Текст книги "Крузо на острове Рождества (СИ)"

Автор книги: Брэд Брекк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Эрик осмотрел кобальтово-синие воды и заметил несколько тюленей, греющихся на камнях и резвящихся в прибое у берега.

– Не мелковато ли здесь, как по-твоему?

– Эхолот показывает 37 футов. Это нам на руку, если поймаем Меченую. Она не сможет нырнуть на глубину и улизнуть, прежде чем у нас кончится леска.

– Я думал, мы собираемся её гарпунить, Землекоп.

– Всё так, так и есть, но чтобы воткнуть в неё пару железок, надо подтянуть её поближе к судну.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Всё просто, старина. Привязываешь конец от гарпуна к буйку, и когда акула устремится прочь, буёк последует за нею. Если на буйке установить радар, можно отследить её по радару... при условии, что тебе повезёт и радар сработает, если на прошлой неделе парни починили его... вот тогда ты и поймаешь свою рыбу.

– Насколько велики буйки?

– Мы возьмём бочонки из-под пива по 45 галлонов... деревянные, потому что стальные слишком тяжелы. Вон те, – сказал Берт, указывая на три больших оранжевых бочки на корме. – Кто-то берёт пластиковые, получается то же самое. И трос возьмём подходящий, полиамидный, в четверть дюйма. Вот что мы с тобой возьмём.

– А радар у нас есть?

– Прости, Док, я не настолько богат. Но всё и так получится. Эти бочки в море далеко видать.

Шхуна дрейфовала мимо широкого гранитного рифа, на котором тюленьи детёныши устроили детский сад.

– Как ты думаешь, у белых акул есть охотничий участок, или они блуждают от места к месту, как волки?

– Не знаю, но всё может быть. Одни утверждают, что они морские странницы, другие заявляют, что они живут на определённой территории и хватают без разбору всё, что могут. В любом случае, этот остров – отличный источник пищи для такой большой рыбины. Посмотри на тюленей. Большая белая акула – лучший природный отбраковщик, она патрулирует колонии молодняка, подобные этой, и всегда готова выхватить слабых, нерасторопных и неосмотрительных. Если она привязана к этому месту своим пищевым инстинктом, то наша леса с наживкой вытащит её.

Эрик подкатил 20-галлонную бочку поближе к корме и снял крышку. И сразу же, задохнувшись, зажмурился и отвернулся.

– Господи помилуй, что за тухлятина!

– Рыбьи кишки и кровь. Акулы всеядны, жрут почти всё, что есть в океане. Некоторые даже пытаются грызть трансатлантические телефонные кабели.

Взяв ковш, Эрик зачерпнул из бочонка и вылил в воду: по полковша с интервалом примерно в 30 секунд, по мере движение дрейфующего судна. В воде подкормка расходилась тёмными клубами и быстро оставалась далеко за кормой, ибо ветер и море сообща делали своё дело.

– Давно я не слышал такой вони, Землекоп, с самого Нама. Напоминает горящие фекалии в Лонг Бине...

– Или вскрытие свежих могил в поисках тайных арсеналов оружия.

– Почему акулы едят отбросы?

– Кто знает? Может, потому, что у них два желудка вместо одного... они соединены друг с другом, но делают разные вещи. Первый желудок – как склад всего, что они глотают, он даёт команду на приём или отказ. Что ни назови, они всё жрут или, по крайней мере, пытаются сожрать: тюленей, черепах, кальмаров, скатов, дельфинов, морских львов, других акул, старые автомобильные покрышки, доски от лодок, жестяные банки, бутылки из-под виски, электрические лампочки, канистры, книги, уголь, резиновые сапоги, мешки с картошкой, людей, и чёрт его знает, что ещё. Впечатляет, не так ли?

– Представить не могу, как им это удаётся...

– Ну, так вот, тигровая акула – это настоящая морская помойка. Я слышал, в животе одной огромной тигровой акулы нашли такие трофеи: три пальто, плащ, водительское удостоверение, коровье копыто, оленьи рога, 12 непереваренных омаров и клетку для кур с перьями и костями внутри. Акулы едят всё, а кислота их желудков такая крепкая, что может растворить сталь хирургических инструментов.

– Вот чёрт...

– Акулы могут промывать первый желудок, извергая содержимое в воду. Хлам выбрасывается, а они всасывают желудок назад.

– Прямо как римляне...

– Лучше римлян... у акулы неутолимый аппетит и нечувствительность к боли, это совершенная убивающая и пожирающая машина, биологический мотор с острыми как бритва зубами. Предок большой белой акулы, Carcharodon megalodon, имел зубы в три раза крупнее, чем у Меченой, и были они как кинжалы. Козявка вырастала до 45 футов в длину, но вот уже тысячи лет как вымерла... или так заявляют специалисты. И всё-таки нападения акул нечасты. Ежегодно больше людей гибнет от укусов пчёл, чем от акул. Во всём мире только 10 человек в год погибает от акул. Даже в Австралии за последние 150 лет от нанесённых акулами ран умерло всего 100 человек.

– Поэтому-то мы и должны найти эту акулу и прикончить. Чтобы она больше никого не убила. Око за око!

– Мы достанем её, достанем. Дрейфовать и разбрасывать прикорм, как делаем мы, – лучший способ покрыть наибольшую площадь при минимуме наживки. Рано или поздно Меченая пересечётся с нашей полосой и попадётся...

На удлиняющуюся полосу слетелась орава чаек: они рыдали как баньши и бросались на всё, что могли проглотить.

Пока Эрик разбрасывал подкормку, Берт вывалил ведро менхэдена в сеть и вывесил её с левого борта. Обычно рыбу разбрасывают вокруг судна, но он привязал её как раз на уровне воды, так чтобы при качке она то погружалась в воду, то выныривала из неё.

– Порою к таким вот дорожкам из подкормки приплывают большие косяки скумбрии. Их привлекает менхэден, и потому полосы ещё больше притягивают акул, ибо акулы любят скумбрию.

Эрика тошнило сильней и сильней.

– Что с тобой, Док? Ты какой-то слегка зелёный от этих потрохов.

– Да меня мутит, чёрт возьми! Одежда, волосы, кожа – всё провоняло. А по-другому никак нельзя?

– Привыкнешь.

Эрик подскочил к борту и выплеснул завтрак из желудка в море.

– Вот-вот, Чарли Помойное Ведро, море по капле собирается!

– Да пошёл ты!

Худо было Эрику, его вырвало опять.

– Не могу больше... – выдавил он из себя.

– Продолжай разливать прикорм, старина. Знаю, это тупое занятие, особенно когда дрейфуешь и дела движутся медленно, но другого способа нет.

Эрик выпрямился, но стоило вернуться к подкормке, как его снова бросило в холодный пот.

– Эй! Помедленнее, остынь, не налегай так, дружище. Нужно только, чтобы дорожка не прерывалась. Мы ведь не хотим, чтобы подкормка закончилась. Наша цель – привлечь твою акулу и нашпиговать железом, а вовсе не дать ей расслабиться и поживиться тем, что принесёт течением.

– Ладно, ладно... – ответил Эрик с отвращением, стирая со лба пот и надеясь, что Чарли Фрост не забудет своего обещания кормить Старбека в его отсутствие.

– Посмотри, Док, грёбаные чайки пируют на наших харчах!

Берт спустился на нижнюю палубу, нашёл выстланный изнутри мехом чехол и достал из него автомат, весь в смазке, чтобы не ржавел на морском ветру. Он и мех пропитал смазкой, чтобы солёный воздух ни за что не повредил оружие. Приготовив себе ещё один коктейль – двойной ром с лимонным соком, водой и несколькими кубиками льда, – Берт вернулся на верхнюю палубу.

– Что это у тебя?

– А на что это похоже?

– АК косоглазых, чёрт меня подери?

– Вот именно, Док... вот он какой... новенький советский автомат АК-47, моя гордость и радость.

– Где ты его достал?

– Ещё вчера я говорил тебе: несколько лет назад я возил оружие в Южную Америку, и мне удалось припрятать 10 ящиков боеприпасов и два ящика гранат.

– Как я и говорил, ты полный придурок, dinkydau, numbah 10 dinkydau!

– Как-нибудь расскажу тебе об этом. Такое бешеное оружие делают, чтобы из него стрелять, а не держать в чехле. Господи, Док, я весь преображаюсь, когда жму на курок и слышу автоматное "хак-хак". К тому же чертовски удобно иметь его на борту.

Берт вставил полный рожок, поднял автомат, прицеливаясь в круживших над судном птиц, и выпустил очередь. Три чайки, роняя перья, упали в море.

– Ага! Смотри, я победил! Я плохой, Док, худший из худших, подлейший из подлых; я жру их сырыми и выплёвываю косточки...

– Какого рожна ты палишь по птицам, Землекоп?

– Ты бы видел, как на Карибах я влёт подстреливал пеликанов.

– Давай, Землекоп, убирай оружие. Терпеть не могу бесцельного убийства. Море немыслимо без чаек, посмотри, как они свободны...

– Всё равно это лучшее лесное оружие в мире...

– Sin loi, приятель.

– Не разговаривай со мной на языке гуков.

– Хорошо, вот тебе простой американский: разве никто тебе, дурья башка, не рассказывал, что война закончилась?

– Отвянь...

Берт прикончил выпивку и, спустившись в каюту, заботливо упаковал АК назад в чехол. Через несколько минут он появился на палубе с другим оружием в руках.

– Моя старая винтовка 10-го калибра, Док... Нравится?

– Больше смахивает на мушкетон. Зачем она тебе? Стрелять по индюкам?

– Когда-то она принадлежала дедушке Дайеру. Тот тоже был капитаном, а 14 лет назад завещал её мне, когда помирал. Теперь это моя винтовка на акул. Заряжаю картечью или патронами "магнум" и – бум! Отстреливаю им головы к чертям собачьим.

– Отдача, должно быть, как у армейского мула.

– Люблю прикасаться к ней, гладить, нажимать на курок...

– Почему бы не убрать её подальше?

– Вот что я тебе скажу, Док: когда умру, всё своё оружие я оставлю тебе. Мой АК и эту винтовку, ещё у меня есть двустволка Перкинса 12-го калибра со стволами в 32 дюйма. Вернусь домой – всё внесу в завещание: если со мной что-то случится, все мои ружья отойдут тебе.

– Я не охотник, Землекоп...

– Это на память.

– Засобирался на тот свет?

– Как знать, Док. Я, конечно, надеюсь умереть старцем с нависшим над макушкой иском об установлении отцовства, но когда идёшь на дело, подобное этому, ничего загадывать нельзя.

– Я думал, ты собираешься забрасывать лесы с наживкой.

– Собираюсь... прямо сейчас... вот только спрячу винтовку.

– Там что-то есть! Вон там, вон там! – закричал Эрик.

Вдалеке, следуя за полосой, приближался высокий треугольный плавник: он резал волны, повинуясь мощным ударам хвоста.

– Это не твоя рыба, Док, это рыба-молот.

– Что будем делать?

– Не знаю, как ты, а я собираюсь доставить себе немного удовольствия...

Берт сбегал в каюту за автоматом и вскарабкался на мостик, откуда можно было лучше стрелять. Рыба шла точно по запаху крови: мотая головой из стороны в сторону, она следовала за полосой и всё ближе и ближе подходила к судну. Берт поднял АК, прицелился и выпустил очередь в воду прямо перед акулой. Но рыба, раскачиваясь, приближалась. Он выстрелил опять – акула не прервала свой страшный ход и была уже в 30-ти ярдах от кормы. В длину её тело оказалось около 12-ти футов.

Он дал ещё одну очередь. Пули прошили воду прямо возле колеблющегося спинного плавника. Он выстрелил в четвёртый раз, и плавник вдруг исчез в кипящем омуте, вслед за чем рыба-молот выскочила из воды и на огромной скорости понеслась к судну. Берт нажал на курок и, выдав длинную очередь, добавил акуле свинца. Он отчётливо видел уродливую голову в виде молота и безжалостные жёлтые глаза.

Напрягаясь всем телом, двигаясь из стороны в сторону, акула рассекала воду, тогда Берт, выпустив оставшиеся в рожке пули, вспорол ей голову и спину. Кровь обагрила воду, акула перевернулась на спину и медленно ушла на дно.

– Это привлечёт других акул, Док, может быть, даже Меченую. Они все придут полакомиться ею. Это животное, судя по всему, весило не меньше тысячи фунтов.

– Я же говорил, что в этих водах водятся акулы.

– Вот теперь я тебе верю, Док...

– Нужно было бы достать её челюсти.

– Мы возьмём челюсти Меченой; а если они тебе не понадобятся, толкнём их за пару тысяч зелёных.

– Нет-нет-нет, поймаем её – челюсти мои.

– У тебя в избушке им будет самое место, если отбелить и повесить над дверью.

– Ты прав, на удивление.

Берт принёс два удилища и стал насаживать наживку.

– Когда наживка нанизана на крючок, стальные поводки лягут слишком низко от прикормки, если только не придать им плавучести искусственно. Поэтому что я делаю? Вырезаю прямоугольный пробковый поплавок примерно в фут длиной и делаю в нём ножом неглубокий продольный надрез.

Берт впрессовал леску в надрез в пяти футах кверху от вертлюжка 15-футового поводка, жёсткого, как струна пианино.

– Теперь ты увидишь, как поплавок плавает на поверхности, отмечая наживку. Когда акула схватит её и попробует удрать, плавучесть поплавка позволит наживке свободно скользить по леске без ненужного давления на рыбу.

Берт проинструктировал Эрика, как подсекать.

– Не подсекай рыбу сразу, как только почувствуешь поклёвку. Пусти её с наживкой, но не давай выпрыгивать или пускаться в продолжительный стремительный разбег. Обычная акула играет с наживкой, плавает кругами, оставаясь у судна. Конечно, большая рыба может клюнуть и продолжить следовать за дорожкой из прикорма, не замечая лески и болтающегося позади поводка. Но мы выставили два удилища, и акула доброго размера возьмёт да и заглотит обе наживки.

По словам Берта, цель такой задержки в том, чтобы дать акуле время хорошенько заглотить наживку. Как только крючок попадёт ей в брюхо, леска уже вряд ли порвётся, даже если даст слабину.

– Единственной проблемой тогда останутся удары её хвоста или случайный контакт с её шершавой шкурой, отчего леска или поводок могут порваться.

Насадив наживку, он забросил леску и проверил, как она волочится по жирной маслянистой ленте за кормой. Он закрепил удилища в держателях, установил катушки в положение свободного сматывания и включил фиксаторы.

– Ты сможешь почувствовать клёв рыбы, даже если не заметишь, что поплавок ушёл вниз, Док. Не переживай, будет ещё уйма времени, чтобы освободить фиксатор. Дай акуле поплавать вокруг 2-3 минуты, перед тем как натянуть леску и подсечь. Не стоит подсекать больше одного раза, от силы двух. Когда крючок вопьётся в стенку акульего желудка, то рыба либо поймана, либо сорвётся. Помни, что если удилище гнётся, всё уменье нужно бросить на то, чтобы леска оставалась натянутой, чтобы противостоять рыбе твёрдо и последовательно. И ещё... всякий раз как ты расслабляешься на удилище, не выуживаешь и не прилагаешь усилия, чтобы вытянуть леску, акула отдыхает тоже.

– А если акула нырнёт и решит остаться на глубине?

– Тогда оставь её на глубине, измотай её; достанешь акулу слишком свежей – будет нам заноза в заднице, не говоря уже об опасности. Легче лёгкого, Док... почти так же, как ниггеры ловят сомов камышинами.

На больших удилищах были установлены катушки размером с шар кегельбана, снабжённые 750 ярдами моноволоконной лески, проверенной на разрыв усилием в 130 фунтов.

Берт вскарабкался на тунцовую вышку, чтобы вовремя заметить любое движение на поверхности моря. Жмурясь от солнечных бликов, он надел солнечные очки "Фостер Грант". Дорожка тянулась насколько хватало глаз, но он не заметил ничего.

Там, наверху, Берт казался настоящим рыбаком-профессионалом, дерзким белым охотником широких морей, живым воплощением капитана Блада. Мышцы тела перекатывались подобно мышцам породистой лошади, крепкие руки закалились, словно дешёвый стейк, годами выдержки под солнцем и солёными брызгами. Жёсткая борода кустилась во все стороны, густые брови хмурились на лбу толстыми чёрными дугами.

После получаса монотонного зачерпывания, Эрик уселся в крутящееся боевое кресло, привинченное к палубе. Он глубоко вздохнул и снова снизу вверх залюбовался на Берта.

"Только посмотрите на него, – подумал Эрик. – Ему на самом деле нравится охота. У него может не быть никакого рыболовного флота вообще, но здесь он настоящий пуп земли, как и мечтал".

– Док, даже не думай рассиживаться, продолжай разбрасывать прикорм, чёрт побери!

– Я думал, уже твоя очередь!

– Я капитан этой посудины с гвоздями, Чарли Помойное Ведро...

– Что из того?

– Из того пришивают пуговицы к мамкиным трусам; мне есть чем заняться.

– Меня воротит от этого дерьма.

– Так поблюй для облегчения, а черпать не бросай...

– Но...

– Было бы здорово сегодня во что-нибудь воткнуть, Док...

Поплавки прыгали за шхуной по дорожке. Эрик глубоко вдохнул, откинулся в кресле, закрыл глаза и на выдохе попробовал расслабить мышцы тела.

И в тот же миг он услышал. Первый сигнал. Одинокий металлический щелчок, за которым последовала неспешная череда других нечастых щелчков. Эрик вскочил, схватил левый спиннинг и снова уселся в боевое кресло, вставив комель удилища в шарнирный стакан между ног. Он подёргал леску, чтобы дать рыбе понять, будто наживка пробует сорваться. Тогда конец удилища стал быстро, рывками загибаться, потому что рыба бросилась наутёк; со свистом выпуская леску, зажужжала катушка.

– Землекоп, кто-то клюнул на наживку.

– Держи удилище, оставайся в кресле, а как только я скажу, включай фиксатор и тяни что есть сил. Ты сможешь удержать удочку своим крюком?

– Думаю, справлюсь... Это нелегко, но, думаю, смогу.

– Хорошо.

– Наверное, зацепили монстра, Землекоп... Моби Дика, не меньше.

– Так венерическая болезнь называется, Док, а не кашалот.

– Это что-то большое...

– Посмотрим.

– Что если это Меченая? Что-то ужасно большое!

– Бли-и-ин! Да маленькая акулка скорее всего. Большая бы зубами начисто обрезала леску.

– Ты думаешь?

– Да, чёрт возьми!

Эрик следил, как леска слетает с катушки.

– ДАВАЙ! – закричал Берт.

– Х-х-х-ха! – крякнул Эрик, всем телом откидываясь назад и крутя вперёд рукоятку катушки. Удилище согнулось вдвое. Эрик отчаянно старался вытащить рыбу, но леска продолжала разматываться.

– Господи, что делать... я не могу её остановить, Землекоп!

– Спокойно, спокойно... не пытайся мериться с ней силами, Док... по крайней мере пока не измотаешь её. Она сильнее нас обоих.

– Затянуть фиксатор?

– Нет, иначе выдернешь крючок из неё.

– А если кончится леска?

– У тебя её почти полмили... очень скоро фиксатор сам её замедлит.

Эрик держал крепко. Рыба ушла на глубину и медленно двигалась из стороны в сторону. Как только леска перестала вылетать, Эрик начал её сматывать, то наклоняясь вперёд и напрягая плечи, то откидываясь назад, чтобы выбрать слабину, быстро вращая катушку правой рукой и напрягая мышцы плечей и спины.

С самого появления на острове Рождества Эрику всегда хотелось поучаствовать в глубоководном лове, но всё как-то не складывалось. Как бы ему хотелось, чтобы Хелен была жива и разделила с ним его приключение. Левая рука уже болела, правую сковывала судорога перенапряжения.

– Как ты думаешь, что там у меня?

– Вероятней всего, синяя акула, Док.

– Скажи лучше, синий кит, и если я вру, то Святой Пётр – мелкая шпана.

– Синие акулы не такие большие.

Эрик продолжал вываживать рыбу, крутя катушку, выбирая слабину лески, наклоняясь то вперёд, то назад и снова вращая катушку. Берт спустился на палубу, приволакивая больную ногу, и, сжимая винтовку в левой руке, перегнулся через левый планширь.

– Продолжай тянуть и наматывать, Док... она приближается... это синяя акула, не сойти мне с места. Смотри... видишь её?

– Ага! – кряхтел Эрик

– Синяя как индиго. И при всём при том довольно большая, 200 фунтов потянет, а то и больше.

Рыба, больше 10 футов в длину, гибкая, с длинными грудными плавниками, медленно подплывала к шхуне и уже не сопротивлялась.

– Заводи её легонечко, Док.

– Далеко ещё? – простонал Эрик.

– Да, вот теперь близко, хватит.

Берт прицелился, снял винтовку с предохранителя и, когда акула показалась на поверхности, нажал на курок.

БУМ!

Быстро перезарядив, он выстрелил в другой раз.

БУМ!

Выстрелы эхом разнеслись над водой; пули оставили два больших отверстия в голове акулы, как раз перед жаберными щелями. Рыба сделала шумное судорожное движение, словно пронзённая электрическим током, и замерла.

– Попал!

– Трудно было промазать... но она ещё не умерла. Я знаю, много рыбаков лишилось своих грёбаных рук, забавляясь с якобы мёртвыми, как они думали, акулами. Подтяни-ка её поближе к судну, чтобы я мог ухватиться, Док.

– Попробую.

Надев пару брезентовых рукавиц, чтобы защитить руки от ожогов верёвками, Берт подтянул рыбу багром, вонзил крюк в жабры и перевалил её через транец. Уложив рыбу на палубу, он достал бейсбольную биту и влупил ей по голове с такой дикой силой, что у той глаза выскочили из орбит.

– Проклятье, Землекоп, смотри, что ты наделал! Ты выбил целый хоумран: голова проломлена, глаза катаются по палубе, как шарики. Отныне вечная тьма над нею...

– Чёрта с два, – буркнул Берт и вспорол рыбе брюхо разделочным ножом, висевшим в ножнах на поясе. Кровавые внутренности вывалились на палубу. Кусачками он вызволил из пасти акулы поводок.

– Видал я, как тела этих выродков, потрошёные и без головы, плывут сами по себе и исчезают из вида.

– Врёшь...

– Честное слово!

Акула пошевелилась, жалкий изувеченный хвост забился в агонии.

– Акулы умирают долго, Док, иногда челюсти часами дрожат и трепещут и способны хватать. Они выносливы. Однажды мой клиент вытащил мако... и, несмотря на изнеможение и то, что её подняли на борт, она ожила. Она так била хвостом по распределительной коробке, что расколотила её, а затем прыгала за нами по кокпиту, клацая зубами, пока не заскочила на мостик... и перед тем как свалиться с судна, с корнем вырвала боевое кресло и снесла дверь в каюту. Хитрые такие бестии, эти мако...

– Вот так-так!

– В порядке вещей. Брось кишки в бадью с прикормкой. Пригодятся. Может быть, Меченая любит синих акул.

– От них эта мерзкая бурда завоняет ещё хлеще.

– Знаю, самое трудное с прикормкой – терпеть её вонь. Если не заморозить, то акулья плоть раскисает и выделяет аммиак и тогда воняет до самых небес.

Покончив с разделкой, Берт перекинул акулу через борт. Тут же появились синие акулы и накинулись на потрошёную тушу – пир закипел горой. Обжираловка продлилась всего несколько минут, и акулы исчезли. Эрик видел, как в глубине медленно туда-сюда двигались другие акулы, выискивая незамеченные лакомые кусочки.

Берт оснастил новый крючок с поводком и нацепил наживку. Он приделал плоскогубцами поводок к леске и передал спиннинг Эрику; тот закинул всю снасть за борт, выпустил 30 ярдов лески и оставил дрейфовать по дорожке на пробковом поплавке. И продолжил выплёскивать прикормку через борт; Берт вернулся на мостик.

– А кроме акул мы кого-нибудь поймаем, Землекоп?

– Рыбу-меч, может быть.

– Что будем делать, когда обнаружим Меченую?

– Постараемся подманить её поближе к шхуне, чтобы я смог воткнуть в неё железо. Она может броситься на судно, многие так и делают, когда попадают в беду. Но я буду тыкать в неё железом, а ты будешь шуметь винтовкой. Как только так случится, вопрос будет лишь во времени. Мы достанем сучку...

– Если она последует за прикормкой, разве не нужно будет кинуть ей что-нибудь приличное, чтобы подогреть её интерес? Мне кажется, у такой большой рыбы интерес может быстро пропасть, если не дать ей вкусного.

– Ты прав, Док. Будем кормить её как медведя в зоопарке.

– Что у нас на закуску?

– Кое-что вкусненькое, неотразимое...

День клонился к закату, на счету Эрика имелось уже восемь синих акул, каждая весом до 100 фунтов, но большой белой не было пока и в помине. Двух акул Берт вывесил на кран-балке вниз головой, чтобы желудки вывернулись наружу через пасть, остальных привязал за хвосты к бортам судна нейлоновым канатом, пропустив его сквозь скобы на планшире.

– Делаю так, чтобы подманить Меченую поближе к «Охотнице», Док. Много больших акул выходит кормиться ночью. Она может объявиться поблизости в любой момент, поэтому не зевай и будь настороже...

ГЛАВА 26. «ПОЛНОЛУНИЕ»

" – Поднять меня на мачту! – крикнул Ахав, подходя к пеньковой корзине. – Теперь мы должны скоро встретиться с ним".

Ночью во время прилива взошла полная луна; спокойно раскинулось море, плескалась вода в шпигатах, скрипели доски да позвякивала тяжёлая цепь. Разбрасывая прикормку, «Охотница» отдалилась на несколько миль от островка Дамарискоув, но до темна Берт решил вернуться к нему и встать на якорь возле тюленьего лежбища, надеясь, что в лунном свете какой-нибудь тюлень да заметит фосфоресцирующий след от плавника большой белой акулы, если она вдруг отправится курсировать вдоль берега в поисках пищи.

После ужина Берт и Эрик засиделись на камбузе, болтали о том о сём, и разговор плавно свернул на акул. Берт рассказывал, как его отец погиб от акул во время Второй мировой войны.

– Отца своего я не знал. Случилось как-то раз массовое нападение акул на моряков крейсера "Индианаполис". Слыхал?

Эрик отрицательно покачал головой.

И Берт поведал, что 29-го июня 1945-го после завершения секретного задания в Тихом океане по доставке атомной бомбы, той самой, которую 6-го августа сбросили на Хиросиму, "Индианаполис" был торпедирован японской субмариной и затонул. Огромный корабль, содрогаясь, быстро пошёл ко дну, не оставив экипажу времени сесть на плоты или в спасательные шлюпки.

Из 1200 человек на борту, по его словам, девяти сотням удалось покинуть тонущий корабль, но помощи ждать было неоткуда, и они лишь плавали в спасательных жилетах, беспомощно загребая руками. Скорое спасение оказалось невозможным, ибо в силу секретности задания действовал режим радиомолчания. Через несколько часов появились акулы и начали нападать на уцелевших парней, терпящих бедствие. Ребята, зная, что хоть какая-то безопасность может заключаться в количестве, сбивались в группы, чтобы обмануть акул. Тем не менее, вода всё-таки окрасилась в красный цвет, так как хищники по одному выхватывали вопящих жертв и заставляли умолкнуть навеки.

Одни умирали от изнеможения и шока, другие от жажды, третьи же, обезумев и истомившись от ужаса, днём и ночью кружившего вокруг, сами приносили себя в жертву нападавшим. Акулы всегда были рядом и не прекращали безжалостных атак. В конце концов, после пяти дней и ночей борьбы с акулами, кровавая бойня закончилась, когда оставшихся в живых заметили с самолёта и через какое-то время вытащили из воды на эсминец.

– Из тех девятисот, которым удалось покинуть корабль, выжили только 315, остальных сожрали акулы. Во время спасения, по словам оставшихся в живых, ребятам приходилось отбиваться от акул, которые продолжали кружить вокруг уже мёртвых моряков. Моего отца нашли качающимся на волнах в спасательном жилете и без ног.

– Мне очень жаль, Землекоп. Какая страшная смерть...

Поковыряв в зубах карманным ножом, Берт отхлебнул рому и вернулся к прерванному рассказу.

– Так вот: у моего отца была своя война, у меня – своя. Знаешь, Док, я рисковал своей жизнью. Меня наградили и "Серебряной звездой", и "Бронзовой звездой", и двумя "Пурпурными сердцами" в придачу. Я был грёбаным героем войны. Но сегодня я чувствую лишь горечь и предательство. Когда я вернулся домой, люди бежали от меня как от чумы, даже рыбаки сторонились меня. Те, с кем я работал, говорили: "Помолчи о своей войне, нам всё равно, мы не хотим ничего слышать о ней!" Поэтому я ушёл в себя и весь мир послал к чертям собачьим. Хотелось бы мне знать, когда у нас будет грёбаный парад.

– Я думаю, наш парад состоялся уже давным-давно, Землекоп, только никто на него не пришёл.

– Вьетнам моментально прекращал любые разговоры, помнишь? Это как выпустить газы за столом при священнике. Вежливые люди предпочли бы не слышать того, что ты говорил о войне. Всё это дерьмо кипело во мне, друг, а когда я понял, что никто не собирается меня слушать, мне стали сниться мёртвые, о которых мне не давали говорить.

– Даже если бы люди слушали тебя, Землекоп, они бы ничего не поняли. Да и как им понять? Если ты там не был, понять тебе было не дано. У меня был брат, который откосил. Война разлучила нас. Когда-то мы были очень дружны, сейчас уже не то. Я не хотел бы, чтобы он шёл на войну, и в то же время, если б он пошёл... и если б остался в живых, сегодня мы были бы ближе друг к другу. Война всё изменила. С ней я ложусь спать. С ней просыпаюсь. Боль никогда не проходит. За то, что мы сотворили с вьетнамцами и их страной. И за то, что мы сотворили там с собой...

– Ты знаешь, Док, не было дня с тех пор, как я вернулся домой, чтобы я не думал о ней.

– Я тоже вспоминаю о ней каждый день...

– Наше поколение разделено надвое: на тех, кто был на войне, и на тех, кто не был. Я не могу нормально относиться к тем, кто не был. Думаю, у нас с ними разные ценности, они корыстны и честолюбивы, а я – нет, и мне с ними неуютно.

– Словно чего-то в них не хватает...

– Вот-вот, правильно, Док. Они не знают того, что знаем мы, они не прошли Вьетнамских университетов. Они стараются держаться сурово, но они всего лишь дети с сопливыми понятиями о мужественности. Они не знают, что значит быть другом. Знаешь, когда Тампер схлопотал пулю, я почувствовал, что это должен был быть я. Вина оставшегося в живых. Я хотел погибнуть в Наме. Бедный Тампер...

– Всё это дерьмо годами булькало и кипело в нас, словно гнилое варево. Мне кажется, добрая женщина могла бы способствовать выздоровлению, но я женился на сумасшедшей, и от этого стало ещё хуже. Как и все, целый год я мечтал о возвращении домой, но когда вернулся в США, я мог думать только о том, что мне там не место, что хочу назад. Что хочу просто вернуться в Нам: спасать жизни, делать свою работу. Там бы я сгодился как нигде. Америке я больше не подходил.

– Я тоже. Поэтому я послал всё к чертям, переселился в Канаду и оставил всё, что знал, позади. Смириться или уйти? Я ушёл, и это оказалось лучшим решением. Я не испытываю сожалений. Я люблю Канаду. Она гораздо более цивилизована. Сейчас у меня есть канадское гражданство и канадский паспорт. Война сильно меня изменила, я больше не мог жить в Штатах. Я не вписывался в то общество, да, пожалуй, никогда ему не был своим...

– По этой же причине и я, в конце концов, бросил свою работу, признал поражение и переехал на остров. Больше некуда было податься.

– Ты единственный из старого отряда, с кем я говорил, Док.

– Плохо, что мы потеряли связь друг с другом. Плохо, что мы не осознали, что все мы из одной лодки. Иначе мы бы не остались со своими проблемами один на один. Вот что сбило меня с толку: ведь я вернулся домой и попытался прикинуться, что я тот же самый парень, что и до войны. Но война слишком круто изменила меня. Я был не тот и уже не мог быть прежним. Когда я, наконец, понял это, то замкнулся, как и ты, с головой погрузился в работу в Нью-Йорке и не разгибал спины. Но я не прижился и, устав пытаться, плюнул на всё и покинул эту большую карусель, ведущую в никуда. Чёрт возьми, всё, чего я хотел, – это вернуться в Мэн и рисовать – ну, так я сделал это. Только вот одиночество после войны оказалось невыносимо, после той близости, что мы делили в Наме.

– Мы заботились друг о друге, Док, такого в Штатах не найти. Здесь люди друг другу волки: "Я при своём, и чёрт с тобой, приятель!"

– На острове Рождества неплохо, Землекоп. После войны я понял, что у меня есть выбор. Можно было жить в цивилизации, а можно было в изоляции. Я решил приехать сюда. Это, конечно, не Вьетнам, но это и не материк. Здесь я на месте. Что-то значу. Соответствую. Поэтому мне здесь нравится. Здесь каждый что-то значит. Каждый годится...