Текст книги "История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпохи"
Автор книги: Борис Дубин
Соавторы: Ханс (Ганс) Гюнтер,Наталья Корниенко,Илья Кукулин,Михаил Берг,Уильям Тодд iii,Мария Заламбани,Марк Липовецкий,Евгения Купсан,Биргит Менцель,Евгений Добренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 55 страниц)
2. Критические дискуссии 1990-х годов
Особенность либеральной критики девяностых годов – практически полное отсутствие системных дискуссий между разными изданиями. Позиции таких журналов, как «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Континент», «Вопросы литературы» или «Звезда», остаются довольно аморфными (как формулирует, например, С. Чупринин, главный редактор «Знамени»: «все, кроме фашизма»), и поэтому споры если и возникают, то, скорее, между разными критиками, каждый из которых, как правило, публикуется сразу в нескольких изданиях. В то же время на страницах одного и того же издания могут печататься статьи, содержащие диаметрально противоположные оценки обсуждаемых произведений или течений. Спорадические дискуссии возникают вокруг отдельных текстов, таких как «Генерал и его армия» Георгия Владимова (спор касался, главным образом, этической оценки деятельности генерала Власова)[1736]1736
См.: Иванова Н. Дым Отечества // Знамя. 1994. № 7; Аннинский Л. Спасти Россию ценой России // Новый мир. 1994. № 10; Он же. Богомолов. Владимов // Родина. 1995. № 10; Басинский П. Писатель и его слово: О романе Георгия Владимова «Генерал и его армия» // Литературная газета. 1994. 26 июня; Кардин В. Страницы другой войны // Московские новости. 1994. № 25; Он же. Страсти и пристрастия: К спорам о романе Г. Владимова «Генерал и его армия» // Знамя. 1995. № 9; Богомолов В. Срам имут и живые, и мертвые, и Россия… («Новое видение войны», «новое осмысление» или новая мифология?) // Книжное обозрение. 1995. 9 мая (то же: Подъем. 1996. № 2; Свободная мысль. 1995. № 7); Владимов Г. «Когда я массировал компетенцию…»: Ответ Богомолову В. // Книжное обозрение. 1996. 19 марта; Немзер А. Одолевая туман: Заметки о романе Георгия Владимова «Генерал и его армия» // Звезда. 1995. № 5. Нехорошее М. Генерала играет свита // Знамя. 1995. № 9; Соколов Б. Генерал без армии // Новое книжное обозрение. 1995. № 9–10; Давыдов О. Между Предславлем и Мырятином: Стратегический дар Г. Владимова // Независимая газета. 1996. № 20; Щеглов Ю. Страх, с которым нужно бороться… // Там же; Елисеев Н. Травма патриотизма: Г. Владимов «Генерал и его армия» // Елисеев Н. Предостережение пишущим, СПб., М.: Лимбус-Пресс, 2002.
[Закрыть], рассказ «Кавказский пленный» и роман «Андеграунд, или Герой нашего времени» Владимира Маканина[1737]1737
См., например, о рассказе «Кавказский пленный»: Басинский П. Игра в классики на чужой крови // Литературная газета. 1995. 7 июня; Латынина А. Не игра, а прогноз художника // Литературная газета. 1995. 7 июня. О романе «Андеграунд, или Герой нашего времени»: Архангельский А. Где сходились концы с концами: над страницами романа Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» // Дружба народов. 1998. № 7; Черняев В. «Меня нет в вашем сюжете…» // Волга. 1998. № 7; Немзер А. Когда? Где? Кто? // Новый мир. 1998. № 10; Ермолин Е. Человек без адреса // Континент. 1998. № 98; Топоров В. Вакансия писателя // Культура. 1998. № 21 (11–17 июня); Буйда Ю. Ход Маканина: Его новый роман уже стал главным литературным событием года // Известия. 1998. 26 мая. С. 4.
[Закрыть], поэзия Бориса Рыжего[1738]1738
См.: Славникова О. Из Свердловска с любовью // Новый мир. 2000. № 11; Она же. Призрак Лермонтова // Октябрь. 2000. № 8; Машевский А. Последний советский поэт// Новый мир. 2001. № 12; Шайтанов И. Борис Рыжий: последний советский поэт? // Арион. 2005. № 3; Сухарев Д. Поэзия Бориса Рыжего // Знамя. 2004. № 12; Заполянский Г. Об одной жизни // Знамя. 2005. № 8; Верхейл К. Вступительное слово к русско-голландскому сборнику Бориса Рыжего «Облака над городом Е» / Пер. с нидерл. 1-й и 2-й частей И. Михайловой, 3-я часть написана автором по-русски // Знамя. 2005. № 1; Шарлай М. Поэзия Бориса Рыжего: Избирательное средство // Урал. 2004. № 5.
[Закрыть].
Во всех этих случаях разность во мнениях касается интерпретации данного текста (или группы текстов), но не идеологической позиции автора и представленной эстетики. Показательно, что все перечисленные произведения достаточно традиционны; так или иначе они развивают традиции социального реализма 1960–1970-х годов. На этой почве, собственно, только и оказывается возможен диалог между критиками либерального направления.
Локальные дискуссии возникают также вокруг различных литературных премий. Они появились в 1990-х, а к 2006 году их, по разным данным, в России возникло более трехсот. Статус национальных приобрели Букеровская премия (существует с 1992 года); «Антибукер» (1995–2001), учрежденный «Независимой газетой»; Премия Аполлона Григорьева, учрежденная Академией русской современной словесности, в которую вошли около сорока активных критиков (созданная в 1997 году, эта премия в денежном выражении была вдвое больше букеровской, однако в 2003-м потеряла спонсорскую поддержку и стала чисто символической); премия «Триумф» (учреждена финансистом Борисом Березовским); Премия имени Андрея Белого (существовала как неофициальная с 1978 года, после своей легализации сохранила ориентацию на экспериментальную литературу). Впоследствии появились премии «Национальный бестселлер» (с 2000 года), Премия имени Юрия Казакова (за лучший рассказ года – учреждена «Новым миром» в 2000-м), Премия имени Ивана Петровича Белкина (за лучшую повесть – учреждена «Знаменем» и издательством «Эксмо» в 2001-м), «Дебют» (с 2000 года – учреждена бизнесменом и политиком Андреем Скочем и возглавляемым им фондом «Поколение»); премия «НОС», учрежденная Фондом Михаила Прохорова и ориентированная на стимулирование социальных тенденций в актуальной литературе (с 2009 года); (полу)государственные премии – «Поэт» (с 2005 года) и «Большая Книга» (с 2006-го).
Премии возникли в постсоветскую эпоху как попытки заново структурировать литературное пространство на разных уровнях, выделить «главных писателей» в новых условиях. Однако внимание к премиальным сюжетам к концу 1990-х годов сменяется разочарованием. Конкретные решения жюри то и дело вызывали раздраженные реакции. В 2000-х преобладающим стало мнение о «дефолте» (по выражению Н. Ивановой) системы литературных премий как таковой:
…сами решения – в том числе и те, в выработке которых принимаешь участие, – проблематичны. Не совсем справедливы. А то и совсем несправедливы […] Литература, отмеченная экспертами, не влияет на выбор читателя. Или влияет, но в другую сторону – в сторону отторжения, отталкивания от литературы вообще […] Сказкой сказок, то есть сюжетом сюжетов всех премий является не сюжет о литературе и не сюжет о писателях […] а – о деньгах[1739]1739
Иванова Н. Невеста Букера. С. 70, 71.
[Закрыть].
Иначе говоря, премиальные «сюжеты» оказались слишком локальными и слишком привязанными к конъюнктуре данного жюри, данного спонсора и данной культурно-политической ситуации, чтобы эффективно структурировать литературное пространство.
Между тем в либеральной критике 1990-х годов отчетливо прослеживается «системная» конфронтация, когда речь идет о произведениях, отмеченных печатью постмодернистской эстетики, таких, например, как романы «До и во время» и «Репетиции» Владимира Шарова, «Чапаев и Пустота» и «Generation „П“» Пелевина, «Голова Гоголя» и «Эрон» Анатолия Королева, проза Владимира Сорокина и поэзия Дмитрия А. Пригова. Именно поэтому дискуссия о постмодернизме и реализме, идущая на протяжении всего десятилетия, в конечном счете приводит к весьма ощутимому идеологическому расколу в либеральном лагере. Защитники реалистической традиции тяготеют к «Новому миру» и «Континенту» – именно тут печатаются наиболее резкие выступления Ирины Роднянской, Павла Басинского, Евгения Ермолина[1740]1740
См., например: Ермолин Е. Русский сад, или Виктор Ерофеев без алиби // Новый мир. 1996. № 12. Он же. Paramonov: глазами клоуна // Новый мир. 1998. № 6; Он же. Между кладбищем и свалкой: Постмодернизм как паразитическая версия Постмодерна // Континент. 1997. № 89; Он же. Горизонты свободы // Континент. 2000. № 103.
[Закрыть], Валерия Сердюченко[1741]1741
Сердюченко В. Прогулка по садам российской словесности // Новый мир. 1995. № 5; Он же. Заметки провинциального читателя // Нева. 1997. № 1; Он же. Русская проза на рубеже третьего тысячелетия // Вопросы литературы. 2000. № 4.
[Закрыть] и некоторых других критиков, направленные против отдельных постмодернистов и против постмодернизма в целом как опасного для русской культуры явления. Те же, кто рассматривает постмодернизм как продуктивное явление отечественной культуры, поначалу тяготеют к «Независимой газете» и «Сегодня» (Б. Кузьминский, В. Курицын, Б. Парамонов, Д. Бавильский и др.), «Знамени» (статьи Михаила Айзенберга[1742]1742
См.: Айзенберг М. Возможность высказывания // Знамя. 1994. № 6; Он же. Власть тьмы кавычек // Знамя. 1997. № 2; Он же. Границы актуальности «актуального» искусства // Знамя. 1997. № 6; Он же. К определению андеграунда // Знамя. 1998. № 6.
[Закрыть], Александра Гениса[1743]1743
См.: Генис А. Лук и капуста: Парадигмы современной культуры // Знамя. 1994. № 8; Он же. Виктор Пелевин. Границы и метаморфозы // Знамя. 1995. № 12.
[Закрыть], Елены Иваницкой[1744]1744
См.: Иваницкая Е. Из-под обломков: Традиционные критерии перед судом действительности // Знамя. 1993. № 5; Она же. Модернизм = постмодернизм? // Знамя. 1994. № 9.
[Закрыть], Натальи Ивановой[1745]1745
Иванова Н. Неопалимый голубок («Пошлость» как эстетический феномен) // Знамя. 1991. № 8; Она же. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан // Знамя. 1996. № 1; Она же. После: Постсоветская литература в поисках новой идентичности // Знамя. 1996. № 4; См. также ее кн.: Иванова Н. Скрытый сюжет. Русская литература на переходе через век. СПб., 2003. Она же. Ностальящее: Собрание наблюдений. М., 2002; Она же. Невеста Букера: Критический уровень 2003/2004. М.: Время, 2005.
[Закрыть], Владимира Новикова[1746]1746
См.: Новиков Вл. Заскок (Четыре возраста русского модернизма; Русская литература в 2017 году) // Знамя. 1995. № 10.
[Закрыть], Бахыта Кенжеева[1747]1747
Кенжеев Б. Антисоветчик Владимир Сорокин // Знамя. 1995. № 4.
[Закрыть], Сергея Рейнгольда[1748]1748
См.: Рейнгольд С. Русская литература и постмодернизм // Знамя. 1998. № 9.
[Закрыть], Генриха Сапгира[1749]1749
См.: Спгир Г. Первый и второй план Валерии Нарбиковой // Знамя. 1995. № 4.
[Закрыть], Карена Степаняна[1750]1750
См.: Степанян К. Реализм как заключительная стадия постмодернизма // Знамя. 1992. № 9; Он же. Назову себя Цвайшпацирен? (Любовь, ирония и проза развитого постмодернизма) // Знамя. 1993. № 11; Он же. Реализм как преодоление одиночества // Знамя. 1996. № 5; Он же. Реализм как спасение от снов // Знамя. 1996. № 11.
[Закрыть], Михаила Эпштейна[1751]1751
Эпштейн М. После будущего (о новом сознании в литературе) // Знамя. 1991. № 1; Он же. Début de siècle, или От пост– к прото-. Манифест нового века // Знамя. 2001. № 5.
[Закрыть]), «Октябрю» (статьи Леонида Баткина[1752]1752
Баткин Л. Вещь и пустота. Заметки читателя на полях стихов Бродского // Октябрь. 1996. № 1; Он же. О постмодернизме и «постмодернизме» // Октябрь. 1996. № 10.
[Закрыть], Берга[1753]1753
Берг М. О литературной борьбе // Октябрь. 1993. № 2.
[Закрыть], Иваницкой[1754]1754
Иваницкая Е. Бремя таланта, или Новый Заратустра // Октябрь. 1995. № 4; Она же. Страстно поднятый перст или угрожающий палец? Еще раз о «нравственности» и «безнравственности» в литературе // Октябрь. 1995. № 11.
[Закрыть], Курицына[1755]1755
Курицын вел колонку в «Октябре» с января 1996-го до декабря 1998 года. В ряду публикаций этого цикла – крупные статьи: «Великие мифы, скромные деконструкции» (1996, № 8), «Время множить приставки: К понятию постпостмодернизма» (1997, № 7). Правда, в течение 1998 года параллельно с ним в том же журнале ведет колонку такой яростный оппонент постмодернизма, как П. Басинский. В 1999-м Басинский остается единственным колумнистом «Октября».
[Закрыть], Эпштейна[1756]1756
Эпштейн М. Пустота как прием: Слово и изображение у Ильи Кабакова // Октябрь. 1993. № 10.
[Закрыть]), «Звезде» (статьи Гениса[1757]1757
Цикл портретов Гениса под общим заголовком «Беседы о новой словесности» печатался в «Звезде» с февраля по декабрь 1997 года (републикован в кн.: Генис А. «Иван Петрович умер»). См. также: Генис А. Хлеб и зрелище: О кулинарной прозе Вильяма Похлебкина // Звезда. 2000. № 1; Он же. Фотография души: В окрестностях филологического романа // Звезда. 2000. № 9; Он же. Модернизм как стиль XX века // Звезда. 2000. № 11.
[Закрыть] и Эпштейна[1758]1758
Эпштейн М. Синявский как мыслитель // Звезда. 1998. № 2; Он же. Русская литература на распутье. Секуляризация и переход от двоичной модели к троичной // Звезда. 1999. № 1, 2; Он же. Информационный взрыв и травма постмодерна // Звезда. 1999. № 11.
[Закрыть]) и «Дружбе народов» (Н. Александров[1759]1759
Александров Н. Оправдание серьезности. Иван Жданов – непонятный или непонятый? // Дружба народов. 1997. № 12; Он же. Робкий Кибиров, или Нотации // Дружба народов. 2000. № 2; Он же. «Картинки» Сергея Солоуха // Дружба народов. 2000. № 5.
[Закрыть], Д. Бавильский[1760]1760
Бавильский Д. Новые стихи. Попытка концепции // Дружба народов. 1999. № 5.
[Закрыть], М. Берг[1761]1761
Берг М. О статусе литературы // Дружба народов. 2000. № 7.
[Закрыть], Олег Дарк[1762]1762
Дарк О. Женские антиномии // Дружба народов. 1991. № 4; Он же. Миф о прозе // Дружба народов. 1992. № 5–6.
[Закрыть], Н. Иванова[1763]1763
См.: Иванова Н. Светлый чердак для подпольной литературы // Дружба народов. 1992. № 4; Она же. Взбаламученное море // Дружба народов. 1994. № 5.
[Закрыть], Вяч. Курицын[1764]1764
См.: Курицын В. «Центровой» Еременко // Дружба народов. 1991. № 9.
[Закрыть], Вл. Новиков[1765]1765
Новиков Вл. Свободы не бывает слишком много: К спорам о поэзии Г. Айги // Дружба народов. 1997. № 11.
[Закрыть], Михаил Новиков[1766]1766
Новиков М. Золотое клеймо неудачи // Дружба народов. 1997. № 8.
[Закрыть], Ольга Седакова[1767]1767
Седакова О. Очерки другой поэзии. Очерк первый. Виктор Кривулин // Дружба народов. 1991. № 10.
[Закрыть]) – Но постепенно этот полюс критического дискурса смещается в сторону «Нового литературного обозрения», «Новой русской книги», «Критической массы».
Речь в этой дискуссии идет не столько о том, что такое постмодернизм, но прежде всего о том, как к нему относиться в контексте русской культуры XX века. Примечательно, что на рубеже 1990-х именно «Новый мир» публикует постмодернистские манифесты М. Эпштейна (1989) и В. Курицына (1992). Эпштейн в основном говорил о концептуализме И. Кабакова, Д. А. Пригова и Л. Рубинштейна (то есть авторов, названных еще в статье-манифесте Б. Гройса «Московский романтический концептуализм», 1979) и определял эту эстетику как апофатическое религиозное искусство, которое сокрушает ложные (идеологизированные) квазирелигии и негативно, через отрицание утверждения, указывает на невыговариваемое трансцендентное[1768]1768
См.: Эпштейн М. Искусство авангарда и религиозное сознание // Новый мир. 1989. № 12.
[Закрыть]. Курицын выдвигал авангардистский (и довольно фантастический) взгляд на постмодернизм как «„новую“ первобытную культуру»:
«Новая» первобытная культура возникает в момент, когда культура начинает отражать самое себя […] до сих пор она отражала реальность, казавшуюся внеположенной культуре, до сих пор было возможно давление на субъект и объект речи, теперь уже так не бывает, теперь культура принялась за себя всерьез […] Она оставила в покое уже отрефлексированный мир[1769]1769
Курицын В. Постмодернизм: Новая первобытная культура // Новый мир. 1992. № 2. С. 225.
[Закрыть].
Однако первоначально эти статьи не вызвали широкой полемики, поскольку воспринимались как продолжение культурной легитимации андеграунда 1970–1980-х годов – процесса, начавшегося в годы перестройки.
Совсем иначе складывается ситуация, когда постмодернистские произведения активно вторгаются в текущий литературный процесс. Симптоматичен скандал вокруг постмодернистского квазиисторического романа Владимира Шарова «До и во время», опубликованного в «Новом мире» в 1993 году (№ 3–4). Вслед за публикацией романа, в майском номере за тот же год, появилось открытое письмо под заголовком «Сор из избы». В нем два сотрудника редакции, известные критики Ирина Роднянская и Сергей Костырко, высказывали свое несогласие с решением печатать «До и во время» на том основании, что этот роман «опошляет» и «эротизирует» образы реальных исторических лиц (мадам де Сталь, Льва Толстого, Николая Федорова, Скрябина и др.):
Перед нами не попытка подняться до уровня затронутых идей, а действие в обратном направлении – попытка опустить идею до уровня понимания нового массового потребителя литературы (С. Костырко);
…Сексуальное сотрясение служит здесь допингом для сотрясения историософского и для потрошения философско-метафизических тем, [происходит] изнасилование русской, да и священной истории (И. Роднянская)[1770]1770
Новый мир. 1993. № 5. С. 187, 188, 189.
[Закрыть].
Своеобразным обобщением традиционалистской демонизации постмодернизма становится блок материалов, опубликованных в «Континенте» в 1997 году. Здесь собраны статьи Ренаты Гальцевой, Юрия Давыдова, Евгения Ермолина, Станислава Рассадина, предъявивших постмодернизму следующие упреки:
1. Постмодернизм не производит смыслы, а разрушает их; он не исследует хаос социального и индивидуальных миров, а преумножает хаотичность в культуре – и, следовательно, антикультурен[1771]1771
«Искусство […] значимо постольку, поскольку добывает смысл, сообщает и открывает какую-то да истину. Истину божественного бытия, истину о природе человека, о демонических силах и энергиях» (Ермолин Е. Континент. 1997. № 89. С. 340. «Психологии безразличия соответствует тут идеология не-различения: отрицания значимых различий между вещами; упразднение бытийной, а следовательно, и ценностной иерархии; отмена оценочного подхода как такового. А это и есть отказ от смысла» (Р. Гальцева. Там же. С. 319); «Постмодернизм занят хаотизированием внешнего и обессмысливанием внутреннего мира человека» (Там же). Ср. также: «…Искомая и предлагаемая нам постмодернистами и славистами „альтернативная культура“ претендует всего лишь на разрушение бытующих еще, хотя и „фактически разрушенных“ советским тоталитаризмом, „способов организации нравственной и духовной жизни“ народа. Но в древнюю Грецию варвары проникли извне, а наши вандалы созрели на нашей же, постсоветской, культурной почве» (Куприянов Вяч. Нечто ничто, или Снова о постмодернизме // Новый мир. 1997. № 10. С. 241).
[Закрыть];
2. Постмодернизм отказывается от категории идеала, а в пределе – Абсолюта (религиозного или нравственного), постижение и приближение к которому всегда было «ценностным центром» русской культуры – и религиозной, и светской[1772]1772
«Перед нами своего рода философско-„религиозная“ перверсия, которая является, в сущности, не чем иным, как проекцией неверия постмодернизма в возможность Бога истинного и живого» (Давыдов Ю. Континент. № 89. 1997. С. 310); «Процесс „рассвобождения личности“ 60-х годов из области „сексуальной революции“[…] перекинулся в постмодернизме на сферу ментальности, производя революцию в мышлении. Нравственная вседозволенность обернулась вседозволенностью умственной […] Диффузное, ценностно нейтральное состояние социума – это беспрецедентный образец „крысария“, т. е. общества без какой-либо идеальной, духовной надстройки. Такого мы еще не переживали!» (Гальцева Р. Там же. С. 318); «Постмодернизм не знает никакой истины. Он ничего не берет на веру, потому что потерял веру полностью. В этом месте здесь дыра […] Оказывается, можно прожить без веры. Не нужно ее искать, и без нее хорошо устраиваются в жизни» (Ермолин Е. Там же. С. 339). См. также: «За текстом надобно улавливать единящее поэтические миры энергийное поле, звуковой эфир, собственно в текст сфокусированный только отчасти. У русского стиха, разом простого и таинственного, совершенного и сыроватого, достаточно хрупкая „душевная организация“, нельзя позволить захватать его демагогам. Не надо превращать постмодернистов в секту, а их приверженцев – в посвященных, поставленных в „ситуацию“, непроницаемую для остального „логоцентрического“ искусства. Все это пустые фантазии. Культура едина и целокупна. Русская же литература – дабы не превратиться в захолустную – должна оставаться тем же, чем и была: духовной и эстетической школой, окормляющей человека» (Кублановский Ю. «…знать, что это стихи» // Новый мир. 1995. № 8. С. 210).
[Закрыть];
3. Постмодернизм наследует радикалистским – авангардным и «большевистским» – тенденциям в культуре и истории[1773]1773
«Центральная постмодернистская мифологема „постсовременности“ находится в прямом идейном родстве с марксистской идеей тотального революционного разрыва со всем старым миром и его историей. Более того – является ее прямой наследницей» (Давыдов Ю. Указ. соч. С. 313).
[Закрыть];
4. Постмодернизм антигуманен и холодно-рационалистичен[1774]1774
«Постмодернизм не терпит „слезливости“ и всяких там „эмоций“, презирает пафос и страдание. Он требует равнодушия, безразличия по отношению ко всем вещам. Предпочтение одной из них, сосредоточенность на ней подвергается в постмодернизме осуждению (осмеянию) и изгоняется из сознания, подобно тому, как в антиутопическом „бравом новом мире“ О. Хаксли изгонялась всякая человеческая избирательность и привязанность» (Гальцева Р. Указ. соч. С. 319); «Сам принцип: сначала – „выбранный ход“, потом – „поведение“ – выдает в постмодернизме неисправимую жертву „разума“» (Аннинский Л. Там же. С. 328); «Это миросозерцание скептическое: равнодушный, холодный, сухой и самодовольный агностицизм. Скепсис продуцирует релятивистскую безучастность к миру […] Постмодернисты абсолютизируют игру, которая приобретает у них самоценный характер […] Рационалистический игровой прием у них господствует» (Ермолин Е. Там же. С. 340–341).
[Закрыть].
Подобное отношение к постмодернизму поддержал своим авторитетом и Александр Солженицын, чье «Ответное слово на присуждение литературной награды Американского клуба искусств» опубликовано в «Новом мире» в 1993 году (по иронии судьбы – в том же номере, где и роман Шарова «До и во время»):
На разных исторических порогах это опасное антикультурное явление – отброса и презрения ко всей предшествующей традиции, враждебность общепризнанному как ведущий принцип, повторяется снова и снова. Тогда это ворвалось к нам под трубами и пестрыми флагами «футуризма», сегодня применяется термин «постмодернизм» […] Для постмодерниста мир – не содержит реальных ценностей […] Отказ от каких-либо идеалов рассматривается как доблесть. И в этом добровольном самозаморачивании «постмодернизм» представляется себе увенчанием всей предыдущей культуры, ее замыкающим звеном […] Можно было бы посочувствовать этим поискам, но так, как мы сочувствуем страданиям больного. Уже своей теоретической установкой такие поиски обрекают себя на вторичность, на третичность, на безжизненность перспектив[1775]1775
Новый мир. 1993. № 4. С. 3.
[Закрыть].
В этом русле философскую критику постмодернизма наиболее последовательно развивает Ирина Роднянская. Из статьи в статью она аналитически разрабатывает представление о постмодернизме как об одной из «подрывных сил современности», обращенных «против человеческого лица, и еще – против Красоты как воплощенного, чувственно ощутимого „небесного“ достоинства человека в мире»[1776]1776
Роднянская И. Заметки к спору // Новый мир. 1989. № 12. С. 247.
[Закрыть]. Чем активнее ощущается присутствие постмодернистской эстетики в российской словесности, тем суровее приговоры критика. Именно в постмодернистской литературной продукции обнаруживает Роднянская симптомы культурной деградации. В 1993 году в статье «Гипсовый ветер. О философской интоксикации в текущей словесности» она пишет о (пост)модернистских экспериментах в жанре мифологического романа:
Иерархическая архитектоника культуры, напоминавшая Мандельштаму готический собор, сменилась неразмежеванной пологой равниной с неощутимо плавным понижением уровня […] «Философская» атрибутика, удовлетворяющая идеологическим предпочтениям тех или иных групп, снимает вопрос о художественной ценности: раз пришлось впору, значит, недурно. Мы приходим к новому идеологизму в искусстве – без постановлений и репрессий; снова становимся объектами индоктринации – промывки мозгов, – за каковую процедуру берутся не комиссары и психиатры, а, в который уже раз, литераторы, сами отравленные продуктами распада всевозможных учений, от диамата до адвентизма. Это было бы очень опасно, если бы читатели легко давались в руки писателям. Но серое облако скуки надежно отделяет одних от других – нет худа без добра. Будем утешаться хоть этим[1777]1777
Новый мир. 1993. № 12. С. 231.
[Закрыть].
А в 2001 году, в уже цитированной статье «Гамбургский ежик в тумане: Кое-что о плохой хорошей литературе», отзываясь на постмодернистскую концепцию мира как текста, Роднянская пишет:
…Между полюсами псевдобарочных контрастов, по извилинам псевдобарочных лабиринтов не пробегают живые токи. Утрачен интерес к первичному «тексту» жизни – и к ее наглядной поверхности, и к глубинной ее мистике. Все похоже на бутафорию, хотя в балансе социума исправно поддерживается сектор литературного производства[1778]1778
Там же. 2001. № 3. С. 176. Ср. в том же номере статью-рецензию О. Славниковой, посвященную роману Т. Толстой «Кысы» и сходную по пафосу со статьей Роднянской.
[Закрыть].
При этом Роднянская остается вдумчивым аналитиком собственно литературных произведений и никогда не пытается «сконструировать» идеальную литературу. Неслучайно она – пожалуй, единственный из критиков «Нового мира» – высоко оценила талант Виктора Пелевина и посвятила ему несколько тонких статей[1779]1779
См.: Роднянская И. «…и к ней безумная любовь» [о «Чапаеве и Пустоте»] // Новый мир. 1996. № 9; Она же. Этот мир придуман не нами [о «Generation „П“»] // Новый мир. 1999. № 8. В 2004 году Алла Латынина, критик, также не замеченный в симпатиях к постмодернизму, следуя примеру Роднянской, на страницах «Нового мира» напечатала не разносную, но аналитическую рецензию на сборник Пелевина «ДПП (NN)». См.: Латынина А. Потом опять теперь // Новый мир. 2004. № 2. Но все же эти оценки – исключения, лишь подтверждающие правило.
[Закрыть].
Другие критики «Нового мира», «Континента» и близких изданий не допускали подобных исключений. Напротив, атака на экспериментальную, то есть нереалистическую, нетрадиционную словесность в этих журналах в 1990-х годах шла широким фронтом. Ее «объектами» становились даже такие признанные авторитеты, как Иосиф Бродский. При жизни поэта его наставлял в «Новом мире» Николай Славянский:
Художник должен оправдать свой пессимизм или оптимизм эстетически, и в этом оправдании какого угодно мира через красоту он волей-неволей будет религиозен эстетически. Также, нравится ему это или нет, он должен живо ощущать иерархию эстетического мира. Он может создавать даже своего рода отрицательную эстетику, уводящую вниз от красоты, или выдвигать новые принципы ее переживания. Но если художник внедряет хаос в само искусство, отменяя его собственные ценности, творчество кончается[1780]1780
Славянский Н. Из страны рабства – в пустыню (О поэзии Бродского) // Новый мир. 1993. № 12. С. 242. Заметим, впрочем, что Н. Славянский – автор даже для этого лагеря радикальный: в разные годы он обрушивался с критикой не только на Бродского, но и на поэзию Ольги Седаковой и даже Александра Кушнера, к которым «традиционалисты» относятся, как правило, весьма позитивно.
[Закрыть].
Таким «внедряющим хаос художником» Славянский и объявил Бродского.
В 1999 году, после смерти поэта, сходные оценки, резонирующие с «континентовской» критикой постмодернизма и уснащенные национал-патриотической акцентировкой, высказал Александр Солженицын, опубликовавший в «Новом мире» цикл критических эссе «Литературная коллекция»:
Чувства Бродского, во всяком случае выражаемые вовне, почти всегда – в узких пределах неистребимой сторонности, холодности, сухой констатации, жесткого анализа […] Из-за стержневой, всепроникающей холодности стихи Бродского в массе своей не берут за сердце. И чего не встретишь нигде в сборнике – это человеческой простоты и душевной доступности. От поэзии его стихи переходят в интеллектуально-риторическую гимнастику […] Выросши в своеобразном ленинградском интеллигентском круге, обширной русской почвы Бродский почти не коснулся. Да и весь дух его – интернациональный, у него отприродная многосторонняя космополитическая преемственность[1781]1781
Солженицын А. Иосиф Бродский – избранные стихи // Новый мир. 1999. № 12. С. 181, 183. См. полемику с этой статьей: Иванова Н. «Меня упрекали во всем, окромя погоды…» Александр Исаевич об Иосифе Александровиче // Знамя. 2000. № 8; Ефимов И. Солженицын читает Бродского // Новый мир. 2000. № 5.
[Закрыть].
Радикальную позицию в «борьбе с постмодернизмом» занимает Павел Басинский, который не только считает постмодернизм антикультурным явлением, но и не допускает возможного в будущем синтеза реализма и постмодернизма, обсуждавшегося в критике второй половины 1990-х[1782]1782
См.: Лейдерман Н., Липовецкий М. Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме // Новый мир. 1993. № 7; Степанян К. Реализм как заключительная стадия постмодернизма // Знамя. 1992. № 9; Лейдерман Н. Л. Постреализм: Теоретический очерк. Екатеринбург, 2005.
[Закрыть]. Басинский наделяет реализм религиозным смыслом, исключающим компромиссы с другими языками культуры:
Итак, что же такое русский реализм, как не просто литературное течение, но и – духовное понятие? Это степень доверия к Божьему миру и его сокровенному смыслу. Задача художника – не «изучать» жизнь и людей, ни тем более «изменять» их […] но – благородно и прозрачно отражать их «замысел» (не художником сочиненный) в тех самых формах, в которых этот «замысел» уже состоялся в мире […] Реализм знает о замысле мира, чувствует его и берет на себя добровольное страдание правдивости: лепить не по собственной воле, но «по образу и подобию» […] Любые средние фазы между реализмом и модернизмом ведут к гибели реализма […] Если художник согласился на произвол, на «самовыражение», значит, он потерял доверие к миру, к его замыслу, и теперь его цели лежат совсем в другой области и его счастье – совсем другое[1783]1783
Басинский П. Возвращение: Полемические заметки о реализме и модернизме // Новый мир. 1993. № 11. С. 233, 238. Примечательно, что к сходному определению реализма приходит и К. Степанян, один из ведущих критиков «Знамени» и автор цикла аналитических статей о постмодернизме и реализме. Еще в 1992 году в статье «Реализм как заключительная стадия постмодернизма» критик писал: «…Под новым реализмом я разумею те произведения, авторы которых верят в реальное существование высших духовных сущностей и ставят своей целью обратить к ним (именно к ним, а не в свою веру) читателя» (Знамя. 1992. № 9. С. 235. Выделено автором).
[Закрыть].
Русская культура, в соответствии с этой концепцией, наделяется религиозной миссией постижения Божьего замысла. Недовольный текущим состоянием современной культуры, Басинский выдвигает своеобразную традиционалистскую утопию, важнейшими критериями которой становятся, во-первых, «сердечность», а во-вторых, пафос границ. В статье «Как сердцу высказать себя? (О русской прозе 90-х)»[1784]1784
Новый мир. 2000. № 3. Републиковано в кн.: Басинский П. Московский пленник. М., 2004.
[Закрыть] критик сетует на наступление «бессердечной» (т. е. (пост)модернистской) культуры, но радуется симптомам «новой сердечности», которые он находит либо у продолжающих работать в 1990-х годах представителей «деревенской прозы» (Бориса Екимова, Евгения Носова, Валентина Распутина), либо у реалистов из «списка Немзера» (М. Вишневецкой и А. Дмитриева), либо у «новых реалистов» (Алексея Варламова, Олега Павлова, Владислава Отрошенко) – группы, изобретенной самим Басинским и активно пропагандируемой им во второй половине 1990-х годов[1785]1785
«Недооценка» Немзером прозы Варламова послужила причиной для резкой статьи Басинского «Человек с ружьем» (Литературная газета. 1995. 15 ноября), вызвавшей печатную полемику о работе этого автора. Впоследствии Варламов был удостоен Солженицынской премии (2006), постоянным членом жюри которой является Басинский, но не за романы, а за биографии Михаила Пришвина и Александра Грина, вышедшие в серии «Жизнь замечательных людей».
[Закрыть].
Что же касается «пафоса границ», то критик призывал к тому, чтобы издания, отождествляющие себя с традиционной культурой, ввели на своих страницах эстетическую цензуру:
Традиционной культуре в самом широком смысле этого слова (то есть объединяющей всех здравомыслящих, нравственно и эстетически нормальных людей в России) для того, чтобы выжить, необходимо вспомнить о своем втором качестве, о котором сказано выше. Воля к границе. Это качество было ослаблено в нас за последние десять лет во многом благодаря либеральной шоковой терапии, внедрившей в сознание людей комплекс их «совковой» ограниченности по сравнению с остальным миром […] Культура в опасности! Еще несколько лет нашего безволия, апатической всеядности – и мы не сможем различать никакие границы, никакие внешние формы […] Когда мне говорят: а что же печатать, если традиционная литература в кризисе? – я не понимаю, о чем речь. Сначала решите, что вы не станете печатать никогда. Поставьте границы, барьеры. А затем печатайте плохую традиционную прозу. Если нет плохой, печатайте очень плохую или вовсе обойдитесь пока без прозы, не теряйте своего лица![1786]1786
Басинский П. Пафос границы // Новый мир. 1995. № 1. С. 223. См. также ст.: Он же. Ортодокс, или Новые пуритане // Новый мир. 1995. № 3.
[Закрыть]
Развиваясь в русле этой логики, в дальнейшем Басинский настаивал на необходимости оградить русскую культуру от постмодернизма полицейскими мерами. За два года до акций проправительственного молодежного движения «Идущие вместе», подавшего в суд на Владимира Сорокина за «пропаганду порнографии», Басинский писал:
Когда-нибудь, надеюсь, общество культурно дозреет и до того, чтобы навести в литературе нормальный полицейский порядок. Я подчеркиваю: полицейский. Потому что по высшим законам судить Сорокина и иже с ним – не наших соплей дело. По этим законам им в свое время и так мало не покажется. Наше дело куда более простое: как минимум пять-шесть общественных организаций подают на Сорокина и издательство «Ad Marginem», его издающее и рекламирующее, в суд по месту прописки автора или издательства. Как минимум два-три десятка особо сознательных граждан поступают аналогично. Суд они, разумеется, выигрывают, получают хорошие деньги за моральный ущерб и пускают автора и издательство по миру. Сажают их в долговую яму, наконец. Или просто сажают, что не исключаю[1787]1787
Он же. Авгиевы конюшни // Октябрь. 1999. № 11. С. 190.
[Закрыть].
Что же касается пропонентов постмодернизма, то их точки зрения были довольно противоречивы и еще не складывались в единый критический дискурс. Критики круга «Знамени», признавая постмодернизм как объективную реальность культуры, склонны были рассматривать его как кризисное явление и настойчиво искали симптомы преодоления этого состояния[1788]1788
См.: Степанян К. Постмодернизм: боль и забота наша // Вопросы литературы. 1998. № 5; Он же. Кризис слова на пороге свободы // Знамя. 1999. № 8; Он же. Отношение бытия к небытию // Знамя. 2001. № 3; Иванова Н. Жизнь и смерть симулякра в России // Дружба народов. 2000. № 8.
[Закрыть]. Александр Генис, много писавший о постмодернистской литературе в те годы, предлагал не методологию, но ярко индивидуальные метафоры, сознательно уклоняясь от построения теоретического дискурса – его изображение постмодернизма было по методу скорее писательским[1789]1789
Цикл портретов Гениса под общим заголовком «Беседы о новой словесности» печатался в «Звезде» с февраля по декабрь 1997 года (републикован в его книге «Иван Петрович умер»). См. также: Генис А. Лук и капуста: Парадигмы современной культуры // Знамя. 1994. № 8; Он же. Виктор Пелевин. Границы и метаморфозы // Знамя. 1995. № 12; Он же. Хлеб и зрелище: О кулинарной прозе Вильяма Похлебкина // Звезда. 2000. № 1; Он же. Фотография души: В окрестностях филологического романа // Звезда. 2000. № 9; Он же. Модернизм как стиль XX века // Звезда. 2000. № 11.
[Закрыть]. Эпштейн в своей философии постмодерна предлагал инверсию традиционной для России парадигмы литературы как поиска трансцендентального означаемого, но принципиально отказывался от методов деконструкции трансцендентального. По сути, Эпштейн пришел к своего рода апофатическому религиозному обоснованию современной эстетики[1790]1790
Работы Эпштейна о постмодернизме собраны в его книгах «Постмодерн в России» (М.: Изд-во Р. Элинина, 2000) и «Постмодерн в русской литературе» (М.: Высшая школа, 2005).
[Закрыть].
Аналогичную инверсию, только перенесенную в план моральных категорий, разрабатывал и Виктор Ерофеев – к тому же в эссеистической (т. е. тоже скорее в писательской, нежели собственно критической) «методологии». Если большинство русских литераторов классического периода русской прозы, т. е. второй половины XIX века, верили в то, что литература призвана искать земное «оправдание добра», то Ерофеев, развивая (и упрощая) идеи Жоржа Батая, выдвигает на первый план «литературу зла», к которой он относит таких разноплановых писателей, как Варлам Шаламов, Виктор Астафьев, Фридрих Горенштейн, Сергей Довлатов, Евгений Харитонов, Сорокин, Вячеслав Пьецух, Валерий Попов и Юлия Кисина[1791]1791
См.: Ерофеев Вик. Русские цветы зла // Московские новости. 1993. 27 июня. С. 4–5.
[Закрыть]. Борис Гройс в своих работах 1990-х годов по-прежнему ограничивается творчеством концептуалистов «первой волны» 1970-х, как и в своей пионерской работе «Московский романтический концептуализм» (1979), делая исключение лишь для Сорокина и некоторых последователей концептуализма в визуальном искусстве[1792]1792
См.: Гройс Б. Утопия и обмен. М.: Знак, 1993; Он же. Искусство утопии. М.: Художественный журнал, 2003. См. также: Кабаков И., Гройс Б. Диалоги, 1990–1994 / Под общ. ред. Е. Петровской. М.: Ad Marginem, 1999.
[Закрыть], но игнорируя по большей части опыт современной русской литературы. Показательно, что Вячеслав Курицын, один из самых пылких пропагандистов русского постмодернизма, в своей итоговой книге «Русский литературный постмодернизм» (2001), после обзора различных теорий постмодернизма и перечисления внешних признаков этой эстетики, основную аналитическую часть своей монографии построил как совокупность отдельных статей и рецензий, связанных скорее ассоциативной и субъективной, чем концептуальной логикой. Неслучайно завершалась книга рассуждениями о наступлении некого «постпостмодернизма», вызванного усталостью от «террора меньшинств» и предполагающего отказ от иронии, «деидеологизированное» восстановление «большого стиля» и ориентацию искусства на вкусы и интересы потребителя.
Как видим, кризис либеральной критики был не только социальным – он имел и эстетическое, а вернее, методологическое измерение. Дискуссия о постмодернизме обнаружила конфликтное сосуществование в либеральном дискурсе двух трудно совместимых концепций культуры. Одной – иерархической, основанной на культе традиции; другой – неиерархической, подразумевающей постоянную борьбу различных, опровергающих друг друга иерархий и рефлексию самого дискурса дискуссии. Эта, секулярная в своей основе, концепция оказалась недостаточно проартикулирована, вернее, требовала для своей артикуляции иного языка, а точнее – языков, которые были бы свободны от ригидных идеологических коннотаций, привычных для советских литераторов 1970–1980-х годов[1793]1793
Весьма показательны противоречивые попытки С. Чупринина артикулировать «аксиомы» секулярного либерализма в статье «Выбор» (1993; републикована в его сборнике «Перемена участи»).
[Закрыть].
Более того, в 1990-х обнаруживается, что методы «реальной» критики, рассматривавшей литературу как отражение проблем общества, неприемлемы для интерпретации модернистской и постмодернистской литературы – как отечественной, выросшей в андеграунде, в эмиграции и/или создаваемой новым поколением писателей, так и переводной, занимающей все большее место на книжном рынке. В этой атмосфере, наряду с двумя критическими дискурсами, ставшими наиболее значимыми в 1990-х годах (идеологическим и импрессионистическим), окончательно оформляется и третья стратегия – ее можно обозначить как неоакадемическая. Отчасти наследуя филологической критике, связанной со структурализмом 1970–1980-х годов, критики этого типа находят источники символического капитала для своего высказывания в научном дискурсе – прежде всего в методологиях, связанных с неклассическими теориями, в диапазоне от фрейдизма до постструктурализма. Наиболее отчетливо этот тип критики представляют Михаил Эпштейн (синтезирующий постмодернистскую теорию с русской религиозной философией), Михаил Рыклин (пишущий о современных культурных феноменах – от Сорокина до Проханова – с точки зрения постструктуралистских теорий бессознательного, и прежде всего – шизоанализа Ж. Делеза и Ф. Гваттари[1794]1794
См.: Рыклин М. Время диагноза. М.: Логос, 2003.
[Закрыть]), Игорь П. Смирнов (писавший о Сорокине, Мамлееве, Пепперштейне и других современных авторах с использованием инструментария постмодернистской философии[1795]1795
См. заключительную часть кн.: Смирнов И. П. Психодиахронологика. М.: НЛО, 1995.
[Закрыть]), Михаил Золотоносов и Борис Парамонов (последовательно внедряющие методологию психоанализа в критические практики)[1796]1796
Борис Парамонов также адаптировал для исследования русской литературы социальную критику в духе «франкфуртской школы» (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе); очень интересна его «франкфуртская» интерпретация творчества позднего Горького в большой статье «Горький, белое пятно» (Октябрь. 1992. № 5). Статьи Бориса Парамонова (публиковавшиеся в основном в журнале «Звезда») собраны в книгах: Парамонов Б. Конец стиля. М.: Аграф, 1997; Он же. След. М.: Независимая газета, 2003. Характерно название последней книги, отсылающее к одному из ключевых терминов в философии Ж. Деррида. На протяжении многих лет Парамонов был и остается обозревателем радиостанции «Свобода».
[Закрыть], Михаил Берг (как автор книги «Литературократия», где современная литература рассматривается сквозь призму социоанализа Пьера Бурдье), Андрей Зорин (имплицитно применяющий теорию культуры Клиффорда Гирца к анализу концептуализма и постсоветских культурных практик[1797]1797
См.: Зорин А. Где сидит фазан. Очерки последних лет. М.: НЛО, 2003.
[Закрыть]) и ряд других авторов. Большинство из них так или иначе сотрудничали с журналами «Новое литературное обозрение» (с 1992 года), «Новая русская книга» (2000–2002) и «Критическая масса» (с 2003 года) – кроме Золотоносова и Парамонова, которые, впрочем, тоже эпизодически печатались в «НЛО» в первые годы существования этого журнала. Еще одной площадкой, привлекающей более консервативно настроенных «неоакадемистов», стал в 1990–2000-х годах петербургский журнал «Звезда».
В конце 1990-х в печати и Интернете появилось новое поколение авторов с аналогичными стилистическими ориентирами. Михаил Эдельштейн предлагает называть это направление в критике «движущейся филологией»[1798]1798
Эдельштейн М. P.S. // Русский журнал. 2004. 2 декабря. См.: http://www.litkartaru/dossier/lipovetsky-interview.
[Закрыть], а Сергей Чупринин язвительно называет его новых представителей «младофилологами»[1799]1799
Чупринин так характеризует импульсы, определяющие эту тенденцию в критике (к которой он в целом относится весьма негативно): «Первый – это демонстративное отталкивание от всего, что критиками маркируется как советское или специфически русское, – то есть и от литературы, под гуманистическим знаком создающейся в реалистической традиции […] Второй импульс – это принципиальный отказ от органического для русской мысли включения идеологических и моральных компонентов в эстетическую оценку […] И, наконец, третья базовая установка – это позиция „иностранцев в своей стране“, жесткая ориентация на язык и методики новейшей западной культурологии и филологии» (Чупринин С. Перемена участи. С. 345). Оговорим, что оценки Чупринина относятся в первую очередь к журналам «Новое литературное обозрение» и «Критическая масса».
[Закрыть]. Менее заметная – в силу ориентации на подготовленного читателя, – эта стратегия в критике существует на протяжении всего постсоветского периода и приобретает новое общественное значение в 2000-х годах.
Другая проблема критики 1990-х оказалась связана с бурным ростом массовой литературы: она тоже обычно не входит в поле рассмотрения критики, чаще всего квалифицирующей такую словесность как низкопробную и недостаточно «литературную». Впрочем, Наталья Иванова, Борис Дубин и Лев Гудков, Роман Арбитман[1800]1800
См.: Арбитман Р. Мы одни плюс разбитое зеркало (Фантастика сегодня: Воспоминания о будущем и предсказания назад) // Дружба народов. 1994. № 9; Он же. Принцесса на бобах: Полемические заметки о российской фантастике на грани веков // Урал. 2000. № 12; Он же. Золушка в отсутствие принца: Отечественная научная фантастика в ее привычном воплощении умерла с наступлением свободы // Итоги. 2000. 19 сентября; Он же. Крошка сын, папа Сэм и ржавые грабли: Российская фантастика как Неуловимый Мститель // Новое литературное обозрение. 2009. № 95. Критические статьи Арбитмана собраны в книге «Поединок крысы с мечтой: О книгах, людях и около того» (М.: Время, 2007). См. также его многочисленные рецензии в газете «Сегодня» 1993–1995 годов, а также пародийную псевдодокументальную книгу, опубликованную под впоследствии раскрытым псевдонимом: Кац Р. С. История советской фантастики. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1993.
[Закрыть], Елена и Надежда Иваницкие[1801]1801
Иваницкая Е., Иваницкая Н. Masslit // Дружба народов. 2003. № 6.
[Закрыть], Ольга Славникова[1802]1802
См.: Славникова О. Супергерой нашего времени // Знамя. 1998. № 12; Она же. «Я люблю тебя, империя» // Знамя. 2000. № 12.
[Закрыть] и Татьяна Чередниченко[1803]1803
См., например: Чередниченко Т. Силовики // Новый мир. 2002. № 9.
[Закрыть] проницательно анализируют массовую культуру как социальный симптом и именно в массовой литературе находят объяснения для неоконсервативного поворота в культуре второй половины 1990-х.
Так, Наталья Иванова в статьях, вошедших в ее книгу «Ностальящее» (М., 2002), а также в целом ряде журнальных и интернетских публикаций[1804]1804
См.: Иванова Н. Почему Россия выбрала Путина: Александра Маринина в контексте современной не только литературной ситуации // Знамя. 2002. № 2; Она же. Новый агитпроп: В «правом» интерьере и «левом» пейзаже // Знамя. 2003. № 10; Она же. Клюквенная поляна. О телесериале «Московская сага» и не только о нем; Профиль Сталина // Иванова Н. Невеста Букера; Она же. Сморкающийся день, или Литературу на мыло: Об эстетической реабилитации прошлого // Сайт «Полит. ру». 2006.6 февраля (http://www.polit.ru/culture/2006/02/06/ivanova.html).
[Закрыть] анализирует широкий спектр культурных явлений: от детективных романов Александры Марининой до телевизионных сериалов, от символических структур старых и новых праздников до модных тенденций в строительстве, от политической публицистики до колебаний книгоиздательской политики. Этот анализ позволяет ей констатировать формирование в постсоветской культуре нового культурно-политического мейнстрима:
…Стилевой гибрид эстетики советского прошлого и постсоветского настоящего – ностальящее. Этот стилевой гибрид или, лучше сказать, стилевой кентавр оказался на удивление жизнеспособным, но год за годом, месяц за месяцем из него выпаривался стёб, – оставалась радость беспримесного погружения в коллективный советский стиль, как бы лишенный идеологии[1805]1805
Иванова Н. Невеста Букера. С. 34.
[Закрыть].
Далее, следуя принципам социологической – иначе, «реальной» – критики, Иванова выделяет идеологические составляющие этого нового культурного мейнстрима:
Аналогичным образом Борис Дубин анализирует постсоветские боевики и массовую квазиисторическую беллетристику, обнаруживая в этих жанрах фундаментальные черты «негативной идентичности» (термин Льва Гудкова) – особого социально-психологического состояния, порождающего горизонт ожиданий, на котором в 2000-х годах встретились постсоветские массы и путинская политика[1807]1807
См.: Дубин Б. Слово – письмо – литература. М.: НЛО, 2001. С. 218–261.
[Закрыть].
Этот метод отличается от традиционной «реальной критики» 1960–1970-х годов, прежде всего, тем, что здесь анализируются продукты «гиперреальности симулякров» (Бодрийяр) – медийные и масскультовые мифологии, визуальные символы, культурные практики. Иными словами, социологическая критика во всех этих случаях впитывает в себя постмодернистские представления о современной культуре и отказывается от «литературоцентризма», а вернее, от доминанты вербальных форм символизации. Как показывает практика Дубина, Ивановой и других критиков, обратившихся к серьезному анализу массовой культуры, именно эти условия позволяют по-прежнему эффективно применять методы «реальной критики» для социокультурной диагностики. И это, пожалуй, единственный пример успешного синтеза критических, социологических и постструктуралистских методов в работах о литературе 1990-х – начала 2000-х годов.
