Текст книги "Крузо на острове Рождества (СИ)"
Автор книги: Брэд Брекк
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
– Я долго думал, что мне делать, Рут, – начал Эрик. – Ещё не знаю как, но я должен выследить эту акулу. Я знаю, если б Хелен была с нами, она бы потребовала, чтобы я не делал этого, чтобы занимался своей жизнью и своей работой и не рисковал понапрасну головой ради отмщения за её смерть. Но меня так переполняет горечь утраты, что я не могу думать о себе; каждый день я думаю лишь о том, как сильно мне не хватает Хелен и как сильно хочу я положить конец царству ужаса на острове Рождества. Я просто хочу, чтоб вы знали, как я собираюсь поступить и почему...
– Я понимаю, Эрик...
Проведя несколько дней на материке, Эрик и Старбек вернулись на остров. Постепенно первое потрясение и тоска ослабевали, он медленно приходил к пониманию, что нужно склеивать жизнь по кусочкам и жить дальше. Но также ощущал в себе и клокочущую неуёмную ярость, ту едва сдерживаемую ярость, которую он спрятал глубоко в сердце три года назад. Он понимал, что должен выполнить обет, данный в день, когда большая рыба забрала Моряка. Но как? Хелен была права. Он ничего не знал о преследовании акул, и, кроме того, ни одно рыбацкое судёнышко на острове не подходило для охоты на большого людоеда. А это значит, что будет убит кто-нибудь ещё.
Через неделю Эрик со Старбеком поехали в Бутбэй. Эрик хотел разыскать старого товарища по Вьетнаму Берта Дайера. Предприятие казалось почти безнадёжным. Они не виделись с тех пор, как покинули зону боевых действий. Он знал только, что Берт вырос в Нью-Бедфорде, в рыбацкой семье. В субботу утром он отправился в библиотеку и выкопал там новое издание телефонного справочника Нью-Бедфорда. В нём оказалось больше двадцати Дайеров, и никто из них не носил имя Берт. "Ну, хорошо, – подумал он, – наверняка кто-нибудь с такой фамилией что-нибудь да знает". Он выписал из справочника адреса всех Дайеров и решил отправить каждому по коротенькой записке с объяснением, кто он такой, что Берт его старый товарищ и что он хочет знать, известно ли им что-нибудь о нём. Без сомнений, дело было рискованное, но он считал вполне вероятным, что кто-нибудь из списка окажется родственником Берта, способным дать подсказку о его местопребывании.
Теперь у него был план, занимавший его мозг помимо тоски. Он вернулся на остров и каждому Дайеру написал по письму. Отослав письма, целую неделю он бродил по острову, долгими часами вглядываясь в море, туда, где был схвачен Моряк и убита Хелен. Три раза на закате ему казалось, что он заметил большой, тёмный, словно призрак, крадущийся вдоль берега плавник, поджидающий его, но тьма сгущалась, зависала туманная дымка, и потому уверенность его таяла; наконец, он сказал себе, что скатывается в паранойю.
Следующую неделю он ежедневно отправлялся на почту справиться, нет ли ответа на запросы. И вот, спустя шестнадцать дней, из Нью-Бедфорда пришло письмо:
Дорогой Эрик,
Ваше письмо нашло меня; да, я мать Берта Дайера. Меня зовут Хэтти. Даже не знаю, Эрик, как вам поступить, чтобы связаться с Бертом. Ведь он – психическая жертва войны. Многие годы его мучают воспоминания и ночные кошмары. Первое время после возвращения из Вьетнама он звонил мне и, рыдая, рассказывал, что видит только уб и тых им женщин и детей. Я умоляла его обратиться за помощью в в е теранский госпиталь, но он отказался наотрез. Однако когда я в п о следний раз разговаривала с ним, он казался нормальным.
Я только боюсь, что новость о вас вновь спровоцирует его пр о блемы. Я прислушалась к своей совести и верю, что вы поступите как лучше. Первые два брака Берта расстроились, и не нужно говорить, как это разбило моё сердце. Недавно он покинул США и сейчас живёт в бухте Блэкс-Коув, провинция Новая Шотландия, там он работает р ы баком. Но в последнее время из-за соли и холода у него проблемы со зр е нием.
Не знаю, что случилось с Бертом во Вьетнаме. Он никогда мне ни о чём не рассказывал, а сама я боялась касаться этой темы. Сейчас он далеко от меня, и между нами уже нет той душевности, что была к о гда-то, но при последних наших разговорах мне показалось, что он ещё больше любит меня. Я только надеюсь, что у вас нет тех пр облем с психикой, что у Берта.
К письму я приложила адрес Берта и номер телефона. Иногда Берт отсутствует целыми неделями. Весной, осенью и зимой он раб о тает на коммерческих рыболовецких судах, выходящих на ярусный лов их Галифакса, а летом немного рыбачит на своей собственной шхуне. Сейчас он живёт с официанткой по имени Луиза. Она хорошая девушка и обычно бывает дома по вечерам после шести-тридцати. Если Берт в море, то она сможет вам сообщить, когда приблизительно он вернётся домой, а также каково сейчас его душевное состояние. У него почти нет друзей; я думаю, ему отчаянно нужно поговорить с кем-нибудь, кто был там и кто сможет его понять.
Искренне ваша,
Миссис Хэтти Дайер
Эрик подумал, что для начала, прежде чем звонить, будет лучше написать обстоятельное письмо Берту и рассказать о своей жизни после войны, о том, как сначала потерял руку, потом собаку и, наконец, Хелен. Конечно, после стольких лет всё это могло оказаться для Берта потрясением. В письме он просил Берта помочь выследить и убить рыбу, причинившую ему столько потерь и страданий, хотя и сомневался, что Берт даст ответ. Но прошло совсем немного времени, и старый товарищ прислал письмо:
Дорогой Док,
Должен признаться, что известие от тебя явилось для меня н е большим потрясением. Откровенно говоря, даже не знаю, как отвечать. Я так долго пытался спрятаться от прошлого, что подозреваю, тебе удалось разбередить старые раны. Я не жалуюсь, старина, но моя голова уже не та, что раньше.
В письме всего не объяснишь. Я обо всём тебе расскажу при встрече. То, с чем я поделюсь с тобой, слишком тяжело. Я до чёртиков боюсь себя и того, что я делал. Во мне по-прежнему бушует пламя. Я больше не такой бешеный, как был, но безумие никуда не делось. И, кр о ме того, меня по-прежнему распирает от гордости. Вот об этом-то, думаю, я тебе и расскажу. Я переношу безумие лучше, чем многие, и стараюсь смириться с тем, что оно, по всей видимост и, останется со мной навсегда.
Понимаешь, при данном положении вещей мне не очень-то уд а ётся ладить с обществом, Док. Как у всякого, у меня есть цель и стре м ление к успеху, но я стараюсь достичь своей цели по-своему, а это в о с новном плохо согласуется с людьми, с которыми мне приходится сопе р ничать. Дело в том, что мои способы достижение успеха отдаляют от меня почти всех, кто вокруг меня. С годами становится всё ясней, что мне нет места в обществе. Вот почему я выхожу в море. Море – это моё спасение. Удивительно, какие перемены происходят во мне, если можно отчалить от берега и заняться чем-нибудь позитивным и не з а цикливаться на этих ужасах. Хорошо, что твоё письмо застало меня между рейсами, иначе я б ответил тебе только через месяц, а то и больше. Много лет назад в проливе Лонг-Айленд мне приходилось уб и вать акул , в том числе и больших белых.
Я уже заглянул в навигационные карты и знаю, где расположился остров Рождества. Я разведу пары на своей шхуне в самом начале о к тября! Не могу больше писать, Док. Мне нужно время, чтобы собрат ь ся с мыслями. Почему это всегда так трудно?
ДЕРЖИ ХРЕН ПИСТОЛЕТОМ.
ЗЕМЛЕКОП
ГЛАВА 23. «ЗЕМЛЕКОП»
"И вот его тяжёлые костяные шаги зазвучали на палубе, которая, словно геологические пласты, вся уже была усеяна круглыми углублени я ми – следами, оставленными этой необычайной поступью... Ибо Ахав был хан морей, и бог палубы, и великий повелитель левиафанов".
2-го октября, утром, в гавань через Протоку проскользнуло судно под названием "Охотница". Человек, управлявший судном, ошвартовал его у главной пристани, представил к досмотру таможне, справился в магазине о месте проживания Эрика и тронулся вверх по краю Тюленьего мыса в сторону избушки.
Раздался стук в дверь.
– Сержант Дайер по вашему приказанию прибыл, сэр. "Я службу закончил в аду", – заорал Берт, рывком открывая дверь дома.
– Слава тебе яйца, – отозвался Эрик, вглядываясь в большого странного человека на входе в грязной шерстяной майке, засаленных джинсах и фетровой шляпе.
– Давно не виделись, Док...
– Землекоп? Могильщик Дайер? Ты говоришь, как Землекоп...
– Ну, так ты впустишь меня?
– Господи, от тебя даже несёт, как от Землекопа, – Эрик помахал перед носом, отгоняя разящий от Берта перегарный дух.
– А кого ты ждал... призрака Хо Ши Мина?
– Нет, я подумал... что не узнал бы тебя, столкнись мы с тобой на улице. Не таким я запомнил тебя, Землекоп.
– Да и я тебя. Тебе бы поближе подходить к бритве по утрам, Док. Ты не прошёл бы осмотр сегодня...
– В Наме мне было на двадцать лет меньше.
– Угу, всем нам было меньше.
– Сколько лет...
– А сколько слёз...
Мужчины крепко обнялись и похлопали друг друга по спине.
– Чертовски рад тебя видеть, – сказал Эрик.
– И я тебя, Док.
– Столько времени утекло!
– Да уж, прошло немножко...
– Когда я тебе писал, мне и в голову не приходило, что мы можем не узнать друг друга.
– Есть в тебе какое-то сходство с тем парнем, что я знавал когда-то, Док.
– Чёрт возьми, Землекоп... ты уже не такой подтянутый, как раньше. Чем чистишь ботинки? Шоколадкой "Херши"?
Берт был обут в тропические солдатские ботинки, видавшие лучшие дни. Кожа на ботинках полопалась от постоянного купания в солёной воде и побелела от пота, каблуки стёрлись почти до основания.
– Не-а, грёбаным кирпичом, как всегда. Так-так, вижу у тебя прикольный крюк, Док. Полагаю, ты уже не сыграешь пальчиком с Мэри-Джейн Гнилой Дыркой.
– Я думал, он тебе понравится.
– Показываешь им фокусы?
– Да, вот схвачу тебя за хрен своим прибором да потащу как игрушку на верёвочке.
– Как капитан Крюк?
– Вот-вот. Как добрался-то?
– Всё гладко.
– Ну, проходи, проходи, не стой на пороге. Мебели у меня немного – садись, где найдёшь.
– Ты здесь надёжно спрятался, Док.
– Тут хорошо рисуется.
– Понимаю, почему ты живёшь один. Нормальной женщине не выдержать здешнего уединения.
– В самую точку попал, Землекоп, но таков мой "дом, милый дом".
– Та-а-ак, значит, мечтаешь отправить в расход большую грёбаную акулу, а?
Эрик кивнул и нахмурился.
– Что ж, завтра и начнём охоту.
– У тебя туго со временем?
– Никакой спешки, Док... если твоя рыба болталась здесь всё лето, то вероятней всего она всё ещё здесь и ждёт нас.
– Надеюсь, что так, надеюсь, она не сделала didi отсюда.
– Ты видел её птеригоподий?
– Её – что?
– Член.
– Нет...
– Тогда это, наверное, самка. Самки обычно больше и агрессивнее самцов.
– Мне кажется, я видел несколько раз, как она рыскала там...
– Вокруг острова?
– Да-да, там, где погиб мой пёс Моряк. И всякий раз на закате. Вот уже четыре раза я видел большой чёрный плавник. Первые три раза я думал, что у меня едет крыша и начинаются глюки. Но на прошлой неделе я увидел её опять. Это та же акула...
– Здесь водятся тюлени?
– Водятся.
– Вероятно, она искала себе ужин.
– Это страшная тварь.
– Не волнуйся, Док. Мы сделаем ей cukadau.
– Есть хочешь? Сам я только что поел, но на печке осталось рагу, думаю, ещё тёплое.
– Не-а...
– Чайник горячий, хочешь чаю?
– Мне нужна только хорошая крепкая выпивка. Ром есть?
– Я почти не пью и в чулане выпивки не держу. А что скажешь о чашке крепкого кофе?
– Ты никогда не пил много, так ведь, Док?
– Выпиваю понемножку, иногда, когда езжу в Бутбэй.
– А травка есть? Покуриваешь, старина?
– Нет, травы тоже нет...
Берт наклонил голову и скривил губы.
– Но если нужен ром, – добавил Эрик, – то завтра мы на пароме съездим в Бутбэй, купим выпивку, вечером послушаем музыку, прошвырнёмся по деревянным тротуарам излюбленных припортовых улиц. Что ж, может быть, удастся достать и травку в гостинице "Китобой". Там много наркушников, Землекоп...
– Забудь. Я тебя проверял, хотел посмотреть, какой ты правильный. Всё, что мне нужно, есть на борту "Охотницы". Там у меня тайники, чувак, я никогда не выхожу без заначки.
– Каков же твой ковчег? Его хватит, чтобы иметь дело с большой белой?
– Посудина хороша, Док, крепкая как гвоздь. Она будет добра к тебе, как хорошая женщина!
– Лучше б она...
– Я покупаю сейчас акции другого судна, "Разведчика", 75-футового красавца со стальным корпусом. Жаль, что я пока им не владею. Я б хотел привести его сюда. Чтоб глаза твои выскочили, любуясь на него.
– Ты ведь не врал, когда сказал, что убивал больших акул?
– Док, ради бога, не переживай. Я убил сотни акул после армии. Ничего особенного, парень...
– И 20-футовых белых?
– Белых, синих, бурых... какая разница? Акула есть акула. Мы её достанем.
– Она может напасть на шхуну.
– "Охотница" справится со всем, что прячется в глубине.
– Со всем?
– Ну, не с кашалотом, конечно, но с акулой – точно.
– Это необычная акула, Землекоп.
– Док, остынь, что в ней такого? Навтыкаем в неё железок, наделаем в ней дырок, измотаем... всего и делов. За день управимся, дружище.
– Что сказала твоя хозяйка об этом рейсе? Она знает, что ты замышляешь?
– Ещё один рыбацкий рейс – вот всё, что она знает.
– Ты не сказал ей, что это за рейс?
– Блин, да она бы заартачилась.
– То есть ты хочешь сказать, что она не знает, где ты и почему?
– Не знает, она думает, что я рыбачу на Большой банке у Ньюфаундленда. Вот уже пять лет мы живём вместе. Она знает, что риск есть всегда, когда рыбак выходит в море, и, как хорошая рыбацкая жена, научилась с этим жить. Чёрт, её так воспитывали, Док. У неё старик рыбак и братья тоже.
Конечно, мы с ней ссоримся. Порою она велит мне выметаться из дома, и я выметаюсь. Могу пропадать месяц. Могу полгода. Когда как. Иногда, когда чувствую приближение вьетнамских приступов, я сам исчезаю на месяц-другой, пока не отпустит. Не хочу их вешать на кого-либо, в особенности на Луизу. Она очень добра ко мне. Я многим ей обязан. Она столько дерьма натерпелась. Я бы без неё не справился. Но иногда мне просто нужно уйти. Она всё понимает. Ведь я безумен, как никогда, Док.
– Как ты порыбачил в этом году?
– На редкость удачно. Последний рейс был замечательный. Некогда было даже нацепить солнечные очки. Погода стояла на удивление. Мы взяли 3000 фунтов меч-рыбы и 4200 фунтов большеглазых и желтопёрых тунцов. Кошачий корм. Блин, не терплю кошек. Когда вижу – давлю по возможности. Но я заработал 2000 долларов. На рождество хватит, по крайней мере. Всё у нас хорошо. Луизе грех жаловаться. За дом выплачено, и работает она официанткой в ресторане "Омаровая ловушка". Когда я дома, мы живём вместе, а когда нет, то каждый сам по себе. Если, просыпаясь, я нахожу себя на водяной кровати, значит, я дома. Но, уезжая, я успокаиваюсь. Когда кончается рыбалка, с небольшим экипажем перегоняю яхты из Галифакса на Бермуды и Подветренные острова и на халяву получаю любую выпивку и девчонок, каких пожелаю. Обычно мы работаем только две недели в месяц, поэтому всё остальное время я торчу, старина, и расслабляюсь.
В декабре ещё у меня был чертовски удачный рейс. Мы пошли к одному острову из Малых Антильских. Судно с иголочки, Док... ну, то есть 85-футовое самоходное корыто со всякими примочками на борту, даже с холодными и горячими мастурбаторами, добрая такая лодка. Это был длинный рейс. Я решил, что хотя бы раз нужно побывать на каждом острове в цепи Подветренных, поэтому мы останавливались на Мартинике, Тортоле и Сент-Томасе. И тут, блин, у нас ломается движок, пришлось зависнуть на Сент-Джоне на неделю, чтобы подобрать свечи. Местные людишки живут так шикарно, что их жалко оставлять в живых. Представляешь, я получил там три предложения о работе, и одно из них – заведовать яхтенной стоянкой на богом забытом островке из Верхних Антильских с населением в 75 человек. Вот так удача! Я почти было согласился. Тебе известно что-нибудь о найме моряков, Док? Могу поспособствовать...
– Человеку с крюком?
– Ну, ты мог бы быть коком, а?
– Вот уж нет, судомойка – это не про меня.
– Знаешь, я простой моряк... по мне, ничего нет лучше, чем выйти в море на доброй посудине, стоять у руля. Да, Док, ничто не сравнится с этим ощущением власти...
– Ты выражаешься, как отставной генерал из кинофильма. И нравится тебе оставлять Луизу на такой срок?
– Меня это мало заботит. Хочется, конечно, возвращаться к кому-нибудь, но свобода мне тоже нравится.
– А что будешь делать, если она заглядится на другого, пока ты в отлучке? Ведь ей обязательно станет одиноко...
– Угроблю её!
– Нельзя получить и то и другое сразу, Дайер...
– Эй, да послушай ты, она не Джанет Макдональд, а я не поющий маунти с канадских Скалистых гор, если это то, о чём ты толкуешь. Так уж сложилось, чувак, и я не намерен ничего менять. Согласен: я тиран, урод, помешанный на контроле. Мне нравится всё контролировать. Ведь чтобы управлять судном, всё нужно держать в кулаке. Хотя, конечно, нельзя контролировать постоянно...
– Контроль – иллюзия, Землекоп.
– Но я стараюсь, хоть это и раздражает людей. Иногда я действую прямо-таки как капитан Блай, потому у меня постоянные проблемы с экипажем. Так что с того, живём ведь только раз, а? "Бей коммуняк, кури траву на завтрак", так ведь, Док?
Поджав губы, Эрик покачал головой и пожал плечами.
– Вот ты говоришь "Капитан Блай". Однажды у берегов Ньюфаундленда мы подняли на борт тело. Мы назвали его Чарли Без Головы. Весь мой экипаж состоял из зелёных школьников, и вдруг этот труп вываливается из сети. Один из ребят поднимается в рулевую рубку и сообщает мне, что на палубе утопленник.
"Что нам с ним делать, капитан Дайер?" – спрашивает он.
Я приказал положить его на лёд в рыбном трюме. Первый раз после Нама мне пришлось возиться с покойником. Ребята на борту понятия не имели о смерти и о том, как выглядит труп. Они считали меня настоящим сукиным сыном, я же, в свою очередь, вернулся с доброй ношей всяческих ужасов. А что мне оставалось делать? Оставить тело гнить на палубе? Я хотел бросить его на лёд, чтобы сохранить для вскрытия и расследования. Но ребята меня не поняли и больше не хотели работать на моей шхуне. Выяснилось, блин... в полиции предположили, что это жертва наркомафии из Монреаля, и скинули тело назад в море.
– Что у тебя с правой ногой? Я видел, как ты прихрамывал, когда входил.
– Прошлой осенью попал в хвост урагана возле Хаттераса. На четвёртый день пути нас обступили огромные валы. Я перегонял судно в Галифакс. Пока забирался в рулевую рубку, судно взяло неверный крен. Я упал, меня отбросило и треснуло грёбаным коленом о здоровущий болт, торчавший из шарнира, и вот тебе нА – раздробило коленную чашечку. Потом туда попала инфекция. Я ходил к врачу, когда добрался до дома, и он сделал всё, что мог, но колено доставило-таки мне беспокойство. Да и сейчас ещё достаёт...
– Можно его поправить?
– Никак нет, ремонту не подлежит. Оно треснуло пополам, но пока работает, и я не собираюсь ломать над ним голову. Теперь я хромец. Что хорошего могло случиться с двумя бывшими лучшими солдатами из кавалерийской дивизии, а, Док? Один хромой с шарнирным бандажом на колене, другой безрукий с металлическим крюком.
– Чем ты занимался после войны, Землекоп? Последний раз мы с тобой виделись, когда ты возвращался в Ан Кхе.
– Как-то крутился... да всё без успеха, Док.
– Вот и я тоже...
– А помнишь, как мы любили болтать о том, чем займёмся, когда вернёмся на родину? Как вознаградим себя за потерянное время, как станем грёбаными миллионерами, если останемся живы?
– Пустые мечты, но ведь они поддерживали нас?
– Я мечтал: вот выберусь из Нама – буду загребать барыши. Я готов был вылизать весь грёбаный мир, чувак... всё что хочешь!
– Я собирался стать знаменитым художником.
– А я владеть флотом промысловых судов и слыть крутым воротилой.
– Ты так говорил, я помню...
– Смешно, я вырос в рыбацком городе, но так никогда и не привёл в него ни одного судна.
– Такова жизнь...
– А теперь посмотри на нас...
– Угу...
– Мы с тобой словно вышедшая в утиль парочка. Не пробились мы, Док...
– Не думали мы, что так всё обернётся.
– Не знаю, как ты, а я, когда вернулся, не смог приспособиться. Постоянные кошмары, воспоминания; напивался, как во времена сухого закона. Всё время дрался в барах. Мне нравился хруст ломаемых костей, лопающихся перезрелыми апельсинами черепов. Я усаживался в одиночку в какой-нибудь таверне, надирался, и если ко мне цеплялись, разбивал головы, как яйца, топтал ногами. А потом как-то раз шёл по улице и ни с того ни с сего вдруг разрыдался. Словно развалился по швам. Я пережил войну, но не смог как следует пережить мир. Плохой оказался клей, я так понимаю...
– Что было потом?
– Не о чем особо рассказывать. Был два раза женат, ты знаешь, обычная история...
– М-да...
– После второго брака поднялся на борт "Охотницы" и пошёл к Ки-Уэсту, чтобы немножко развеяться, занявшись рыбной ловлей и подвернувшейся халтурой. Но я заскучал по смене времён года, по Новой Англии и – вернулся. Слышишь, не могу говорить об этом дерьме без глотка. Давай прогуляемся...
И два товарища по оружию вышли из дома и направились вниз, к пристани. Спускаясь по склону вразвалку, как моряк, отдавший морю свою жизнь, по обыкновению важно, но щадя больную ногу, Берт запел.
Я не знаю, может, правда,
Может, кто-то врёт,
Что манда у эскимоски
Холодна как лёд.
Где тут правда? Где тут враки?
Мы отменные вояки.
Говори-рассказывай...
Он шёл, широко расставляя ноги, словно ждал, что скользкая от грязи тропинка внезапно взметнётся вверх или резко оборвётся вниз, к валам и провалам моря; поводя тяжёлыми плечами, он свободно размахивал мускулистыми руками, всегда готовый пробиться сквозь любые препятствия на пути – рыкающий медведь из глухомани, ощетиненный клыками и когтями.
Показав Эрику шхуну, Берт переоделся в пятнистую камуфляжную униформу и надел видавшую виды боевую шляпу.
– Собрался в ночную засаду, Землекоп? Тогда уж и лицо раскрась.
– Нет, мне просто нравится время от времени надевать старую форму, Док. В ней удобней. Предмет гордости, так сказать...
Он набросил на себя полевую куртку со Значком боевого пехотинца на левом грудном кармане и большой жёлто-чёрной эмблемой 1-ой кавалерийской дивизии на рукаве, из дверцы люка в полу рубки достал мешочек травы и бутылку рома.
Они вернулись в хижину, и пока Эрик зажигал керосиновую лампу, Берт устроился на посиделки. Он разместился на самодельном стуле у кухонного стола, откинулся назад на две ножки, закурил сигару и, перекладывая её из одного уголка рта в другой, плеснул в стакан любимого напитка на четыре пальца.
Шести футов росту, с большим массивным телом, Берт выглядел скорее крутым 250-фунтовым центральным полузащитником из "Чикаго Бэарз", чем рыбаком. В груди его билось сердце льва, не раздумывая, он пускал в ход кулаки и с годами отрастил небольшое брюшко, но по-прежнему был слеплен, как гладиатор: гораздо более мускулистый и широкогрудый, чем был во Вьетнаме. Большая бычья шея, какую можно видеть у профессиональных борцов, плавно переходила в широкие покатые плечи так, что казалось, что шеи нет совсем; исключение составляли те минуты, когда он смеялся, откинув большую голову назад: тогда зубы его сверкали и сжимались подобно стальным челюстям капкана, губы кривились, связки на шее напрягались, а яремные вены набухали, словно плетёные канаты. Кулаки размером с добрый окорок, тугие и крепкие, покрылись шрамами за многие годы вытягивания сетей из вод северной Атлантики. Суставы пальцев, распухшие и шишковатые, напоминали узловатые корни старых сосен, поднявшихся на гранитных уступах. Сами же пальцы, короткие и толстые, на кончиках были квадратными, а под широкими ногтями со ржавыми пятнами глубоко залегла грязь, никогда не вымываемая, сколько ни полощи руки в солёной воде.
Но всего замечательней в нём были глаза: это они оставались с тобой, их ты впоследствии вспоминал. Слегка раскосые, как у восточных людей, они были близко посажены друг к другу и погружены в себя; по-звериному зелёные, они искрились и горели при мерцающем свете лампы, их оттеняли тёмные кустистые брови, прочертившие лоб под углом в 45 градусов и сообщавшие лицу мрачный вид. Злые, дьявольские, словно наполненные болью, излучающие страх, сочащиеся ненавистью и желчью. Широкие скулы, густая спутанная борода, бурая, нестриженая, жёсткая, как проволока, и усы, свисающие над верхней губой и закрученные в косички, сообщали лицу сходство со старым моржом. Он напоминал Эрику китобоя из 19-го столетия: длинные чёрные волосы с седыми прядями были собраны на затылке в пучок, на левом ухе висела большая треугольная золотая серьга, и когда он говорил, она раскачивалась вперёд-назад, завораживая всякого, кто засматривался на неё дольше нескольких секунд.
Подобно многим ветеранам Вьетнама, Берт верил в удачу и приметы; Эрик заметил на его ремне пряжку, на которой красовалась красная звезда: точно такую же пряжку он снял на Нагорье с мёртвого солдата СВА, но не из-за её ценности как сувенира, а чтобы взять себе часть силы убитого. Во время войны Берт любил красоваться в ожерелье из ушей и языков азиатов, но сейчас, заглянув мельком за расстёгнутый ворот форменной рубашки, Эрик подметил, что уши и языки на волосатой груди сменились чем-то другим.
– Вижу, ты по-прежнему носишь дорогие ювелирные украшения, Землекоп.
– По одному зубу от каждой убитой мной акулы. Когда мы завалим твою акулу, я добавлю ещё один зуб к своей коллекции.
День клонился к закату, Берт докурил сигару, забил косяк и продолжил пить, и чем больше пил, тем больше его тянуло на разговоры. Наступил вечер. Затем пришла ночь.
– Я должен тебе, Док. Если б я был китайцем, я был бы должен тебе целую жизнь.
– Почему?
– Я ведь не забыл.
– Не забыл – что?
– Помнишь, как мы попали в засаду?
– Много было засад, в которые мы попадали.
– А эта случилась возле Ан Лао, наша рота напоролась на засаду прямо у базового лагеря СВА.
В тот день Берт шёл головным, когда раздались два выстрела, ни с чем не сравнимые "хак-хак" азиатского АК. В тот же миг джунгли ожили, оглушающе взревев автоматным и пулемётным огнём. Берт, Эрик – весь их взвод – попали в ловушку смертельного перекрёстного огня. Громом гремели гранаты. Вовсю работали В-40 РПГ. Огонь вёлся с трёх направлений. В правую ногу Берта ударила пуля, и он упал. Кое-как поднявшись на колени, он выдал косым чёрта ответным огнём. Но пуля в левое бедро уложила его во второй раз.
Под жарким огнём Эрик подбежал к Берту, перевязал раны и вколол морфин. Пулемётчик за их спинами открыл огонь из М-60, свинцовым щитом заставив гуков умолкнуть на несколько секунд. Берт потерял много крови и был почти в шоке, Эрик воспользовался коротким перерывом вражеского огня, оттащил его на тридцать ярдов в укрытие и помчался назад к другим раненым.
В это время товарищ Берта, Тампер Дэвис, 19-летний рядовой 1-го класса из Сан-Диего, двигаясь тенью сквозь ливень пуль, скача по минному полю, пробрался к нему. Он взвалил Берта на плечи и, петляя под губительным огнём, через мины-ловушки отнёс его ещё на сто ярдов в тыл, в безопасное место, на берег реки. Потрясённый, напуганный Берт был в полном замешательстве; когда рота отступила и перегруппировалась, его вместе с другими пятью ранеными поместили на борт санитарного вертолёта и отправили в госпиталь в Ан Кхе, где он, прежде чем вернуться на передовую, провалялся несколько недель.
– Меня бы точно укокошили, если б не ты, Док.
– Чувак, такое дерьмо случалось там почти каждый день...
– Но не со мной. Я обязан тебе, Док. Я не забыл. Помнишь, как мы ворвались в деревню ВК после перестрелки? Ещё до Ан Лао...
– Угу...
– Все словно с катушек слетели, dinky-бля-dau. Никто не мог нас остановить. Летёха вроде рыпнулся, да всё напрасно... нам словно дали право убивать, крушить хижины – уничтожать всё и вся. Стариков, женщин, детей... мы сожгли грёбаную деревню дотла.
– В тот месяц мы потеряли много парней на минах. И не в кого было стрелять в ответ. Так что это была просто месть, Землекоп...
– Всё это преследует меня, Док. Мне снятся об этом сны. Ночь за ночью, год за годом. Это сводит меня с ума.
– Это была война, Землекоп. Война кончилась. Мы остались живы. А многие наши товарищи нет. И всё что нам остаётся – это установить мир внутри себя, любой ценой, любыми средствами.
– Как? Как установить мир? Как ты избавляешься от кошмаров, Док?
– Сразу после войны они меня тоже мучили. До сих пор бывают, но уже не так часто. Нет у меня ответа. Я думаю, всё, что мы можем сделать, это как-то найти путь через войну к признанию. Мы должны найти способ простить самих себя, ибо – бог свидетель – страна не простит. Мы должны сказать: "Это случилось со мной, и теперь я должен научиться с этим жить. Я не властен над прошлым. Не могу изменить то, что произошло". Если не можешь признать этого, тогда скажи себе, что сможешь прожить с этим ещё один грёбаный день. Может быть, со временем что-нибудь вроде признания придёт. А с ним и прощение. Это долгая песня, Землекоп. Но мы должны найти способ простить себя за то, что творили там, чтобы выжить. Я думаю, нужно продолжать поиски, вот о чём речь. Если ты уцелел в Наме, то всё, что ты можешь, это искать, несмотря ни на что, принять то, что случилось, и черпать гордость и силу в своей службе. Это была не наша война. Мы лишь те, кто был послан на ней сражаться...
– Хотел бы я привести в порядок старую свою башку уцелевшего.
Берт рассказывал Эрику, что когда в 1972-ом он привёл "Охотницу" в Массачусетс из Ки-Уэста, то стал сдавать шхуну во фрахт для ловли исключительно акул в окрестностях Нантакета. Дело шло бойко, но через год он прикинул, что мог бы ловить акул бСльших размеров и зарабатывать больше денег, промышляя по соседству с Монтоком на Лонг-Айленде.
Туда он и отправился.
– Я пахал сверхурочно, часто по шестнадцати часов в день, только чтобы отвлечься от ужасов Вьетнама... но избавления не наступало, даже в море. На ночных переходах я засыпал и тут же с криком просыпался. В итоге это настроило моих клиентов против меня. Они думали, что выходят в море с чокнутым; так разнёсся слух, и бизнес мой потихоньку скис. Тогда-то я и почувствовал, что больше не могу вкалывать среди обычных людей. Я кидался в драку с немногими верными клиентами, что ещё оставались: каменщиками и копами, строителями и юристами, дантистами и врачами; я понял, что не могу их выносить. Я принимал их заказы, они приезжали и если смотрели на меня как-то не так, словно я был не в себе, я тут же советовал им убираться и не возвращаться больше никогда.
