером мундире мог погасить этот блеск. Но и тогда его угасание было бы подобно тихому закату светила, а мрак смерти стал бы легким покрывалом, окутывающим вечную красоту.

Кремер, правда, не думал именно так, но переживал в глубине души нечто подобное.

Цидковский дружески кивнул ему. Этот привет простого человеческого сердца простерся между двумя людьми аркой моста, который никто и никогда не сумеет разрушить.

Кремер подошел к нарам. Осторожно погладил он малыша по головке, ничего не сказал и только подумал: «Бедный майский жучок!..» Он вспомнил о коробке с крышкой в дырочках, куда он сажал жучков, когда был мальчишкой.

Какая тяжесть лежала на сердце у Кремера! Для ребенка он теперь сделал все, что было возможно. Но сколько еще нужно было сделать! Разве не держал этот ребенок, сам того не ведая, в своих невинных ручонках ту нить, на которой все висело?