Текст книги "История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпохи"
Автор книги: Борис Дубин
Соавторы: Ханс (Ганс) Гюнтер,Наталья Корниенко,Илья Кукулин,Михаил Берг,Уильям Тодд iii,Мария Заламбани,Марк Липовецкий,Евгения Купсан,Биргит Менцель,Евгений Добренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 55 страниц)
5. «Патриотическая» критика
Несмотря на кажущееся выпадение из культурного мейнстрима после 1991 года, критика националистического направления продолжала довольно активно развиваться на протяжении всего постсоветского периода. И когда в начале 2000-х, в ситуации неотрадиционалистского поворота, поддержанного новыми политическими элитами, националистический и имперский дискурсы оказались вновь востребованы «образованным сообществом», выяснилось, что «патриоты» не теряли времени зря и сумели модифицировать свою идеологию, восходящую к позднесталинской «борьбе с космополитизмом» и позднесоветскому «русофильству», таким образом, что она легко вписалась в новые культурные контексты и нашла последователей в постсоветском поколении литераторов.
«Патриотическая» критика 1990-х и 2000-х существовала не только на страницах упомянутых выше журналов и газет. Статьи, печатавшиеся в «Нашем современнике», «Молодой гвардии», «Москве», газетах «Завтра» и «День литературы», превращались в многочисленные книги таких критиков-идеологов «патриотического» лагеря, как Владимир Бондаренко, Владимир Бушин, Татьяна Глушкова, Александр Казинцев, Вадим Кожинов (правда, он в постсоветское время публиковал не столько работы о литературе, сколько объемистые историософские опусы), Станислав Куняев, Михаил Лобанов[1865]1865
См.: Бондаренко В. «Московская школа», или Эпоха безвременья. М., 1990; Он же. Жизнь замечательных россиян: Эдуард Лимонов. М.: Палея, 1992; Он же. Жизнь замечательных россиян: Александр Проханов. Последний солдат империи. М.: Палея, 1993; Он же. Крах интеллигенции: Злые заметки Зоила. М.: Палея, 1995; Он же. Реальная литература. 20 лучших писателей России. М.: Палея, 1996; Он же. Россия – страна слова. Мои собеседники. М.: Палея, 1996; Он же. День литературы: Взгляд на русскую словесность последнего года. М.: Палея, 1997; Он же. Время красного быка: Еще одна загадка 1937 года. М.: Палея, 2000. Он же. Дети 1937 года. М.: Информпечать ИТРК, 2001; Он же. Александр Солженицын как русское явление. К 85-летию писателя. М.: Общество дружбы с зарубежными странами, 2003. Он же. Пламенные реакционеры: Три лика русского патриотизма. М.: Алгоритм, 2003; Он же. Серебряный век простонародья: Книга статей о стержневой русской словесности, об окопной правде, о деревенской прозе и тихой лирике. М.: ИТРК, 2004; Он же. Последние поэты империи: Очерки литературных судеб. М.: Молодая гвардия, 2005; Он же. Живи опасно. М.: Издательский дом «ПоРог», 2006 (с послесловием Льва Аннинского); Он же. Трудно быть русским. Новый экстремизм. М.: Метагалактика, 2007; Он же. Трубадуры имперской России. М.: Яуза; ЭКСМО, 2007; Он же. Поколение одиночек. М.: ИТРК, 2008; Он же. Русский вызов. М.: Институт русской цивилизации, 2011, и др.
Бушин В. Честь и бесчестье нации. М.: Республика, 1999; Он же. Гении и прохиндеи. М.: Алгоритм, 2004; Он же. Александр Солженицын: гений первого плевка. М.: Алгоритм, 2003, 2005, 2006, 2009 (последние два издания под названием «Неизвестный Солженицын»); Он же. За Родину! За Сталина! М., 2003 (2-е изд. – 2004); Он же. Сталина на вас нет… М., 2004 (2-е изд. – 2007); Он же. Огонь по своим. М.: Алгоритм, 2006; Он же. Живые и мертвые классики. М.: Алгоритм, 2007; Он же. Измена: знаем всех поименно. М.: 2005 (следующие издания – 2006, 2007); Он же. Иуды и простаки. М.: Алгоритм, 2009; Он же. Дело: «Злобный навет на Великую Победу». М.: Алгоритм; Эксмо, 2009; Он же. На службе отечеству! М.: ЭКСМО; Алгоритм, 2010.
Кожинов В. В. История России. XX век. Кн. 1: 1901–1939. М., 1996 (следующие издания – 1999, 2002 и др.); Он же. История России. XX век. 1939–1964. М., 1999 (и последующие переиздания – 2001 и др.); Он же. История России и русского слова: Современный взгляд. М.: Чарли, Московский учебник-2000, 1997; Он же. «Черносотенцы» и революция. М., 1998; Он же. Вершины русской поэзии: XIX век. М.: Эксмо-Пресс, 1999; Он же. Победы и беды России. М., 2000; Он же. Великая война России. М.: Яуза; Эксмо, 2005; Он же. Правда сталинских репрессий. М., 2007 (переиздание – 2009); Кожинов В. В., Писарев А. А. На заставе богатырской. М.: Военное изд-во, 1993. Вадим Кожинов: В интервью, беседах, диалогах и воспоминаниях современников / Сост. С. В. Маршаков. М.: Алгоритм, 2004.
Куняев Ст. Поэзия. Судьба. Россия: В 2 т. М.: Наш современник, 2001, 2002; Он же. Шляхта и мы. М.: Наш современник, 2002; Он же. Русский полонез. М.: Алгоритм, 2006; Он же. Возвращенцы: Где хорошо, там и родина. М.: Алгоритм, 2006; Он же. Мои печальные победы. М.: Алгоритм, 2007; Куняев Ст., Куняев С. Сергей Есенин. М.: Молодая гвардия, 1995 (переиздания: 1997, 1999, 2005, 2006, 2010; переиздание 2001 г. – под названием: «Жизнь Есенина: Снова выплыли годы из мрака»).
Лобанов М. П. Пути преображения: Литературные заметки. М.: Столица, 1991; Он же. Сталин в воспоминаниях современников и в документах эпохи. М.: Новая книга, 1995 (переизд.: М.: Алгоритм, 2008); Он же. В сражениях и любви: Опыт духовной автобиографии. М.: Трифонов-Печенегский монастырь; Ковчег, 2003; Он же. Тысячелетнее русское слово: Духовное и светское. М.: Изд-во Литературного института, 2005; Он же. [Сергей Тимофеевич] Аксаков (Серия «Жизнь замечательных людей»). М.: Молодая гвардия, 2005 (переиздание, первое изд. – 1987); Он же. Память Войны. М.: Изд-во МГО СП России, 2007; Он же. Твердыня духа. М.: Институт русской цивилизации, 2010.
Глушкова Т. Вычеркнутая нация, или Чему учат нас присяжные «русоведы»? СПб.: Абрис, 1996; Она же. Встречи. М.: Владимир Даль; Русский остров, 2004 (посмертное издание).
Казинцев А. Россия над бездной. Дневник современника, 1991–1996. М.: Наш современник, 1996; Он же. В поисках России. Калуга: Золотая аллея, 2001; Он же. На что мы променяли СССР: Симулякр и стеклянное царство. М.: Яуза; Эксмо, 2004; Он же. Возвращение масс. М.: Наш современник, 2010.
В этот список не включены вышедшие в 1990–2000-х годах сборники художественных произведений тех же авторов – Татьяны Глушковой, Станислава Куняева и др.
[Закрыть]. Таким образом, вопреки характерным для критиков этого направления жалобам 1990-х годов, они не были отчуждены от читателя, а, напротив, публиковались достаточно обильно и имели все возможности, чтобы высказать и аргументировать свои взгляды[1866]1866
Укажем на первую полномасштабную попытку создания литературно-критического пантеона «русской партии», предпринятую Юрием Павловым, профессором из Армавира, который, по словам Владимира Бондаренко, «продолжает русское дело, вослед за Юрием Селезневым, Вадимом Кожиновым, Михаилом Лобановым, будто бы не было перестройки» (Бондаренко В. Том Павлова// Завтра. 2010. 22 сентября). Главным результатом этого «дела» стал выход в 2010 году в издательстве «Литературная Россия» его книги «Критика XX–XXI вв.», представляющей собой серию выполненных в апологетической манере портретов главных критиков «патриотического» направления – Вадима Кожинова, Михаила Лобанова, Юрия Селезнёва, Александра Казинцева и др. – в соседстве с портретами критиков-«антигероев». Об уровне анализа можно судить по названиям глав: «Бенедикт Сарнов: случай эстетствующего интеллигента», «Дмитрий Быков: Чичиков и Коробочка в одном флаконе», «Словесная диарея Дмитрия Быкова» и т. п. Но не только текущая критика является предметом интереса Павлова, занятого активным переписыванием истории критики, в частности т. н. мифа «Нового мира» (за участие в этом переписывании истории похвалы заслуживает «История критики» М. Голубкова). Помимо этого Юрий Павлов «обрастает надежной и талантливой командой, формирует целую школу южнорусской критики, представленной именами Вячеслава Шульженко, Алексея Татаринова, Николая Крижановского, Ирины Гречаник и других. Именно на них уже сейчас явно опирается отдел критики „Нашего современника“. Хотя не мешало бы главному русскому журналу создавать и свою критическую поросль» (Бондаренко В. Там же.) За все это Павлов заслуживает от Бондаренко особой похвалы: «Он – правый русский критик в классическом определении этого слова. Правый – в защите русских духовных национальных интересов, в защите нашей государственности и нашей имперскости. Он – явный противник плюрализма, либерализма, глобализма. Он – русский знаменосец, подхвативший наше русское литературное знамя из подуставших рук стареющих единомышленников. Но мне кажется, что даже оппоненты в целом рады появлению нового воинственного и талантливого критика – в нынешнем толерантном амбивалентном плюралистическом болоте им самим крайне неинтересно плескаться, разбрызгивая вокруг себя одну грязь. И им хочется чистоты. Может быть, и они были бы рады выдвинуть молодого, такого же воинствующего литературного либерала, но на что им опираться? На похабных Быкова и Пьецуха? На скучнейших постмодернистов?» (Бондаренко В. Там же).
[Закрыть].
В отличие от критики этого направления в 1960–1980-х годах, в 1990–2000-х «патриоты» стали гораздо откровеннее: без обиняков и идеологических реверансов они разворачивали далеко за пределы литературной/культурной полемики концепцию масштабного, уходящего в глубь веков злонамеренного разрушения русской нации, государственности и культуры, якобы осуществленного руками евреев и проеврейских либералов на деньги Запада. Эта концепция – известный, хотя и крайний вариант одного из типов риторики, характерной для современной культуры (не только русской) – активного сопротивления модернизации и глобализации, основанного на бесконечном конспирологическом поиске «заговоров»[1867]1867
См. об этом, например: Пайпс Д. Заговор: Мания преследования в умах политиков / Пер. с англ. Д. Завольского. М.: Новый хронограф, 2008.
[Закрыть]. В случае России в этом направлении парадоксальным образом сплетаются имперский, ксенофобский и даже постколониальный дискурсы (националистические критики описывают русский народ как объект еврейской, прозападной колонизации). В противовес «подрывной деятельности русофобов» каждый из патриотических критиков-идеологов строит свою «колонну» защитников русского национального духа от инородных воздействий. Однако в ядро этой «истинной» русской культуры, независимо от индивидуальных различий критиков, обычно включаются: Михаил Шолохов, Сергей Есенин, Лев Гумилев, Игорь Шафаревич (автор «основополагающего» труда «Русофобия»); писатели-деревенщики Владимир Солоухин, Валентин Распутин, Василий Белов, Владимир Крупин, Виктор Лихоносов, Владимир Личутин (но не Виктор Астафьев, разорвавший отношения с националистами в начале 1990-х[1868]1868
Анализ эволюции позиции Астафьева с 1980-х (всплеск шовинистических настроений в произведениях второй половины этого десятилетия, распространенное в самиздате антисемитское письмо историку и писателю Натану Эйдельману) до конца жизни писателя см. в ст.: Азадовский К. Переписка из двух углов Империи // Вопросы литературы. 2003. № 5.
[Закрыть]); автор исторических романов Дмитрий Балашов; некоторые поэты, относимые критиками в 1970-х к направлению «тихой лирики» (Николай Рубцов, Анатолий Передреев, Николай Тряпкин, но не причислявшийся к тому же направлению антисталинист Анатолий Жигулин); поэт Юрий Кузнецов; прозаик Леонид Бородин (бывший диссидент-националист и политзаключенный, ныне главный редактор журнала «Москва»); консервативно-националистический технократ, писатель и общественный деятель Александр Проханов; консервативно настроенные «деятели искусств» советского времени, такие как награжденные многочисленными премиями и орденами писатель Юрий Бондарев и композитор Григорий Свиридов, актеры и режиссеры Татьяна Доронина, Николай Бурляев, Николай Губенко; а из авторов, получивших известность в постсоветский период, – идеолог современного «неоевразийства» Александр Дугин[1869]1869
См. о нем, например: Shlapentokh D. Dugin, Eurasianism, and Central Asia // Communist and Post-Communist Studies. 2007. Vol. 40. № 2 (June); Умланд А. «Неоевразийство», вопрос о русском фашизме и российский политический дискурс// Континент. 2007. № 133; Он же. Постсоветские правоэкстремистские контрэлиты и их влияние в современной России (На примере восхождения Александра Дугина) // Неприкосновенный запас. 2008. № 57.
[Закрыть]. Многие, хотя и не все участники «патриотического» лагеря готовы считать своим единомышленником кинорежиссера Никиту Михалкова – при многочисленных с ним расхождениях. Главное расхождение состоит в том, что критики-националисты считают себя политическими оппозиционерами, Михалков же готов поддерживать нынешний политический истеблишмент России, одновременно в своих публичных выступлениях стремясь культивировать его этатистские, антилиберальные тенденции[1870]1870
См., например: Михалков Н. Право и Правда. Манифест просвещенного консерватизма // Сайт «Полит. ру». 2010.26 октября (http://www.polit.ru/kino/2010/10/26/manifest.html).
[Закрыть].
Однако в 1990-х годах (с одной стороны, именно благодаря возможности выразить свои представления «с последней прямотой», а с другой – в силу явного кризиса «патриотического» движения, наступившего после отлучения от власти в 1991-м и разгрома националистической оппозиции в 1993-м) в стане «патриотов» наметился раскол, до того скрываемый борьбой с «общим врагом». Начало открытой полемике положила Татьяна Глушкова, опубликовавшая в пяти (!) номерах журнала «Молодая гвардия»[1871]1871
См.: Молодая гвардия. 1994. № 11; 1995. № 1, 2, 6, 7.
[Закрыть] обличительное сочинение про соратников под заголовком «„Элита“ и „чернь“ русского патриотизма. Авторитеты измены». Солженицына Глушкова – в духе советской пропаганды – обвинила в том, что он санкционировал «все американо-сионистские, сущие и будущие преступления против России»[1872]1872
Молодая гвардия. 1994. № 11. С. 177.
[Закрыть]. Соответственно, Кожинова, Солоухина, Крупина, Распутина она критиковала за то, что они представляют Солженицына как русского патриота, Шафаревича осуждала за контакты с Сахаровым и Солженицыным, Леонида Бородина – за диссидентское, т. е. антисоветское прошлое, Куняева – за попытки оправдать германофильство казачьего атамана-эмигранта Петра Краснова, который стал в нацистской Германии начальником Главного управления казачьих войск Министерства восточных оккупированных территорий. И всех вместе она проклинала за антикоммунизм и излишнюю, с ее точки зрения, почтительность к Западу. Правда, не замечая противоречий, Глушкова одновременно утверждала, что в 1970–1980-х годах КПСС и особенно ЦК превращалась в «партию „Малого народа“»[1873]1873
Там же. С. 227. Термин «малый народ» Глушкова позаимствовала из книги И. Шафаревича «Русофобия»; в свою очередь, Шафаревич взял это выражение, радикально переосмыслив, из работ французского историка Огюстена Кошена (1876–1916). Кошен называл «малым народом» французских интеллектуалов второй половины XVIII века, которые, по его мнению, навязали «большому народу» свои революционные взгляды. Однако французский историк постулировал различие между «большим» и «малым» народами как идеологическое и социальное, а не этническое; по мнению же Шафаревича, оно имеет не только идеологическую, но и этническую подоплеку.
[Закрыть] (т. е. прозападную и проеврейскую) и что лидеры «патриотического» движения – в особенности Куняев и Кожинов – были назначены на роль «номенклатурных „русских патриотов“, „русских националистов“, „антисионистов“ и т. д.»[1874]1874
Там же. С. 228.
[Закрыть].
«Адвокатам измены» противопоставлены у Глушковой подлинные патриоты – «критичные к советской истории, но не опускающиеся до апелляций к лжесвободному миру, до сотрудничества, соратничества с ярыми, безусловными врагами своего Отечества. Не искавших ни „понимания“, ни поддержки, ни славы на исстари ощеренном против России Западе»[1875]1875
Там же. 1994. № 11. С. 211–212.
[Закрыть].
Многостраничные инвективы Глушковой в адрес идейных лидеров национализма стали симптомом раскола этого направления на «красный» и «белый» лагеря. «Красные патриоты» (помимо Глушковой к ним относились или относятся Владимир Бушин, Юрий Бондарев, Александр Зиновьев, Михаил Алексеев, Михаил Лобанов, Феликс Кузнецов; обновленные версии этой идеологии представлены в сочинениях Александра Проханова, а во второй половине 1990-х и первой половине 2000-х – Эдуарда Лимонова) считают высочайшим достижением русского национализма именно советскую, а точнее – сталинскую империю и готовы, вслед за президентом Путиным (или, скорее, он вслед за ними[1877]1877
Бондаренко цитирует в книге о Проханове, вышедшей в 1992 году, следующие слова своего героя: «Распад СССР – это и скорбное расступание земель, и бешенство пучин, это наползающие враждебные континенты, сламывающие хребет Евразии […] Мы переживаем геополитическую трагедию» (Бондаренко В. Жизнь замечательных россиян: Александр Проханов. С. 25).
[Закрыть]), назвать распад СССР «величайшей геополитической катастрофой XX века». «Красный патриотизм» восходит к советскому национал-большевизму 1940–1950-х годов, соединяющему ксенофобию и антизападничество с советским идеологическим догматизмом. Правда, в 1990-х этот дискурс несколько трансформируется: так, Александр Проханов представляет советский империализм как форму радикальной технологической и цивилизационной, но национально-ориентированной модернизации; а Эдуарда Лимонова в советском дискурсе привлекает радикализм по отношению к буржуазным ценностям и институтам власти.
В критике «красный патриотизм» в «лабораторно-чистом» виде представляет Владимир Бушин (р. 1924), яростно защищающий ценности и идеологические мифы советской эпохи – в диапазоне от Шолохова до Павлика Морозова – от «тлетворного дыхания помазанницы сатаны […] ее препохабия Антисоветчины»[1878]1878
Бушин В. Гении и прохиндеи. С. 38. «Препохабие» – цитата из стихотворения В. Маяковского «Вызов» (1925): «…выступает, / порфирой надев Бродвей, / капитал – / его препохабие».
[Закрыть]. Клевета на советскую эпоху, ее ценности и достижения, по мысли критика, исходит от «единого кагала от Солженицына до Чубайса при поддержке их защитников»[1879]1879
Бушин В. Гении и прохиндеи. С. 159.
[Закрыть]. Показательно употребление слова «кагал» – в националистическом дискурсе это устойчивое означающее еврейского заговора против России. Поэтому инвективы Бушина, как и у Глушковой, обращены не только против традиционных «демонов» националистической критики – либеральных политиков и писателей, но и против тех «патриотов» (Распутина, Солоухина, Шафаревича, Бородина, Бондаренко), которые внесли свой вклад в критику советской идеологии и ее культурных святынь. В этом смысле показательна бушинская критика Солженицына. Если, например, Бондаренко упрекал Солженицына в том, что тот не стал «нашим Хомейни», не взял на себя миссию «возглавить так называемый белый патриотизм»[1880]1880
Бондаренко В. Александр Солженицын как русское явление. С. 51. Впрочем, книга «Двести лет вместе» была восторженно оценена Бондаренко как «последнее откровение Солженицына», «необходимейшее пособие для выстраивания национального вопроса в России» (Там же. С. 87).
[Закрыть], то для Бушина Солженицын – «родоначальник того нравственного разложения, той деградации общества, которая обрушилась сейчас на Россию»[1881]1881
Текст, вынесенный на обложку книги Бушина «Неизвестный Солженицын» (2005).
[Закрыть]. По логике Бушина, отождествляющего русское с советским, Солженицын – русофоб, так как он «играл на руку Запада […] был великой надеждой Запада, его агентом № 1»[1882]1882
Бушин В. Неизвестный Солженицын. С. 263.
[Закрыть]. Рассказывая о преступлениях советского режима, он «клеветал на родину», оскорблял Сталина, Шолохова и вообще стал знаменем и лидером антисоветского, т. е. антирусского, движения. Следуя этой логике, Бушин клеймит Валентина Распутина за то, что тот принял Солженицынскую премию; Никиту Михалкова корит «Оскаром», полученным за «антисоветский фильм» «Утомленные солнцем»; и даже Проханова критикует за то, что тот позволил поместить апологию генерала Власова на страницах редактируемой им газеты «Завтра» и вообще печатает «слишком много монархистов»[1883]1883
Он же. Гении и прохиндеи. С. 353.
[Закрыть].
«Белый патриотизм», напротив, считает русскую православную империю, разрушенную большевиками, подлинным идеалом исторического пути России. Советская история, с точки зрения «белых патриотов», есть злонамеренное уничтожение русской культуры и православной (но только православной!) духовности руками евреев и космополитической интеллигенции, ненавидящей русский народ и не понимающей его ценностей. Эта концепция наиболее последовательно развернута в исторических сочинениях И. Шафаревича и В. Кожинова (особенно в «Великой войне России», 2005). Она же внятно артикулирована в публицистике Солженицына (особенно в книге «Двести лет вместе»), как и в исторических романах Леонида Бородина, Владимира Личутина, Виктора Лихоносова и позднего Владимира Максимова, постсоветских фильмах Никиты Михалкова (особенно показателен «Сибирский цирюльник», 1999), полотнах Ильи Глазунова и т. д. Если для «красных патриотов» белая эмиграция неприемлема как предательская по отношению к (советской) родине, то «белые патриоты» целенаправленно издают и пропагандируют произведения русских эмигрантов, особенно консервативных (Ивана Ильина), монархически настроенных (Ивана Солоневича), черносотенных и даже тяготевших к фашизму (Петра Краснова). Если «красные» возмущены интерпретацией «Тихого Дона» как «белогвардейского романа», то «белые патриоты» создают новый культ Шолохова как писателя, рассказавшего правду о страданиях русского народа под пятой «инородцев»[1884]1884
См., например: Осипов В. Тайная жизнь Михаила Шолохова: Документальная хроника без легенд. М.: Либерия; Раритет, 1995; Он же. Шолохов (Серия «ЖЗЛ»), М.: Молодая гвардия, 2005; Федь Н. Парадокс гения: Жизнь и сочинения Шолохова. М.: Современный писатель, 1998; Палиевский П. Шолохов и Булгаков. М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 1999; Петелин В. Жизнь Шолохова: Трагедия русского гения. М.: Центрполиграф, 2002; Он же. Михаил Александрович Шолохов: Жизнь, личность, творчество: Хроника 1905–1984. М.: РИТС МГОПУ, 2006; Воронцов А. Шолохов: Роман. М.: ИТРК, 2003; Кузнецов Ф. «Тихий Дон»: Судьба и правда великого романа. М.: ИМЛИ РАН, 2005.
[Закрыть]. Если «красные» избегают критиковать Ленина, считая его основателем советской империи, то для «белых» Ленин – русофоб и космополит, приведший к власти антинародную элиту, впоследствии ликвидированную Сталиным[1885]1885
См., например: Семанов С. Единство? Только во имя России // Наш современник. 1996. № 7.
[Закрыть]. Если для «красных» Сталин – абсолютный и непререкаемый авторитет и во всем прав, то «белые» упрекают его за политику коллективизации, но почитают за террор 1930-х годов (против большевистской – читай: еврейской – элиты), за победу в Великой Отечественной войне и послевоенную «борьбу с космополитизмом».
В критике идеология «белого патриотизма» отчетливо представлена Станиславом Куняевым, главным редактором «Нашего современника», профессиональным поэтом, выступавшим как критик еще с 1970-х. В своих мемуарах «Поэзия. Судьба. Россия» (2001 год; в качестве глав туда вошли многие статьи, публиковавшиеся в «Нашем современнике») Куняев разворачивает собственную версию истории позднесоветской и постсоветской литературы. По его логике, подлинную оппозицию советскому режиму составляли писатели-патриоты (прежде всего, «деревенщики» и «тихие лирики»), подвергавшиеся репрессиям, маргинализованные, но яростно бившиеся за «народную правду», в то время как режим представляла либеральная интеллигенция: писатели-либералы (они же русофобы) и особенно евреи, к которым Куняев с равной уверенностью причисляет Бориса Слуцкого, Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Григория Бакланова, Василия Аксенова, Давида Самойлова, Александра Межирова, Юрия Трифонова, Виталия Коротича, Юрия Черниченко, Анатолия Стреляного, Сергея Чупринина и многих других. Особенную ненависть вызывают у Куняева такие «ренегаты», как Виктор Астафьев; ему посвящена развернутая глава «И пропал казак». Разрыв Астафьева с националистами Куняев объясняет не его решительным несогласием с их сталинизмом и попытками реабилитации советской империи, а меркантильным желанием автора «Последнего поклона» стоять поближе к власти и получать дивиденды за лояльность:
…Вскоре стало ясно писателю, что не на ту лошадку поставил, что никогда русским националистам не властвовать в России, и пришлось Виктору Петровичу давать задний ход и начиная с 1989 года постепенно разыгрывать еврейско-демократическую карту[1886]1886
Куняев Ст. Поэзия. Судьба. Россия. Т. 2. С. 46. Неслучайно возглавляемый Куняевым «Наш современник» с редким постоянством громил военную прозу Астафьева, в особенности его роман «Прокляты и убиты». См.: Мяло К. Мертвых проклятья // Наш современник. 1995. № 6; Ткаченко П. «Входите тесными вратами…» // Наш современник. 1996. № 1. См. также коллективное письмо против Астафьева «Не сейте распри», подписанное Ксенией Мяло, Владимиром Осиповым, Николаем Павловым (Наш современник. 1996. № 7. С. 200).
[Закрыть].
Описывая историю националистического «сопротивления», Куняев подчеркивает, что ЦК КПСС (особенно его идеологический отдел, и в частности Александр Яковлев и Альберт Беляев) всегда преследовал националистов и тайно или явно поддерживал либералов и «русофобов». Однако неучастие националистов в диссидентском движении Куняев (бывший в советское время секретарем Московского Союза писателей) объясняет «интуитивной» идеологией, объединявшей соратников-патриотов:
Русские писатели отстранились от диссидентов и не принимали их лишь потому, что чувствовали: воля и усилия этих незаурядных людей разрушают наше государство и нашу жизнь. Мы были стихийными, интуитивными государственниками […] уже тогда осознававшими, какие жертвы понес русский народ за всю историю, и особенно в XX веке, строя и защищая свое государство; и, как бы предчувствуя кровавый хаос, всегда возникающий на русской земле, когда рушится государство, как могли, боролись с вольными или невольными его разрушителями. И не наша вина, что авангард разрушителей состоял в основном из евреев, называвших себя борцами за права человека, социалистами с человеческим лицом, интернационалистами, демократами, либералами, рыночниками и т. д. Мы уже тогда знали, что, когда им нужно защитить их общее дело, тогда их общественно-политические разногласия забываются, и евреи-коммунисты вдруг становятся сионистами, интернационалисты – еврейскими националистами, радетели «советской общности людей» эмигрируют в Израиль, надевают ермолку и ползут к Стене Плача[1887]1887
Там же. Т. 1. С. 187.
[Закрыть].
Существо идеологической и культурной борьбы, продолжающейся, по мысли Куняева, и в постсоветскую эпоху, образует «русско-еврейский вопрос», который он формулирует следующим образом: «кому по главным параметрам властвовать в России – государствообразующему русскому народу или небольшой, но крепко организованной и экономически мощной еврейской прослойке?» В соответствии с этой логикой, антисемитская дискуссия «Классика и мы», прошедшая в Центральном доме литераторов в Москве 21 декабря 1977 года, описывается Куняевым как «наш первый бой», а погром (разумеется, русофобского и либерально-западнического) альманаха «МетрОполь» в 1979 году – как «русско-еврейское Бородино»[1888]1888
См. материалы о погроме «МетрОполя» в «Новом литературном обозрении» № 82 (2006): статьи М. Заламбани и Н. Митрохина и стенограмму расширенного заседания секретариата Московского отделения СП СССР от 22 января 1979 года (публикация Е. Попова, комментарии М. Заламбани).
[Закрыть]. Свой многостраничный донос в ЦК, разоблачавший педалирование еврейских («сионистских») и «русофобских» мотивов в современной поэзии, мемуарист оценивает как героический поступок, сопряженный со многими рисками для жизни «борца».
Если «белый» и «красный» «патриотические» дискурсы в основном развивали потенциал националистической критики 1970–1980-х («Нашего современника» и «Молодой гвардии» соответственно), то критическая позиция Владимира Бондаренко представляет собой относительно новый, постсоветский феномен. Бондаренко как критик начал публиковаться еще в начале 1970-х годов. Первоначально он получил известность как пропагандист и идеолог так называемого поколения «сорокалетних», или «московской школы» (Владимир Маканин, Анатолий Ким, Руслан Киреев, Анатолий Курчаткин и др.; в это течение он уже тогда включал и Александра Проханова)[1889]1889
Работы Бондаренко о «сорокалетних» собраны в его кн.: Бондаренко В. «Московская школа», или Эпоха безвременья. М.: Столица, 1990.
[Закрыть]. Эта проза воспринималась официозными критиками как «безыдейная», но и либеральная критика долгое время не придавала серьезного значения творчеству этих писателей, даже если и отзывалась о некоторых из них положительно; широкая известность к большинству из этих «сорокалетних» пришла очень поздно, уже в 1990-х. В дальнейшем пути «сорокалетних» и Бондаренко заметно разошлись: Киреев и особенно Маканин и Курчаткин в 1990–2000-х годах последовательно выступали с либеральных антитоталитарных позиций.
Пропагандист «сорокалетних», Бондаренко оказался не принят ни позднесоветским официозом (его критиковали в «Правде»), ни либеральным истеблишментом (острая критика со стороны Игоря Дедкова, Сергея Чупринина, Натальи Ивановой). Возможно, именно поэтому в годы перестройки Бондаренко безоговорочно примыкает к националистическому лагерю и становится одним из самых энергичных критиков-идеологов «патриотического» направления[1890]1890
Первая статья-заявка на этом пути: Бондаренко В. Разговор с читателем // Москва. 1988. № 9.
[Закрыть]. С 1990 года он работает заместителем главного редактора (А. Проханова) в националистической газете «День», после запрета в 1993-м[1891]1891
Газета была закрыта за идеологическую поддержку антипрезидентского путча в октябре 1993 года.
[Закрыть] возобновленной под названием «Завтра», а с 1997-го становится главным редактором созданного им литературного приложения к этой газете «День литературы».
В статьях середины 1990-х критик ведет активную борьбу с «заразой русофобии», которую находит и у Абрама Терца, и у Василия Гроссмана, и у Набокова, и у Сорокина, и у Виктора Ерофеева, и вообще в постмодернизме, и в журнале «Знамя», и в прозе Астафьева (о его романе «Прокляты и убиты» он публикует статью «Порча Виктора Астафьева», где бранит писателя за подрыв «государственной идеи» в изображении Великой Отечественной войны). При этом он атакует такого националистического авторитета, как зам. директора ИМЛИ Петр Палиевский, обвиняя его в трусости и недостаточной активности в борьбе с «оккупационным режимом», и в то же время (не называя, впрочем, имен) отделяет себя от «охотнорядства и новых империалистов»; он подчеркивает:
Бурной критической деятельности Бондаренко постсоветского периода (постоянно работая в газете, с 1990 по 2009 год он выпустил почти два десятка книг!) свойственны два принципа, выделяющие его на фоне других представителей националистической критики. Во-первых, он берет на себя роль «собирателя» националистического движения, противостоя нарастающим внутренним разногласиям. Особенно показательна в этом отношении его книга «Пламенные реакционеры: Три лика русского патриотизма»; она состоит из трех разделов: «Красный лик», «Белый лик», «Русский лик». В каждый раздел входят весьма уважительные статьи о представителях «красной» и «белой» версий «патриотизма», а также развернутые беседы со многими из них. Третий раздел представляет концепцию некого «синтетического» национализма, который предлагается создать поверх идейных разногласий «красных» и «белых». Бондаренко не может объяснить, что же, кроме «любви к русскому народу», объединяет между собой Василия Шукшина и Василия Белова, Валентина Распутина и Станислава Куняева, Дмитрия Балашова и Владимира Личутина, Юрия Кузнецова и Льва Гумилева, Алексея Балабанова и Татьяну Доронину (все они – герои этой части книги). Однако очевидно стремление критика-идеолога найти объединяющую разных представителей национализма основу, которую он видит в «ставке на сильную государственность, на традиционные и религиозные ценности»[1893]1893
Он же. Пламенные реакционеры. С. 6.
[Закрыть]; автор добавляет, что «исторический путь России – это консервативный вызов миру»[1894]1894
Там же. С. 8–9.
[Закрыть], а основой консерватизма является русское православие (которому, по Бондаренко, не противоречит даже советская идеология[1895]1895
«А может быть, „вечные ценности“ [православия]… замысловатым путем, идя чуть ли не от противного, использовали европейскую марксистскую идеологию, дабы пережить грядущий крестовый поход всей Европы во главе с Германией?» (Там же. С. 9).
[Закрыть]).
Во-вторых, Бондаренко демонстрирует непривычную для националистической критики эстетическую терпимость, проявляя интерес к таким писателям, которые ранее «выносились» за пределы «национальной идеи» по признаку либо авангардизма, либо либерализма, либо еврейства. Так, например, именно Бондаренко ввел в «канон» русского «патриотизма» Эдуарда Лимонова – автора, весьма далекого от традиционалистской эстетики, в идеологических лозунгах причудливо совмещающего радикальный национализм, правозащитную риторику и анархизм: в 1992 году Бондаренко опубликовал брошюру о нем в серии «Жизнь замечательных россиян» (почти одновременно с аналогичной брошюрой о Проханове). «Пропуском» в национализм для Лимонова становится его любовь к советской империи и якобы свойственное этому писателю еще в молодости негативное отношение к «харьковским сионистам» и московскому «русофобскому окружению». Позднее Бондаренко расширяет идейную и эстетическую базу русского национализма, составляя сборники из своих статей и интервью, объединенных то по классовому принципу («Серебряный век простонародья», 2004); то по дате рождения персонажей («Время Красного Быка», 2000; «Дети 1937 года», 2001); то по авторам, которые так или иначе (неважно как!) отзываются на имперскую тему, работают с образами империи («Последние поэты империи», 2005); то по тематике – таков, например, сборник о тех, кто в той или иной области – идейной или эстетической – предпочитает экстремальность («Живи опасно», 2006). В результате в «списках Бондаренко» оказываются такие далекие от национализма писатели, как Маканин и Юрий Коваль, Ахмадулина и Битов, Венедикт Ерофеев и Бродский, Саша Соколов и Довлатов, Всеволод Некрасов и Пелевин, Олег Григорьев и Борис Рыжий. Причем оказываются в одной обойме с записными националистами: Распутиным, Ольгой Фокиной, Бородиным, Рубцовым, Куняевым, Прохановым, Юрием Кузнецовым, Николаем Тряпкиным, Игорем Тальковым.
Для доказательства причастности «других» писателей к националистическому дискурсу Бондаренко в постсоветский период разработал несколько риторических стратегий. Иногда он выдает значимую для того или иного автора тему – скажем, тему империи – за близкую его идеологии: так, критика империи у Бродского или Битова преподносится как мечта о «лучшей империи», как «державная ностальгия». Другая стратегия – сосредоточение на присутствующей в творчестве того или иного автора критике в адрес советской интеллигенции. Особенно тщательно Бондаренко собирает все иронические упоминания евреев: в самом произведении они порой вовсе не имеют никакой антисемитской окраски, но, вырванные из контекста, реинтерпретируются как знак озабоченности писателя кознями «врагов России». Так в статьях Бондаренко союзниками националистов оказываются Довлатов, Саша Соколов, Венедикт Ерофеев, Всеволод Некрасов. Показательный пример: из всего творчества Соколова (роман «Палисандрия» Бондаренко вообще не упоминает!) выбирается гротескный образ завуча-еврейки Трахтенберг из повести «Школа для дураков» и путем эмоционально-риторических усилений превращается в центральный символ прозы писателя:
Итак, будьте осторожнее, предупреждает нас Саша Соколов, когда имеете дело с Трахтенбергами и их едущими по России контейнерами. Не думаю, что он зациклен на еврейском вопросе, вместо еврейки мог быть и какой-нибудь немец. Или сытый азербайджанец[1896]1896
Бондаренко В. Живи опасно. С. 527.
[Закрыть] —
но главное – чтобы это был обязательно «инородец»!
Когда же речь идет об авторе еврейского происхождения – Бродском, Высоцком или рано погибшем Борисе Рыжем, то Бондаренко непременно доказывает: поэт «выбивал из себя местечковость» (о Бродском[1897]1897
Он же. Последние поэты империи. С. 486, 497.
[Закрыть]), сжигал себя, как и положено русскому поэту (о Высоцком), «пренебрег уроками еврейской школы поэзии […] не хотел оставаться „жиденышем“ и в своих стихах» (о Рыжем[1898]1898
Там же. С. 633.
[Закрыть]).
Наконец, если материал слишком сильно сопротивляется навязываемой интерпретации, критик идет на подтасовки. Так, обоснованию идеи Бондаренко об «антисемитском мотиве», якобы доминирующем в творчестве Венедикта Ерофеева, явно мешает пьеса «Вальпургиева ночь, или Шаги командора»: в ней в качестве alter ego автора предстает этнический еврей Гуревич. Тогда Бондаренко, не утруждая себя аргументацией, объявляет Гуревича «явным антиподом автора. И явным антигероем»[1899]1899
Бондаренко В. Живи опасно. С. 259.
[Закрыть], а «наиболее близким автору» называет полублатного «пахана» Прохорова, изображенного в пьесе с легко заметным сарказмом. В романе Пелевина «Священная книга оборотня» критику явно симпатичен образ Серого, «одержимого долгом и русской державностью сверхоборотня», который работает «в спецслужбах России, очищая общество от мародеров и присосавшихся мошенников»[1900]1900
Там же. С. 380.
[Закрыть]. Однако выдать зловещего сатирического персонажа, каким изображает генерала-вервольфа Пелевин, за идеального героя все-таки сложно. Бондаренко находит выход: он упрекает романиста в том, что «до своего волчары по мировосприятию Пелевин явно не дорос. Лишь тянется к нему…»[1901]1901
Там же. С. 382.
[Закрыть]! Согласно этой логике, Гоголь «не дорос» до Городничего, а Андрей Белый «тянется» к Аблеухову-старшему.
К концу первого постсоветского десятилетия Бондаренко существенно трансформирует риторику «патриотической» критики. Во-первых, он методично доказывает, что имперская идея, неприязнь к «русофобской» интеллигенции, национализм и антисемитизм близки всем ярким художникам последних десятилетий, не исключая и евреев по происхождению. Во-вторых, он демонстрирует открытость «национального канона» не только для приверженцев уныло-традиционалистской эстетики, но и для авангардистов, модернистов, даже постмодернистов, словом, экспериментаторов разного рода: по Бондаренко, эстетика не имеет значения, главное – «державное мышление». В-третьих, он активно развивает мысль, согласно которой в России «развитие литературы происходит через реакционное крыло», «лишь у нас в России возник и реакционный авангард»[1902]1902
Бондаренко В. Пламенные реакционеры. С. 6.
[Закрыть]; следовательно, имперская и ультранационалистическая идеология – это подлинный, не заимствованный на Западе, а наш, органический путь к эстетической новизне. И хотя эти идеи подкреплены недобросовестными методами и не выдерживают сопоставления с «интерпретируемыми» критиком текстами, неонационалистическая концепция Бондаренко оказалась востребованной в начале 2000-х годов, сомкнувшись с питаемой совсем иными импульсами эволюцией части либеральных критиков младшего поколения.
