Текст книги "Капитанские повести"
Автор книги: Борис Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)
5
Юрий Арсеньевич откинул оконную крышку на кормовом посту управления, мигом залепленную снегом, и заорал себе под ноги, на ют:
– Боцман, жи-во к якорям!
– Он уже убежал.
– Шлюпку видите кто-нибудь? Нет? А ну смотри внимательней да не вперед, черт возьми, а под ветер, за корму! Какого дьявола у них мотор не работает?..
«…Ну вот, все опять сначала. Бочка, конечно, утонула, как и предполагалось ожидать. Но где же шлюпка, и что у них с мотором случилось? Утонуть не утонут, но и поймать шлюпку среди отмелей тоже нельзя. Ну, черт возьми!..»
Юрий Арсеньевич с треском швырнул обе перчатки на ходовой пульт, повернулся, включил прожектор, отрегулировал фокус, попробовал пошарить лучом за кормой. Где там! Прожекторный луч увяз в снежной толкотне, пройдя каких-нибудь пару метров, да и свет в сумерках был не обычной угольной синевы, а какой-то белесый.
Юрий Арсеньевич щелкнул выключателем. Прожектор был ни к чему.
– Боцман, выбирайте якорь! – крикнул он в трансляцию и ощутил, что его начало подташнивать, как от голода, и слюна стала какой-то противной, будто он натощак накурился махорочных сигарет. Юрий Арсеньевич покривился, сжал зубы, схватил перчатки и побежал в ходовую рубку.
Володя Басюков с готовностью отодвинулся, уступая ему локатор. Юрий Арсеньевич вцепился взглядом в экран, расставив пошире ноги и каблуками чувствуя, как мерно подрагивает судно от щелчков вползающей в клюз якорной цепи, как слишком уже замедлен ритм этих щелчков, хотя мотор на баке гудел натужно, перетягивая цепь горбатыми звездочками брашпиля, и по звуку мотора было слышно, что он включен боцманом на самую высокую скорость.
Единственный прибор на судне, который мог бы указать шлюпку, не показывал ее. Среди сплошной желтоватой россыпи помех на темпом экране локатора была видна только узкая закорючка, как бы лежащая занятая, – островок Дристяной Баклыш.
Отметка курса, разрубавшая экран, вспыхивала на каждом обороте антенны как раз напротив закорючки островка. Это уже было большим утешением, потому что судно держалось носом против ветра, значит, островок был за кормой, и шлюпку должно было нести прямо на него.
– Так что, Юрий Арсеньевич? – спросил переминавшийся с ноги на ногу старпом.
– Так ничего, Евгений Сергеевич. Включите датчик туманных сигналов, отправьте на ют матроса с ручным лотом, будем сдвигаться по ветру за шлюпкой. Пусть рабочая команда по сторонам во все двенадцать смотрит. Тут еще есть место до островка.
– Хотя бы снег не шел, – вздохнул старпом и заторопился на палубу, увидя, как дернулись капитанские плечи. А Юрию Арсеньевичу дважды было показалось, что на экране видна крохотная отметинка, булавочный укол от шлюпки; но, продержавшись несколько секунд на экране, пятнышко исчезло.
– Бочка утопла, что ли? – спросил за спиной капитана радист Силан Герасимович.
– Скажите боцману, чтобы пятнадцать метров цепи в воде оставил. Что он там мышей не ловит? Уже нос по ветру валит, а он ни бе ни ме про якорь. Радикулит поберегите, радист! – пробурчал, не отнимая лица от экрана, Юрий Арсеньевич.
Радист крикнул команды боцману, прижал дверь и опять встал спиной к грелке.
«Хорошо ему, – озлобился Юрий Арсеньевич, – знай себе радикулит греет». Он глянул на лицо радиста, смутно белевшее у переборки, и понял, что уже совсем стемнело.
Ветер свистел в рубочных окнах, и, хотя Юрий Арсеньевич запустил оба гребных электромотора полными ходами враздрай, судно едва-едва разворачивалось носом к ветру.
По тому, как уменьшались глубины на эхолоте, можно было судить и без локатора, что судно быстро несет к островку.
Юрий Арсеньевич приказал боцману потравить цепь, и, когда «Арктур», развернувшись, рыскнул в другую сторону, они отдали второй якорь, уравняли обе цепи и остановили судно.
И тут щелкнул динамик переговорной связи, и вместе с шелестом снега и свистом ветра старпомовский голос беспокойно проговорил:
– Стоп! Стоп! Из-под винтов летит капуста!
– Какая глубина?
Старпом бросил микрофон.
По звонким ударам в репродукторе стало ясно, как силен ветер и на юте, как он там, у самой стенки, подхватывает и бьет о переборку висящий на шнуре микрофон.
– Вот колготит, куда глядят? – забеспокоился радист Силан Герасимович.
Он очень переживал, когда неаккуратно обращались с его хозяйством.
Юрий Арсеньевич выскочил на крыло мостика. С крохотных сугробиков на планшире тянулась по ветру непрерывная пленка снежной пыли.
Юрий Арсеньевич надел перчатки, прикрыл рукой голову и посмотрел сквозь снег вниз. На мелкой волнишке встык к борту несло полосы ледяного сала и шуги. «Ну и то хорошо, волна пока не разгуляется, а ведь баллов на восемь чистых дует…».
Он прянул в рубку.
– Старпом, что вы кота за хвост тянете, как глубина?
– Два метра под килем, Юрий Арсеньевич.
– Шлюпки не видно?
– Так… – не очень бодро ответил старпом.
6
Еще не остывший мотор запустился сразу, даже не чихнув, как только Коля Жилин крутанул рукоятку.
– Держи встречь волне, золотая рыбка, не промажем! – кричал ему Витя Конягин. – Крути полегоньку.
Витя выбрал из воды конец фалиня, которым они цеплялись за бочку, согнувшись, перебрался через сиденье и тронул за плечо Алика Юхневича. Алик сидел между банками на деревянном настиле и ощупывал руками лицо. Он никак не откликнулся на Витино прикосновение. Витя сгреб его за воротник оранжевого жилета и ожесточенно затряс:
– Ты что, паря, очнись, смотри лучше, где пароход!
– Опять, да? Мало тебе? Снова ко мне, да? – затянул Алик, закрываясь рукавицами и пониже сгибаясь от ветра.
Витя Конягин, сморщив пос, поразмыслил пару мгновений, махнул рукой и на коленках стал пробираться к мотору, потому что уже разгуливалась волнишка и шлюпка, как пустое яйцо, каталась и прыгала сверху вниз и снизу вверх, да еще опадая то на тот, то на другой борт. Плохо было и оттого, что шлюпка была едва загружена и винт работал наполовину бесполезно, взбивая в воздух клочки пены. Шлюпка шлепала днищем о волны, и в носовом ящике гремели уключины и всякий другой запасной инвентарь, брызги заворачивались вовнутрь низко над бортами, перемешивались со снегом, – и сразу все схватывалось рыхлой серой наледью, от которой ныли скулы и подбородок: разве согреет кости дубленая морская кожа да двухдневная щетина, когда у Полярного круга дует ноябрьский ветер, а шлюпка сидит каких-нибудь полметра над водой?
Все кругом стало темно, разве только чуть видны были капельки фосфора на приборном щитке у мотора, да и то, если пригнуться пониже. Но несколько раз засветилось неясное зарево впереди, где должен был быть «Арктур». Судя по тому, какое оно было расплывчатое и едва заметное, шлюпку уже порядочно отнесло от судна. За очередной волной и это бледное пятно погасло.
Потом вместе с хлесткими брызгами и снегом из ночи долетел баритонистый звук судового тифона, и сразу стало будто спокойней, а главное – не так одиноко, потому что гудки стали повторяться сначала по одному, потом по два, затем по три: короткий – длинный – короткий, буква Р по азбуке Морзе: р-р-р – якор-р-рь! – якор-р-рь! – якор-р-рь! Гудки эти задали ритм, повели равномерный и точный счет минутам и вернули шлюпочной команде время, потерянное было с того момента, как затонула бочка и шлюпка осталась одна.
Пространство тоже потеряло бесконечность, вернее, бесконечность его ощутилась бы явной только за пределами звука, куда не долетали гудки с судна, а пока были слышны гудки, судно было близко, рядом с надеждой на то, что они как-нибудь выкрутятся из этой истории…
Витя Конягин скосил глаза на белые пальцы моториста, замершие на румпеле, стащил рукавицы и ткнул их в колени Коле:
– Слышь, Жила, кэп-то с якоря снимался! А нас по ветру несет, широковата шлюпчонка, не хуже Алькиного зада, вишь как парусит! Натяни рукавицы, хоть они и на рыбьем меху. Нам бы теперь на остров упакать, а то дальше я и не знаю, куда выплюнет…
Коля Жилин наклонил голову к мотору, так что неясно стало, согласился он или хотел посмотреть, как там температура у двигателя.
Впрочем, это уже и не нужно было, потому что Витя Конягин увидел, как справа томительно промигнула слабая желтоватая звезда. Витя зажмурил глаза, опять открыл – ничего не видно.
– Жила, давай правее, я его видел, ей-богу! – не утерпев, Витя сам потянул за румпель.
Шлюпка наклонилась, косо съехала вбок по волне, и Алик Юхневич, что-то крича, спотыкаясь, полез к ним. Опять хлестнула через борт вода, но Коля выровнял шлюпку, и Алик растянулся на продольном сиденье у мотора, пытаясь тоже вцепиться в румпель.
Коля Жилин, согнув ногу, резко ударил его в бок, оттолкнул в сторону. Отклоняясь, Коля сдвинул на стоп рукоятку газа; мотор закашлялся, залопотал и замолк…
7
Итак, Юрий Арсеньевич, кажется, сделал все, что мог сделать. «Арктур» рывками натягивал обе якорные цепи, и под кормой глубина была всего два метра с небольшим, что в незнакомом месте и без подробных промеров, у самого островка, было менее чем достаточно. Если бы года два-три назад Юрию Арсеньевичу доложили, что из-под винтов летят водоросли, он бы, наверное, во-первых, немедленно остановил машины, а во-вторых, или даже еще раньше, чем во-первых, наверняка бы почувствовал холодок под сердцем, заставляющий напрягать брюшной пресс, словно в ожидании удара. Но, плавая на «Арктуре», он уже давно привык к работе на малых глубинах, когда из-под винтов, случалось, летели не только водоросли, эта самая морская капуста, но и песочек, а то и шлепки глины или ила. Нет, все-таки глубина в два метра под кормой в этом месте была, очевидно, допустимой. Предельно допустимой.
Юрий Арсеньевич, перекатывая и согревая между ладонями отсыревшую сигарету, ходил по рубке от одной двери к другой.
«…На шлюпке что-то с мотором, иначе бы они сразу подошли к борту или хотя бы зацепились на бакштов под кормой. Но если мотор скис, значит, шлюпку несет по ветру. На веслах они втроем не удержатся. Хорошо, если их выкинет на Баклыш, а если промахнутся? Тогда до ближайшего берега им дрейфовать с десяток миль, несколько часов, а может быть, и до рассвета. Это в том случае, если по дороге шлюпку не выкинет на одно из мелководий. И если не перевернет. И если они не замерзнут. И если…»
– Боцман, что у них из одежды есть?
– Так сами видели, Юр-Арсенич, как обычно, в телогрейках. Вот только… – Боцман кашлянул, – вот только Жилин в ботинках своих, в прогарах, пошел…
– Это почему еще?
– Да я ему предлагал сапоги из БУ, поношенные, так он отказался, драные, говорит…
– А совесть теперь как, все жмешь, боцман?
– Как же не жать, Юр-Арсенич, кто же его знал, что так получится, – обиделся боцман и стал дышать на пальцы, показывая, что и он тоже намерзся да и вообще сейчас придирки ни к чему.
И он был прав. Еще никогда боцману не ставили в упрек, что он так прижимист. На то он и был боцман, хороший моряк и бережливый, расчетливый мужик, хозяин, у которого не пропадал даром даже конский волос из старых расползшихся кистей, – он его отмачивал от краски и употреблял в изготовление матиков для вытирания ног. Да и мотористы вечно надоедали боцману насчет сверхштатной одежды и обуви. Юрий Арсеньевич походил-походил туда и обратно и спросил старпома:
– Сколько у них сигнальных ракет?
Старпом отрешенно ответил:
– Не знаю…
Юрий Арсеньевич отвернулся. Нет, все так, как полагалось предугадывать! Стоило только случиться происшествию, как тут же на первый план выперли разные необставленные, неучтенные и упущенные мелочи, вдруг разрастаясь необратимо, как раковая опухоль, вытесняя все остальное и знаменуя собой тайные пробелы в судовой службе, за которые не только могут строго спросить, – дело не в этом, – за которые потом самому будет стыдно.
– Кто же будет знать, сколько там ракет? Дядя Митя дворник, что ли, а, старпом?
Евгений Сергеевич ничего не отвечал, стоя в темноте рядом с боцманом.
Боцман пошевелился и сказал:
– Там аварийные фальшфейера должны быть в банках… Может, катер к спуску готовить, Юр-Арсенич?
– Готовьте, только полностью пока не расчехляйте. Да пусть стармех сюда придет.
Боцман обрадованно заторопился вниз.
«…Посылать катер пока тоже ни к чему. Что он найдет в темноте, в шторм да еще в снежном заряде? Но пусть на судне будет видимость действия, это отвлечет команду и попутно подготовит ее к тяжелой работе: с рассветом, очевидно, катер придется все же посылать. Больше ждать уже будет нельзя. Весьма вероятно, это нужно будет сделать еще раньше, как только будет мало-мальски подходящая видимость. Да, катер нужно готовить, молодец боцман…
…Всякие бывали обороты, но и этот хорош. Главное – трое. Не смешно, если с ними что-нибудь случится. И из-за чего? Из-за забытой всеми бочки!..
…Ну было бы дело, а то и дела-то нет! Как она мгновенно ушла! Впрочем, так всегда бывало. Ах, черт возьми, главное – трое. Только бы остались живы. Ну пусть поморозятся, если уж на то пошло, только бы не больше. И опять эта мелочная дребедень. Прогары! Боцман жмот, а ты почему сам не посмотрел, в чем моторист в шлюпку лезет? Фальшфейеры! А почему же ты старпома такого терпишь, если его насильно, да и то раз в полгода, можно заставить в шлюпках копаться? Мотор… Опять что-то недосмотрели!..»
Юрий Арсеньевич рванул дверь и шагнул в сугроб на мостике.
Он знал, что не был абсолютно хорошим капитаном на счету у начальства. Ему даже иногда казалось, что начальство специально придерживает мелкие недостатки в его работе при нем, зная о них, – чтобы при крупном промахе было к чему придраться и дать делу полный разворот и треск.
Но суть была не в этом. Он никак не мог привыкнуть к тому и примириться с тем, что вынужден был рисковать собой и людьми из-за никчемной, по его мнению, работы.
Он обошел верхний мостик и шлюпочную палубу, почти по колено в снегу. Ветер, как флагами, хлопал чехлами прожекторов и залезал под куцую капитанскую телогреечку – такую же, как у всей команды.
«…А ведь Конягин собачился на днях с боцманом, что телогрейка коротка; как-то он там, бедолага?..»
Ветер срывал с трубы и стлал по надстройкам приторный дым работающих дизелей. Внизу, в мутной черноте, плескалась вода. Снег полосами реял в свете подпалубных плафонов, и оставалось самое неприятное – только ждать.
8
Они втиснули Алика Юхневича в узкий промежуток между мотором и бортовым воздушным ящиком, потом Витя Конягин на животе перебрался через кожух мотора вперед и, стараясь не упасть и не ударить себя по зубам рукояткой, крутанул ее. Дизель застучал и вывернул шлюпку носом против волны. Витя Конягин, уже не обращая внимания на брызги и ветер, выпрямился в шлюпке, оперся о мотор, утвердил поплотнее ноги на настиле.
Теперь нужно было главное: снова увидеть огонек на Баклыше. Потом Витя догадался, что нелишне и послушать, может, заплещет бурун на камнях, и поднял наушники шапки. Необорванная тесемка с узелком больно хлестала его по шее и по щеке, и он стал придерживать шапку рукой; это было к лучшему, потому что не так продувало уши.
Витя не оборачивался к Коле Жилину, но знал, что тот следит за ним.
Через минуту, как раз в перерыве между гудками судового тифона, Витя услышал слабый звон и шорох шуги, выбрасываемой волнами на берег, и увидел неправдоподобно высоко слабенький отблеск огня на островке.
– Коля, держи еще право, вот так, смотри, да прибавь газу больше, а то мимо проносит!
Моторист не расслышал, что ему кричит Витя Конягин, но, посмотрев по его руке, сам увидел проблеск огня и прибавил подачу топлива на моторе сколько мог. Кажется, шлюпка начала продвигаться вперед… Да, они приближались к островку, потому что волна уменьшилась и стала заходить как-то сбоку. Днище неожиданно загрохотало по грунту. Коля выключил муфту сцепления и сбавил обороты. Прямо перед носом шлюпки круто вздымался темный и дымный от снега берег.
– А я-то думал, почему огонь так высоко, а мы, оказывается, совсем рядом были! – Витя орал и размахивал руками, не то от радости, не то стараясь согреться. – Эй, вставай, золотая рыбка, приехали!
Алик Юхневич, настороженно вертя головой, выкарабкался из отсека, вгляделся, выскочил в воду, поскальзываясь на камнях и обламывая припайный ледок, побежал на берег…
– Куда-й-то он, по нужде невтерпеж, что ли? – спросил Витя Конягин у Коли Жилина. Коля молчал, стаскивая набухший от воды правый ботинок. Голова, плечи и туловище его ходили ходуном.
– Эхе, Жила, так ты дуба дашь. Выжимай носки да ложи их на мотор, прибавь газу, чтобы пожарче было, а пока надень рукавицу на ногу! Да не так, золотая рыбка! – Витя Конягин сам растер Колькину багровую ступлю, натянул на нее рукавицу. – Чем бы тебе еще погреться?
– С-с-с-ти! – выдавил сквозь зубы Коля Жилин и, повернувшись, взялся за рукоятку отливной помпы.
– Вот умница, глядишь, и воду из шлюпки откачаешь. Кланяйся, кланяйся больше, чтоб хребтина не закостенела!
Смазка помпы загустела на холоде, ручка подавалась с трудом, но и это было к лучшему: двигая ее, Коля Жилин стал согреваться.
– Как нагреешься, мне оставь на развод, я ведь тоже костной да мясной, – сказал ему Витя Конягин и полез с кормы на нос. Нужно было думать и о зачаливании шлюпки, затем, что с обоих боков маленький островок огибала волнишка и добегала до шлюпки, постукивая ею по камням. Чего еще недоставало, так это чтобы их еще раз, снявши с грунта, отнесло и от острова.
Витя уложил в руке несколько колец фалиня, выпрямился, помедлил, угадывая в темноте, за что же удобнее зацепиться на берегу. Там, среди оснеженных валунов, появился, пошатываясь, Алик Юхневич.
– Эй, ну что, подходящая суша? Давай-ка фалинь к себе возьми, золотая рыбка, шлюпку подтянем. Веревку возьми, тебе сказано!
Фалинь, раскручиваясь, не долетел до берега, упал среди обледенелых камней в воду. Алик, поколебавшись, полез за ним, поскользнулся и упал на колени.
– Живей, шевелись, коли жить охота!
Алик, все так же стоя на коленях, выловил в льдистой воде конец фалиня, бормоча и со всхлипом втягивая воздух, прополз на берег, вытащил за собой фалинь. Витя Конягин, держа в руках отпорный крюк, прошел следом за ним.
– Теперь воду из рукавиц вытряхни да иди к мотору грейся, я тут сам без тебя справлюсь. Только блевотину с телогрейки счисть, Жила этого не любит.
Витя выбрал валун понадежнее, попробовал его пошевелить отпорным крюком, закрепил под шейку валуна фалинь.
Они по очереди согрелись помпой, откачивая воду из шлюпки, потом сгрудились пониже у мотора, кое-как подсунув к нему коченеющие ноги. Коля Жилин вытряхнул из пачки две сигареты, одну раскурил, другую аккуратно упаковал снова. У Вити Конягина и Алика курева с собой не было. Витя Конягин, втягивая дымок, раздувал ноздри и морщил от удовольствия свой замечательный нос; Алик сидел молча, поджав губы, уставившись в какую-то неведомую точку правее Колиной головы. Коля выкурил ровно треть сигареты, протянул ее Вите Конягину, Витя тоже искурил треть и толкнул Алика в плечо: на! Алик обернулся, в его застывающих синих глазах мелькнуло словно бы удивленно, но чинарик он все-таки взял. Это было для него, наверное, даже самоотверженным поступком, потому что он брезговал становиться в очередь на сигарету, не «якорил»; а когда не было что курить, ничего не курил. Поэтому ни еще в мореходной школе, ни на судне он не считался порядочным курякой, да и вообще, по правде, еще никем не считался…
– Ну вот, теперь нас трое Робинзонов Крузо, – сказал Витя Конягин, – только что за странная фамилия у нашего островка? Дристяной Баклыш? А, ребята? Я думаю так, что плыли тут когда-нибудь поморы, увидели, что остров сплошь белый, чайками засиженный, да и назвали Дристяной Баклыш. Как вы думаете?
Коля Жилин как будто ничего не расслышал, но Алик согласно покивал головой.
– Не, а все-таки мы так померзнем все, надо какую-никакую крышу сооружать, не снегом же белым укрываться… Что скажешь, Жила, золотая рыбка?
Коля Жилин пошевелился, пощупал двигатель, посмотрел на циферблаты и сбавил обороты.
– Зачем ты? – спросил Алик Юхневич.
Не обращая на него внимания, Коля перегнулся через борт, подставил ладошку под отливное отверстие системы охлаждения. Ладонь осталась такой же сухой, как была. Коля остановил двигатель. Стало тихо и слышно, как летит снег, неся на себе далекий звук судового тифона.
9
Стармех не очень торопился подниматься наверх; он знал, что ничего хорошего, кроме вполне справедливых вопросов о шлюпочном двигателе, он там не услышит. Но подниматься все-таки надо было. Стармех протер путанкой потеющие руки, крякнул и вошел в штурманскую рубку. Юрий Арсеньевич полулежал на диване, опершись спиной на стопку подготовленных к списанию лоций. Стармех сунул путанку в карман телогрейки и сочувственно посмотрел на капитана.
– Не смотри на меня с поволокой, дед! Почему мотор на шлюпке не работает, вот что мне интересно, Геннадий Федорович уважаемый, и что же тогда перед отходом делал в шлюпке третий механик? Садоводством он там занимался, что ли?
– Жилин парень надежный. Вернутся – узнаем, что почем там было.
– Хм, вернутся. Скорей всего, их еще выуживать катером придется, так что проверьте-ка сами, чтобы и на катере механическая сила не подвела…
Стармех переждал, пока прогудит в очередной раз тифон.
– Что же, мы вас так часто и подводим, да?
– Хватит и сегодняшнего раза, если это все из-за мотора, как вы считаете.
Стармех постоял полминутки, снова протер путанкой ладони и пошел проверять катер. Он не обижался на капитана, понимая его состояние, но в глубине души полагал, что кое в чем кэп и сам в этой истории виноват, ну, да это уж не наше дело, комиссия потом разберется, что почем. Однако мотор не должен был отказать, тут что-то другое…
Проводив взглядом квадратную спину стармеха и его добротную шею, Юрий Арсеньевич прикрыл веки.
«…Неправильно делаю. Что, дед специально мотор ломал? Он, конечно, сам себе на уме, но к делу относится предельно добросовестно, а я ему разносами только нервы дергаю. Распустился. В отпуск надо. Маячок на Баклыше с новогодней елкой сравнил, куда больше? Но старпом тоже хорош, флегма страшная. А что, я его характер не знаю? Сам на себя этот крест взвалил, наконец, раз навсегда, ну! А он парень преданный и судоводитель прекрасный, а я ору…»
– Кстати, старпом, что вы о бочке в журнале записали?
– Что утонула.
– И все?
– А что же еще-то, Юрий Арсеньевич, тут вон люди неизвестно где, и то…
– Ну, старпом, старпом! Это же не люди, а бочка. Если люди утонут, мы вообще с вами за них не рассчитаемся. А вот за бочку нам в любом случае надо отчитываться, она денег стоит, ее списывать надо, бумаги оформлять! А посему вы оставьте место внизу для сноски, потом запишете подробности.
– Понял.
«…Утонуть они не должны… Только бы не замерзли до утра, мороз не сильный, но ведь и снег и ветер. Ага, и звезд ночной полет. Обморозиться они могут, это почти наверняка, тем более Жилин в одних ботинках. Может, что изобретут в шлюпке на ноги намотать?.. Ох и взгляд у него, чернота – глаз не видно. Помотало по жизни парня. По третьему десятку давно валит, а он только-только в комсомол вступил… Учиться бы надо помочь, да все некогда. Всем некогда. Текучка сплошная. Работенка. Эх, мама родная, и надоело же все! А уж особенно дрянно такой невзрачной работой заниматься, глаза бы на нее не глядели. А кто ее делать будет, дядя Митя дворник, что ли?..»
Юрий Арсеньевич словно бы задремал. Но он не дремал, потому что в спину углом больно упирались твердые обложки лоций, да и вообще это была не дремота, а то тягучее состояние покорной усталости, которое наступает после часов жестокой нервотрепки, тогда, когда становится нечего больше делать…
Статистика мирового мореплавания утверждает, что количество аварий на море из года в год не уменьшается. Когда-то моряки взывали о помощи к небесам, шепча про себя молитвы под треск деревянных палуб, а теперь в духе времени тем же призывам в виде набора точек и тире внемлют автоматические приемники сигналов тревоги и бедствия. Море по-прежнему остается стихией, то есть пространством, наполненным случайностями.
Юрий Арсеньевич уже давно и не раз раздумывал обо всем этом и все время приходил к одному и тому же стоическому выводу, и хотя примириться с ним не мог, но помнил об этом всегда и старался не допускать у себя в жизни и у себя на судне никаких возможностей для случайности, скрупулезно перекрывая все намечавшиеся для того лазейки. Жить и плавать от этого становилось гораздо скучнее, но что же было делать?
«…Неужели Конягин не найдется что делать? Нет, Витя не должен подвести, на него вся и надежда. Жилин все же не матрос, а Юхневич – что Юхневич?..»
Юрий Арсеньевич ясно вспомнил залитую солнцем и продутую холодным ветром пешеходную эстакаду над рельсами у морского вокзала, на которой он встретил в сентябре Витю Конягина. Витя пристопорил троих черномазых ребятишек, которые гуськом буксировали его, и протянул руку:
– С бабьим летом вас, Юрий Арсеньевич!
– Здравствуйте, Конягин, – неторопливо ответил капитан, рассматривая длинноносое улыбающееся Витино лицо и его сутулую фигуру в старом пожухлом резиновом плаще. – Ну как ваши дела?
– Вот сиверко дует, а? – спросил Витя Конягин и нагнулся к ребятишкам. – А ну, слушай сюда, золотые рыбки! Топайте вниз, вон к тому забору, там теплее, я сейчас приду. Венька, возьми Сергея за руку!
– Ваши? – кивнул Юрий Арсеньевич на ребятишек.
– Все наши, – ответил Витя, как-то жалко наморщил нос и попросил: – Может, возьмете к себе, Юрий Арсеньевич? Вот иду наниматься, да боюсь, что откажут…
– А это? – спросил капитан, щелкнув себя пальцами по горлу.
– Второй раз лечился, больше нельзя…
Они спустились вниз, и Юрий Арсеньевич, прижимая листок к забору, под которым грелись ребятишки, написал инспектору отдела кадров:
«Нелечка! Прошу направить ко мне под мою ответственность матросом I кл. т. Конягина В. И. Официальный рапорт будет».
Он сделал это не из-за чистого своего благородства. На судне не хватало матросов, а Конягин, когда не пил, был отличным моряком.
Юрий Арсеньевич знал его уже лет восемь и, по правде говоря, жалел. «Черт возьми, – упрекнул он тогда сам себя, – так и не дошли руки толком разобраться в этих его женитьбах. Из-за чего пьет?..»
