Текст книги "Крузо на острове Рождества (СИ)"
Автор книги: Брэд Брекк
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
Если я задерживаюсь на материке, то начинаю сходить с ума. Повторяется старое дерьмо. Оно всегда тут как тут. Оно никогда не меняется. Оно никуда не девается. Оно просто становится хуже. Смешно, но первоначально я переехал сюда, чтобы обрести свободу. И обрёл. Но обретя, я её потерял. Этот остров тоже превратился в тюремную камеру. Это единственное место, где я могу жить. Здесь, Землекоп, я живу жизнью каторжника. Отбываю заключение. В каком-то смысле остров Рождества не сильно отличается от старой французской каторжной тюрьмы на Чёртовом острове. Или от Алькатраса, если на то пошло...
Я не могу жить в добропорядочном обществе. Я его не понимаю. Я ему чужой. И я не могу уехать отсюда. Потому что ехать мне больше некуда.
Где ещё могу я быть счастлив, быть самим собой, чтобы меня принимали таким, каков я есть? Как тебе такая загогулина? Жизнь порой такие коленца выделывает...
– Господи, Док, я понимаю всё, о чём ты говоришь. Знаешь, ты первый, с кем я об этом говорю, и единственный из моих знакомых, кто понимает.
– Я тоже ни с кем не говорю об этом, даже на острове.
– После Нама я потерял уважение к целой уйме вещей. Я ненавижу политиканов, парней вроде Рейгана, этого грёбаного поджигателя войны! Всё, чему меня учили в детстве, оказалось вонючим враньём...
– "Бог, флаг и яблочный пирог", правильно? Утрата иллюзий, говорят, – лишь прогрессивная форма просветления, Землекоп.
– Вот о чём и я веду речь: словно взрывающаяся сигара швырнула мне в рожу мифы моего детства – все скопом. К чертям яблочный пирог. И к чертям Джона Кеннеди с его речью "не спрашивайте". К чертям Линдона Джонсона. К чертям Макнамару и Киссинджера. К чертям Никсона – к чертям их всех! Ты салютуешь флагу всю свою блядскую жизнь и вдруг понимаешь, что это не символ свободы, но символ убийства, что федеральное правительство – это пиратский корабль, управляемый шайкой головорезов в костюмах-тройках и с образованием от Лиги плюща, которых хлебом не корми, дай заставить молодых парней подыхать ни за хрен собачий. Америка действительно потеряла невинность на той войне...
– Как говорится, воевать ради мира – что трахать ради девственности.
– После Нама не было для меня никакой радости. Ни настоящего, ни будущего... одно лишь прошлое, которое пожирает меня заживо. Что-то во мне сломалось, и починки не предвидится. У меня есть сын от второго брака. Когда-то я любил детей... но больше не люблю. Как можно заниматься своим ребёнком, когда чужих детей ты взрывал? Я смотрю ему в лицо, а вижу... Господи, никогда и никому я не рассказывал об этом дерьме. Если разобраться, в моей жизни нечего особо праздновать, как считаешь?
Эрик пожал плечами.
– У меня теперь другая беда. Мой доктор говорит, что я слишком много пью, что я алкоголик, что у меня разваливается печень и что если не остановиться с выпивкой, то выпивка остановит меня. Но дело в том, что... выпивка мне нужна. Я всё время на нервах, всё время взвинчен. Я не могу бросить, Док. Даже пробовать не хочу. Пусть выпивка не избавит меня от кошмаров. Я всё время вижу эти чёртовы мёртвые лица: натянутую на черепах кожу, нелепо ухмыляющиеся рты и молочно-белые, ничего не видящие глаза. Но чтобы уснуть ночью, мне нужно сделать пару глотков. Выпивка, старейшее и вернейшее обезболивающее на свете, творит чудеса, когда насылает на меня сон и затуманивает образы женщин и детей, чьи крики и вопли не дали бы мне уснуть без неё. Стоит ведь только поддаться этому дерьму, Док, и облегчения уже не будет. Ты начинаешь видеть эти лица не только во сне, но и наяву. Поэтому иногда с вечера я надираюсь в стельку, а утром харкаю кровью. Алкоголь убивает меня, Док, но что же, чёрт возьми, я могу поделать? Я должен пить каждую ночь, только так я могу уснуть.
– Что ты скажешь об "Анонимных Алкоголиках"? Многим пьяницам помогает. От тебя требуется только желание завязать.
– Нет у меня такого желания...
– Что ж, знаю, общество годится только тем, кто хочет его, а не тем, кто нуждается в нём. Но, может быть, со временем желание появится, если дать ему шанс.
– Да пробовал я, Док. Несколько лет назад посетил пару собраний – не для меня это...
– Это могло бы стать твоим шансом, Землекоп. Мог бы схватить большое медное кольцо. Может, ещё раз попробуешь? Трудно трезветь в одиночку. А с пузом, накачанным сивухой, и башкой, напичканной Вьетнамом, у тебя нет ни единой возможности протрезветь самостоятельно.
– Все в АА считают, что ветераны-алкаши – это неудачники, нытики и слюнтяи. "Не оправдывай Намом своё пьянство, парень, – говорят они. – Хватит себя жалеть. Не хотим больше слышать о твоей трусливой войне. Забудь о ней, выполняй программу – и сделаешь себе хорошо". Такую примерно хрень заявляют ветеранам в АА.
Интересно, как понравилось бы им жарким летним днём на каком-нибудь шоссе наткнуться на прошитое пулями тело лучшего друга, распухшее и раздутое... ползают черви, жужжат мухи, ягодицы и живот покрыты рубцами, глаза открыты, конечности оторваны, и повсюду страшный смрад смерти. Если б так, они бы знали, что я чувствую.
– Что это были за собрания?
– Как сказать... однажды вечером я пошёл на собрание, на котором обсуждалось, как составить список людей, которым насолил, чтобы впоследствии загладить вину перед ними...
– Вот как...
– Так вот был там один недоумок в синей куртке по имени Гарри... знаешь, только глянешь на придурка и понимаешь, что он салага и в жизни с ним ничего плохого не случалось. Начинает он разводить историю о том, какой он был нахальный малый в 50-ых, потому что целью своей поставил соблазнить свою подружку и в этом преуспел. Забрал её девственность, поимел по полной. Он разглагольствовал о том, как потом было ему стыдно, как внёс её в свой грёбаный список и как собирается примириться с нею. И прибавил, что в своё время лишил девственности многих, что он настоящий волокита, что чувствует стыд перед всеми своими женщинами, а что делать, не знает. Один только взгляд на этого парня, Док... я уже говорил... не был он жеребцом. Только балаболом и хвастуном.
– И что потом...
– Потом председатель просит меня выступить следующим, а меня так достал Гарри, что я решаю рассказать ещё одну завиральную историю, похлеще предыдущей, знаешь, типа, "у меня, приятель, длиннее, чем у тебя"...
Это был настоящий цирк, Док. Я понял, что припёрся не туда, поэтому я встал, вышел в дверь и никогда больше не возвращался. Чёрт побери АА, чёрт побери их всех...
К полночи Берт уже клевал носом, был пьян более, чем чуть-чуть, и потому велел Эрику первому заступать на четырёхчасовую вахту.
Потолкавшись на камбузе, Эрик поднялся на палубу и сел в боевое кресло наблюдать за морем и предаваться тоске по Хелен. Широко и спокойно лежал океан, на гребнях волн лунные зайчики устроили волшебный балет.
Проплывавшая мимо туча заслонила луну, Эрик встал и пошёл проверить акул: и тех, что висели на кран-балке, и тех, что были привязаны по бортам, чтобы привлечь Меченую.
Он видел, как у самой поверхности воды копошатся светящиеся крошечные создания, оставляя дорожки эфемерного света подобно морским светлячкам.
Он вернулся в кресло и закрыл глаза. Слышался храп Берта.
"Надо бы за ним присмотреть. Он так храпит, что вот-вот проглотит язык".
Эрик тихонечко спустился в камбуз и зажёг спичку над койкой, на которой лежал Берт.
Одеяло сползло, Эрик поднял его и укрыл товарища.
– Нет, нет, нет, – бормотал Берт, отбиваясь и отворачиваясь. Опять ему снились его сны.
– Несчастный засранец, – прошептал Эрик, возвращаясь на палубу.
Снова усевшись в кресло, он задумался о Хелен и – об акуле.
"Опаснейший хищник на свете, крупнейшая плотоядная рыба на земле. А мы здесь пытаемся заставить её охотиться на нас, чтобы убить её, – размышлял он. – Мы, должно быть, спятили.
Но я чувствую её. Она где-то рядом, таится у самой поверхности".
Вдруг Эрик услышал тяжёлый глухой удар в корму и насторожился. Он встал, осторожно приблизившись к борту, всматривался в тёмную воду, но ничего не увидел.
– Определённо мне что-то послышалось, – пробормотал он.
Он вернулся в кресло, но спустя пять минут в корму последовал новый глухой удар, и он снова уставился на волнующийся перед ним чёрный океан. Он поднялся и отправился проверить висящих на кран-балке акул. Одной не хватало. Он посмотрел в воду, и то, что увидел, превратило его ноги в трепещущий студень.
Выставив голову из воды, Меченая смотрела прямо ему в глаза. Затем подплыла к «Охотнице», поднялась из воды и схватила вторую акулу. Волна адреналина захлестнула Эрика, одним прыжком он перемахнул через ступеньки вниз на камбуз, поскользнулся, тут же вскочил и затормошил Берта.
– Проснись! – задыхался он. – Проснись, Землекоп! Она здесь, она здесь! Эта сука с меченой мордой здесь!
Берт замычал и перевернулся на другой бок. Эрик не отставал.
– Землекоп! Она стащила обеих акул с кран-балки. Она здесь. Что делать?
– Нельзя с ней связываться до рассвета, – ответил Берт, откидывая одеяло и поднимаясь на нетвёрдые ноги. – Это было бы самоубийством.
– Но мы ведь не можем дать ей уйти? Давай вонзим в неё гарпун и пусть она до зари таскает нас по морю. Она так близко...
– Не пойдёт, Док... ты вгонишь в неё гарпун в темноте, и она наверняка убьёт нас обоих... спутает нам все снасти, и один из нас будет разрезан надвое. Но всё же давай посмотрим.
Берт быстро натянул штаны и поднялся на палубу. Белая акула пожирала рыб, висевших по бортам.
– Твою ж мать! Да она преогромная, Док! Гораздо больше, чем я думал... больше
20-ти футов. Я думал, ты преувеличиваешь.
Тут акула схватила сеть с менхеденом, висевшую на той же кран-балке по соседству с синими акулами.
– По крайней мере, мы теперь знаем, что она рядом.
– Но что мы будем делать?
– Ночью – ничего, Док... подождём до рассвета и, если к тому времени она не уберётся, мы прикончим одну большущую грёбаную акулу.
Большая белая акула продолжала пожирать синих акул, висевших по бортам. Раз за разом рыба налетала на "Охотницу". Всю ночь она билась в корму, шлёпала хвостом по днищу, почти приподнимая 42-футовую посудину снизу. Они слышали, как она тяжело тёрлась грубой шкурой о деревянный корпус и как позвякивал металл, когда она задевала якорную цепь.
Всю ночь море оставалось спокойным, но к рассвету поднялся штормовой ветер, "Охотницу" болтало и подбрасывало на больших волнах так, что якорь волочился по каменистому дну. Эрик ещё побросал прикорма – в основном кальмар и скумбрию – за борт, надеясь приманить большую рыбу, но никто не появился, если не принимать во внимание небольших синих акул.
Меченая наелась до отвала и исчезла.
После завтрака они подняли якорь и отправились разбрасывать прикорм на новом месте, но двигатель "Охотницы" начал давать сбои, и брызги, швыряемые ветром, с такой силой бились в рулевую рубку, что были похожи на летящий гравий. Волны поднимались всё круче и круче, и Берт решил отменить охоту и переждать шторм у острова Рождества.
К ночи непогода улеглась, и на следующий день рано утром Эрик и Берт вернулись назад к Дамарискоуву.
В море дул порывистый ветер, но к полудню стих; "Охотница" снова плавно закачалась на волнах приливного течения, и Эрик бросал прикормку в воду там, где в последний раз они видели Меченую. Но её самой и след простыл. Они наладили два удилища, так же как и в первый раз, нацепили кальмара наживкой на крючки, но ловились только синие акулы, которых снова вывесили вниз головой на кран-балке.
Прошло четыре дня. Пять дней. Наконец, шесть дней, и – никаких признаков присутствия поблизости большой рыбы.
– Где бы нам ещё поискать? – крикнул Эрик Берту, с мостика в бинокль изучавшему горизонт.
– Не знаю, Док... думаю, надо мыслить как акула. Она сейчас, вероятно, на глубине и, может быть, в сумерках всплывёт, чтобы поймать тюленя.
Эрик продолжил черпать прикормку.
– Не может она исчезнуть просто так, – пробормотал Берт. – Найдём.
– Эй, Землекоп... хотел у тебя спросить... где ты достал эту шхуну? Не похоже, чтобы её сделали где-нибудь здесь.
– Купил её у одного моряка из Нью-Бедфорда через полгода после возвращения из Вьетнама.
Он рассказал, что судно построили в Виргинии и сначала использовали в качестве пиратского устричного судна, что обшивка его толщиной в два дюйма и что, кроме того, оно могло выдержать тяжёлый режим работы и пройти сквозь ураган без поломок.
– Поэтому я её и взял. В основном капитаны частных судов предпочитают лощёные скоростные и роскошные катера для спортивной ловли, но я не таков... когда океан ярится, забудь о них. Когда ты попадаешь в трудное положение, такое судно может бросить тебя в лапы Дэйви Джонса. Устричное же судно, хоть и бывает порой жестоким, может кружить, проходить сквозь волны и взлетать на их гребни, поддерживая при этом скорость в 10 узлов, то есть те самые 10 узлов, что оно даёт в хорошую погоду, в то время как все эти модные суда замедляют ход. Я доволен старой посудиной. Она меня ещё не подводила.
Глубина в точке дрейфа составила 75 футов, они были примерно в четырёх милях от острова Дамарискоув. Всё так же разбрасывая прикормку, Эрик вдруг услышал треск одной из катушек. Схватив удочку, он уселся в боевое кресло, вставил удилище в стакан и через 25 минут вытащил ещё одну синюю акулу, которую Берт тут же привязал к борту.
Но Меченой как не бывало.
– Док, эта акула ведёт себя словно косоглазый. Такой же мастер ударить и смыться, призрак оперы, мать её. Но мы её найдём, и нечистый нам поможет. Завтра, может статься...
ГЛАВА 27. «НАЙТИ И УНИЧТОЖИТЬ»
"Они не только терзали с жадностью вывалившиеся внутренн о сти пораженного остриём соседа, но, раненные, сворачивались, подобно гибкому луку, и пожирали свои собственные внутренности, так что о д на акула могла много раз подряд заглатывать свои кишки, которые тут же снова вываливались из зияющей раны. Но мало того. Даже с трупами и призраками этих тварей опасно иметь дело. Одна из акул, которую убили и подняли на палубу, чтобы содрать с неё кожу, едва не оставила без р у ки беднягу Квикега, когда он попытался захлопнуть мёртвую крышку её убийственной челюсти".
Занимался хмурый день. Моросил мелкий дождик, и утренний туман сводил видимость почти до нуля. Берт вёл шхуну в стороне от бурунов восточной стороны острова; постепенно туман редел и дальше в море истончался до низко висящей дымки. Час спустя послышались дальние громовые раскаты, предвещавшие приближение нового шторма.
– Неважный день для морской охоты, – крикнул Эрик Берту, в жёлтом непромоканце стоявшему на мостике у руля.
– Что? – отозвался Берт сквозь гул забойного ритма большого дизельного двигателя, наклонив голову и приставив ладонь к правому уху. – Не слышу тебя, Док! Говори громче!
Эрик поднялся на мостик.
– Я говорю, что день неподходящий искать и уничтожать, – повторил он.
– Похоже, на юге немножко дует. Океан – самая могучая дама на свете, Док. Она первобытна, великая мать... каждый день меняется, а то и каждый час.
Эрик всматривался в бурную темь, ещё окутывавшую море. Чувствовал он себя при этом прескверно. От звуков работающего дизеля разболелась голова, боль усугублялась выхлопными газами и качкой. Его захлестывали зелёные волны морской болезни.
– Что-то мне не по себе. Пойду приму пару таблеток аспирина. Тебе нужно что-нибудь?
– Нет, я в норме, Док, – ответил Берт, перекатывая сигару во рту из угла в угол.
– Как ты можешь курить собачьи какашки в такую рань?
– Выглядишь ты плоховато, Док, – сказал он, сжимая тяжёлыми челюстями сигару и посверкивая в улыбке зубами. – Там у меня в походной сумке драмамин. Держу его на случай, если кого-нибудь укачает.
– Спасибо...
Берт потянулся за бутылкой рома, которая лежала в деревянном ящике возле пульта управления.
– Вот вся медицина, что мне нужна, – сказал он, откупоривая бутылку и делая большой глоток. – А-а-ах ты господи боже, побежало-побежало, в носочки прибежало.
– Не рано ли начал?
– Не-е-ет, это мой рулевой ликёр, Док... чтобы немножко поправиться.
Эрик спустился на камбуз, принял две таблетки аспирина и две драмамина, сокрушаясь, что приходится налегать на столь "обильный" завтрак. Наполнив чашку кофе, он прошёл на заднюю палубу и сел в боевое кресло наблюдать за промысловым судном, которое, мигая огнями, показалось в поле зрения.
Над морем поднималось солнце, розовыми лучами пронизывая серый горизонт. Берт затянул песню.
Ты скажи мне, где цветы?
Где все маки?...
Ты скажи мне, парни где?
Где все парни?... 1
Он слегка раскачивался, но не в такт покачиванию шхуны.
Ну, а где они теперь, эти парни?
Погибли на войне,
Лежат в земле сырой.
«Посмотри на него, как есть пуп земли. Гордится своим мастерством рыбака и умением держать прямой курс часами напролёт вне зависимости от выпитого», – подумал Эрик и, стараясь не пролить кофе, поднялся на мостик.
– Погода улучшается, Док, – сказал Берт, кивая на прожилки в пятнистом небе. – Смотри, на востоке солнце пробивается сквозь облачный покров. Может быть, шторм пройдёт стороной.
– Ага...
– Хочешь глоточек лучшего рулевого пойла капитана Дайера, Док? Согреет закоулочки сердца, поможет заглянуть за Предел.
– Меня вырвет.
Берт опять припал к бутылке.
– Ух, чёрт, хорошо пошла. "Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рома" – и всё такое прочее. "Бей коммуняк, кури траву на завтрак", так, Док?
– У тебя, должно быть, железный желудок...
– Почти что...
Эрик смотрел прямо вперёд, шхуну кренило и болтало на тёмных волнах. Он заметил, что в море свет мягок и рассеян, а краски насыщены, особенно ярко-жёлтый непромоканца Берта. Ему нравилось рисовать в непогоду. Оттенки становились богаче, над этим-то он как раз и работал весь прошлый год до самой гибели Хелен, стараясь по-другому, как можно эффектнее использовать краски в рассеянном свете.
– Я тебе рассказывал, как застрелил белую акулу из 44-го "магнума"?
Эрик равнодушно покачал головой.
– В 1974-ом году у Монтока 2000-фунтовая акула оказалась возле моего судна, но она была ещё совсем дитя, поэтому я не хотел тащить её на палубу, но я зарядил «магнум» и сказал: «Вот „магнум“ 44-го калибра, госпожа Уайт. Самый убойный пистолет на свете. Что, нравится?»
– Вылитый Грязный Гарри...
– Да, тогда акула хрясь по корпусу хвостом, а я поднимаю 44-ый калибр и выпускаю шесть пуль прямо ей в пасть. Бац-бац-бац! Примерно вот так...
– Точно Грязный Гарри...
– Да, Грязный Гарри... но пули только выбивают несколько блядских зубов. Лишь несколько грёбаных зубов! Вот какие живучие эти ублюдки. Этим оружием я мог проделать дыру в двигателе автомобиля, но не смог сдвинуть по фазе госпожу Уайт, даже головной боли ей не причинил.
– Не прими близко к сердцу, Землекоп, но иногда мне кажется, что у тебя не хватает шариков.
– Тогда чёртова рыба выныривает, разевает пасть аж до отбойного бруса и вонзает свои грёбаные зубы в борт моего судна. Надо быть осторожным, не тащить сразу акул на борт, в особенности большую. Может показаться, что они готовы, но будь начеку... могут выкинуть сюрприз в любой момент. Что у белой, что у мако выносливости больше, чем у любой другой рыбы в море.
Когда они пришли на другую сторону острова Дамарискоув, солнце уже поднялось и с юго-запада подул прохладный бриз. Берт выключил двигатель, положил "Охотницу" в дрейф по течению и помог Эрику наживить кальмаром и выставить две удочки.
Эрик подтащил бочку с прикормкой к корме и стал черпать из неё с интервалом в полминуты, как и раньше; Берт в это время снимал непромоканец. Через минуту Эрик поднял глаза на мостик и увидел, что Берт полностью обнажился. Ни шляпы, ни обуви, ни солнечных очков.
– Эй, да ты полон сюрпризов! Не слишком ли прохладно шастать с голыми причиндалами?
– Не-а, точно так же я ходил прошлой зимой на Карибах, когда перегонял шхуну. По мне такая свобода очень даже ничего. С войны не ношу трусов, Док... почему б тебе не попробовать?
– И отморозить себе хрен... Нет уж, спасибо.
Эрик разбрасывал прикормку, вонючую смесь крови, конины и перемолотого в фарш тунца; дорожка ширилась и удлинялась.
– Эта смесь воняет ещё хуже, чем раньше, Землекоп.
– У акульей прикормки много общего с кунилингусом, Док: как только справился с запахом, надо отлизывать.
– О да, мне сразу стало легче...
– Здесь как в Наме. То мы гоняемся за косоглазыми, то косоглазые за нами. С акулами то же самое. Сегодня на неё охотимся мы, завтра она охотится на нас.
– Скажи, Землекоп, а дома чем ты обычно занимаешься?
– Я мало бываю дома. Но мне нравится, если удаётся, явиться в субботу вечером, а в воскресенье встать пораньше и прокатиться до Галифакса за "Торонто стар". Прочитываю газетку от корки до корки. Если я в рейсе и не могу по утрам читать газеты, чувствую себя оторванным от мира. А так как в рейсах я пропадаю по месяцу и дольше, то мне нужно несколько дней, чтобы наверстать упущенное – прочитать все старые газеты и журналы. Наверное, я помешан на новостях. С другой стороны, если старушка вдруг оказывается дома, то у меня возникает желание, тогда чтения на часок-другой откладываются и устраиваются перепихушки.
Клюнула небольшая синяя акула, на левой катушке зашипела, разматываясь, леска. Эрик пробрался на заднюю палубу и схватился за удилище. Он подсёк рыбу и, вываживая, подтянул поближе. Берт обошёл ходовую рубку, надел брезентовые рукавицы и, когда Эрик подвёл акулу к борту, вытащил акулу за поводок.
– Фунтов сто, – сказал он.
В руке его блеснул нож. Приподняв акулу, одним быстрым движением он вскрыл ей брюхо от заднего плавника до жаберных пластин – печень, сердце и внутренности вывалились в воду. Берт откусил кусачками поводок, и акула плюхнулась в море.
– Иди сюда, Док, посмотри-ка на тварь – тебе понравится.
Акула барахталась в разводах собственной крови и яростно бросалась на кишки. Содрогаясь телом, она проглотила сердце, которое тут же вывалилось из щели в брюхе, и сожрала его вновь.
– Только посмотри, нравится засранке пожирать саму себя; ну разве не мерзость?
Полминуты спустя акула ушла на глубину.
– Ублюдки эти выносливы, говорю тебе. Почти несокрушимы. Можно бить их дубиной, стрелять в них, проделывать дыры, можно глушить их и нарезать полосками – дьявольские твари живут и лишь равнодушно удаляются в свои глубоководные убежища, где становятся пищей для своих собратьев. Просто я хотел тебе показать, с каким чудом мы имеем здесь дело. И помни: твоя акула значительно крупней и выносливей этой рыбёшки.
Через пятнадцать минут зажужжала леска на правой удочке. Подняв рыбу, Эрик не поверил своим глазам: это была акула, которую освежевал Берт.
– Смотри, – крикнул Эрик, – та же грёбаная рыба; она ещё жива и так голодна, что хватает наживку.
– Я же тебе говорил, что они живучи. Акула не чувствует боли, это просто автомат по пожиранию. Разве я не говорил тебе, что акулы подобны косорылым, Док? Жрут свои кишки и приходят за добавкой. Разметай их на куски – и куски оживут. Блин, вот поймаем акулу твою, я вырежу её сердце и съем сырым, сделаю себе джозбургер.
Берт достал ещё один крючок с поводком и привязал к леске. Наживка тут же была на месте: кальмар прочно сел на крючке. То же самое проделав с другой удочкой, он забросил крючки за борт, выпустил по 20 метров лески и оставил плыть по дорожке за кормой.
– Мне пришла в голову одна весёлая мысль, Док...
Берт сбегал на камбуз и принёс шесть гранат.
– Господи, Землекоп!
– Да, они боевые, как положено.
– Так мы охотимся или сидим в засаде?
– Я б сказал, всего понемножку.
– Что ты собираешься делать?
– Скоро увидишь.
Берт снова сгонял на кумбуз, принёс шесть банок "Драно" и отвёрткой понаделал в них дыр. После снял крышку с одной из трёх больших бочек, стоявших возле рулевой рубки, и достал шесть больших скумбрий. Осторожно поместил по банке "Драно" в каждую рыбину и плотно зашил леской рыбьи рты.
– А в тех двух бочках что, Землекоп?
– Конина... она нам позже понадобится. Я купил у фермера больную лошадь, отвёл на консервный завод, там её забили и освежевали. В этих двух бочках почти вся туша.
– Будь я проклят.
– Вот так, – сказал Берт, удостоверившись, что у каждой рыбы рот крепко зашит. – Смотри теперь: будет у нас веселье. Подтяни-ка наживку поближе.
Выдернув чеку у первой гранаты, Берт на мгновение замер и бросил её с кормы. Под водой раздался приглушённый взрыв.
ВАМП!
Он выдернул чеку у второй гранаты, миг подождал и бросил за борт. Бросил третью гранату. Потом ещё, ещё и ещё.
ВАМП! ВАМП! ВАМП! ВАМП! ВАМП!
Во все стороны полетели брызги.
– Может, скажешь мне, какого чёрта здесь происходит? – чуть раздражённо спросил Эрик.
– Акул привлекают взрывы... эти рыбы любопытны ... скоро сам всё увидишь.
Уже через несколько минут с дюжину акул выплыли из ниоткуда и закружили под килем. Ещё несколько штук в поисках источника шума резали хвостами воду.
Берт бросил скумбрию в воду – акулы возбудились и яростно кинулись в кучу, щёлкая челюстями. В один миг все шесть рыбин были проглочены.
– А теперь самое смешное, Док. Как только едкий натр из "Драно" прореагирует с кислотой акульих желудков, они сдохнут. Когда заполыхают кишки, кое-кто начнёт выпрыгивать из воды... однако они не особенно чувствительны.
– Господи, садист ты чокнутый ...
– Я балдею от этого, – хохотнул Берт. – Отплатим засранкам, а, Док?
Когда первая акула затрепыхалась в воде и понеслась по кругу, Берт лишь усмехнулся. Когда заметались ещё две, он расхохотался во всю мочь.
– Смотри, как припекает мерзавок, Док! – орал он. – Будут знать, как жадничать!
Он улыбался Эрику, и зубы его сверкали на солнце подобно зубам рыб, которых он убивал.
– Гори, рыбка, гори! – вовсю веселился он, подпрыгивая на месте, пьянея от устроенного им самим разнузданного кровопролития и тут же обеими руками хватаясь за больное колено.
Акулы пожирали друг друга. Крупные синие акулы плавали в красных клубах крови и с невероятной свирепостью работали челюстями, сталкиваясь друг с другом и скрещиваясь плавниками над водой. Казалось, они искали источник крови и злобно нападали на первое попавшееся на пути тело.
– Куси её, куси, грош ей цена! – подбадривал Берт с кормы. – Гляди-ка, Док, ещё одну припекло! Sin loi, извините, если что. Счастливого пути, засранки...
Эрика стошнило.
– Что характерно, Док... когда акулы жрут своих сестёр, то получают порцию "Драно", и их кишки тоже начинают гореть. Отрава передаётся от одной к другой, как сайгонский триппер!
Берт уселся в боевое кресло, положив ноги на транец; его веселье постепенно улеглось.
– Будешь подсчитывать трофеи? – спросил Эрик.
– Уже подсчитал: восемь убитых в бою. Нужно занести в судовой журнал.
Вечером за ужином Берт достал заветную бутылку рома, и двое мужчин беседовали, пока он не налакался до беспамятства. Как всегда, первым на вахту заступил Эрик. Когда стемнело, Эрик склонился над планширем у ходовой рубки и уставился в воду.
Луна спряталась за тучу, тёмное, зловещее глубокое море лежало перед ним. Долго Эрик смотрел в воду, наблюдая, как волны бьются о корму. "Охотница" крепко держалась на якоре в ста ярдах от Дамарискоува, где они стояли каждую ночь на этой охоте. Луна вышла из-за тучи, и показались валы в далёком море и буруны у скалистых берегов острова. Держась за планширь, глубоко, всеми лёгкими вдыхал он холодный ночной воздух, подставив лицо ветру и солёным брызгам.
Мысли его снова вернулись к Хелен. Боль не уходила. Эрик посмотрел на часы. Было почти четыре; он спустился вниз и легонько тронул Берта за плечо.
– Пора вставать, Землекоп, твоя вахта...
– Отвали, мать твою разэтак! – пробурчал Берт, показывая кулак.
– Вставай, шевелись, мешок с дерьмом!
– Эй, да ладно... дай мне ещё часик, Док.
Берт открыл глаза и сел на кровати.
– Чёрт, башка трещит! Даже волосы как будто болят. Как дела, Док?
– Ничего особенного, всё тихо.
– Как погода?
– Давай же, Землекоп, мне тоже надо поспать.
– Ладно, ладно, чёрт возьми... минуту.
– Ночь чудна, сияют звёзды...
– Давай, Док, вали отсюда, ложись в койку и развлекай себя сам.
В семь-тридцать полуодетый Эрик, протирая глаза, приковылял из каюты. Берт дрых в боевом кресле, явно нализавшись своего "ликёра". Пустая бутылка из-под рома каталась от борта к борту в такт колыханиям "Охотницы" на океанских волнах. Крачки в тумане ныряли за рыбой, и туча голодных чаек кружила над шхуной в надежде поживиться завтраком.
– Пора вставать, Землекоп, – сказал он, тормоша Берта за плечо. – Солнце встаёт, старина... похоже, хороший день намечается.
– До лампочки, – слабо огрызнулся Берт, еле продирая глаза.
– В чём дело? Не помог твой рулевой ликёр?
Берт помотал головой и сплюнул на доски палубы. Кое-как выбравшись из кресла, он насилу догнал пустую бутылку, гоняясь за ней от борта к борту. Наконец, он выбросил её за борт и отлил в море прямо через транец.
По судовой радиостанции передали, что на юге, в двух милях от острова Монхеган, обнаружена дрейфующая туша мёртвого кита.
– Поехали, Док; если есть мёртвый кит, значит, твоя акула будет неподалёку.
Подходя к киту, они чуть было не приняли его по ошибке за некий островок; в четверти мили от огромного животного Берт заглушил двигатель и с мостика осмотрел окрестности в бинокль. Сотни морских птиц кружили над тушей и бомбами бросались на плоть, чтобы урвать кусочек. Он нажал на кнопку стартера, и большой дизельный двигатель запыхтел снова.
– Подведём шхуну к киту ярдов на сорок, посмотрим, что там творится, – сказал Берт.
Если китиха была огромной при жизни, то в смерти она оказалась в два раза больше. Она плавала на спине, словно опрокинутое судно, брюхо выпирало над водой подобно горе. От неё истекал страшный смрад, и как только "Охотница" приблизилась к ней, обоим парням пришлось бороться с тошнотой. Берт снова заглушил двигатель, оставив шхуну во власти течений, и, прильнув к биноклю, внимательно разглядывал животное.
– Это горбач, – ворчал он. – Обычный летний утопленник: если такой распухнет и всплывёт, то видать его за милю.
– Боже, что за вонь... – страдал Эрик. Его душили рвотные спазмы, весь завтрак тут же был выплеснут за борт.
– Это всплывший кит... а гнилое мясо всегда воняет до небес, – сказал Берт.
– Как думаешь, что с ней произошло?
– Она заболела, умерла и опустилась на дно, там стала разлагаться и снова всплыла на поверхность, на волю течениям и ветрам.
– Но отчего такая вонь?
И Берт рассказал, что когда большой кит умирает, температура его тела начинает подниматься, а не падать, как можно было бы ожидать. Тепло, произведённое распадом, накапливается внутри насыщенного жиром тела, которое превращается в своего рода автоклав. Через два-три дня внутренние ткани на самом деле начинают поджариваться, а гниение производит столько газа, что 100-тонный затонувший кит приобретает плавучесть и поднимается к поверхности подобно надувному мячу.
