Текст книги "Крузо на острове Рождества (СИ)"

Автор книги: Брэд Брекк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Хорошо, – ответила она и вернулась на тёплый песок загорать.

"Посмотрите-ка на неё в этом купальнике, – подумал Эрик, – как она движется! Я овладею ею прямо сейчас и прямо здесь, на пляже".

– Эрик! – помахала Хелен.

– Гммм-хммм...

– Намажь мне спинку и ножки кремом, пожа-а-а-луйста!

Эрик качнул головой вверх и вниз, по-прежнему вглядываясь в океан. Сняв очки, улыбаясь застенчиво и обольстительно, Хелен смотрела на него снизу вверх.

"Хочет казаться изнеженной и избалованной, – размышлял Эрик, – Почему бы и нет? Пора отдохнуть и ей". Глядя в ясные, по-детски голубые глаза, на полную упругую грудь, притиснутую к песку и рвущуюся из развязанного на спине бюстгальтера, на пухлые ягодицы, колеблющиеся при каждом движении, он медленно приблизился, с трудом соотнося её тело с контурами пляжа и на какой-то миг позабыв, зачем подошёл. Он опустился на одеяло, прижал её к себе, поцеловал и нежно развернул к себе.

– Я думала, ты собираешься намазать мне ноги и спину, – поддразнила Хелен и обняла его за шею.

– Обязательно... – пробормотал Эрик, опустив голову на одеяло и лаская её грудь, – но не сейчас...

– А что если кто-нибудь придёт?

– Ну, так что ж.

– Как что?

– Чего ты от меня хочешь, чтобы я помахал им рукой? Мы любим друг друга, Хелен, вот и всё. Мы завернёмся в одеяло и... – шептал Эрик, неумело развязывая тесёмки на её трусиках.

– О нет, прекрати... – она отвела его руку.

– Давай же, дорогая, пусть будет как в «Отсюда и в вечность»...

– Нет, только не на берегу, не так... Мне нужно уединение, я ещё не такая раскрепощённая.

– Да, конечно, прости, – Эрик пожал плечами; чресла его остыли быстро. Он отвалился и медленно поднялся на ноги.

– Я не так это себе представляла, Эрик.

– Знаю, знаю... – сказал он, глядя на неё.

Хелен завязала тесёмки бюстгальтера, перевернулась на живот, и Эрик, опустившись на колени рядом, намазал её кремом от плеч до золотого браслета на левой щиколотке.

– Вот, это тебя защитит. На сегодня я почти закончил, осталось совсем чуть-чуть.

– Я подожду, – вздохнула Хелен и положила голову на руки.

– Тогда смотри в оба!

– Я тебя люблю, – сказала она, морща губы и закрывая глаза.

– Я тебя тоже...

Эрик вернулся к живописи; спустя десять минут Хелен пришло в голову освежиться. Ничего не сказав, она сунула очки в складки полотенца и тихонько пошла к воде. Медленно вошла по пояс и нырнула. Задержав дыхание, она поплыла под водой, вынырнула в пятнадцати футах от берега и, наслаждаясь прохладой, от которой розовела и пощипывала кожа, поплыла к камню Мертвеца, напоминающей стог сена глыбе чёрного источенного гранита, что исчезала и появлялась во время приливов и отливов в семидесяти пяти ярдах от берега.

После гибели Моряка Эрик предупреждал её, что окружающие остров воды, в особенности мелкие бухты, где резвятся тюлени, не годятся для купания, тем более на склоне дня во время прилива.

– Иногда приплывают большие хищники охотиться возле берега, – говорил он, – и даже если они не рыскают поблизости, всё равно идея плохая. Вода слишком холодна, в ней полно опасных течений и водоворотов, даже сильный пловец может запутаться в морской траве и утонуть, не успев выпутаться...

Но она недооценивала опасность, считая, что Эрик всё преувеличивает и полон страхов и тоски из-за смерти собаки. В конце концов, рассуждала она, всю жизнь она плавала в водах Мэна и ничего с ней не случилось.

В десяти ярдах от камня она остановилась и, откинув мокрые волосы, развернулась в сторону Эрика.

"Вы только посмотрите на него, он так увлечён, что даже не заметил, как я уплыла", – подумала она. "Эй, Эрик!" – крикнула она, балансируя в воде на одном месте лицом к берегу.

Эрик оторвался от холста, быстро окинул взглядом пляж – бухту – и увидел её.

– Господи боже! – заорал он и взрыл ботинком песок.

– Давай сюда, водичка отличная...

– Хелен, вернись, здесь нельзя купаться, – махал Эрик крюком, – да ещё так далеко и в эту пору.

– Что? – крикнула Хелен, приставляя к уху ладонь. – Что ты сказал?

– Я сказал, верни свою маленькую задницу назад. Сейчас прилив, а ты так близко к открытому морю!

– Почему бы тебе не приплыть и не спасти меня?

– Давай, давай, я не шучу... вернись.

– Нет...

– ХЕЛЛ-ЛЕННН!

– Поймай меня, цыплёнок...

– Положу тебя на колено и всыплю крюком в зад горячих, честное слово!

– Я уже стара для взбучки.

– Ничего, в самый раз...

– Эрик!

– Что?

– Я слишком замёрзла, чтобы плыть назад, милый... я сначала немного отдохну на камне, ладно?

Эрик подошёл к воде и, прикрыв глаза козырьком ладони, прищурился. Он не надевал солнечные очки во время работы, чтобы отличать настоящие цвета моря, земли и смешиваемых красок.

– Пять минут, не больше, а потом живо сюда...

– Я замёрзла, Эрик. Разреши мне погреться на солнышке, прежде чем плыть назад.

– И тогда ты вернёшься на берег?

– Да, да, обещаю, милый...

Эрик нахмурился и прищёлкнул языком, пробурчал что-то невнятное, покачал головой и побрёл к холсту.

Камень Мертвеца сплошь усеяли чайки, и, когда Хелен выбиралась из воды и осторожно усаживалась на гранитном уступе, они взмыли над громадным валуном, хрипло орали и навивали круги по спирали, всё Щже и Щже, пока лапами снова не коснулись камня; приземлившись, они вразвалочку устраивались на отдых, выбирая лучшие позиции, чтобы следить за косячками мелкой сельди, резвящейся у поверхности воды. У самого берега было глубоко, у камня Мертвеца становилось мельче, но дальше в море глубина опять увеличивалась. К северу Хелен видела выход из бухточки, тёмные волны, бьющиеся в отвесные берега мыса Песчаного, видела остров Утиный в полумиле от мыса и за ним – всю ширь океана. Она повернулась к югу и, опершись руками на уступ, легла на спину, подставив лицо последним жарким лучам опускавшегося к горизонту солнца.

Эрик с головой ушёл в работу и забыл обо всём. Прилив продолжался, уровень океана повышался и заставил Хелен взобраться на уступ повыше. Она забавлялась, наблюдая за игрой в салки двух тюленей вокруг чёрного гранита, и хоть купальник был уже почти сух, она решила ещё немного задержаться, не желая возвращаться в холодную воду и плыть назад к берегу.

День двигался свои чередом, блестящие жёлто-зелёные сосны, окружавшие бухту Ворчуна, незаметно стали тёмно-серыми, солнце в небе уже висело ниже, и его свет, отражаясь от воды, вычерчивал на её поверхности причудливые золотистые и розовые полосы и пятна. Тени деревьев удлинились, прилив продолжался; воздух вдруг как-то сразу посвежел, и на востоке уже собирались и вытягивались в сторону земли тёмные грозовые тучи.

Хелен всё ещё сидела на камне, жалея, что заплыла так далеко и всей душою желая оказаться на берегу рядом с Эриком. Она заметила, что море прибавилось, океанские валы пошли выше и длиннее, и уже можно было различить гул дробящегося о Песчаный мыс прибоя. Чаек поубавилось, они потянулись домой на пустынный Утиный остров и другие соседние острова, но тюлени продолжали носиться вокруг камня Мертвеца, в то время как сам он медленно погружался в поднимающееся море.

Прилив захлёстывал скалу всё выше и выше, и Хелен забиралась наверх, поближе к вершине, зачарованно заглядывая по пути в крошечные приливные заводи, кишащие жизнью. Она наблюдала в них неспешный пульс и пируэты простейших морских организмов и думала, как, должно быть, недалеко ушли они от первого такта жизни на земле.

Совсем рядом на тёплой скале дремали ещё два тюленя. Они тихонько лежали рядком на солнышке, но вот проснулись и жалобно заскулили, словно проспали дСльше, чем собирались, потом ловко прошлёпали ластами по камню, недолго и пронзительно покричали, раскачивая головами вверх и вниз, и скользнули в воду. И вот уже вчетвером молодые, упитанные и здоровые тюлени крутились, вертелись и извивались, без устали гоняясь друг за дружкой и выставляя морды из воды. Хелен любовалась лоснящимися шкурами, полными грусти большими глазами и думала, какие же они милые и удастся ли ей подобраться к ним поближе, чтобы погладить. Тюлени рассекали воду и, игриво плескаясь, обдавали её потоками брызг, но вскоре все разом выбрались из моря, скуля и постанывая. Что-то их встревожило, и это точно было не присутствие Хелен.

Они немного полежали на солнце, но расслабиться или вздремнуть не смогли. Они опять заволновались и залаяли, поднимая головы к небу так, как делал Старбек, собираясь завыть. Поднялся гвалт, мрачный визг, подобный звуку тревоги, он эхом пронёсся по бухте и мурашками озноба пробежал по спине Хелен.

Эрик посмотрел вдаль и увидел, что чёрное покрывало штормовых туч, раздуваясь и перемешиваясь, стремительно наступает с северо-востока в сторону острова. С моря поднялась и, скользя по поверхности воды, дрейфовала к берегу лёгкая дымка тумана, и он знал, что за ней последуют ветер и дождь.

Камень почти весь погрузился в воду, и в бухте Ворчуна всё, казалось, замерло. Море улеглось, почти остановилось и у берега казалось зеркальным, лишь на глубине морщилось лёгкой рябью да небольшими гладкими волнами без белых барашков. Воздух стих и почти не колебался.

– Нельзя больше откладывать, Хелен. Пора плыть назад.

– Плыву, плыву...

Эрик снова погрузился в работу. Хелен на попе съехала вниз по скале и опустила ноги в воду.

– Бррр... холодно!

Она обгорела на солнце, и ожог начинал терзать тело, особенно теперь, когда прохладный бриз уже не дул с моря. Спина, грудь, руки, ноги покраснели и саднили, и она знала, что холодная вода большого облегчения не принесёт, хоть и охладит кожу на короткое время. Тюлени снова покинули камень и плавали, играя друг с другом, поблизости. С трудом заставила она себя войти в воду и поплыла к берегу на боку, стараясь выше держать голову, чтобы не намочить волос. Проплыв несколько ярдов, она остановилась, чтобы ещё раз полюбоваться на увлечённых салками тюленей. Минуту спустя, ударив по воде ногами, она двинулась к берегу.

В тихие воды бухты Ворчуна из глубин океана грациозно и невозмутимо выплыла огромная рыба со шрамом на голове. Случилось это более чем в четверти мили от берега; скрытно бороздя воду у поверхности, продвигаясь вперёд короткими взмахами серповидного хвоста, она искала пищи. Рыба почувствовала изменения в ритмах бухты и повернула к берегу, терпеливо и причудливо скользя взад и вперёд в толще воды. Она учуяла тюленей и, уловив направление запаха, ускорила удары хвоста.

Рыба шла под самой поверхностью, но большой чёрный плавник пока не резал воду; серпообразный хвост, как у макрели, оставлял после себя след из крупных завихрений. Она приближалась, принюхивалась, идя зигзагами, следуя своим примитивным пищевым инстинктам, прочёсывая бухту ради лёгкой добычи – желательно плоти млекопитающего, – способной утолить чудовищный аппетит. Рыба шла к берегу, и следовавшие за Хелен тюлени, визгливо пролаяв, нырнули под воду и исчезли. Тюлений лай обескуражил Хелен, и, ощущая судороги в ногах, она остановилась оглядеться. Холод проникал сквозь обожжённую кожу, зубы стучали.

Она почувствовала опасность, но не смогла её определить и потому решила, что это какие-то необъяснимые страхи. "Такие страхи всегда возникают у людей", – успокаивала она себя. Она снова поплыла, стиснув зубы, но новая вспышка страха пронизала её. Она остановилась, зубы стучали всё сильней, губы и пальцы посинели. Она почувствовала пришедшую из глубин упругую волну, пульсирующую стену воды, которая приподняла её и – плавно опустила. "В воде что-то есть, – подумала она. – Подо мною что-то, чего мне не видно. Что это может быть? Оно там словно привидение. Наверное, я перегрелась на солнце".

Яркая зелень побледнела, она заметила, как раздувшимся переспелым помидором висит солнце над горизонтом на юго-западе. Как серые силуэты сосен на верхушке холма у бухты Кораблекрушения, что к западу на острове, резко выделяются на линии горизонта, окрашенного светло-синими и ярко-золотыми красками.

Огромная рыба сделала вокруг неё второй круг, и Хелен ощутила, как в ноги ударила новая странная упругая волна. Она остановилась и посмотрела вокруг, но не увидела ничего необычного. Воды бухты Ворчуна плескались кротко, как прежде.

Ей стало страшно, она показалась себе такой беззащитной, уязвимой. Разыгралось воображение. Она попробовала всмотреться сквозь воду на свои ноги и ещё дальше – в глубины бухты, в джунгли водорослей, протягивающих со дна стебли, словно манящие руки некогда погибших моряков. Мерещились челюсти, когти и щупальца, хватающие её, тянущие вниз, в голове мелькали знакомые кадры фильмов ужасов. Чудились гигантские кальмары и спруты, морские змеи и акулы, тварь из Чёрной лагуны и чудовища Лох-Несса и Огопого: копошатся, подкрадываются снизу и только и ждут удобного случая нанести совместный удар и сожрать её.

"Ах, как глупо. Внизу ничего нет, не буду больше смотреть в воду – слишком жутко. Но если это течение, то какое-то необычное. Должно быть, вихри, подводные водовороты, мне о них рассказывали".

Снова оторвавшись от холста, Эрик видел, что она возвращается; он задержал взгляд на быстро приближавшихся с севера сердитых тучах. Ещё дальше в море дымка уже превратилась в полосу тумана и сейчас поглощала Утиный остров – плотная масса морского тумана кружилась и плыла всё ближе и ближе к берегу и крадучись вот-вот вольётся в бухту Ворчуна. Умирающее солнце, огромный красный эллипс, так низко висело над землёй, что, казалось, последними лучами обжигает верхушки деревьев. Розовые и оранжевые пятна испещрили бледно-голубое небо, и тучи над горизонтом окрасились в чистый золотой цвет. Гладкая заводь бухты пылала багрянцем.

Хелен хорошо видела, как на берегу, в пятидесяти ярдах от неё, Эрик стоит у этюдника и время от времени посматривает на море, не теряя её из виду. Громадная рыба сделала виток и устремилась на север, в открытое море, и большой хвост высоко поднялся из воды. Она круто развернулась и, словно подводная лодка на полном ходу, стремительно понеслась на Хелен, с плеском рассекая водную гладь треугольником спинного плавника и ощерив пасть в шутовской ухмылке. Крокодиловы зубы в огромной разверстой пасти выдались вперёд, страшные чёрные глаза в грозных впадинах-воронках не выразили никаких чувств.

Акула была уже в шестидесяти ярдах и, плывя параллельно берегу, быстро приближалась к Хелен, но так, что та её не замечала. Эрик тоже не видел акулу с того места, где стоял: обзор ему закрывали ветви деревьев. Снова подул ветер и взгорбил небольшие гладкие волны, и те сливались в более мощные валы с зубчатыми гребнями; муть серебристого тумана почти полностью укрыла бухту, но была столь разрежена, что сквозь неё Хелен могла видеть всё.

Акула вышла на цель, серая сверкающая спина с плавником и хвост показались из воды. Это была большая белая акула, с огромной массой, скоростью и такой мощью, что хватало лёгких толчков хвоста, чтобы мчать её вперёд. Оставалось пятьдесят ярдов; рыба неслась торпедой, солнце переливалось на плавнике. Сорок ярдов... тридцать ярдов... Хелен по-прежнему не замечала летящей на неё акулы. Но вот плавник мягко ушёл под воду: акула, трепеща безмерным телом, нырнула. Рыба ушла на глубину и через миг, широко раскрыв пасть, устремилась вверх. И когда она ударила из глубины, страшные чёрные глаза стали белыми.

Кто-то перевернул Хелен вверх ногами и, схватив её, брыкающуюся, челюстями от плеч до бёдер, резко потянул вниз. Раздался крик. Эрик видел, как бледная акула, зажав в пасти извивающуюся Хелен, рвётся из бухты, с сильным плеском уходит под воду так, что несколько мгновений ни её, ни Хелен не было видно в белой кипящей воде.

– НЕЕЕЕЕЕЕТ! – закричал он.

Акула показалась из воды, в челюстях билась Хелен. Она закричала, но гигантская рыба усилила хватку и изо рта хлынула кровь. Акула резко дёрнула головой и выпустила её. Эрик оцепенел, не в силах верить настойчивым образам, посылаемым глазами его мозгу.

– На помощь... – слабо звала Хелен. – Эрик, помоги...

Неистово молотя руками и пронзительно, надрывно крича, она выскочила на поверхность, уже залитую её кровью, не более чем в десяти футах от того места, где ушла под воду.

Не говоря ни слова, Эрик скинул ботинки, опрометью промчался по песку, прыгнул в воду с головой и поплыл на помощь, загребая руками, как мельничными крыльями, но ему мешали крюк и одежда. Довольная от вкуса крови и панического ужаса Хелен, рыба кружила вокруг.

Бриз сменился крепким ветром, он наполнил собой всю бухту – не спрячешься. Похолодало, пошёл дождь, мелкий, но всё усиливавшийся; близился шквал.

Акула опять поплыла к Хелен. Коротко и упруго ударяя хвостом, словно рыба-молот, она рассекала воду, и блекнущие лучи солнечного света отражались на спинном плавнике. Эрик остро и чётко сознавал всё, что происходило вокруг.

Он уловил обширный грохот: это кипень бурунов у наветренного края острова разбивалась о берег на Песчаном мысу. У входа в бухту море шумело, и белая пена с чёрных наступающих волн хлопьями срывалась в небо.

Плывя сквозь хлещущие волны, он словно отстранился от происходящего, словно ничего не было, будто видел он страшный сон и через несколько минут благополучно проснётся в своей постели. Он не замечал холода, проникающего сквозь одежду, не сознавал даже того, что плывёт. Он действовал рефлекторно, на одних инстинктах. Голова шла кругом, и когда он смотрел вверх, то видел лишь одинокую крачку, парящую в вышине. Небо ходило ходуном и так наполнилось туманом и дождём, что видеть стало труднее. В глазах всё расплывалось, и он терял Хелен из виду.

...Когда рыба показала из воды голову и медленно скользнула мимо, открывая взору белое брюхо и серый бок, она увидела черноту под широкими грудными плавниками, скошенные треугольные зубы, конусообразную морду, тёмные, подобные камням, глаза и трепещущие жабры. Увеличив скорость, акула прошлась ещё раз, выгибая спину, морща жаберные щели, открыв пасть и делая хвостом мощные гребки, всё приближаясь и подрагивая клинком плавника, разрезающим воду. Вот огромная рыба напролом понеслась по воде, сделала выпад, схватила её зубами и вытолкнула до пояса из воды. Отбиваясь, Хелен порвала плоть и сухожилия левой руки о скошенные назад зубы. Тогда акула потащила её на десять футов под воду и там отпустила, но каким-то образом ей всё-таки удалось всплыть.

Не успела она судорожно глотнуть воздуха, как акула напала в третий раз. Выпад был столь стремителен, что обеих выбросило из воды; рыба рухнула вниз, крепко стиснув Хелен в челюстях, яростно мотая головой из стороны в сторону, словно пёс, треплющий крысу. Отбиваясь от акулы здоровой рукой, Хелен каким-то чудом снова удалось пробиться наверх. Эрик греб, что есть сил, и уже почти достиг её. Дождь перешёл в яростный ливень, в небе вспыхнула молния, за ней прокатился гром. Он был в нескольких ярдах от Хелен, когда увидел акулий плавник, несущийся по воде.

Проплывая мимо, акула ударила Эрику под дых и ушла с Хелен ко дну, протащила её по камням и вынырнула с крепко сжатым в челюстях бездыханным телом. Громадная рыба, повернувшись на бок, снова пронзила воду и скрылась в глубине, взахлёб заглатывая добычу, и воздушные пузырьки разбегались в стороны прочь от пасти.

Больше Эрик не увидел ничего. Акула исчезла, и Хелен вместе с ней. Немного поболтавшись на одном месте, он медленно поплыл кругами, разыскивая тело, но ничего не нашёл. Так прошло пять... десять минут; никто не всплыл, вода была пуста, только всё так же хлестал дождь. Холодная вода судорогой сводила руки и ноги, холод подбирался к сердцу; тогда он повернул к берегу и, задыхаясь, дрожа и плача навзрыд, свалился на песок...

Не отрываясь, он смотрел на море.

Ветер превратился в ревущий шторм, волны в бухте вздымались выше и выше. До Эрика доносился рёв мощного прибоя на Песчаном мысу, бьющегося о скалы. Ещё дальше, за мысом, море неистово кипело. Огромные валы разбивались о берег и оставляли на мокром плотном песке длинные пенные полосы; с каждым ударом моря он чувствовал под собой содрогания земли.

Он сидел на берегу, глаза запали и, неспособные на чём-либо сосредоточиться, лихорадочно блестели; щёки ввалились, мокрыми прядями повисли волосы.

Старбек прятался от непогоды под деревом и оттуда внимательно наблюдал за хозяином, не понимая, почему тот не шевелится. Но Эрик только смотрел на бухту.

Дождь продолжался, хотя был уже не так силён, временами далеко-далеко раскатисто, будто большими орудиями, гремел гром, эхом перекатываясь к югу.

Он не двигался. Не мигал. Не почёсывался. Просто сидел и смотрел на север.

Прошло много времени, а он всё сидел недвижимо на берегу. Старбек ушёл к хижине, ждал его там и грыз под дровяным навесом старую кость. Шквал переместился на юго-запад, к материку, и заметно ослаб.

Стемнело; Эрик медленно поднялся на ноги, собрал этюдник и устало побрёл домой.

Плотная пелена туч окутала небо, не позволяя ни луне, ни звёздам осветить его путь...

ГЛАВА 22. «СОБИРАЯ ОСКОЛКИ»

"– Мстить бессловесной твари! – воскликнул Старбек. – Твари, которая поразила тебя просто по слепому инстинкту! Это безумие! К а питан Ахав, питать злобу к бессловесному существу – это богохул ь ство.

– Не говори мне о богохульстве, Старбек, я готов разить даже

солнце, если оно оскорбит меня".

После заупокойной службы в Бутбэе Эрик вернулся на остров и ни с кем не встречался. Он мог думать только о Хелен и своей боли. Днём он в тоске бродил по острову, по ночам плакал. Жить больше не хотелось. Ничто больше не заботило, даже искусство. Он не понимал, за что так сильно наказала его любовь. Он гладил Старбека, но ответа не находил. Постепенно тоска сгустилась и перешла в злость, а затем и в ярость, и он изливал её на всех подвернувшихся под руку, даже на нового служку в универсальном магазине. Он был зол на акулу, зол на жизнь, зол на самого господа бога. За свою потерю ему хотелось погасить луну, солнце и звёзды, ввергнуть мир в вечную тьму, а потом умереть самому...

Днём и ночью он корчился от боли и ярости, как раненый медведь, и думал только о мести. Месть, месть, месть. Он отомстит громадной рыбине, забравшей его руку, разрушившей его искусство, сожравшей его пса и убившей предназначенную ему женщину.

О Хелен, как много потеряно вместе с тобой. Сколько весёлости и скромности, интеллекта и такта, сколько любви и мудрости. Ты – часть меня; когда ты умерла, умерла и часть меня. Я помню тебя, я помню все мелочи, что любил в тебе...

Помню твои жесты и слова, помню, как ты смотрела, как говорила. Я любил тебя за твои достоинства, но ещё больше – за твои несовершенства: это они делали тебя такой же, как мы все. Я любил тебя за то, кто ты была, и за то, кем ты была; я любил тебя за то, за что ты вступалась, и за то, против чего боролась.

Ты так много значила для меня. Ты, моя любовь, мой лучший друг, мой величайший учитель, мой прекрасный критик, моё солнце и моё спасение, моя утренняя и вечерняя звезда, моя скала – постоянная и незыблемая в этом изменчивом мире.

Зачем тебе понадобилось оставить меня посреди жизни? Как мне жить дальше без тебя? Мне так сильно тебя не хватает. Я знаю: наши жизни не вечны. Нашим годам есть предел, это он делает наше время столь ценным. Ты была здесь, а потом, подобно падающей звезде, прочертившей летнее небо, ушла навсегда, ушла слишком рано...

Эрик старался найти разумное объяснение своему желанию мести, как акту справедливости. Акула была убийцей, беглым преступником, которого нужно задержать, судить, вынести обвинительный приговор и придать смерти. Уничтожить. И только он один будет ей и судьёй, и присяжным, и палачом. Огромная рыба явилась воплощением зла, проникшим на его территорию. Он не хотел обращать на неё внимание, но больше игнорировать её он не может. Настало время действовать.

"Хелен бы этого не одобрила, вне всяких сомнений. Она бы посоветовала мне не тратить времени попусту, заниматься своей работой и своей жизнью. Но я не могу, зная, что где-то там всё ещё обитает Меченая и готовится к новому удару".

Всю следующую неделю репортёры Бангора и Портленда сыпали сенсационными сообщениями о нападении. Они взяли интервью у Боппа, начальника полиции, уже успевшего переговорить с Эриком, получили детальное представление о происшествии и наполнили свои статьи цитатами экспертов по акулам со всех концов страны. На несколько дней остров заполонили журналисты: они прибывали на пароме и жаждали сделать фото и взять интервью у Эрика ради полностраничных материалов, которые готовили их газеты об акуле, вот уже три года терроризирующей Бутбэй и его окрестности. Все они стучались в дверь к Эрику, но он, если случался дома, отказывался встречаться с ними.

На следующий день после нападения рыбаки острова Рождества заявили, что попытаются выследить и убить акулу. Они говорили, что беда зашла слишком далеко, что в который уже раз они со своими детьми оказываются в опасности. Газеты сообщали о смелости рыбаков, о том, как они загарпунят акулу и положат конец царству страха. Рыбаки расставили крючковые снасти с наживкой, искали повсюду, но натыкались лишь на синих акул да на акул-молотов. После месяца попыток, не найдя никаких признаков большой рыбы, они оставили эту затею и вернулись к своим ловушкам и сетям.

Эрик посадил Старбека на цепь, привязав её к дереву: ненадолго и для его же пользы. Потом загнал свой грузовичок на паром и поехал в Бутбэй запастись досками, столбами и буром-ямокопателем. Вернувшись домой, он обнёс избушку большим забором с воротами, как раз под размер грузовика. Он решил выпускать Старбека, только если сам будет выходить. Если же он будет занят живописью в доме или отлучится в Бутбэй, псу придётся сидеть взаперти в дровяном сарае. До тех пор пока акула не будет убита.

Он поселился на острове, чтобы жить свободным человеком, но остров всё больше и больше превращался в тюрьму. И всё из-за пса, который больше не мог слоняться там, где вздумается.

Что-то смущало Эрика в том, как они вместе с Бастером Бохаткой побеседовали с Мирной Маккарти, хоть и не сразу осознал. Он пробовал выбросить это из головы, но на душе скребло, и когда тот случай приходил на ум, он понимал, что они с Бастером вели себя несносно и не имели никакого права придираться к ней. Так проявились пороки его собственного характера. Как бы то ни было, плохо ли, хорошо ли, но она старалась и была преданна своей идее. Не ему было судить её, ни с моральной, ни с художественной точки зрения. Была её работа хороша или плоха, верна или ложна, был ли её талант велик или мелок, она занималась тем, чем хотела заниматься. Она обладала этим правом, этой свободой так же, как любой из художников. И тогда, на выставке, и на обратном пути с Хелен в Бутбэй ему не следовало произносить то, что он произнёс.

Может быть, он позавидовал её успеху? Позавидовал, может быть, тому, что критики понимали её? Если он хотел свободы для своей живописи, то разве не дСлжно было ему уважать и её свободу? Зачем он так поступил? Он понял, что был не прав. Какое раздражение охватило бы его самого, если б кто-то стал перечить ему на знаковой выставке его же работ. Он снова поддался эмоциям. Слишком часто действовал, повинуясь порыву, совершая поступки, о которых впоследствии сожалел, но которые поначалу казались правильными. Нужно следить за собой. С чего это он так разошёлся?

Он пробовал вернуться к живописи и не мог. Он не мог сконцентрироваться, рука опять изменяла ему. Цвета не складывались. Он не мог писать. Не мог подмечать. Только смерть Хелен занимала его. Только потеря и боль. Гнев и необходимость расплаты. И невыразимая печаль охватывала его, и он помышлял о самоубийстве, о том, как купить револьвер, зарядить, приставить к виску и покончить всё разом. Враг был не в акуле. Враг, с которым он сражался, был в нём самом, в его горе и тоске.

"Что толку пытаться? Я больше не художник. Мне не стать художником снова. Брошу живопись. Без Хелен нет у меня желания продолжать. Я никчемен. Что ещё мне остаётся помимо того, чтобы убить себя? Я не способен идти дальше.

Но как-то всё-таки должен..."

Долгие годы он отдавался живописи полностью. Всё, что было в душе, он вкладывал в работу, и хотя манера его письма изменилась после потери руки, он никогда не переставал заботиться о равновесии, порядке и гармонии. И всегда жёсткая дисциплина и тяжёлый труд выводили его в победители. В период величайших неудач он хранил любовь к простоте и искал согласия красок и форм. Он определил для себя принципы живописи. Каждая картина наряду с бесчисленными мелкими решениями являлась плодом долгих раздумий и подготовки. Он прилагал все силы, чтобы достичь ясности в своих работах, чего-то умиротворённого и приятного, пищи для глаз, сердца, ума и, конечно, для души.

27-го июля акула атаковала снова. У мыса Пемакид-Пойнт погиб ловец омаров. Тут же в "Бутбэй Реджистер" появилось сообщение о происшествии, включая интервью с очевидцем из отдыхающих.

– Я был на своей яхте, – повествовал газете Луи Айюб, – и видел, как акула-монстр приблизилась к сидящему в дори человеку. Сначала она кружила вокруг лодки, затем вынырнула из воды и заглянула внутрь. Человек схватил весло и ударил её, но акула перекусила весло пополам, словно зубочистку. Рыба попыталась перевернуть лодку снизу, когда же это не получилось, она выскочила из воды и упала плашмя на дори прямо посередине. Человек размахивал руками и звал на помощь, но сделать ничего было нельзя. Акула разломила лодку, и её обломки вместе с человеком исчезли в бурлящей воде.

Газета писала, что большая белая акула двадцати футов в длину была замечена у малых островов в районе Бутбэя, что она чуть не перевернула две маленьких лодки возле Беличьего острова и напугала занимавшихся ловом трески рыбаков, сначала проплыв под ними в глубине, а потом нанеся хвостом оглушительные удары по днищам. По последним сведениям, поступившим на пост береговой охраны, акулу у острова Дамарискоув видел 72-летний рыбак из Бутбэя, бывалый моряк по имени Элзуэрт Паркер.

– Стоял отличный денёк, доложу вам, и я ясно видел, как она резала воду плавником, разыскивая пищу близ берега. Когда она проплывала под моей лодкой, мне показалось, что её длинной тёмной тени не хватит вечности, чтобы миновать меня, – рассказывал он.

В начале августа Эрик и Старбек отправились паромом в Бутбэй навестить мать Хелен. Люди на городской пристани судачили об акуле, и когда Эрик с собакой проходили мимо, они тихонечко цокали языками и за спиной показывали на него пальцем, говоря, что это его девушку убила акула.

После гибели Хелен галерею закрыли и вся бухгалтерию передали прокурору, который распорядился наследством. Оно отошло матери Хелен. Когда появился Эрик, Рут Хэтт разбирала личные вещи дочери и плакала, определяя, что оставить себе, что раздать друзьям Хелен, а что передать в "Гудвил". Встретившись с Рут впервые со дня похорон, он и сам расплакался, так что стало понятно: прошедший месяц не принёс ему облегчения.