Текст книги "Крузо на острове Рождества (СИ)"

Автор книги: Брэд Брекк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Во времена Великой Депрессии здесь проживало более шестисот человек, они организовались в городок и назвали его Финниганз-Харбор. Назвали по имени Пэдди Финнигана, одноглазого хитрого ирландского пьяницы, который ту пору был здесь портовым инспектором. Однако после того как в Пёрл-Харборе разразилась Вторая мировая война, случилась нехватка учителей. Учительница приезжала на остров на две недели, учила детишек чтению, письму и арифметике и отбывала на другой островок. Однако ко времени её возвращения дети успевали забыть всё, чему их учили, поэтому, в конце концов, их отправили за образованием на материк.

В течение года за ними последовали мамаши. Потом и мужчины сложили пожитки в старые корзины для белья или трогательные фанерные чемоданчики и тоже перебрались на тот берег. Они скучали по семьям, но их тяготило расставание с островом, пСлнили думы о доме, о грядущей жизни и о том, суждено ли когда-нибудь вернуться назад. Со временем холостяки, которых не призвали в армию, стали дольше задерживаться в Бутбэе.

Один солдат с острова умудрился заиметь пилотку самого Муссолини и пошёл ещё дальше, став первым американским военнослужащим, пересёкшим Рейн на пути в Германию. Служил он пехотным офицером и вернулся домой героем, с грудью, увешанной за отвагу двумя Бронзовыми и тремя Серебряными звёздами.

Затем – на время – закрылся единственный магазинчик на острове, которым владела семья Билов. За ним пришёл черёд закрыться старой фабрике сардин "Кейтс", – уже навсегда, а когда сам Бен Бин повесил замок на ворота своего маленького рыбоперерабатывающего заводика, то паромная связь прервалась совсем и рыбачья деревушка Финниганз-Харбор почти вымерла.

В ней оставалось всего несколько семей – из самых упрямых; чайки получили остров назад в своё распоряжение, и одно это казалось правильным. В конце концов, чайки жили здесь тысячи лет, задолго до того, как первый белый человек ступил на эти камни.

– Знаешь, – склонялся к жене старый рыбак, провожая глазами позёмку из белых птиц, стремительно летящих в Тюленью бухту, – я всегда смотрю на чаек: они так счастливы и свободны, что иногда мне тоже хочется стать чайкой. Никто не может заставить их убраться из своих мест. Да, эти птицы счастливы, они могут жить здесь до самой смерти. А то, как здесь идут дела, Марта, подсказывает мне, что ещё чуть-чуть и здесь останемся только мы с тобой да эти чайки.

Но после войны учителей прибавилось, и многие семьи вернулись в свои дома на острове, чтобы начать всё заново. Однако учителей всё-таки не хватало, потому что местные парни уводили их под венец, как только они приезжали.

Подобная картина наблюдалась на всех островах штата Мэн. Многие поколения населяли сотни прибрежных островков и занимались на них фермерством, рубкой леса, добычей полезных ископаемых, постройкой шхун, переработкой рыбы и другими ремёслами, но после войны связь и торговля по воде уступили место материковым железным дорогам и шоссе, и старая межостровная культура начала разрушаться и исчезать.

Большинство островитян по старинке живёт дарами моря: подобно предкам, они ловят омаров и треску, окуня и хек, моллюсков и палтуса, а если повезёт и подойдут косяки, то и сельдь, макрель и гигантских синепёрых тунцов.

Темп жизни здесь, более чем где бы то ни было, определяется гравитационным притяжением Луны и Солнца, которое ежедневно по очереди создаёт 10-футовые приливы и отливы дважды в день, не зависимо от того, идёт ли рыба или её нет.

Современный мир мало коснулся острова Рождества, и его древние ритмы жизни более согласуются с природой, чем со временем. Прогресс обошёл стороной этот забытый уголок Земли и сохранил суровый, простой быт, который и сейчас во многом такой же, как в те времена, когда Ахав выводил судно из Нантакета на поиски большого белого кита.

История не донесла до нас сведений, кто был тем первым европейцем, бросившим взгляд на берега Мэна, но некоторые имена первых исследователей этой области всё же известны: Гомес, Верраццано, Шамплен, Хадсон, Джон Смит и, вероятно, Джон и Себастьян Каботы.

В одном можно быть уверенным: англичане устраивали промысловые хозяйства вдоль этого побережья задолго до высадки пилигримов на Плимутский камень.

Островитяне желают сохранить свой немноголюдный мирок и привычный порядок вещей и, естественно, относятся с подозрением к людям со стороны. Они не хотят, чтобы чужаки топтали их угодья, бродили по их клюквенным болотам и захламляли прекрасные пляжи. Некоторые из них открыто враждебны, говоря: "Здесь ничего нет для туристов, и мы желаем, чтобы всё оставалось нетронутым". Но большинство пытается вести себя с туристами терпимо и дружелюбно. В Мэне только новичкам хотелось бы "разнести мост, ведущий в Киттери".

Бухту окружает небольшая россыпь домов, соединённых между собой гравийными дорожками и утоптанными тропинками. С каждым домом соседствует фамильное кладбище, на котором стёртые могильные камни, иногда датируемые 18-ым веком, покосились под тяжестью вереницы лет, в течение которых они всматриваются в море. Каждое кладбище ухожено и обнесено белым штакетником. Пройдись по острову, и ты заметишь, что трава везде скошена, а на могилах всегда свежие цветы. Это предмет гордости. А рядом с кладбищем обязательно сад. Сады тоже окружены заборами – из старых камней или досок, – больше для защиты овощных грядок от бродячих собак, чем для украшения. Чтобы свести концы с концами, многие семьи держат коров, или нескольких овец, или дюжину кур-несушек; долгими и суровыми зимами всю эту живность держат в старых, побитых непогодой сараях на задворках своих владений.

Бельё по старинке стирают вручную, и в тёплые летние дни иногда на бельевых верёвках, рядом с ветхими рубахами, штанами и платьями, хлопают на ветру мёртвые чайки и потрошёные тушки трески. Школьные занятия проходят в старом лодочном ангаре, все классы средней школы в одном зале, но немногие дети посещают школу регулярно. А за ангаром, в "лягушачьей луже" бухты, барахтается флот самых белых, самых аккуратных и милых сердцу рыбачьих лодок, какие только есть по сю сторону водного пути Аллагаш.

Особую прелесть острову Рождества придаёт магазин Билов, где можно купить всё, кроме крепких напитков. Давным-давно островитяне порешили запретить алкоголь к продаже. Они подозревали, что спиртное не будет способствовать нравственности на острове и создаст угрозу безопасности на редких открытых участках гравийных дорожек. Любители же выпить нашли обходные пути. Они установили маленькие домашние самогонные аппараты, и если у человека иссякал "сок счастья", купленный в государственном винном магазине, что на материке, ему продавали самогон такой крепости, что ноги его заплетались, глаза собирались в кучку, а в кишках разгорался огонь. А утром появлялось убийственное похмелье. Лечение, конечно, заключалось в малой толике первача в стаканчике с козьим молоком.

"Холли-2", большой плавучий сарай, исполняющий роль парома и способный перевозить пассажиров и немножко грузовиков и легковушек, курсирует между островом и Бутбэем вот уже почти 20 лет; он привозит почту и продукты в магазин трижды в неделю по понедельникам, средам и пятницам, и люди, выбравшись на материк за покупками, возвращаются на нём домой лишь на следующий день.

В городке есть и рыбаки, заседающие в суде присяжных: это большие, обветренные и спокойные люди с улыбкой на губах, всегда готовой для своих жёнушек, только что приобретших новое платье.

За несколько долларов женщины сдают угол жильцам, которые съезжаются на лето. В основном это отпускники из Бостона и Нью-Йорка, ищущие чего-то необычного; они полагают, что остров Рождества и есть нечто необычное. Хотя рыбаки помогают жёнам в этом деле, лакеями они не становятся.

Туристы сетуют на то, что здесь нет питейного заведения, какой-нибудь рюмочной или гриль-бара на пристани, где после проведённого в осмотре достопримечательностей дня можно было бы расслабиться и залить плотный ужин несколькими кружками пива. Жители острова не против туристов, но они решительно ничего не хотят менять, чтобы угодить им. Никто из живущих здесь не хочет перемен. И кто может осудить их за это?

Даже для штата Мэн это нагромождение скал, называемое островом Рождества, является чем-то исключительным и действует как болеутоляющее средство лучше всякого аспирина. Здесь, в уютной и даже самодовольной удалённости, легко забываются заботы материка, здесь тянет побыть наедине с собой и природой. Стоит только вступить на волшебные дорожки острова, как жизнь замедляет ход, и течёт во времени, измеряемом не часами и днями, но фазами жёлтой Луны и мерным биением океанических валов. И это само по себе достаточная причина, чтобы сохранение жизненного уклада на острове стало общим делом для обитающих здесь людей, будь то уроженцы или приезжие. Островитяне живут на достаточном удалении от материка, чтобы осознавать свою самобытность и независимый дух. И потому они всегда заботятся о том, чтобы в первую очередь ощущать себя островитянами, а уж потом американцами, и чертовски гордятся этим.

Многие годы живописный остров как магнит притягивает начинающих художников и фотографов, которых привлекают перспективы заросших елями мысов, окутанных призрачной дымкой туманов; спокойной бухты, в которой шныряют сельдевые шаланды и кипит работа; обветшавших поместий, некогда принадлежавших капитанам 19-го века; лодок-дори, дрейфующих по течению, словно отдыхающие крачки; выцветших, серых промысловых сарайчиков и коптилен, поставленных на сваи выше уровня мощных приливных волн залива Мэн; привлекает патина старых омароловных судёнышек да ещё краски, в какой-то миг полные жизни и совсем мрачные – в другой.

Почти все дома на острове Рождества – прямоугольные двухэтажные строения с низкими, подпираемыми балками потолками, комнаты в них теплы и уютны, как каюты на корабле. Если цитаделью мужчин является рыбачья шхуна, то у женщин таковой является дом, а сердце каждого дома, главная комната, где проходит вся жизнь, – это кухня. В кухнях светло и тепло, и содержат их в безукоризненной чистоте. На кухне у всякой вещи своё место, так же как и на судне. В домах стоит мебель, которую не покупают в магазине. Её делают вручную. И делают так, что служит она вечно, потому что собиравшие её рыбаки овладели мастерством плотников: этот опыт передаётся из поколения в поколение и позволяет справляться и со сложным ремонтом шхун, и с установкой на них всевозможных новинок.

В каждой кухне как минимум два окна, и днём, особенно если ожидается ураган, женщины делают дырочки на запотевших окнах, утыкаются носом в стекло и всматриваются в море, гадая о том, как идут дела у мужей на рыбных банках.

Случается, налетает шторм, и снег большими влажными хлопьями застит свет. Тогда они ярче подкручивают керосиновые лампы, подбрасывают поленьев в огонь, слушают, как ревёт в чёрные просторы сирена на дальнем мысу, и молятся, чтобы мужчины без происшествий нашли дорогу домой.

Если шторм силён, они сидят по домам, покуда не придёт надобность сбегать в магазин за фунтом-другим солёной свинины: тогда они кутаются в старенькие тёплые пальто, выходят на дорожку и бредут, согнувшись против ветра, точно так же как в сильный дождь бредут по пристани их мужья.

Мужчинам же к вечеру просто хочется поскорее вернуться домой – к жёнам, жаркому огню и горячему ужину. И, если в гости случится товарищ, достать из чехлов видавшие виды скрипки и аккордеоны и веселиться от души.

Но порою какая-нибудь из шхун слишком задерживается, и тогда приходят боль и страх, и тень опускается на душу. Женщины терпеливо ждут, часы уходящего времени складываются в долгие бессонные ночи, дом дрожит от ветра, а семья сидит кружком: кряхтит, почёсывается, читает, слушает радио на морской частоте, поглядывает на медленно тикающие ходики – и всё это в полном молчании, потому что никто не смеет нарушить тишину до тех пор, пока...

Иначе вести будут скверными.

Бури бывают настолько свирепы, что некоторые семьи – в зависимости от стороны острова, на которой живут, – крепят свои дома рым-болтами и стальными тросами к огромным гранитным валунам. И красят дома буйными, яркими красками, чтобы разбавить однообразие и суровость острова, который бСльшую часть года сер.

Мужчины так мало бывают дома, что дома им неуютно. Простой рыбак уходит из дому задолго до зари и, если день выдаётся удачный, возвращается лишь под вечер или совсем затемно. В дни, когда погода ненастна, шхуны остаются в бухте и рыбаки занимаются тем, что мастерят омаровые ловушки, латают старые сети, ремонтируют лодки и рыболовецкие снасти или в магазинчике подкидывают дровишки в печь да точат лясы с товарищами.

Как бы то ни было, дом – это место, где рыбаки спят, едят, занимаются любовью и немножко выпивают, а кухня – самая большая комната в доме, хотя рядом с ней часто находится ещё крохотный зал, который используют как парадную столовую. А по соседству располагается гостиная, в которую почти никогда не заходят, исключая особые случаи, такие как свадьбы, похороны или рождество.

Если придёшь в гости, то почти наверное не будешь беседовать в гостиной. Скорей всего тебя пригласят на кухню. Дверей здесь не запирают, и стучать не принято – ты просто проходишь на кухню и справляешься о том, кто тебе нужен.

Нежданым посетителям позволено являться в любое время от завтрака до отхода ко сну, но, как правило, лишь мужчины да дети навещают друг друга и остаются ненадолго поговорить. Женщины, напротив, покидают свои дома нечасто, только если нужно идти в магазин или по какому-нибудь другому особенному случаю, например, успеть на отправляющий в Бутбэй паром.

В верхней части дома располагаются три-четыре спальни, они обогреваются системой воздушных труб, вмонтированных в пол. Когда дети разъезжаются, чета обычно перекрывает трубы и перебирается жить на первый этаж, чтобы сэкономить на топливе и сократить работу по дому.

Движение в дом почти всегда идёт через вход на кухню, и хотя имеется главный парадный вход, им никто не пользуется. К тому же опытные планировщики всегда помещают дровяной навес где-нибудь между кухонным очагом и уборной, чтобы можно было прихватить пару поленьев на пути из отхожего места в дом.

Один из самых интересных домов на острове принадлежит Фрэду Хаббарду. Фрэд – почтмейстер острова и работает почтмейстером со времён становления Финниганз-Харбора городом. Здание почты, построенное в 1936-ом году, состоит из грубо сколоченной пристройки к дому Фрэда, большому 150-летнему особняку, который в лучшие времена служил и гостиницей, и кафе-мороженым и, наконец, бильярдной.

В 1962-ом году городок переделал старую фабрику по переработке сардин в танц-холл, и в ненастные зимние месяцы, когда рыбаки бывали не слишком заняты работой, здесь устраивались танцы.

В тот же год город решил убрать скамьи из старой церкви и пустить их на растопку, а саму церковь превратить в место отдыха. По субботам её использовали как зал для игры в лото. Кроме того, с той стороны церковного здания, где располагался амвон, к стене приделали баскетбольное кольцо. Через два года после этого появилась школьная баскетбольная команда острова, и хоть играть в основном приходилось на выезде, она выбивалась в чемпионы штата несколько сезонов подряд. В течение нескольких лет в классном журнале были записаны всего десять мальчиков, но все как один играли в баскетбол, и команда стала любимицей острова и предметом гордости всего штата.

Для приготовления пищи и обогрева используются дровяные печи, и хоть на остров проведено электричество (если только траулер не рвёт кабель при тралении морского гребешка), оно недёшево, и многие семьи по старинке предпочитают освещать дома керосиновыми лампами. Когда электричество только появилось на острове, им не хотели пользоваться. Люди боялись электричества и относились к нему с подозрением. На материке оно везде уже светило на полную катушку, и люди видели, как оно работает, но мысль о том, чтобы впустить эту силу в свои дома, доводила их до нервного срыва. Они не понимали электричества и считали, что электрическая дуга может выскочить из розетки или провода и убить. В основном так реагировали пожилые пары, ведь они обходились без него всю жизнь. Иные же были просто слишком бедны, чтобы оплачивать его, и потому продолжали освещать дома керосинками и бегать к леднику вместо холодильника.

И даже теперь тот, кто может себе позволить электричество, использует его весьма бережливо – только для освещения, для подключения холодильника и глажки белья. Некоторые семьи с его помощью обогреваются зимой, используя в качестве дополнительного источника тепла, потому что так выгоднее и менее обременительно, чем собирать топляк или завозить лес с материка, колоть его на поленья и питать печи днём и ночью. И лишь очень немногие смогли скопить достаточно денег, чтобы купить холодильники и хранить в них овощи с огорода, дичь, рыбу, ягоды, домашний хлеб и всё остальное, что помогает пережить скудные и трудные месяцы.

При необходимости островитяне мастера на все руки, эта черта отличает их от их же детей, которые сбежали на житьё в города на материке, где можно просиживать в ватер-клозетах и зарабатывать больше денег за меньший промежуток времени.

В некотором смысле остров сродни большой семье, в которой все живут достаточно разумно и стараются не задирать друг друга по пустякам. Здешние люди крепко держатся за ценности и внутренние устои, которых ещё придерживались отцы и отцы их отцов – и так дальше и дальше, насколько хватит желания проследить родословную.

Треска всегда была царицей, и то, что рыбаки не продают на рыбозавод в Бутбэе, приносится домой и разделывается в личных промысловых сарайчиках. Женщины и дети засаливают рыбу и сушат её, им немножко помогают солнце и ветер.

Каждый мужчина, будь уверен, заботится о своей семье, но он хорошо знает, что всегда может обратиться за помощью к соседям. И, в свою очередь, он сам всегда готов протянуть руку помощи, когда бы и где бы она ни потребовалась, тому, кто болен или вступил в полосу невезения.

Остров – это жизнь в миниатюре, так же, как повсюду, она имеет свою чётко выраженную классовую структуру. Есть и корыстные, и жаждущие власти. Есть пьяницы. Есть семьи беднее других, и семьи преуспевающие. Всеобщая страсть к потреблению не является проблемой на острове Рождества, потому что поселенцы здесь расчётливы и не тратят деньги попусту. Им присуща добрая смекалка янки: если они чего-то не умеют сделать сами, то умеют добиться исполнения от других. Многие семьи заказывают товары по каталогам, и каждую неделю заказы обращаются в гору посылок. Здесь нет полиции, нет чиновников службы соцобеспечения, нет никакой бюрократии вообще. Если умирает любимый человек, нужно только ткнуть пальцем в жёлтые страницы материкового телефонного справочника и выбрать священника для панихиды да погребальную контору, чтобы заказать гроб.

Нет здесь и противопожарного оборудования, поэтому, когда в доме вспыхивает пожар, то дом горит дотла. Соседи обязательно помогут погорельцам отстроиться заново, и пока возводится новый дом, несчастная семья находит приют у родственников.

Здесь работает радиорелейная телефонная система, но она ненадёжна. Связь с внешним миром отнимает много времени и из-за помех, мешающих сторонам расслышать друг друга, лишь разочаровывает. А когда дуют сильные ветра и начинаются высокие приливы, дозвониться до материка и вовсе невозможно.

На острове нет ни терапевта, ни медсестры, однако доктор Натан Гриффин, приехавший в штат Мэн из Британии, открыл офис в Бутбэе и маленький кабинет в одном из доков – просто переделал омаровый сарайчик – и в течение вот уже двадцати пяти лет регулярно с часу до четырёх по средам принимает всякого нуждающегося в медицинской помощи.

Здесь практикуется строгая меновая торговля, которая утаивает от Дядюшки Сэма налоговые доллары: если бедняки не могут заплатить врачу наличными, они платят ему рыбой или омарами, свежим коровьим молоком или бежевыми, собранными на завтрак яйцами. Доктор Гриффин добирается до острова на гидроплане, но иногда его вызывают принимать роды прямо посреди ночи, и тогда кто-нибудь из островитян везёт его на рыбацком судне, если, конечно, туман не очень густой. Так продолжается уже много лет, исключая лишь штормовые ночи, когда телефонная связь не работает совсем и море слишком бурное для осуществления миссии милосердия. В такие ночи на помощь роженице приходят соседки и исполняют роль повитух.

Вплоть до 80-ых годов на острове не было телевидения, а появившись, на какое-то время оно дурно сказалось на людях. Они начали по-другому одеваться, начали задирать нос и скупать на материке всё подряд, даже если товар не был нужен, только потому, что видели, как его рекламируют по ящику. Сегодня, имея телевизионную тарелку на заднем дворе, островитяне принимают программы из самого Портленда, но редко обращают на них много внимания, потому что сильно уж они обособлены от материка. Тем не менее, в каждом доме есть радио, и жители острова слушают его открытыми ушами, потому что живо интересуются вопросами окружающей среды, могущими повлиять на рыбалку, ежедневными прогнозами погоды и графиками приливов и отливов, равно как и текущими ценами на треску и омаров на Бостонском рынке.

Островитяне позволяют себе игнорировать многие события, происходящие на континенте, ибо события эти мало касаются их жизни.

Остров Рождества – обособленный мир, как по географическому положению, так и по духу, и живущим здесь людям нравится некая независимость, порождаемая такой изолированностью.

ГЛАВА 6. «ЭТО ЕГО ЗЕМЛЯ»

"Входя под островерхую крышу гостиницы «Китовый фонтан», вы оказываетесь в просторной низкой комнате, обшитой старинными деревянными панелями, напоминающими борта ветхого корабля смер т ников".

Её называли «хижиной старого Элли», и со стороны моря она выглядела так, точно сошла с полотен Эндрю Уайета, – серый призрак из скрипучих досок с островерхой крышей, стянутой покоробленным деревянным гонтом. Она насчитывала почти сто лет и на вид казалась весьма ветхой, но на самом деле была крепче, чем казалась, и в зимние месяцы, когда северо-восточные ветры нагоняли высокие приливы, она противостояла ураганным шквалам и холодным хлещущим дождям со стоическим равнодушием, потому что была отстроена основательно, как корабль.

Она нахально уселась на скальном уступе в самой высокой восточной точке острова – на узкой полоске земли, выступающей между бухтой и открытым морем, а так как деревья вокруг отсутствуют, с неё во все стороны просматриваются дали. В ясный день оттуда виден привольно раскинувшийся тёмно-синий океан, прибрежные воды острова, усыпанные ярко окрашенными буйками омаровых ловушек; заметна каждая рыбацкая лодчонка со шлейфом пронзительно кричащих чаек. На закате, когда маленький флот возвращается в бухту и чайки летят на соседние пустынные шхеры, океан переливается пастельными тонами розового, лилового и золотистого. Приходит темнота, с отливом убывает вода, становится слышен навязчивый вой дальних сирен и жалобное треньканье колокольных буёв, и на севере маяк Рогоносец, как гигантский светлячок, предупредительно подмигивает морякам с 10-секундными интервалами. Там внизу, за Финниганз-Харбором, за Протокой и ещё дальше – в открытом море – мерцают оранжевыми и красными бликами многочисленные навигационные огни, помогая припоздавшим с рыбной ловли мужчинам благополучно провести шхуны домой.

Приехав на остров Рождества, Эрик направился прямиком в магазин и попросил кассиршу вызвать старшего. Через минуту из подсобки явился лысый человек в белом фартуке и очках на носу как у Бена Франклина, он шагал к кассе и верещал, словно белка.

– Добро пожаловать в Финниганз-Харбор, незнакомец. Люди зовут меня Сойер. Мы с Кларой работаем в этом магазинчике вот уже тридцать с лишним лет. У нас есть всё, начиная резиновыми сапогами и кончая консервированным горохом и кукурузой; есть кастрюли и сковородки, одежда для детишек, в подвале даже есть картошка, репа, капуста и морковь в холщовых мешках.

Вон на полке за стойкой всякие средства: тут тебе и аспирин "Байер", и сироп от кашля "Викс", и "Алка-Зельцер", и маленькие пилюли от слабости, и пилюли Картера от печени, и много ещё всего – жвачка, конфеты, плащи-непромоканцы и орудия лова. Держишь в пикапе ружьё – я продам тебе к нему патронов, если вдруг на материке разразится третья мировая война. Если на улице холод, я найду тебе тёплое пальто. Если жарко, у меня всегда в продаже футболки и шорты.

У меня есть трубы для печей, кровельные гвозди, бутерброды "подводная лодка" и четырнадцать сортов мороженого. Хочешь постирать одежду или сыграть в бильярд, ступай в подсобку. Если твой грузовик едет уже на одних парах, я наполню его бак. Если у тебя раскалывается башка и тебе нужно имя местного самогонщика, чтобы опохмелиться и унять страшную головную боль после вчерашнего, я подумаю, что можно сделать. А если ищешь кудесника, чтобы приворожить девчонку, то ты пришёл по адресу, друг, потому что у меня припасена обалденная зелёная бутылочка приворотного зелья номер девять, на которое молится моя Клара...

У нас есть хозяйственное мыло, свежие гамбургеры, филе трески, газ пропан, керосин, керосиновые лампы и – чёрт меня подери – список можно продолжать и продолжать, у тебя слюнки потекут от одного только перечисления. В общем, "правило буравчика" таково, что если здесь ты чего-то не нашёл, значит, оно тебе не очень нужно.

Днём сюда ходят посплетничать и выпить чашечку ароматного горячего кофе. Здесь же у нас и телефон-автомат.

Может быть, тебе нужна книга, в которой говорится, как строить нужник. Или справочник, описывающий ремонт дизельного двигателя. Эти книжки можно найти вон на той полке. А, может, ты хочешь пачку сигарет или журнал мод или видеофильм на прокат...

Что ж, под этим вентилятором, что едва вертится под потолком, под этими модными лосиными и оленьими рогами ты найдёшь не только это всё, но даже местечко, где можно присесть и почесать языки с местными парнями. Зимой, когда ветра воют, как рог Гавриила, и рыбакам нельзя выйти в море, в магазинчике полно народу. Здесь общественный центр острова, здесь всегда можно погреть руки у пузатой печки и посмаковать с соседями последние слухи. Остров Рождества – это уголок Норманна Роквелла, и мы стремимся сохранить его нетронутым.

У меня не бывает проблем с продажей, но, знаешь, время от времени я получаю подпорченный товар. Дырявые банки, рваная упаковка, мятые яблоки и подгнивший картофель. Вместо того чтобы тащить всё это назад на материк, я продаю что можно по сниженным ценам, только чтобы избавиться от некондиционного товара, и считаю за счастье, если удаётся покрыть свои расходы. А здесь как раз такое место, чтобы только расходы и покрывать.

Меня тут между собой считают доморощенным краеведом, и, сказать по правде, я на самом деле смыслю в здешних приходах-расходах лучше других, исключая моего деда Хейдли Била, который владел магазином до меня. Ну, да он помер тому назад уже более десятка лет.

М-да...моя семья владеет этим магазином несколько поколений, со времён Американской революции, честное слово. Знаешь, сегодня первый ясный день за весь месяц. Две недели туман не давал нам "добро" на вылет. Скажи, принести тебе стакан холодной воды?

Вот опять я болтаю вздор. Клара всегда меня пилит за это. Говорит, ничто так не действует на нервы, как бахвальство Била. Я знаю, ты сюда пришёл не за тем, чтобы выслушивать, как посреди жратвы я заливаю о магазине и погоде. Так чего же ты ищешь на нашем острове, молодой человек? Ты приехал в отпуск? Квартируешь у Мэрион Банди? Ей-богу, у неё хороший стол! У нас тут бывают туристы, немного, но бывают...

Эрик представился художником, бросившим работу иллюстратора в Нью-Йорке; сказал, что собирается живописью зарабатывать на жизнь и хочет для этого снять на острове угол.

Они толковали около часу, потом Сойер оставил вместо себя Клару присматривать за магазинчиком и повёл Эрика на холм к Тому Элли.

– Хижину и омаровую лодку Том получил в наследство от своего деда Генри Элли, который год назад не вернулся с моря, – объяснял Сойер. – Здесь будет хорошо такому парню как ты. Ты будешь первый на восточном берегу, кто увидит восход солнца, хотя и не каждый день, потому что на заре остров часто укрыт плотным морским туманом.

Молодой Том какое-то время жил вместе с Генри, а сейчас у него нет рыбака-партнёра, и ему надоело работать в море в одиночку. Сейчас, когда Генри больше нет, Том уже не хочет рыбачить. В какой-то мере винит себя за тот случай, потому что когда Генри вывалился за борт и утонул, они были вместе. Говорит, что хочет переехать на материк, там, дескать, больше возможностей, поэтому хочет продать судно, найти хорошую девушку, поселиться в Бутбэе и работать на рыбной фабрике.

Сначала Эрик просил Тома просто сдать хижину под изостудию, но Том ответил отказом, потому что хотел покинуть остров и распрощаться с хижиной навсегда. Он заявил, что полон приятных воспоминаний о прошедшем здесь детстве, но так как его родители переехали в Рокпорт, где отец принял обувной магазин от дяди Гарольда, а дед его умер, то здесь ему грустно, к тому же нужны деньги, и потому он надеется сбыть её с рук.

– Так-так-так, – приговаривал Эрик, осматривая домик, – и сколько ж ты хочешь за неё?

– Э... – начал Том и почесал подбородок, как заправский бизнесмен, желающий прощупать покупателя, – я просил за неё двадцать тысяч, но скажу, что...сегодня я бы отдал её за пятнадцать: въезжайте прямо сейчас и забирайте со всеми потрохами.

– Ну, не знаю... – Эрик колебался и кривил губы, как разборчивый покупатель, чесал макушку, щурился на солнце и хмурил брови. – Честно говоря, Том, к ней надо основательно приложить руки, особенно внутри. Мне придётся капитально попахать и истратить кучу денег на ремонт...

– Что за пара барышников! – рассмеялся Сойер. – Давай, Эрик, покупай её, это неприглядное зрелище дешевле купить, чем арендовать, и, кроме того, это единственный дом на острове, выставленный на продажу.

– Уборная новенькая, а к дому в придачу продаётся 17-футовая лодка-дори и старый 10-сильный мотор "Эвинруд", мистер Дэниельсон, – подмазал сделку молодой Том.

– Ну, дела, да ты получишь всё барахло почти задаром, – подмигнул Сойер и похлопал Эрика по плечу.

Итак, Эрик согласился купить хижину. Он устал от претензий и безумия нью-йоркской жизни и не сомневался, что вступил на порог исполнения своих надежд. Он заплатил наличными и через неделю въехал, уверенный, что здесь, среди спокойной суровой красоты, обретёт и свободу самовыражения, и финансовую независимость, которых так долго искал. Ему нравилось, что избушка стоит на исхлёстанном непогодой граните и надменной вдовой высится над всей рыбацкой деревушкой; не откладывая в долгий ящик, он приступил к давно назревшему ремонту и обновлению, чтобы сделать из хижины дом, подходящий для художника.