Текст книги "Крузо на острове Рождества (СИ)"

Внезапно раздались автоматные очереди – "хак-хак" – по передовым бойцам патруля. В этот раз они угодили в настоящий "мешок".

Парней второй роты окружил полк свирепых и хорошо вооружённых северовьетнамских солдат.

Громом загремели гранаты. Огонь автоматического оружия разорвал воздух. Вьетнамцы установили 7,62-мм пулемёт, и пули его засвистели в воздухе. Падая на землю, Эрик слышал, как с сосущим звуком они рассекают воздух и вгрызаются в деревья в нескольких дюймах над головой.

Чуть впереди Сэнди Маккриммон отстреливался с колена и заставил уснуть навеки шестерых солдат СВА. Вдруг он завертелся и упал, получив восемь пуль из "калашникова". Никто не объяснил Песочному человеку из Кентукки, что поразило его, поэтому он встал на колени, поднял пулемёт и снова ударил по косоглазым, отрезая их с фланга. Сэнди сражался молча, выпуская одну длинную очередь за другой. Но вот патроны кончились, и тогда он медленно опустился на землю и застыл с открытыми глазами.

Эрик пополз к Сэнди, надеясь, что товарищ ещё жив. Под перекрёстным огнём ему удалось оттащить Сэнди на 20 метров, вколоть морфий и перевязать раны. Взвалив тело на спину, он побежал назад в укрытие, скача и петляя в смертельной чечётке на стометровке из убийственного огня и мин-ловушек. Но поздно. Сэнди умер. "Какой жестокий сюрприз", – подумал Эрик, когда понял, что рисковал жизнью ради мертвеца.

Джи-ай падали как домино. Мёртвыми. Ранеными.

Посреди всего этого кошмара новичок Рокки Курелло, желторотик 18-ти лет от роду, слетел с катушек. Он вскочил на ноги и ошалело выпалил с бедра по солдатам 2-го взвода. Сержант без малейших колебаний выпустил очередь в свихнувшегося рядового. Пули вспороли парню грудь от пояса до ключицы, и он рухнул на землю.

– Грёбаный мудак! – заорал сержант этому итальянскому сосунку из Цинциннати. Он подбежал к Курелло, уселся ему на грудь и, схватив за уши, стал колотить головой о торчавший из земли камень. Из отверстой груди итальянца сердце фонтаном выталкивало кровь.

– Чёрт тебя подери, Рокки! Смотри, что я делаю из-за тебя! Ты с самого начала был придурком! Разве не хватает нам дерьма? Слышишь меня, тупой ублюдок? Не умирай, парень, или я сверну тебе шею голыми руками, – рыдал сержант.

Раненые мало отличались от мёртвых. И те и другие представляли собой кровавые ошмётки мяса. Солдаты с пулевыми и осколочными ранениями, – те, кто был ещё жив, кто ещё оставался в сознании после укола морфия, – либо умоляли о жизни, либо просили о милосердной смерти.

Страшное и для многих последнее место. Здесь, на Нагорье, всё было так зловеще и призрачно, что тряслись поджилки. Враг был повсюду, и враг был невидим.

Зелёная гусеница вползла Эрику на ладонь. Он покачал её легонько. "Жизнь, – подумал он, – живое существо посреди смерти..."

У него вдруг случилась эрекция. Она и раньше появлялась в бою, и он привык считать, что в мозгу есть какая-то тесная связь между сексом и жестокостью. Гусеница изогнулась и упала на землю. Вмиг вся жизнь промелькнула перед глазами, он вспомнил всех, кто был ему дорог.

Живым ему не выбраться, он был уверен, и потому ему не давало покоя, как к этой новости отнесутся родные.

Наверняка его засунут в мешок для трупов, в бесформенный прорезиненный мешок в семь футов, в который укладывается всякий погибший в бою, и отправят в путь: сначала в Сайгон, в похоронную службу, где обмоют, подштопают, набальзамируют, облачат в новенькую форму, положат в алюминиевый ящик, загрузят в самолёт и – повезут в Калифорнию, на военно-воздушную базу Трэвис, чтобы оттуда доставить в Родной Город, Америка.

Командир напишет родителям письмо. Откровенное и продуманное...

"Я глубоко сожалею, но понимаю, что вам бы хотелось получить исчерпывающие сведения об обстоятельствах гибели вашего сына в ходе боевых действий в Республике Вьетнам..."

В "Бангор Дейли Ньюс", в разделе округа Вашингтон, появится некролог.

"Эрик Дэниелсон, 23-х лет, житель города Джоунспорта, пал в бою при несении службы в качестве санинструктора в рядах 1-ой аэромобильной дивизии, дислоцирующейся на Нагорье, Вьетнам, такого-то числа... После него остались... Соболезнования принимаются по адресу... Панихида будет проводиться в..."

Он поднял глаза и увидел, что несущими смерть волнами, примкнув штыки и дуя в горны, на роту прут накачанные опиумом азиаты.

И в тот же миг Эрика осколком гранаты ранило в живот.

Брюхо – самое уязвимое место человека. Это центр его бытия, где сплетаются страсти и похоть, агония и экстаз существования: ярость и страх, любовь и ненависть, голод и боль, страдания и эйфория.

Он застонал, горлом хлынула тёмная кровь. Осколок вспорол живот, и перепутанным клубком внутренности вывалились на землю. Он сгоряча попробовал было собрать себя – и не смог. Влажные кишки выскальзывали из рук. На земле, в грязи, натекла алая лужица, в ней плавали частицы кожи и соединительных тканей. Спрятаться было негде, и он пополз в укрытие на боку, придерживая рану рукой. Бой длился весь день и не прекратился с наступлением сумерек. Все понимали, что вертушек с подкреплением и боеприпасами не дождаться. Роте приходилось рассчитывать только на себя.

С рёвом появились три Фантома Ф-4 и на скорости 500 миль в час сбрасывали бомбы с высоты 50 футов. Взрывы 750-фунтовых бомб и бочек с напалмом сотрясали землю, и взрывные волны накатывались на бойцов подобно океанским волнам.

Грохот взрывов оглушал. Сначала – вспышка взметнувшегося огня, за ней – порыв раскалённого ветра и – роза чёрного дыма, спиралью вырастающая из зарослей. На солдат сыпался лесной мусор, словно падало само небо: стволы, корни, комья земли.

Удручающее зрелище...

Вот вовсю хлещет муссонный ливень и превращает почву в липкую скользкую грязь, в которой едва можно передвигаться. Клубится густой туман. Ходячие раненые волокут плащ-палатки с трупами к ближайшей поляне. Джунгли раскурочены в щепу и горят. Оранжево-алые сполохи напалмового пламени взметаются на сотни футов над землёй...

Эрик вздрогнул – и проснулся. Тело его покоилось неподвижно, но душа опять странствовала во времени путём, который проделывала сотни раз с тех пор, как он вернулся с войны. Он обливался потом, дышал с трудом и дрожал, ибо был уверен, что снова очутился во Вьетнаме. Что Джамбо, великий слон Аннама, опять навалился ему на грудь, заставляя судорожно хватать воздух ртом.

Он открыл глаза, сел на кровати и ощупал себя. Мокрый, хоть выжимай.

"Это всего лишь кошмар, – сказал он себе. – Дурной сон, плод богатого воображения. Я в постели, за окном ночь, сейчас всё пройдёт".

Он опустил ноги на пол, жалобно скрипнули пружины; он потянулся потрепать по холке Моряка. Огромный черно-белый зверь лизнул его в ладонь и снова уронил голову на лапы.

Прямо в пижаме Эрик вышел наружу и в ночном небе увидел золотистый диск луны в обрамлении тёмных облаков. Любуясь восходящей луной и глубоко вдыхая свежий воздух, он мочился со скалистого косогора.

С высоты 420 футов Эрик смотрел вниз, прислушивался к бьющему в береговую линию прибою и босыми ногами ощущал колоссальную мощь моря, сотрясающего землю ударами о скалы. Прибой напомнил ему налёты бомбардировщиков Б-52. Сначала раздавался далёкий перекатывающийся рокот. Всё происходило в глухую ночную пору, когда он лежал в дозоре где-нибудь в джунглях туманных холмов Центрального Нагорья. Потом как бы из центра Земли раздавался гул, и он чувствовал, как по ногам передаётся дрожь, проходит по телу, и голова вибрирует так, что из зубов выскакивают пломбы. Самолёты облегчали свои взрывоопасные потроха с высоты 20 тысяч футов, и снаряды сыпались и сыпались, как дождь. Словно доисторические птицы, бомбардировщики метали в азиатов смертоносные яйца. Чугунные 2000-фунтовые бомбы выгрызали в тропическом ландшафте огромные воронки, которые впоследствии становились прудами.

ВАМП! ВАМП! ВАМП! ВАМП!

И вот самолёты уходили вдаль, а горы всё продолжали сотрясаться, – и это очень напоминало волны, монотонно ударяющие в гранитные камни там, внизу.

ВАМП! ВАМП! ВАМП! ВАМП!

Он чувствовал, как вся морская сила поднимается и трясёт скалы так, что щекотно босым пяткам, и чудилось, что весь остров сам куда-то движется.

Наступил прилив, ночным воздухом дышалось легко, но было слишком свежо, чтобы разгуливать в одной пижаме, и он поковылял на цыпочках назад в дом, чертыхаясь на каждом камешке под непривычными ступнями. Подкинув в печь поленьев, поставил греться чайник.

Решив немного почитать, он лёг животом на кровать. Хорошие книги, как и хорошая живопись, были для него священны; он считал, что хороший художник может многое почерпнуть из литературы и эти знания обязательно помогут в работе. Читал он и ради удовольствия, хотя порою такое чтение навевало грусть. Ему вдруг пришло в голову, что пошла первая неделя июня и что утром надо будет паромом выбираться в Бутбэй – везти в галерею только что законченную картину. И что там он встретит Хелен, и что это всегда поднимает ему настроение.

Спустя час, напившись травяного чаю, он отключил лампу на кухонном столе, забрался под одеяло и опять уткнулся в подушку.

Перед рассветом, поскуливая и повизгивая, огромный пёс толкнул Эрика лапой.

– Чего тебе, Моряк? – прошептал он.

Пёс прижал уши, округлил глаза и снова заскулил.

– Ты опять болтаешь по-ньюфаундлендски? – прохрипел Эрик.

Пёс подошёл к двери и издал протяжный извиняющийся стон.

– Говори по-американски, здоровяк...

Моряк подёргал лапой щеколду и вернулся к хозяину, нетерпеливо скуля.

– Моряк, иди спать, ради бога, ещё темно.

Пёс не отставал: теребил Эрика лапой, тянул на пол подушку.

– Ладно, ладно! Хватит, сдаюсь. Что, приспичило или что-нибудь услышал?

Пёс коротко пролаял и взмахнул косматым хвостом. Эрик отбросил одеяло, встал с кровати и открыл дверь. Моряк выбежал на самый край скалы, немного прислушался и мрачно взвыл.

К западу и северу от дома в смутном утреннем полумраке хмурился еловый лес, и, казалось, весь остров лежит нем и недвижим, заброшенный и безжизненный, как в дальнем космосе чёрная дыра.

Моряк выл. Он поднял большую голову к небу, невнятным рыком прочистил горло, и откуда-то изнутри, из утробы, где сплелись тысячелетние нити судеб всех его диких собачьих предков, раздался щемящий душу крик, который постепенно сошёл на нет. Пёс опять набрал в лёгкие воздуха, откинул голову и вновь затянул песнь, поднимаясь вверх до высочайшей ноты и медленно спускаясь вниз размеренным печалью горьким завыванием.

За ней последовал новый всплеск – октава за октавой – нескончаемого ньюфаундлендского воя, и пасть Моряка щерилась, ноздри раздувались, и шерсть на холке вставала дыбом, словно в припадке ярости, когда он, рыча и огрызаясь, защищал от других островных собак брошенную Эриком сахарную косточку.

Разрывая сердце на части, пёс издавал одинокий крик бесконечного горя и страдания, и крик отлетал далеко в море; и голос его стихал и замирал, и казалось, что лёгкие его вот-вот лопнут. Но пёс выл и выл, будто глубокой вибрацией горла, столь низкой для человеческого уха, хотел до последней ноты выдать всё, что у него накопилось. Наконец, умолкнув, он склонил голову набок и, глядя в море, прислушался, а потом, хныча и скуля, побежал назад поторопить хозяина.

– Я иду, Моряк, иду...

Эрик влез в синие линялые джинсы, чёрный шерстяной свитер и сунул ноги в старые охотничьи башмаки. И пока завязывал шнурки, Моряк нетерпеливо дёргал и теребил его за рукав.

Эрик вышел на гранитную площадку и посмотрел на восток. Занималось холодное промозглое утро, и большие валы внизу по-прежнему дробились о скалы. На горизонте едва различались слабые розовые лучи, сочащиеся сквозь серый покров туч. Дул свежий бриз, и покрывало тумана, стелясь над водой, медленно продвигалось к берегу.

Моряк завыл опять, и Эрик увидел, как пар от собачьего дыхания оседает росой на морде и загривке, поблёскивая холодным светом, будто осколки разбитого стекла.

Сквозь серую пелену пробился звон колокола, и он всматривался в туман, словно, собрав всю силу воли, хотел пронзить его взглядом. Он слышал, как люди выводят шхуны, построенные из дерева и стали, и прямым курсом уходят к промысловым банкам. И откуда-то из-за тумана, из-за низко висящих туч, над рябью неспокойного моря чуть проклюнулось жёлто-красное солнце. Начинался ещё один наполненный заботами день...

Под неяркими лучами светила ветер принёс далёкий слабый крик, который взлетел до высочайшей ноты, задержался на ней, чуть дрожа от напряжения, и медленно стих. За ним второй – продолжительный визг, вопль тоски из тумана – иглой пронзил воздух. Вскоре вопль следовал за воплем, и Моряк отвечал им своим воем, в клочья разметав серую тишину. Звуки эхом разносились над водой и во влажном воздухе перекатывались туда и обратно.

"Нарочно такого не придумаешь", – подумал Эрик. Но вот послышалось что-то ещё. Очень слабо. Словно небесные трубы заиграли фугу. Он весь обратился в слух. Вот опять. Ошибки нет. Космические звуки. Электронные. Такой гармонии не извлечь ни из одного инструмента в мире, даже из синтезатора. Теперь он ясно слышал эти звуки, несмотря на всё заглушающий рёв прибоя.

Это были глубокие, вибрирующие, трепещущие звуки; звуки, которые скорее чувствуешь, чем слышишь; звуки, подобные басам церковного органа, такие низкие, что дребезжат витражи и звякают монеты в жертвенных блюдах. Это были тревожные звуки, и неслись они над водой издалека, словно работала огромная сирена, и в них сквозили тоска и отчаяние.

Мурашки бежали по спине, когда Эрик слушал эти всхлипы и стоны, вопли и визг, звон и рёв, летящие с моря. Он до боли в глазах всматривался в ту сторону, откуда раздавались звуки, и опять пытался прожечь взглядом дыру в пелене тумана, чтобы разглядеть издающее их существо. Но туман не выдал и намёка на какие-нибудь очертания, и он похлопал в ладоши и подышал на них, чтобы прогнать утренний озноб и сырость.

– КИТ! – наконец, воскликнул он. – Точно, Моряк, это песня кита. Я никогда такого не слыхал, но это наверняка кит, и, похоже, он в беде...

Бросив взгляд на Эрика, Моряк стал вертеться и лаять, вилять хвостом, выделывать круги и восьмёрки. Эрик знал, ничто не может сравниться с леденящей кровь песней китов, в чистоте своей не поддающейся описанию. Там, в море, всё шло своим чередом, так же, как на заре Творения.

Эрик рос в Джоунспорте, на побережье штата Мэн, бок о бок с приливами залива Фанди, и много раз в своей жизни слышал китов, но подобным песням внимал впервые, и его затрясло от возбуждения.

Он заторопился назад, в дом, наспех проглотил завтрак из холодных бобов с сухарями, схватил этюдник и карандаши, повесил на плечо чёрный "Найкон" с широкоугольным объективом, и, сопровождаемый Моряком, поспешил по тропе к магазину Билов, а оттуда по грунтовке к пристани Финниганз-Харбора.

Он без труда миновал 200-литровые бочки с топливом, завалы рыболовных снастей, сушилок с неводами, штабели ловушек для омаров и прошёл на край пристани.

По пути остановился переговорить с двумя мужчинами, чинившими движок ярусолова. По их словам, предыдущим вечером во время шквала траулер с тремя рыбаками на борту подал сигнал бедствия, а потом, как сообщила береговая охрана, бесследно исчез.

– Кто-то из наших? – спросил Эрик.

– Нет, – ответил один из мужчин, – из Саут-Бристола. Всё время одна и та же ерунда: слишком много судов выходит в эти воды в последнее время. Куда это ты спозаранку, Эрик?

– Я слышал сегодня китиху, хочу поискать.

– В таком тумане?

– Она кричала отчаянно. Мне кажется, она в беде...

– Это где-то рядом с тем местом, где вчера предположительно затонула "Синди Сью".

– Я найду её.

– Не наскочи на рифы...

– Ладно...

Чтобы попасть в лодку-дори, Эрику не нужно было, как другим, лазать по деревянным лестницам, потому что она была привязана к плавучей опоре, соединённой с пристанью сходнями, поднимавшимися и опускавшимися в такт с волнами.

Главная пристань, помимо прочего, служила портом захода для иностранных судов: принять на борт топливо и воду, сделать срочный ремонт или укрыться на время от жестокой бури. Причалом одно время пользовался юный Том Элли, а когда Эрик перебрался на остров, капитан порта Гарри Басс разрешил пользоваться причалом и ему после того, как Том съехал на материк.

Моряк был уже на борту; Эрик отвязал лодку, прыгнул в неё и веслом оттолкнулся от причала. Залив солярки, он ласково подкачал и провернул мотор, надеясь, что сегодня сбоев не будет.

– Са-ха...

Он попробовал во второй раз.

– Са-ха, са-ха...

И в третий.

– Са-ха, са-ха, бам-тика-бам, тика-тика, бам-тика-бам, са-ха, са-ха...

– Давай, давай, малышу нужны новые ботинки...

Встав в лодке и чуть не порвав шнур маховика пополам, он дал старенькому синему мотору "Эвинруд" четвёртый крепкий толчок – и тот, наконец, запыхтел и зафыркал.

– Бам-тика-бам, тика-тика, бам-бам-бам-бам-бам!

Отрегулировав, он заставил-таки мотор работать как миленького, включил передачу и медленно, натужно пошёл мимо выводка шхун и лодок, тихонько, словно морские птицы, дремлющих на якорях, и через несколько минут был уже возле Тюленьей бухты, у входа в Протоку.

День стоял хмур, залив по-прежнему скрывался за низким валом морского тумана, густого, как гороховый суп, и в воздухе чувствовался запах дождя.

У берега океан шумел и гремел. Он вдохнул поглубже и ощутил пряный йодный аромат бурых водорослей.

В то утро отлив был отменно силён. Когда он вёл лодку через Протоку, отток воды был столь стремителен, что переход скорее можно было назвать спуском по диким речным перекатам, нежели скольжением через простой приливной проход к острову.

Чёрная вода кипела, крутилась, шипела и неслась прочь белой пеной упругих зубчатых волн, увлекая его, будто пробковый поплавок, пока не вынесла в открытое море, где туман был уже не так плотен.

Он повернул лодку на восток, и береговая линия скрылась из вида. Лодка поднималась и падала на волнах, прорезая путь в тёмной воде, его обдавало душем холодных брызг, и он пожалел, что не захватил дождевика, чтобы прикрыть этюдник и фотоаппарат.

Моряк сидел на носу, как всегда, и лаял на волны. По правому борту над горизонтом, стараясь разогнать мглу, выглянуло солнце, но мрачный туман опять заслонил его.

– Как тебе это нравится, Моряк? Мы сегодня катались на отливе, это точно. Ты там веди себя поприличней. Бултыхнёшься за борт, как я тебя вытащу? – Эрик старался перекричать шум рокочущего мотора, влекущего лодку по неспокойному морю.

Моряк был крупной собакой. В холке достигал 33 дюймов, и весил 220 фунтов. На 40 фунтов больше самого Эрика, если верить рыбным весам в одном из доков.

Примерно в миле от берега Эрик заглушил мотор и пустил лодку в дрейф. Он оставил бандану дома, и длинные золотистые пряди всё время падали на лицо. Он понимал, что при такой погоде трудно обнаружить кита, но надеялся определить местоположение самки, если та подаст голос.

Около получаса, покачиваясь на волнах, он не слышал ничего, а затем из туманного сумрака, эхом отразившись от воды и заставив лодку вибрировать, донёсся глубокий, дребезжащий звук.

Он завёл мотор и медленно направил дори в сторону звука, поближе к киту, и вдруг в тумане открылся просвет, будто кто-то колуном развалил туман надвое.

Он отошёл от острова уже более чем на две мили; прищурив синие решительные глаза, он видел, как нечто, похожее на гранитную глыбу, поднимается из воды. Он выключил мотор и снова услышал звук.

От этих нот мороз подирал по коже. Чёрная глыба была протяжённа и округла, она двигалась, и там, где она прошла, над водой зависало облачко красноватого пара.

Самка всплывала и с шипением выдыхала воздух; Эрик поднял мотор и начал грести, держась на почтительном расстоянии.

Небо очищалось, с юго-запада подул свежий ветер. Слева от лодки одинокая крачка ныряла за пищей, но он всё внимание обратил на кита.

Неожиданно самка выскочила из воды и, сверкнув белым брюхом, рухнула на бок. Это был финвал, второе по величине животное, обитающее на Земле.

Она была огромна, больше динозавров, в длину достигала 75-ти футов и весила никак не меньше 80-ти тонн. "Только синий кит крупнее", – подумал он.

Эрик внимательно проследил за тем, как она ушла на глубину, взвихрив хвостовыми плавниками кипящие водовороты величиною с добрый дом.

Через минуту блестящий чёрный дышащий холм всплыл на поверхность; кровавый пар взвился в воздух 20-футовым столбом, завис красной пеленой на фоне поднимающегося солнца и медленно рассеялся, а животное, показавшись во всю длину, снова ушло под воду.

На секунду солнце накрыла череда розовато-серых облаков, и поверхность моря стала матово-серебристой. Но солнце вернулось, и он увидел, как с блестящей чёрной спины стекает вода.

– Взгляни, какая у неё пасть, Моряк... проглотит нас с тобой и лодку в придачу. Но что же с ней стряслось?

Медленным движениям животного не доставало силы и грации, дыхание его учащалось. Эрик опять услышал звуки: протяжные низкие тоны, почти стоны, вперемешку со странными пульсирующими высокими модуляциями. Будто глас не от мира сего, но звучащий, казалось, в полной гармонии с вечным, первобытным биением моря. Он понял, что льётся прощальная песня умирающего финвала; немногим доводилось слышать её.

Он смотрел на самку, а она смотрела на него и, словно извиняясь, просила о помощи, и он понимал её муки, и ужас, и растерянность, и боль.

На спине кита зияла страшная рана, рассказавшая Эрику всё. Бедное создание было загарпунено, но каким-то образом железо не удержалось в теле и животное ухитрилось сбежать от китобойного судна. Конечно, самку преследовали, но когда она углубилась в территориальные воды США, охотники, скорее всего, махнули на раненое животное рукой, и она несколько дней плыла к спасительному берегу, теряя последние силы, и вот теперь, агонизируя, жадно хватала воздух и цеплялась за жизнь.

Но никто и ничем помочь ей уже не мог1.

Эрик прикинул, что граната взорвалась недостаточно глубоко, чтобы прикончить самку наверняка. Смертельно поражённое животное снова изрыгнуло кровь, и в воздухе надолго зависло облачко красного пара.

Самка смотрела на него большим, полным грусти глазом, её голова, плавники и часть спины возвышались над водой.

Финвалы моногамны, не расстаются всю жизнь, и он размышлял, удалось ли китобоям загарпунить также и её самца.

Кит закричал опять. Это был тот же низкий вибрирующий стон, что и раньше, та же бесплодная просьба о помощи.

Кит выскочил из воды ещё раз и завалился на бок, подняв тучу брызг и пара и пустив мощную волну, которая захлестнула лодку и чуть не смыла Моряка за борт.

Самка покачалась на воде, вытянулась и выпустила уже не очень высокий фонтан тёмной крови, окрасив море в багровый цвет. Она хотела ударить хвостом, но сил не хватило, и она затрепетала в последних судорогах. Теперь она лежала почти неподвижно и, пока остатки жизни покидали её, как крылом помахивала огромным грудным плавником.

Через несколько минут она умерла.

_________________________________________________

1 В то время как «Гринпис» и другие экологические организации, призванные поддерж и вать баланс между человеческим прогрессом и сохранением окружающей среды, пыт а лись спасти китов от исчезновения, всё более увеличивающ е еся число промысловых судов – пиратских судов неясной принадлежности и смутной приписки, иногда в сопровожд е нии вертолётов и плавбаз – тайком уходило в открытое море.

Ведомые в основном японцами и русскими, под удобными флагами, повсюду и вс е гда они били китов любого размера, пола и вида, полностью игнорируя международные законы, правила и конвенции.

Они убивали ради выгоды и жажды крови, чисто и эффективно. Пушка выстрел и вала четырёхфутовый гарпун весом 185 фунтов с прочным нейлоновым канатом на ко н це, который глубоко вгрызался в нутро кита. Через три секунды после удара о тело д е тонировала граната и разрывала тело изнутри, в то же время открывая усики гарпуна, чтобы не выскочил.

Загарпунив кита, в его тело вставляли шланг и нагнетали воздух, чтобы оно ост а валось на плаву. Кит заваливался на бок и плескался в волнах со б ственной крови, пока его не затаскивали на палубу для разделки.

Финвалы – это усатые киты, они питаются планктоном. Они стоят всего н е сколько тысяч долларов, но убивать финвалов – или любых других к и тов в пределах 200-мильной зоны – запрещено Законом о защите морских мл е копитающих от 1972-го года.

Однако китобои-пираты иногда показывают нос морским законам и п о ступают, как заблагорассудится, если считают, что им это сойдёт с рук. (Прим. автора)

ГЛАВА 2. «ВЛАСТЕЛИНЫ ГЛУБИН»

"Вы только подумайте, до чего коварно море: самые жуткие с у щества проплывают под водой почти незаметные, предательски пр я чась под божественной синевой. А как блистательно красивы бывают порой свирепейшие из его обитателей, например, акула, во всём сове р шенстве своего облика. Подумайте также о кровожадности, царящей в море, ведь все его обитатели охотятся друг за другом и от сотворения мира ведут между собой кровавую войну".

Эрик знал, что обязательно появятся огромные океанские акулы поживиться качающейся на волнах тушей. И они приплыли, и они были не одни. На поблёскивающей спине кита собралась туча крикливых чаек и терпеливо ожидала начала пиршества.

Первая акула приплыла почти сразу, за ней другая, и вот их уже десять, двадцать, тридцать – всё синие акулы, властелины глубин от 8-ми до 12-ти футов в длину, с заострёнными мордами, гибкими телами и большими, ничего не выражающими глазами. Голодная стая хищников кружила вокруг кита – штук, наверное, сорок, или больше – и вместе с птицами ждала дележа останков.

"Откуда они взялись так быстро? – подумал Эрик. – В этих водах не так-то много акул". И он решил, что они следовали по кровавому следу, оставляемому самкой, и ждали счастливого случая. Почтительно избегая огромной силы, многие дни они следовали у неё в хвосте, в любую секунду готовые взять верх при первом же проявлении слабости.