Текст книги "Крузо на острове Рождества (СИ)"

Автор книги: Брэд Брекк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– Довольно, вы зашли слишком далеко. Как вы смеете! В конечном итоге, какого ж вы были вероисповедания, Дэниелсон?

– Не вашего собачьего ума дело. Не пытайтесь разложить меня по полочкам, проповедник. Я не верю в вероисповедания. Моя духовность слишком важна для меня, слишком дорога мне, чтобы можно было отдать её в чужие лапы. Я сам решу, во что мне верить, во что нет. Я не следую ни одной из популярных религий, но у меня есть мировоззрение. Я в такой же степени буддист, как и христианин. Но у меня есть то, что работает на меня, и это всё, что мне нужно, – вот что важно. В конце концов, не вера во что-то недоказуемое составляет это "что-то". А то, вкладываешь ли ты душу в свои убеждения. Живёшь ли по своим принципам и пойдёшь ли ради них на страдания, – вот в чём дело. Слова дёшевы. И молитва недорого стоит. Чтобы купить виски, нужны деньги. Надо продолжать жить. И бог за тебя это не сделает. Он хочет, чтобы ты был подобен ему, но чтобы не рассчитывал на его защиту только потому, что делаешь ловкий ход, каждое воскресенье являясь в церковь.

– Скажите, Дэниелсон, что же всё-таки вы имеете против официальной религии и церкви?

– Я бросил церковь, потому что она напыщенна, претенциозна, лицемерна, надменна, элитарна, притворна и самовлюблённа. Я оставил её, потому что никогда не встречал слуг её, пекущихся более о людях, чем о своём имидже среди членов прихода или своих интрижках с церковным советом директоров. Все они принимали решения, сообразуясь с собственными интересами, и это вело к ущемлению интересов других. Я не мог их уважать. Я им не доверял. Я отказывался верить единому их слову, сказанному с кафедры или в миру. Знаю, что они могут быть несовершенны. Но они есть пример для подражания и должны тем верней следовать стезёй добродетели, а не раскуривать травку по углам и разводить мерзкие шашни с озабоченными вдовами из церковного хора. Я ненавидел, когда люди на собраниях вещали так, будто бог уже принял их сторону, уже у них в кармане. Как будто они обрели-таки просветление и путь, а все прочие трясутся в поезде, идущем прямиком в ад на встречу с Сатаной. Не могу выразить, как всё это в молодости выводило меня из себя. Знаете, те, кто думает, что познали истину, а весь остальной мир остался ни при чём, те не имеют ничего. Они невежественны. Они спят. Они думают, что знают. И не ведают того, что не знают ничего. Мне даже кажется, их надо пожалеть. Они не ведают, что их обманули, обвели вокруг пальца и предали. И если это их бог, то какой же он маленький – не больше пластмассовой фигурки, которая, как волшебная куколка вуду, так удобно умещается в заднем кармане вместе с кредитными карточками. Я думаю, что высшая сила – это нечто большее, чем их богословие, которое сузилось до кончика остро очиненного карандаша.

– Не все они таковы, Дэниелсон...

– Я знаю, но пути назад нет. На острове Рождества я совершаю своё духовное путешествие и буду продолжать поиски своего пути. Вот как идут поиски: если не можешь найти в одном месте, поищи в другом. И я верю в идею перевоплощения. Она имеет глубокий смысл для меня. Жизнь – это круг, то, что начинается и кончается, и начинается вновь, и так далее, и так далее. И подтверждение тому повсюду. Уильям Джемс в книге "Многообразие религиозного опыта" писал об «опытных душах», людях, у которых случаются необычные вспышки знания и мудрости, которые они почерпнули в другой жизни. Душам не нужно тело для существования. Они могут развиваться независимо от тел. И если вы в это не верите, почитайте литературу о случаях клинической смерти. Эти случаи в некотором роде напоминают чудеса, и не только они. Концепции Неба и Преисподней в христианстве также можно отнести к чудесам. И нам остаётся только строить предположения об их значении; и когда придёт наша смерть, когда мы будем готовы к ней, тогда на нас снизойдёт откровение...

– Иными словами, у церкви есть некоторые проблемы, но они слишком незначительны...

– Люди устали от затасканной теологии и дряхлой религии. Она больше не отвечает их чаяниям. Сегодня появился голод на духовное, святой отец, грызущая неудовлетворённость от консервированных ответов, которые даёт официальная религия, материализм и научное сообщество. Люди жаждут внутренней жизни, ищут смысла своего существования. Они хотят получить такой ответ, который дошёл бы до сердца и души так же, как доходит до ума. Несмотря на мощные технологии, мы до сих пор не разрешили человеческие проблемы. Мы добрались до Луны, но продвинулись недалеко, ибо натура рода человеческого меняется небыстро. Жестокость и преступность процветают, и проблема углубляется. Во всех уголках мира пылают войны, но мы по-прежнему не можем обращаться с проблемами мира. Мы находимся в эпицентре кризиса – кризиса сознания, ибо мозг человека находится в полном противоречии с самим собой. Люди устали от упрощенческих религиозных культов, заявляющих о том, что имеют ответы на все вопросы, но отказывающихся прикасаться к загадке неизвестного. Вот потому-то церковь в беде. Люди сегодня знают больше, и если церковь не изменится со временем, чтобы соответствовать их нуждам, то станет неуместна и потерпит жестокий крах своего предназначения. Люди хотят глотнуть свежего воздуха, преподобный. Они устали от материалистического учения, которое опустошает их. И они устали от жёстких догм теологии, которые также их опустошают. Они хотят чего-то такого, что наполнит их, подаст им надежду, придаст полёт их душам, внесёт удовлетворение.

Слишком много сегодня в нашем мире развелось "солдат лета", "патриотов солнечного света", "воскресных" христиан: эти люди лишь треплют языком об идеалах и делают что хотят, нимало не заботясь о том, как это отзовётся в чужих жизнях. Такой ходит в церковь по воскресеньям и верит, что любит бога, и весь мир, и всех людей в этом мире. Но приходит понедельник, и он превращается в хана Аттилу и наступает людям на ноги, выуживает их деньги, скопленные на оплату жилищ, сбрасывает токсичные отходы в их реки и озёра, тем самым отравляя их детей – только чтобы этот сукин сын мог купить себе особняк покрупнее на холме и почувствовать себя крутым. У него денег куры не клюют, но ему нужно ещё, и обычно он кончает тем, что остаётся беднейшим из бедных. Ибо нет у него ничего. Он ничего собой не представляет. Он искусственный человек, человек без души, некто, заключивший договор с Дьяволом ради нескольких крупиц золота. В нём нет страсти, он не видит красоты. Он лентяй. Он живёт в комфорте, но в нём нет прямоты, нет дисциплины, нет принципов. Он банкрот почти на всех уровнях человеческого бытия. Он полный неудачник. Без прямоты и дисциплины не может быть цельности.

Но стоить заговорить с молодчиком, он станет поучать тебя, как преобразовать твою жизнь. Говорю вам, святой отец, как только кто-нибудь решается предпринять преобразования, то сразу сталкивается с тем, что они не согласуются с его убеждениями и образом жизни, но, в таком случае, может ли он вообще что-либо преобразовывать...

– Может быть, вы и правы, Дэниелсон...

– Скажите, святой отец, вы и вправду верите в то, что этого парня – Иону – проглотил кит, как повествует Священное писание?

– Если оно говорит об этом, значит, так оно и было, – ответил преподобный Гринтисл и, хлопнув в ладоши, внимательно посмотрел на Эрика, растянув лицо в широкой улыбке. – Я должен принять это на веру. Почему вы спрашиваете?

– Библия, которую я листал мальчишкой, говорила о большой рыбе...

– Так...

– А кит не рыба, это теплокровное млекопитающее.

– И что?

– Я считаю, что тот, кто толковал Библию, слегка спутал факты...

– НЕЛЕПОСТЬ! – воскликнул преподобный Гринисл.

– Тс-с-с, мистера Клингера разбудите...

– Безусловно, – заговорил капеллан, понизив голос, – Библия всегда открыта для толкования, но...

– Скажите прямо, считаете ли вы, что именно кит проглотил этого тупоголового, низкого, грязного грешника, или нет?

– Да, – сказал божий человек и поскрёб гладкую лысину, – да, считаю.

– Если мне не изменяет память, в Библии говорится, что бог устроил так, чтобы большая рыба проглотила Иону, потому что он не хотел делать то, что ему было сказано, и три дня и три ночи он провёл во чреве рыбы, обдумывая свои действия, а потом бог приказал рыбе отрыгнут Иону на берег, что та и исполнила.

– Да...

– В таком случае, у того кита очень медленно работала пищеварительная система. Помимо того, большинство китов – добрые создания, отец, не похожие на монстра-кашалота, описанного Мелвиллом в "Моби Дике". А вот большая белая акула – другое дело. Эта рыба сожрала мою руку и, клянусь, она и есть та "большая рыба", которая проглотила Иону. Я не слишком привираю, как считаете?

– Возможно, – согласился преподобный Гринтисл, продолжая почёсывть лысую макушку, сиявшую под флуоресцентными лампами дневного света, как полированный кофейный столик красного дерева.

– Белые акулы давно существуют на свете, святой отец, также и другие большие акулы: сотни миллионов лет, столько же, сколько и скорпионы с тараканами. А человек существует всего четыре миллиона лет или около того...

– Я не учёный, но послушайте, то, что случилось с вами, это чудо господне!

– Плохо только, что у господа не было такой акулы, которая не грызла бы мои руки, а проглотила бы меня на три дня и три ночи, а потом выплюнула бы на берег острова Рождества. Я бы выправил свои мозги и мог бы рисовать...

– У вас есть душа, мистер Дэниелсон, этого у вас не отнять, у вас есть душа.

Эрик улыбнулся. Так-то! Он высказался. Донёс своё мнение.

– Мне пора идти, мистер Дэниелсон. Миссис Гринтисл греет уже для меня ужин на плите. Мне было приятно поговорить с вами. Может быть, нам удастся ещё раз побеседовать как-нибудь. Мне нравится спорить с вами...

– В любое время, святой отец...

– Вам нужно лишь уверовать в Иисуса Христа, сделать первый шаг на долгом, тернистом пути к спасению.

– Ладно, отец, чёрт вас дери. TouchИ! Что если я не хочу спасаться по правилам вашей теологии?

– Тогда будете гореть в аду в реках огненных на веки вечные.

Ошеломлённый, Эрик воззрился на капеллана.

– Иисус любит меня, я знаю, и Библия говорит мне о том же: Иисус спасает, спасает, спасает... – скривился в усмешке Эрик.

– Как смеете вы насмехаться надо мною?

– А как смеете вы желать мне гореть в реках огненных?

– До встречи, грешник, – преподобный заморгал глазами и собрался уходить. Но у самой двери заколебался. Вдруг он обернулся, бросил посох на пол, сжал Библию, закрыл глаза, склонил голову и, помахивая правой рукой, начал по памяти читать 23-ий псалом.

– Повторяйте за мной, Дэниелсон. Вам это поможет. Это то лекарство, которое вам необходимо. "Господь – Пастырь мой; я ни в чём не буду нуждаться..."

– Дай бог, чтобы паук цапнул вас за нос, преподобный Зик. Дай бог, чтобы блохи чёрных медведей завелись у вас под мышками. Чтобы ваша жена обратилась в таракана. Чтобы распоследний алкаш с горящими трубами тёмной ночью чиркнул спичкой не там, где положено, и спалил бы ваш офис, и вы потеряли бы больше, чем ваши обноски цвета дерьма...

– Говорю вам: повторяйте за мной, Дэниелсон. "Господь – Пастырь мой; я ни в чём не буду нуждаться..."

– Пусть молитвы ваши останутся без ответа. Пусть ваше блюдо для пожертвований останется пустым. Пусть пациенты ваших больниц спят во время ваших проповедей. Пускай пёс ваш кидается на каждую юбку. Пусть банк откажет вам в оплате ваших счетов. Пусть машина ваша развалится на части на безлюдной дороге штата Мэн суровой зимней ночью. Пускай забухаете вы так, как бухают перед концом света. Пускай начальник больнички нанесёт на лицо боевую раскраску и проклянёт имя ваше во языцех. Пускай...

– "Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим..."

– ...вы проживёте долгую, но несчастливую жизнь. Пусть болезнь Альцгеймера поразит вас посреди проповеди. И пусть приведёт вас болезнь в крошечную конуру в конце коридора и оставит там, радостного, как моллюск, и безответного, как устрица...

Преподобный Гринтисл побледнел белее мела и по-змеиному прищурил глаза.

Эрик склонил голову набок, обдумывая, что бы ещё прибавить.

– Ладно, святой отец, – улыбнулся он, – хватит значит хватит. Мы хорошо развлеклись. Чуть-чуть пофехтовали. Теперь вам пора уходить, пора домой к мамочке: поцелуйте её за меня в лоб, вымойте ей ноги и выпейте грязную воду, потом послюнявьте палец и сосчитайте свои благодеяния...

В этом момент очнулся Клингер. Он пошарил вокруг и не нашёл утки, соскользнул с кровати и пошаркал к двери в ванную комнату, не обращая ни малейшего внимания на преподобного.

– "Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла..."

– Ибо я самый долбанутый придурок в этой долине, не так ли, святой отец?

Мистер Клингер оступился и упал. Он схватился за бок, сквозь повязки просочилась кровь и закапала на пол. Должно быть, разошёлся шов на жёлчном пузыре.

– Ohhhh mein Gott, ohhhh mein Gott, – заорал Клингер, обеими руками схватившись за живот.

– "...потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня..."

– СЕСТРА, СЕСТРА, СЕСТРА, У НАС ТУТ БЕДА! КЛИНГЕР СВАЛИЛСЯ И ИСТЕКАЕТ КРОВЬЮ!

– Ohhhh mein Gott! Стелла, Стелла, где ты, помоги мне...

– "Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих..."

– СИДЕЛКА! УБЕРИТЕ ЭТОГО ФАНАТИЧНОГО ИДИОТА! ВОН ИЗ ЭТОЙ ПАЛАТЫ!

– Стелла, помоги, ohhhh mein Gott, ohhhh mein Gott...

– СЕСТРА, РАЗРАЗИ ВАС ГРОМ! ИДИТЕ СЮДА! ЧТО ЗА БОЛЬНИЦА! КЛИНГЕРУ ПЛОХО, ОН УПАЛ И ИСТЕКАЕТ КРОВЬЮ, КАК ССЫКУН В КРОВАТИ! ЗАТКНИТЕСЬ, ЗИК, У НАС ТУТ ГОВНО ПОЛНОЕ! ДА ПОМОЛЧИТЕ ВЫ, ЗИК, ЧЁРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ! ЭЙ, КТО-НИБУДЬ, ПОМОГИТЕ, СДЕЛАЙТЕ ЧТО-НИБУДЬ, УБЕРИТЕ ОТ МЕНЯ НЕНОРМАЛЬНОГО ПОПА!

– "Так, благость и милость Твоя да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни".

*****

После шести был ужин: жареная треска, картофель, шпинат и кофе с куском вишнёвого пирога, мороженое на десерт.

В семь тридцать, как только Клингера экстренно увезли восстанавливать швы на жёлчном пузыре и делать перевязку, появился доктор Диттман, оперировавший Эрика.

Вошёл высокий, сухопарый, атлетического сложения человек около пятидесяти лет: коротко остриженные волосы словно припорошены пеплом, на носу очки в тонкой оправе, над верхней губой безукоризненно ухоженные чёрные усы. Этот блестящий, деятельный, серьёзный и добросовестный врач, по общему мнению сестёр отделения, слыл хорошим хирургом и обладал тонким врачебным тактом.

Одетый небрежно и консервативно в дорогой клетчатый пиджак спортивного покроя, белую рубашку на пуговицах, коричневый галстук, свободные брюки защитного цвета и начищенные кожаные туфли, сжимая в руке карту больного, он вошёл в палату стремительно, словно сошёл с рекламы бурбона из "Нью-Йоркера".

– Мистер Дэниелсон...

– Да...

– Я доктор Диттман. Как ваше самочувствие?

– Э-э-э, – промычал Эрик и неопределённо пошевелил пальцами правой руки, – сейчас как бы не очень, док.

– Этого следовало ожидать. Чудо, что вы спаслись.

– Кажется, мне не повезло.

– Операция заняла почти час. Мы ампутировали вам руку в нескольких дюймах ниже локтя. Вы, полагаю, знаете, что потеряли много крови? Что нам пришлось влить в вас почти галлон крови?

– Знаю...

– Мы перевязали главные кровеносные сосуды, удалили лишние ткани, подпилили кость и создали подушку из мускулов и кожи, на которую в любой момент можно поместить протез.

– Вы говорите о крюке?..

– Мистер Дэниелсон, со времён Ахава, долговязого Джона Сильвера и капитана Крюка протезы проделали большой путь.

– Как жаль, что я не морская звезда. Вырастил бы себе новую руку...

– Я понимаю, что вы чувствуете.

– Уверен, что понимаете... – буркнул Эрик, не веря ни единому слову Диттмана.

– Я имею в виду, что сегодня крюки гораздо более функциональны, чем были когда-то.

– Это радует...

– Времена пальцев из слоновой кости, деревянных ног и металлических крюков прошли навсегда.

– Жаль, мне всегда нравилась подобная романтика.

– Я понимаю, вы художник.

– Вы употребили неправильное время: я был художником.

– Вы разве левша?

– Хе-хе, уже нет, док.

– Вам потребуется много решимости и упорства и, может быть, когда-нибудь вы научитесь писать снова, но уже правой рукой. Поразительно, как люди умеют приспосабливаться, когда необходимо.

– Доктор, при всём моём уважением, я был художником, а не каменщиком.

– Я понимаю...

– Понимаете вы, – хмыкнул Эрик.

– Мистер Дэниелсон, послушайте вот что.

– А, ну как же, сейчас вы будете говорить речь. Я уже видел это кино...

– Люди, теряющие части тела, проходят через период скорби. Обычная вначале злость сменяется депрессией и переходит в привыкание. Попадая в больницу, вы думаете, что ваша беда уникальна...

– Скольких вы знали художников, потерявших руку, которой писали, док? Или, если на то пошло, скольких хирургов и дантистов?

– Ни у кого нет той боли и тех проблем, что у вас, и вы думаете, что вы единственный с ампутацией на целом свете. Но со временем вы поймёте, что ваша боль и ваши страхи такие же, как у всех остальных.

– О, да...

– Потом вам встретится человек, гораздо дольше обходящийся без руки, и вы увидите, что у него всё получается, и вы поверите, что и у вас получится.

– Вот так, да?

– Нет, не так. Нет лёгких путей. Понадобится много времени и терпения. И ещё одна вещь. Мужество...

– Итак, скажите, док, как сложится моя жизнь, когда я выберусь отсюда? Плохо ли потерять руку?

– Человек, потерявший ногу ниже колена, восстановит восемьдесят процентов того, что потерял, и сможет ходить через какое-то время, если ему столько же лет, как вам. Он сможет вести почти нормальную жизнь: научится бегать, кататься на лыжах, даже лазать по скалам. Но если человек потерял ногу выше колена, то ему будет в десять раз тяжелее ходить и в два раза больше времени потребуется, чтобы научиться ходить. И, как у вас, у него будут психологические проблемы.

У человека же, потерявшего руку, проблем ещё больше. Он сможет восстановить только около двадцати процентов от того, что потерял, пусть даже с крюком. И близко нельзя сравнить: если вы теряете руку, вам значительно хуже, чем если б вы потеряли ногу. Вы становитесь более нетрудоспособным.

– Убогим...

– Ваша рука ампутирована ниже локтя, поэтому вам будет немного легче. Но в определённых пределах, если вы приложите какие-то усилия, вы сможете делать такие вещи, которые сейчас кажутся вам невозможными.

– Что вы думаете о бионной руке? Я слышал, такие уже есть. Вы можете сделать из меня человека, который стоит шесть миллионов долларов, а, док?

– Такие руки появились, но они пока ещё в экспериментальной разработке, у них пока какие-то проблемы с обслуживанием, и они очень дороги. Большинство людей, потерявших кисти или руки, пользуются обычными крюками. Я согласен, смотрится крюк мрачновато, но он довольно функционален.

– Кому достаются бионные руки? Только богатым да привилегированным?

– На самом деле очень немногие могут извлечь из них пользу, как из электрических приборов на сегодняшнем рынке. О них много говорят, они возбуждают интерес, этого нельзя отрицать, но в функциональном плане они очень тяжелы. Такая рука сжимается и разжимается, но она не позволит вам чувствовать, а потому я сомневаюсь, что вы сможете ей воспользоваться для рисования – если это та мысль, к которой вы клоните. Вы не сможете управлять её кистью так же, как сейчас управляете правой рукой.

– А-а...

– Вот поэтому я и говорю, что крюк гораздо более надёжен. Когда-нибудь вы сделаете значительный шаг вперёд, но, боюсь, этот день не близко.

– Когда я отправлюсь домой?

– Через несколько дней, недолго ждать. Мы хотим быть уверены, что ваша рука хорошо заживает и не причиняет вам неудобств; когда вас отпустят, мы выпишем вам лекарства, чтобы справляться с болью, пока вы не преодолели главные трудности. Затем, мне хотелось бы навещать вас какое-то время раз в неделю. Когда культя заживёт как надо, к вам придёт протезист и подберёт искусственную конечность. Как только она будет готова, мы дадим вам инструкции по реабилитации, и вы сможете ежедневно выполнять упражнения, сначала под присмотром врача-трудотерапевта, а там посмотрим, куда двигаться дальше. Конечно, вы можете перебраться на материк и выбрать другой план работы. Но в любом случае вам придётся учиться с этим жить.

– Чёрт побери! – презрительно сплюнул Эрик, качая головой. – Ладно, в какой день мне к вам приходить после того, как я соскочу?

– Рановато об этом говорить, но пусть это будет, скажем, пятница. Да, и вот ещё что, пока я об этом думаю: вы будете чувствовать боль в руке, которой больше нет. Это обычное явление, мы называем его "фантомной болью".

– Я знаю...

– Не беспокойтесь, со временем она пройдёт. Теперь вам нужно учиться работать правой рукой так, как вы работали левой.

– В ваших устах это звучит так легко.

– Нелегко, но вы научитесь.

– Надеюсь...

– Я уверен.

– Хм-м-м...

– Завтра я загляну поменять повязку. Я выписал вам обезболивающие и снотворное, чтобы вы смогли ночью отдохнуть.

– Спасибо, доктор.

Во время беседы Клингера успели вернуть из перевязочной, но было не похоже, чтобы он стремился поболтать. Он лежал на спине, сопел и всхрапывал, и примерно в девять часов Стелла перевела его в отдельную палату.

В тот вечер, вдоволь налюбовавшись на голые стены и пустую койку по соседству, Эрик попросил сиделку принести карандаш и лист бумаги. Он сел на кровати, поставил перед собой столик так, чтобы столешница пришлась на уровень бедра, и попробовал рисовать. Изрядно намучившись, попытался написать своё имя. Но, сделав пятнадцать попыток, замычал, скомкал бумагу и швырнул на пол.

"Подпись поставлена словно спьяну или под воздействием болезни Паркинсона. Отчего такая разница между тем, что может левая рука, и тем, что может правая?"

Подпись, конечно, читалась. Но лишь еле-еле. Карандаш выписывал неловко и неуклюже; выводя своё имя, он полностью сосредоточился и даже шевелил губами, вслух произнося каждую букву.

В 11 вечера сиделка замерила пульс и давление, дала таблетку снотворного и сделала укол демерола, чтобы ночью не мучила боль. От наркотика стало легко и приятно, клонило в сон, но уснуть он не смог. И снова взялся за карандаш.

– Чем вы занимаетесь, мистер Дэниелсон? Пишете письмо домой? – спросила сиделка.

– Да вот строчу старому чёрту Баламуту, он живёт на левом берегу Огненной реки. Рассказываю, какая вкусная здесь еда...

– Прекрасно.

– Ещё пишу о преподобном Гринтисле, который отказывается совместить своё поведение со своим богословием. Кстати, как бы вы написали слово "педераст"? Через "е" или через "и"?

Сиделка помрачнела, круто развернулась и вылетела вон из палаты.

Эрик не смыкал глаз почти всю ночь, прикидывался спящим, когда дежурная сестра делала обход и светила на него фонариком, и всё думал и думал о том времени, что прожил на острове, не умея свыкнуться с мыслью, что карьера его подошла к такому дикому, внезапному и неожиданному концу.

ГЛАВА 5. «ОСТРОВ РОЖДЕСТВА»

"Квикег был туземцем с острова Коковоко, расположенного дал е ко на юго-западе. На карте этот остров не обозначен – настоящие места никогда не отмечаются на картах".

Остров Рождества, чьи пустынные гранитные скалы вздымаются на четыреста футов над уровнем мрачных североатлантических вод, хмуро и величественно появляется издали, неприступный, как Великая китайская стена, но беззащитный перед настойчивыми ветрами и бурным морем, которые добрую часть года неустанно треплют его берега.

Почти всегда скрытый изменчивой туманной пеленой, остров лежит в десятке морских миль к юго-западу от бухты Бутбэй, между мысом Неваген и островом Дамарискоув; он являет собой богатую смесь громадных скалистых утёсов, ласковых полумесяцев песка, прибрежных солоноватых болотцев, укрытых бухточек, наполненных подушками бурых водорослей и игривыми тюленями, галечных пляжей, заваленных топляком, некошеных полей волнующихся под ветром трав и густых рощ из сосен, канадских елей, ольхи, клёнов и белых берёз.

Сегодня на острове 202 жителя, и почти все живут на нём от рождения. Большинство местных семей ведёт свой род от первых поселенцев, высадившихся на острове более двухсот лет назад.

Остров в равной мере населён протестантами и католиками, здесь честолюбие и алчность не правят людьми в той мере, как это происходит в других местах. Жители просты и бесхитростны, как старый башмак. На заре века на острове отстроили надконфессиональную церковь, но через несколько лет забросили из-за многих хлопот по содержанию "человека Евангелия". Последним священником был преподобный Дж.Уотсон Ван Тассель. Молодой проповедник прибыл в Финниганз-Харбор в 1960-ом году сразу по окончании Бостонской богословской школы, слыл страстным поклонником Джона Ф. Кеннеди и пробыл на этом посту достаточно долго, даже успел похоронить Оби Уиппла, преставившегося в возрасте 96-ти лет. Изрядные были похороны, говорят старики. И в ненастные дни, когда занять себя особенно нечем, кроме как пить кофе да греться у огня, начальник бухты Гарри Басс с несколькими седовласыми приятелями собираются в магазинчике Билов пошутить и перекинуться словом, и почти всегда они предаются воспоминаниям о последней, поистине знаменитой погребальной вечернике Оби...

– Интересно, кто придумал ловушки для омаров?

– Не знаю, но умника следовало бы пристрелить...

– Точно!

– М-да, Гарри, стар этот остров, и я состарился вместе с ним. Сегодня утром, представь, мне пришлось зажигать фонарь, чтобы отыскать очки, чтобы отыскать вставную челюсть. Не знаю, сколько лет ещё мне осталось. Не люблю думать о смерти. Ведь мне всего-то 86...

– Да ерунда, Гилберт, ты ещё прыгаешь на своей старушке и доживёшь до ста лет. Ты здоров как бык.

– А ты помнишь похороны Оби?

– Что, опять об этом будем говорить?

– Ага, я люблю поболтать о тех похоронах.

– Ну, скажу тебе, дело было скромное и грустное...

– Сосновый гроб, а на нём четыре фанерных колеса.

– Оби с ума сходил от машин, хвастался, что его "Форд" модели "Ти" вывезет из любой дыры.

– Да, теперь он в такой дыре, что не выбраться.

– Угу...

В глубине магазинчика старый музыкальный ящик наполняет воздух музыкой "кантри": Таня Такер издаёт высокие ноты голосом, замешанном на кленовом сиропе и виски. Слышно, как на гамбургере шипит и брызжет жир: это Клара обжаривает его на решётке гриля.

– В то время Спенсер Баярд держал здесь похоронную контору, я помню, он упаковал Оби любо-дорого.

– Да, мёртвый Оби выглядел лучше, чем живой, клянусь!

– А ты помнишь, как в церкви Барни Финн держал фонарик над лицом Оби, потому что из-за грозы отключилось электричество?

– А как же...

– Народу это страшно не понравилось, но только не Мэри, она одна не потеряла чувство юмора и всю службу хихикала, что наконец-то старый Оби получил прожектор, о котором мечтал столько лет.

– Да-да...

– Он водил с ней шашни до последних дней.

– А я видел, как она поджидала его в доках со скалкой в руках.

– Иногда старый говнюк оставался на ночь в море, не хотел идти домой за тумаками.

– Ага, бывали у них стычки...

– По-моему, это Хорас Саймон мастерил ему гроб.

– Точно, но идея была Оби. Перед смертью он много говорил об этом гробе, толковал о том, как ему хочется, чтобы последнее его появление на людях стало чем-то особенным, таким, чтобы весь остров надолго запомнил.

– Я всегда смеялся над ним из-за той глупой чайки, что жила у него. Как, бишь, он её называл, Руфус? Да, она всё таскала драже "бобы" из кармана его рубахи. Ты же помнишь чайку Оби, Этан? У неё сломано было крыло, и срослось как-то не так, а Оби с ней подружился.

– А я скучаю по старому хрычу.

– Да, Оби всё сделал как надо, это точно. Люди долго ещё говорили об этих похоронах...

– А как Джо Гарперу показалось, что это спиритический сеанс, со свечами-то вокруг гроба!

– Интересно, а что было бы, если б церковь полыхнула, хе-хе...

– Господи, Оби был бы кремирован не сходя с места!

– Отцу ван Тасселю пришлось-таки попотеть, чтобы подыскать добрые слова для Оби.

– За всю жизнь Оби ни разу не наведался в церковь.

– А потом Мэри поворачивается и расписывает его, как какую-то святыню. Наверное, говоря о нём приятное, хотела подложить ему свинью. Представь хоть на минутку, хотел бы этого сам Оби?

– Нет, конечно; я думаю, она сводила с ним какие-то старые счёты. Ты же знаешь Оби, он всегда считал, что поп-пустозвон не стоит и понюшки.

– Наверное, так...

– Преподобный переговорил со многими, кто его знал, но добился одной только чепухи.

– Ха-ха...

– Оби всегда наступал на чей-нибудь хвост...

– И наступил-таки в большое дерьмо!

– Как можно такое забыть?

– И вот тогда Барни Финн поднимается и говорит, что Оби без сомнения был хорошим человеком, потому что всю жизнь заботился о Мэри.

– Аминь...

– Бли-и-ин...

– А партнёр Оби по рыбалке, Инок Тэрнер... вы ведь все помните Инока, а? Этот старый пердун тоже перебрался в мир иной. Так вот, Инок, который сам был не в лучшей форме, знал Оби лучше всех, припёрся на похороны в кресле-каталке и сказал, что любил большого балбеса, потому что в море тот никогда не болтал языком зря и не брызгал табачной жвачкой против ветра.

– В тот день, когда Оби уложили в землю в этом дурацком гробу, дождь так ливмя и лил, помнишь, Гарри?

– Ещё бы...

– А проповедник возносил последние слова господу из-под старого зонта, усеянного дырами, как изюмом...

– Потом все пошли по домам и оставили бедную Мэри одну-одинёшеньку.

– Все кроме одного...

– Кого это?

– Кого-кого, да Сайласа Поттса, могильщика.

Старики "вили верёвку" дальше: как преподобный Ван Тассель отправился на материк присмотреть новые сборники гимнов, да так и не вернулся. Люди решили, что он не смог удовлетворить свой миссионерский идеализм, проповедуя кучке задубелых рыбаков с их жёнами, поэтому, когда в Портленде попался армейский призывной пункт, он близко к сердцу принял призыв Кеннеди "спросите, что вы можете сделать для своей страны" и соблазнился униформой.

Как бы там ни было, с того дня все жаждущие попасть на богослужение островитяне должны были отправляться в Бутбэй. Хоть и не особенно горели желанием соблюдать такой порядок. Слишком хлопотно, поговаривали, туда-сюда мотаться по воскресеньям на рыбачьих шхунах; и с годами только очень уж религиозные продолжали такие поездки.

Сегодня у острова есть "солёный" поп из "Прибрежного Миссионерского Общества" штата Мэн, который время от времени приносит слово божье рыбакам, а домашнее печенье своей жены – их детям. Он проводит службы прямо из своего судна. По всем близлежащим берегам это общество обслуживает маленькие порты, такие как на острове Рождества, и дело у него кипит и спорится, потому как недостатка в грешниках не наблюдается.