Текст книги "Крузо на острове Рождества (СИ)"
Автор книги: Брэд Брекк
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Эрик вспомнил бой во время войны, много лет назад, так глубоко в прошлом, что казалось, его никогда не было. Его взвод патрулировал на Нагорье, когда внезапно попал под автоматный огонь. Вьетконг засел в укреплённых бункерах и замаскированных линиях траншей. Снайперы-смертники, привязанные к наблюдательным пунктам на деревьях, открыли по ним огонь. С громом рвались гранаты, треск автоматического оружия разрывал воздух.
Падая на землю, он слышал, как свистят и рикошетят над ним пули 7,62-мм пулемёта, выкашивая джунгли, как лужайку. Взвод попал в "мешок". Эрик замер в грязи и огляделся. ВК были вооружены до зубов. Над головой продолжался железный дождь. Гранаты грохотали всё чаще.
Паренька из Чикаго, не старше 18-ти лет, ранило осколками в живот.
– САНИТАР! НА ПОМОЩЬ! – закричал он. Его израненные руки и ноги напоминали сырой гамбургер. Под смертельным огнём Эрик пополз к нему.
– Это серьёзно, док? – спросил парень.
– Вытащим тебя отсюда – будешь жить... но отцом семейства тебе не стать и не испытывать стояк за "Чикаго Кабз", – ответил он. У парня липкая кровь текла между ног, он вопил от боли.
– ДОБЕЙ МЕНЯ, ДОК, ПОЖАЛУЙСТА... ДОБЕ-Е-Е-ЕЙ!
Эрик накачал паренька морфием, кое-как перевязал, приговаривая, что всё будет хорошо, что война для него кончена, что рана у него на миллион долларов, что его скоро отправят домой и всё у него будет в порядке; потом пополз к другому раненому, чья спина, словно прутик, была переломлена пополам шестью пулями АК.
Тому парню он солгал.
– Ты будешь в порядке, – старался он быть убедительным. – Расслабься и всё будет хорошо. Я тебя перевязал, боль скоро утихнет.
Он лгал парню так же, как лгали ему доктор, сиделки и Хелен.
– У вас всё будет хорошо, мистер Дэниелсон, – твердила сестра Мэрдок.
– Вы приспособитесь... – подбадривал доктор Диттман.
– Ты снова будешь рисовать, Эрик, я знаю, – убеждала Хелен.
Все считали, что с ним всё в порядке, но это было не так. Он никогда не будет в порядке. И никогда больше не будет писать.
– Грёбаные вруны, все поголовно ... – промолвил он вслух.
"Может, оно и к лучшему, – засмеялся он. – Наверное, у меня и не было никакого будущего. Может быть, все эти годы я обманывал сам себя. Может быть, и Хелен лгала мне".
Выходные он проводил в Бутбэе. Вдвоём с Хелен они обедали на Рыбачьей пристани, ходили в кино, пили коктейли, он провожал её домой, держа за руку, и они подолгу общались. По субботам обычно куда-нибудь выезжали, а по воскресеньям смирно сидели в гостиной её матери и смотрели телевизор.
В конце июня Хелен выбралась к нему на остров. Она приехала утренним паромом, Эрик встречал её на пристани. Они болтали и гуляли с Моряком по острову, и через несколько часов она вернулась обратным рейсом. На короткий миг Эрику показалось, что он вышел из мрака, присутствие Хелен подействовало на него, как исцеляющий бальзам. Но Хелен уехала, и он ощутил себя ещё более одиноким, ещё более подавленным, чем раньше.
В начале июля, когда в Бутбэе официально объявили летний сезон, ему выдали протез, врач-трудотерапевт научил им пользоваться. Постепенно Эрик приспособился самостоятельно прихватывать "крюк" ремнями и управляться им, культя стала менее чувствительной.
Но крюк – не рука. И рукою ему не быть...
ГЛАВА 11. «СОЗИДАНИЕ ХУДОЖНИКА»
"Старшим помощником на «Пекоде» плыл Старбек, уроженец Нантакета и потомственный квакер.
"Я к себе в вельбот не возьму человека, который не боится к и тов", – говорил Старбек. Этим он, вероятно, хотел сказать... что с о вершенно бесстрашный человек – гораздо более опасный товарищ в деле, чем трус.
Старбек не гонялся за опасностями, как рыцарь за приключениями. Для него храбрость была не возвышенное свойство души, а просто п о лезная вещь, которую следует держать под рукой на любой случай сме р тельной угрозы".
Рагнар Дэниелсон выехал из норвежской рыбацкой деревушки сразу по окончании Второй мировой войны и привёз жену Ингер и двух сыновей, Эрика и Тора, в Джоунспорт, где в своё время основал судостроительную компанию. Ремеслом своим он овладел ещё в Ставангере и очень скоро завоевал репутацию строителя лучших деревянных промысловых судов, бороздивших воды залива Фанди. В старые времена судостроение было одним из самых высокооплачиваемых занятий на побережье Мэна, теперь уже не так. Сегодня человек может заработать вдвое больше, плотничая по жилым домам. Тем не менее, Рагнар Дэниелсон занимался изготовлением и восстановлением классических деревянных посудин, работая по шесть с половиной дней в неделю скорее даже не из-за денег, а из любви к искусству и к работе собственными руками.
Эрик был на четыре года старше Тора, всё время после уроков и выходные он проводил в отцовской мастерской и хорошо научился вручную прилаживать куски дерева друг к другу. Но рисовать ему нравилось больше, чем возиться с деревяшками, и потому в свободное время он рисовал море и животных, которые обитали в море и возле моря. У него был талант схватывать детали, уже в раннем детстве он решил стать художником, хотя и не сообщал отцу о своём намерении до одиннадцатого класса. Ибо именно тогда Рагнар Дэниелсон задал вопрос старшему сыну, будет ли тот работать в мастерской, окончив школу, и примет ли на себя семейное дело.
– Нет, отец, – ответил он. – Я люблю море, но не хочу мастерить шхуны или становиться рыбаком, как мои друзья. Бог наградил меня сильными, уверенными руками и талантом к рисованию. Я хочу стать художником...
Рагнар Дэниелсон пробовал отговорить Эрика от этой затеи, приводил доводы, что выпадет ему неясное будущее с сомнительными финансовыми выгодами, что в жизни художника может постичь разочарование, но, в конце концов, согласился уважать сыновний выбор.
– Эрик, – сказал он, – я только одного желаю: чтобы ты хорошо делал то, чем решил заниматься, и чтобы тебе это нравилось. Хочешь стать художником, отлично, я помогу, чем смогу, но отдавай себя своему делу полностью, сынок, ничего не утаивай... и будь хорошим художником. Я люблю, когда люди хорошо делают то, что делают. И помни, если что-то пойдёт не так, как хочется, или если передумаешь, ты всегда можешь вернуться домой. Для тебя здесь всегда найдётся дело...
– Хорошо, отец.
– Ну что же, – произнёс старик, размышляя, – может быть, твой брат Тор присоединится ко мне и возьмёт бизнес в свои руки, когда я стану слишком стар.
– Ты никогда не будешь слишком стар, папа... но у Тора умелые руки, в изготовлении лодок он гораздо искуснее меня; я думаю, это как раз то, чем он хочет заниматься.
– Надеюсь, надеюсь...
– Пройдёт несколько лет, папа, и тебе придётся делать новую вывеску для мастерской – "Дэниелсон и сын".
– А что будешь делать ты, Эрик? Ты, наверное, хотел бы поступить в какую-нибудь художественную школу?
– Да, папа.
– И ты уже думал о том, где будешь учиться на художника?
– Да, папа. В Чикагском институте искусств.
– Так-таки Чикаго?
– Это хорошая школа...
– Тогда узнай, примут ли тебя, а я сделаю всё, что смогу. Если суждено мне в сыновьях иметь художника, я хочу, чтобы он был лучшим!
Школа при институте искусств в Чикаго являла собой резкий контраст со средней школой Джоунспорта. Это было вольное заведение, полное сотен талантливых студентов со всего света – из России, Японии, Франции, Южной Америки, – жаждущих получить степень бакалавра или магистра изящных искусств после изучения традиционных предметов: истории и эстетики, графики и живописи, гравюры и плетения. В школе не было ни учебного городка, ни общежитий, ни студенческого клуба, ни студенческих братств или землячеств. Единственным местом, где студенты встречались, был кафетерий, в котором сами же и подрабатывали. Атмосфера в нём царила исключительно артистическая, все разговоры и сплетни крутились вокруг работы. Но студенты были разобщены: скульпторы общались только со скульпторами, фотографы с фотографами, – и Эрику очень не нравилось такое положение вещей. Он считал, что мог бы научиться большему, если б студенты различных дисциплин могли свободно обмениваться мыслями друг с другом. Ведь все они интересовались искусством с большой буквы. Различия между ними заключалась лишь в условиях, в которых они работали, и он думал, что на данном этапе их жизни эти различия не могли иметь большого значения.
Весь первый год один из преподавателей внушал студентам, что только один из десяти тысяч выпускников обретёт национальную известность, подобную известности Джорджии О'Киф, Гранта Вуда и Лероя Неймана.
– Когда закончите обучение, многие из вас будут голодать, – вещал он. – Художники – это мечтатели и как деловые люди никчемны. Они невероятно оторваны от реальности, и именно поэтому, покинув эти стены, в большинстве своём вы останетесь на обочине. Если повезёт, примкнёте к какому-нибудь околохудожественному делу и закончите, к примеру, изготовлением кукол или оформлением рождественских открыток.
Суровое пророчество, однако, не обескуражило дух Эрика. Это он станет тем единственным из десяти тысяч, кому посчастливится. Подрабатывая по ночам и выходным официантом в популярном кафе на Раш-стрит, он с головой окунулся в учёбу и четыре года спустя вынырнул из неё с учёной степенью в изящных искусствах, став одним из числа очень немногих выходцев из округа Вашингтон, кому удалось получить высшее образование. И Рагнар Дэниелсон ужасно этим гордился.
Окончив образование, Эрик уложил пожитки и купил билет на поезд, идущий в Бостон; там вскочил в автобус до Бангора, потом пересел в другой, чтобы покрыть последний отрезок путешествия домой, в Джоунспорт. Пока автобус катил по прибрежной трассе, опустился туман; всё чаще попадался транспорт летних туристских полчищ. В июне участок от Йорка до Бар-Харбора всегда бывал забит туристами, тогда придорожные мотели втрое против зимних взвинчивали тарифы, а рестораны и долго дремавшие магазинчики по продаже омаров разводили огонь под котлами. Эрик наслаждался ездой. Он отсутствовал четыре года и понимал, что в жизни свершилось что-то важное. Уткнувшись носом в окно, он размышлял о своём счастье, а тряский автобус мчал мимо вросших в землю ферм, брошенных автоприцепов и покосившихся хибар, красноречиво свидетельствующих о положении сельской бедноты округа Вашингтон.
– Я и забыл, как прекрасен округ Вашингтон, – заметил он старичку на соседнем сиденье.
– На него, может быть, и приятно смотреть, – отозвался старик, – но он навеки увяз в экономической депрессии; так что когда по всей стране лупит спад, здесь едва возбуждается рябь. "Нет" в ответ на вопросы, черника, селёдка и тяжёлые времена – вот что означает этот край. Посмотри вон туда: человек собирает на мелководье моллюсков, эта работёнка с граблями и лотком ломает хребет, а заработает он лишь несколько монет. Ну, молодой человек, следующая остановка в Черрифилде, мне там выходить...
ЗдСрово вернуться домой и воссоединиться с семьёй. Тор женился, у него родился ребёнок. Эрика поразило, как сильно в такой короткий срок постарели родители. На следующий день он отправился к морю и битый час швырял с берега голыши, прервавшись лишь на минутку, чтобы посмотреть, как чайка бросила с высоты краба на большой камень, спустилась и не торопясь склевала открывшееся белое мясо. Поход вызвал из памяти воспоминания детства, добрые и не очень. Воспоминания о той давней поре, когда они росли вместе с Бекки. Как однажды поехали на велосипедах через мост на остров Билз-Айлэнд и катались там несколько часов, как на обратном пути остановились у продуктового магазина и попросили напиться воды.
– Вы, ребятки, крутите-ка педали через самый мост, – ответил им тогда продавец, – а когда доберётесь до Джоунспорта, откуда вы родом, спросите в пожарной части Томми Уоткинса или Билли Бонса и посмотрите, найдётся ли у них для вас вода. Давайте, чешите отсюда и не возвращайтесь...
Снисходительное высокомерие продавца взбесило Эрика, но так вели себя почти все жители островка Билз-Айлэнд. На своём клочке суши не нужны им были чужаки с континента.
И припомнил он, как просыпался летом за полчаса до рассвета, чтобы приветствовать день. Как уходил из отцовского дома по тропе, садился на высоком холме под деревом, любовался морем и ждал чуда. День начинался неторопливо, шумел всё громче и громче, в крещендо достигая пика: чайки, листья, уходящая в отлив вода – всё вопило, смеялось, журчало. Солнце было его солнцем, оно рождалось у него изнутри, и если бы проспал он, опоздал бы и день.
Через месяц после возвращения домой он получил повестку от комиссии по учёту военнообязанных, из Мачайаса, центра округа. Так как он закончил школу, то студенческая отсрочка по форме 2-S была заменена на форму 1-А; спустя ещё два месяца, сразу после Дня труда, армия США уведомила, что у Дяди Сэма имеются важные планы на его будущее. В два счёта призванный, он принял воинскую присягу, обязуясь защитить Соединённые Штаты от всяческих врагов, как внешних, так и внутренних, и вот вам – получите готовенького солдата.
После школы искусств они с Бекки собирались пожениться. Однако на последнем году его учёбы у неё развилась лейкемия, и весной она умерла. Так что в известной мере он приветствовал призыв в армию, рассчитывая на то, что там ему помогут справиться с тоской. Осенью 1969-го он прошёл начальную военную подготовку в Форт-Полке, штат Луизиана, и был переведён в Форт-Сэм-Хьюстон в Техасе, где обучали военных санитаров во Вьетнам.
"Я очень много путешествовал. Города проносились мимо меня как мёртвые листья, листья ярко раскрашенные, но оторванные от ве т вей..."
Нелегко было смириться со смертью Бекки, ведь они так долго любили друг друга и прожить собирались вместе всю жизнь; поэтому, когда она умерла, ему всё время казалось, что она по-прежнему рядом, он не мог её забыть и не мог жить без неё.
"Я хотел остановиться, но что-то преследовало меня. Оно всегда пр и ходило неожиданно, заставая меня врасплох. Может, это была знакомая мелодия. Может, это была просто фигурка из прозрачного стекла..."
Её призрак преследовал его в армии и последовал за ним через всю страну, вплоть до Сан-Франциско, где он остановился на несколько дней, чтобы попрощаться с Америкой перед отправкой в зону боевых действий.
"...Или я брожу по ночным улицам в каком-нибудь незнакомом городе до тех пор, пока не найду себе попутчиков. Я прохожу освещённую ви т рину магазина, где продается парфюмерия. На витрине полно цветных стеклянных предметов – крошечные, прозрачные, нежно окрашенные флаконы, словно кусочки разбитой радуги..."
Он бродил по улицам в поисках женщин для любви, но Бекки вдруг касалась его плеча, и он оборачивался и смотрел ей в глаза.
«О... я пытался оставить тебя позади; я верен тебе больше, чем хотел бы!»
Он слышал аромат «Табу», её всегдашних духов. Он чувствовал её присутствие. Видел горящие зелёные глаза и развевающиеся на ветру тёмно-русые волосы, и на крошечный миг ему казалось, что она рядом. Но видение сменялось сухими листьями, кружащими над могилой, могильным камнем на холодной земле, и тогда он глубже засовывал руки в карманы и продолжал свой путь.
"Я достаю сигарету, я перехожу улицу, я бегу в кино или в бар, я беру что-нибудь выпить. Я обращаюсь к ближайшему незнакомцу – всё, чт о бы только задуть твои свечи!"
Всё кончено, милая, всё кончено, нет больше радуг для нас двоих...
«Ибо сейчас мир освещён молнией! Задуй свои свечи – и прощай...»
«Отпусти меня, Бекки, не преследуй, ибо мир освещают приключения, а через два дня я улетаю во Вьетнам, и, подозреваю, он станет величайшим приключением в моей жизни».
Два года спустя, уволившись со службы, Эрик провёл несколько недель дома в кругу семьи, а затем, сняв со счёта армейские сбережения, улетел в Чикаго и поступил на работу в рекламный отдел "Чикаго Дейли Ньюз" заниматься макетированием и иллюстрациями.
Домой он вернулся совсем другим, не похожим на того человека, что уходил на войну двумя годами ранее. Вьетнамский опыт изменил его в корне. Поменялись его ценности, появилось беспокойство, он изо всех сил старался наверстать упущенное время и предугадать, что ещё преподнесёт ему жизнь. И вдруг обнаружилось, что после 365-ти дней, проведённых санитаром в элитной 1-ой аэромобильной дивизии, после зверств войны и латания рваных тел, приспособиться к гражданской жизни очень непросто. Он по-прежнему мечтал стать художником и рассчитывал, что подработка во время учёбы, работа в газете днём и оттачивание приёмов живописца по вечерам ускорят его карьеру. "В газете я лучше освою рисование на бумаге, – загадывал он, – и, обретя уверенность, перейду к более высоким формам выражения".
Через несколько месяцев на одной из вечеринок Эрик познакомился с девушкой. Звали её Сара Лэтроп. Она работала секретаршей в адвокатской конторе в Петле; они начали встречаться и через полгода поженились. Эрик надеялся, что брак и постоянная работа успокоят его, приведут душу в равновесие, но всё обернулось к худшему. На следующий год в спальном городке "белых воротничков" Арлингтон-Хайтс, к северо-западу от Чикаго, они с Сарой купили маленький кирпичный домик, обнесённый белым заборчиком из штакетника. Оттуда каждый день ездили в город на электричке, но спустя какое-то время Сару уволили за пререкания со старшими по должности; она заявила Эрику, что хочет остаток года отдохнуть и пожить на пособие по безработице, а уже потом приниматься за поиски другой работы. Но время шло, и стало понятно, что у неё не было желания возвращаться к труду, а затем она и вовсе отбилась от рук. Когда они только поженились, она весила сто три фунта, но уже через полгода после принятия на себя роли домохозяйки из пригорода прибавила почти пятьдесят фунтов к своей фигуре "пять на три", и это был не предел. Выглядела она ужасно.
– Что это тебя так разнесло, Сара? – как-то за ужином спросил Эрик.
– До замужества я принимала таблетки для похудения.
– Ты говоришь о "спиде"?
– Я говорю о диетических пилюлях. Я не кололась. Я не наркоманка, Эрик...
– Ага, и что же тогда случилось?
– Я покупала их у одной девчонки на работе. Когда же я потеряла работу, накрылся и канал. А ты разве не знал?
– Ты никогда не говорила об этом.
– Наверное, выскочило из головы.
– Ну-ну...
– Я думала, тебе нравятся полные девушки. Ведь ты всегда говорил, что моя сестра похожа на старую ворону с выщипанными перьями. А так с тобой рядом солидная женщина, с которой приятно покувыркаться под одеялом.
– Как же твоя подружка доставала таблетки, работая в адвокатской фирме?
– Вечерами она подрабатывала уборщицей в аптеке.
– Таскала их, а что не могла использовать, продавала?
– Примерно так. Небольшой побочный доход...
– Так-то оно так, только толку тебе от них чуть.
– Мне их не хватает... они заряжали меня энергией, жизнелюбием!
– А нельзя разве лопать поменьше и больше заниматься физкультурой? Может, если б ты ходила пешком хотя бы по часу в день...
– Если я не устраиваю тебе в таких габаритах, тогда, видимо, придётся тебя бросить...
– Нет-нет-нет, Сара, это не ответ...
Как бы то ни было, со временем Сара нашла канал и в Арлингтоне и снова начала экспериментировать с лекарствами, обратив своё тело в аптечку. По утрам принимала алка-зельтцер и шипучку из таблетки амфетамина, чтобы вызвать прилив энергии, встать с постели и влезть в старый синий халат. Ожидая, когда сварится кофе, нанеся на лицо крем "Ноксима" и накрутив волосы на бигуди, одну за другой смолила сигариллы. К полудню она уже витала в облаках так высоко, что принимала таблетку валиума, чтобы слегка успокоиться. Сара принимала лекарства от всего, и все были прописаны врачами. Фенобарбитал, чтобы уснуть; бензедрин, чтобы проснуться; транквилизаторы, чтобы расслабиться; плюс косячки и глотки спиртного тут и там, чтобы смазать челюсти для общения со сверстницами-соседками, которые, подобно ей, изнывали от скуки предместий и от самих себя.
– Жизнь моя проклята безопасностью и однообразием, – любила жаловаться Сара. – Не происходит ничего возбуждающего. Каждый день похож на предыдущий. Я ненавижу жизнь в Арглингтоне. Я чувствую себя как в западне. Мы должны куда-нибудь переехать!
– Что ты думаешь насчёт Амазонии? Я всегда мечтал познакомиться с этой частью Бразилии...
– Давай серьёзней.
– Ведь это ты хотела жить здесь, поближе к мамочке. Не я. И потом, Сара, ты здесь выросла, это твой родной город. Ты знала, на что похожа жизнь здесь, уже до того, как мы купили этот дом, – говорил Эрик.
– Да знаю я, – скулила она, – но я не нахожу здесь ничего увлекательного.
– Почему бы тебе не слетать с сестрой в Катманду и не вскарабкаться на Эверест в тех твоих старых вонючих кроссовках и той вычурной курточке из кролика, которую ты купила в "Кей-Маркете" на прошлой неделе?
В конечном счете, Сара нашла-таки себе нечто возбуждающее. Она доставала колёса у какой-то подружки, а когда кончались деньги на еду, она получала дозу адреналина, воруя по мелочам в местном супермаркете "Сэйфвэй". Она подолгу зависала на телефоне. Её сестра, жившая в нескольких милях от их дома, в Палатине, была поглощена муторным разводом и названивала ей каждый день, чтобы поведать горькую историю о том, как мужчина, которого она так любила, отнял её лучшие годы и выбросил их брак на помойку, чтобы бежать к секретарше, которая моложе её на десять лет. Она жужжала Саре, что мечтает положить жалкие малюсенькие мужнины яйца на разделочную доску и отхватить тупым разделочным топориком. Что, когда дойдёт до суда, она заставит заплатить его за то, что сбежал к молодой сучке, и пусть тогда смиренно предстаёт перед судом, цепляет на шею Медаль Почёта и заворачивается в американский флаг. И Сара принимала живейшее участие в планах зловещего умерщвления своего зятя.
Сара посвятила балету двенадцать лет и одно время даже слыла подающей надежды ученицей, но планы на танцевальную карьеру рухнули в самый последний год обучения в училище, когда она поскользнулась на льду на подъездной дорожке к родительскому дому и в двух местах сломала левую лодыжку. Кости срослись неправильно, и когда она уставала, то начинала слегка прихрамывать.
Вне дома интересов для неё не существовало, поэтому, когда она накачивалась амфетаминами, наступало время домашней работы, так что иногда Эрик просыпался в три часа ночи от того, что она снова полощет посуду, трёт кухонный пол, моет внешние оконные рамы, подсвечивая себе фонариком, и пылесосит ковёр, который чистила лишь несколько часов назад. У неё был пунктик на чистоте, что вкупе с её прочими неврозами делало жизнь в доме сущим кошмаром. Меньше чем за год она потеряла в весе шестьдесят фунтов и выглядела, как безобразная иссохшая старуха на последней стадии рака. Вечерами Эрик, возвратившись домой, заводил разговор с нею о каком-нибудь новом проекте, над которым работал, но всё было напрасно. Сара прерывала его на полуслове, произнося примерно следующее: "Ты слышал, что миссис Хэррис – она жила на том конца улицы – умерла вчера в больнице?"
– Сара, я не знаю, кто такая миссис Хэррис. Я никогда с ней не встречался...
– Ей было семьдесят шесть лет, у неё был большой белый дом в конце квартала. Ну ладно, оставим её, старая кошёлка таки померла... а пока я думаю об этом, дорогой, нам нужно что-то сделать с моим "Электролюксом". Он не всасывает, как надо...
– Если б ты вытряхивала из него пыль...
– Правильно, мне нужны новые мешки...
В выходные дни Эрик пробовал писать пейзажи. Однажды в воскресенье, когда он наносил последние штрихи на картину, из подвала послышался страшный шум, сопровождаемый жутким воплем, словно по соседству поселился обезьяний приёмыш Тарзан и переживал не самый удачный день.
– Что там у тебя внизу, Сара?
– Это я визжу, – откликнулась она. – Я теперь каждую стирку визжу. Мне от этого польза.
– А что означает этот грохот?
– Это тоже я... я выколачиваю дурь из стиральной машины.
"О боже, – подумал Эрик, – это всё-таки случилось. Её мозг миновал точку возврата. Я знал, что так случится, ведь знал же..."
– Ну, так что стряслось? Ты в порядке? – крикнул он с лестницы вниз.
– Лучше не бывает!
– Да уж... – покачал Эрик головой, глядя сверху на тёмные мешки под запавшими раскосыми глазами.
Сара, видишь ли, прочитала статью в "Дейли Геральд" одного нью-йоркского психиатра, согласно которой все причины стресса сводятся к бегству от сложившегося положения вещей, к отказу принять реальность. Автор уверял, что люди могут избежать беды, реалистично реагируя на стресс.
– Короче, – подытожила Сара, – если у тебя есть смелость сказать в нужный момент "хрен с тобой", ты точно выкарабкаешься.
– ЧЁРТ ВОЗЬМИ, САРА! ЭТО НОВАЯ СТИРАЛЬНАЯ МАШИНА! Я НЕ ХОЧУ ТАЩИТЬ ЕЁ В "МЭЙТЭГ" НА РЕМОНТ! МЫ ЗА НЕЁ ДАЖЕ НЕ РАСПЛАТИЛИСЬ!
– Я просто проверяю теорию, я ведь теперь домохозяйка, Мамаша Каторга, и я хочу испытать свою реакцию на стресс от тяжёлой стирки.
– Послушай, Матушка Хаббард, ты испытываешь лишь моё терпение.
– Но это правда, Эрик. Теория работает.
– Чёрт возьми, Сара! Неужели ты веришь всему, что читаешь?
– Видишь? Посмотри! Грязное. А я замачивала. Я два раза стирала, а оно всё равно грязное.
– Так весь сыр-бор из-за этого?
– Я не злюсь, Эрик. Я уверена в себе и учусь справляться со своими противоречиями. Но сейчас, когда я поставлена перед фактом, что этот порошок... так вот, – между нами и этой стиральной машиной, – он совсем не то, чем должен быть. Говорю тебе, с тех пор как из него убрали фосфаты... – с этими словами она швырнула огромную пачку "Тайда" в мусорный бак.
– Ты слишком серьёзно взялась за домашние дела. Если так пойдёт дальше, ты угодишь в какой-нибудь жёлтый дом у чёрта на куличках, из которого уже не выбраться! Скорей всего, где-нибудь в Южном Элджине. А что? Определят тебя в палату к ненормальным старушенциям... как тебе это понравится, а?
– Я испробовала уже двадцать всяких порошков... осталось всего несколько, – и тогда я вернусь на Солёный Ручей отбивать бельё о камни, как последняя скво.
– Это может оказаться даже к лучшему. Поднимайся-ка наверх и послушай расслабляющую музыку. Польки Лоренса Уэлка всегда тебя успокаивали. Ты просто расстроена.
– Я не расстроена. Я абсолютно спокойна. Я же объясняю тебе, дорогой, как нелегко быть домохозяйкой в наши дни.
– Тогда найди работу и займись делом. Господь знает, как нам нужны деньги...
– Я перепробовала их все – почти все, – и ни одна меня не удовлетворила.
– Наверное, ты слишком разборчива...
– Достало! Реклама стиральных средств просто великолепна. Ты её знаешь: "положись на нашу отстирывающую мощь...", "бельё, которое пахнет свежим лимоном...", "стирай без сожалений...", "выводит грязь, усиливает белизну...", "я пользуюсь ПФД, а что сделал ты для моей семьи сегодня?" О, этот последний достаёт меня до нутра, – говорила она, потирая живот, – и заставляет меня страдать; ОТ НЕГО МЕНЯ ТЯНЕТ БЛЕВАТЬ!
– Чёрт возьми, Сара! Держи себя в руках. Что с тобой такое, мать твою?
– Ничего, ровным счётом ничего...
– Это таблетки, да? Ты опять прёшься от таблеток. Да поможет мне бог, ибо для начала я смою их в унитаз, чтобы ты могла пристать к берегу и почувствовать твёрдую почву под ногами!
– Н И К О Г Д А, Н И К О Г Д А НЕ КАСАЙСЯ МОИХ ТАБЛЕТОК!
– А что ты сделаешь, если коснусь?
– Тогда секса у нас больше не будет никогда. Можешь трахать кулак до конца своих дней. Обещаю, ты больше не прикоснёшься ко мне...
– Это шантаж.
– Это война.
– Так не честно.
– Может быть, но тронешь мои таблетки, Эрик, – пеняй на себя...
– Господи...
– Спускайся сюда, вниз, взгляни сам на эти дурацкие ферменты... как говорят, мощные. Обещания, одни обещания. Эта хрень хорошо смотрелась бы в рождественском печенье "Белый рыцарь" или на дне аквариума, но не в моём белье, по крайней мере, покуда от него не появится хоть какой-нибудь толк.
– Завтра я вызову человека из "Каллигана" и попрошу у него новый водоумягчитель. Это остановит надувательство?
– Чёрта с два! Дай мне старый стиральный порошок, и я покажу тебе настоящую чистую стирку. Наша маленькая война с загрязнением прекрасна, но когда я вынуждена бродить в грязных трусах, потому что мыло больше не мылится, то это уже слишком. Слышишь меня, Эрик? Слишком!
– Вот блин... – заворчал Эрик, хлопая рукой себя по лбу. – В чём моя ошибка? Как меня угораздило жить с тобой?
– Я не говорю о пятнах от травы, от жира, от спермы, крови, мочи, дерьма и всех прочих трудновыводимых пятнах. Я знаю, с ними нелегко справиться. Я имею в виду обычную каждодневную грязь, которая должна отстирываться за один раз и которая отстиралась бы... даже если б стирали на руках.
– Сара...
– Я говорю тебе: ничто так не выводит из себя, как то, что закидываешь в машинку партию белья, достаёшь, а оно всё такое же грязное.
– Кого это волнует? Ты хоть раз слышала, чтобы я жаловался?
– Эрик, так просто тебе меня не одурачить. Сейчас я стираю, чтобы убрать запах, а не грязь. Если подмышки будут почище, уже хорошо. Но если будут вонять как мужская раздевалка или забытая прокладка, как они обычно воняют, то при глажке, чтобы убрать дурной запах, придётся прыснуть пару раз дезодорантом "Оулд Спайс".
– Отправлю-ка я тебя к мозгоправу. Он как вправит тебе мозги!..
– Всё нормально, дорогой. Ты разве не помнишь, что было год назад? Тогда весь день я курила сигареты одну за одной и глотала конфеты до тех пор, пока лицо не становилось похожим на прыщавую пиццу, прикладывалась к водке и пялилась на мыльные оперы и спорт по телику, а по вечерам скрипела зубами и ломала руки, беспокоясь о нашем белье. А сейчас стресс меня не беспокоит. Я научилась по-своему посылать всё к чёртовой матери. Наконец-то я могу справляться со своими противоречиями. Ты должен мною гордиться...
– Я должен ЧТО? – прошептал он, склоняясь к ней.
– Прости, Эрик, но уже готова следующая партия.
Он медленно поднялся по лестнице. С верхней площадки он краешком глаза наблюдал за Сарой. Она с головой ушла в противостояние реальности: проклинала грязное бельё, мыло, людей вообще и производителей в частности и что есть мочи лупила по новенькой стиральной машине "Мэйтэг" ударами каратэ, способными раздробить керамику.
– Тому психиатру из Нью-Йорка самому бы прочистить мозги, – бормотал Эрик, надевая пальто; он вышел из дому и растворился в ночи.
Так всё и шло, ссоры вспыхивали и не гасли, и так каждый вечер, каждые выходные. Эрик смирился с фактом, что Сара вряд ли сильно изменится и ему никогда не обсудить с ней ни свою работу, ни мечты о будущем. Они существовали в абсолютно разных мирах.
На заре супружеской жизни они говорили о детях.
