Текст книги "Капитанские повести"
Автор книги: Борис Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
16
Когда Виталий Павлович поднялся на мостик, третий штурман уже успокоился и развлекал вахту:
– Вот и вышли мы с ним из кабака. Он, подлец, носом на ветер, а я на четырех костях и глаза от конфуза хвостом прикрыл…
Вахта веселилась. Кроме третьего помощника и его матроса, наличествовали на мостике, судя по смеху, радист и еще кто-то знакомый из машины.
Виталий Павлович на ощупь прошел сквозь рулевую рубку наружу. Позади все замолкли, и слышно стало, как кто-то юркнул на другое крыло мостика. Скорее всего, это был вахтенный матрос.
Капитан ждал. Ночь светлела по мере того как привыкали к темноте глаза, и через несколько мгновений стали видны не только отблески судовых огней на воде, но и та отдаленная полуугадываемая полоса, где океан переходит в небо. Чуть выше, в прогалинах, между ночными облаками мелькали звезды. На ушаковских парусниках в шканечных журналах об этом писали так: «Ветр самый тихий, небо светло облачно, изредка блистание звезд». Стояла космическая тишина, несмотря на то, что стучал дизель, шумел поток за бортом, с крышки четвертого трюма низвергалась в воду впечатляющая киношная музыка. Но все эти звуки не могли нарушить то, что может нарушиться лишь само по себе.
– Я говорю, – прочистил горло третий штурман, – посмотрите влево, так ближе к траверзу. Стрельба там, говорю.
– Слышно? Звук слышен?
– Нее… – протянул третий, – как будто побашенная стрельба, говорю, с равным интервалом.
Третий помощник был недавно на переподготовке в военно-морском флоте и не упускал возможности показать полученные там знания.
– Ну, и кого же здесь побашенно расстреливают? Пиратов?
– Тренируются, может…
– За тысячу миль от базы щи хлебать? У них конгресс деньги считает. Почти середина Атлантики…
– Тогда не знаю, говорю, – обиделся третий штурман, – сами посмотрите. Вот тут, слева…
«Валдай» уходил все дальше в ночь, непонятно, что глуше становилось – темнота или тишина, и вдруг там, куда указывал третий штурман, поверх надгоризонтных облаков, словно разряд атмосферного электричества, задрожала беловатая вспышка, за ней еще три и через некоторое время еще четыре.
Виталий Павлович вытянул в сторону зарниц левое ухо.
– Теперь, говорю, с минуту… – начал доклад штурман, но капитан прервал его:
– Чшш!
– Может, говорю, отвернем от греха подальше?
– Чшш!
Когда засветилось снова, Виталий Павлович сказал:
– Далеко, если это стрельба. Залпы по морю хорошо раздаются, их услышишь раньше, чем увидишь. А сейчас… Несите-ка секундомер да включите локатор на подогрев. Посчитаем, где это.
– Виталий Павлович, говорю, вам тоже приходилось стрелять?
– А как же, милый! Во сне. Несите секундомер.
На разговор собрались поближе все, кто был на мостике, и вахтенный матрос на всякий случай доложил:
– Товарищ капитан, прямо по курсу все в порядке.
– Ну и не препятствовать, – ответил Виталий Павлович.
– Да, а все-таки взрывы, – пошевелившись, сказал тот, смеявшийся, из машины, и капитан узнал Федора Ивановича Крюкова.
– Да, – засмеялся радист, – мы тут смотрим, природа шепчет, а сверху, Федя, сейчас фьюитть! – болванка размером с твою каюту! И на первой космической скорости!
– Зачем же вы штурманские анекдоты слушали, Федор Иванович? – спросил капитан. – В таких условиях в центральном посту безопасней. Главное – спокойней. Вспышек не видно.
– Я у штурмана попросил разрешения на мостике побыть. И я всего-то минутку…
– Ну, – заметил Виталий Павлович, – так оно и полагается. Секундомер готов? Штурман, первая задача: посчитаем, зарница это или дело человеческих рук. Станьте к свету, чтобы видеть секундомер. Я буду отсчитывать вспышки, вы – замечать время, интервалы. Если картина стройная – пожалуй, люди. Ну, начали…
Шумела вода, едва заметно вспыхивали зарницы, постанывал от нетерпения радист, но они трижды повторили наблюдения.
– Ну что? – спросил капитан.
– Говорю, четыре через две секунды – пять – четыре через две и перерыв девяносто пять секунд. Похоже, говорю, человек…
– Вот, Федя, сейчас размером с твою каюту… – снова начал радист, но Виталий Павлович остановил и его:
– Помолчим, радист. Здесь работа. Штурман, задача вторая: определить расстояние до источника вспышек. Объясняю: скорость света триста тысяч километров в секунду, практически мгновенна. Скорость звука что-нибудь триста сорок метров в секунду. Время от момента вспышки до того, как звук придет к нам, по этой скорости определит расстояние. Но мы совсем не слышим звук. А потому – задача третья: проверка поверхности моря в направлении вспышек. Бегом! Не сюда, а к локатору! Так. Включаем локатор и начинаем просмотр поверхности там, где вспышки. Кстати, правый локатор включен зря, зарницы слева, а у нас там теневой сектор от сигнальной мачты. Ну, а как же! Все учитывать надо!
– Я говорю, голова у меня не Дом Советов, Виталий Павлович…
– Вы плохого мнения о своей голове, помощник.
– Здорово вы его, – польстил радист, – ай да дрессировочка!
– А вы не радуйтесь раньше времени. И до вас очередь дойдет.
– Тогда я пошел, – заторопился радист, – можно считать, меня уже нет.
– Да, вы уже в радиорубке и поднимаете все последние извещения и предупреждения.
– Есть! Они, правда, все записаны в журнале, и вы за них расписались.
– Я не проверял порядковые номера. Может быть, были пропуски…
– Понятно! – козырнул радист. – Есть!.. Давай-ка, Федя, по-тихому отсюда, не то и тебя к этим зарницам подключат. Тупой ты, правда, Федя, но ведь вспышки считать ума не надо, все равно что деньги. А? Пошли, Федя, – шептал радист, – влипнешь ты с этими вспышками в свидетели, если что.
Федор Иванович втянул слюну между зубами, похмыкал для порядка, но поскольку радист не выпускал его локтя, то и ему нечего осталось сопротивляться…
Снова в тишине и темноте слева по борту забились, запульсировали, подсвечивая небо, далекие отсветы, и Виталию Павловичу показалось, что все это уж было, давно было, больше десяти лет назад… Когда он провожал Лиду до бабкиного домика, весь поселок спал, даже, кажется, дыхание людей было слышно в распахнутых ставнях, и было так же тихо, темно и тепло, и река внизу под устоями моста шумела так, как сейчас океан под бортом, и так же кое-где плыли извилистые отблески огней, и беззвучные зарницы вспыхивали вверху, по краю окоема… Только небо там было поуже, потому что сжималось лесом, и сам он был помоложе, и очень нравилась ему Лида. Да и он ей, конечно. Была там у реки одна примечательная липа…
– Ну что там, видно что?
– Нет, говорю, не видно. Я уже на тридцатимильной смотрю.
– Дайте-ка.
Рассматривать пустынный спокойный океан на экране радиолокатора так же скучно, как открытый космос, из которого убраны светила. Обега́ет мир ниточка электронного взгляда и возвращается обратно, а вокруг – пустыня, на которой не вспыхивает ничего.
Виталий Павлович прибавил усиление, покрутил рукоятки настройки, проверил, на какую дальность включен локатор, и сказал штурману и рулевому:
– Давайте-ка отвернем на тридцать градусов вправо, что-то меня смущает теневой сектор… Так, хорошо. Нет, и здесь ничего не видно. Ложитесь на прежний курс.
– Локатор, говорю, исправен, – заметил третий штурман, – я проверял.
– Пусть пока покрутится.
– Может, говорю, ракеты американцы испытывают?
– Трасса их Восточного полигона еще впереди. Смотрите. Где карта? Вот… Трасса проходит так: от мыса Кеннеди сюда, к острову Антигуа, и дальше, за экватор, к острову Фернанду-ди-Норонья. До этой линии нам еще идти и идти. Кроме того, над нами проходил бы участок пассивного полета, и ничегошеньки мы бы с вами не ощутили, когда головка ракеты пролетела бы над нами на высоте нескольких сот километров. Согласны? Да и вообще, если уж говорить о ракетах, то эти вспышки напоминают работу «катюш». Ага! Вот то-то. Что остается? Остается вызвать радиста и еще раз проверить имеемые навигационные предупреждения. Два дня назад мы что-то такое имели относительно геодезических испытаний с применением ярких источников света, только это где-то севернее, на параллели Норфолка, и ближе к США. Ну, что вам передавали по вахте?
Третий помощник стал искать журнал навигационных предупреждений, и по его длинному лицу видно было, что ни о каких таких испытаниях он и понятия не имеет.
– А вот теперь и вывод: то, что вы несете вахту под наблюдением капитана, не означает, что капитан несет вахту вместо вас. Не превращайте себя в наблюдателя! Одновременно с докладом мне вы обязаны были решить все те задачи безо всяких напоминаний. И уж во всяком случае включить локатор. Им-то океан обшарить проще простого. То есть, вообще говоря, обнаружив какое-то явление на море, вы должны определить, что это такое, где именно происходит и чем может грозить судну. А вы мне примитивный доклад выдали и сочли за благо приступить к анекдотам о попойках. Все вместе это называется – вахтенный штурман! Кстати, вы знаете, за что был списан ваш предшественник?
– Он айсберги проморгал.
– Случай с айсбергами лишь увенчал его нежелание быть самостоятельным. Вам понятно? Изнт ит?
– Йес, сэр, говорю…
– Ну – на вахту. Переживать будете в личное время.
17
Третий штурман вышел наружу, и Виталий Павлович улыбнулся, услышав, как он яростно зашипел на вахтенного матроса. Это было неплохо, потому что вахта третьего штурмана отличалась особой непринужденностью, матросы любили стоять с ним, а сам третий явно не рвался к самостоятельности, уютно устраиваясь за капитанской спиной. Кроме того, ему не хватало аккуратности в работе, и Виталий Павлович всякий раз проверял, как он переходит с карты на карту или прокладывает измененный курс.
Конечно, третий сейчас сердит был на капитана, но наверняка и зол на себя. Делая замечания, Виталий Павлович иногда старался побольше царапнуть самолюбие: неглупых людей самолюбие очень подтягивает.
Вообще-то в последнее время особых дураков Виталию Павловичу не попадалось. Те, что на первый взгляд были таковыми, просто оказывались людьми, не умеющими или не приученными думать, в крайнем случае – ленящимися думать. Жизнь по освоенному стереотипу вполне устраивала их, и для того, чтобы заставить их думать, нужно было сначала пробудить у них недовольство заученными приемами существования, то есть недовольство самим собой. Но если человеку уже хватает минимального набора привычек и ощущений для того, чтобы быть счастливым, как это можно изменить?
Был на «Валдае» классический образец: Федор Иванович Крюков, старший моторист и заместитель предсудкома. Он долго служил и плавал мотористом, но стармех не доверил бы ему разборку пли сборку простейшего насоса: Федя не мог думать. Он постигал манипуляции, не вдаваясь в суть дела.
Однако стармех никогда бы не согласился добровольно расстаться с Федей и таскал его за собой с судна на судно, ибо не было другого такого человека, кто бы умел так быстро и в непостижимой обстановке раздобыть любую дефицитную запчасть, оформить получение и списание имущества и официально и под прилавком. Отчетность по машине благодаря этому была в безукоризненном состоянии, и экономия по горюче-смазочным материалам, расходным материалам и запчастям ежеквартально – налицо.
Постепенно вникая в детали Фединой хозяйственной деятельности, Виталий Павлович не знал пока, что предпринять, потому что и помимо этого порядок в машине стармехом поддерживался действительно деловой, а плавать, имея Федю, было гораздо легче, и в советских портах как добытчик он был незаменим. Поэтому Федя имел монопольное право здороваться со стармехом за руку и разговаривать с ним наедине при закрытых дверях, и вследствие этой привилегии на младший комсостав он смотрел свысока, до среднего снисходил, а со старшим пытался быть в приватной дружбе.
Попробовал он и с капитаном поговорить попроще, но Виталий Павлович немедля посадил его на место, причем так ядовито и публично, что Федя не мог ему этого простить.
С командой Федя близких отношений не порывал, крепким задним умом понимая, что слишком ненадежно любит его комсостав.
Семьянин он был исступленный. Он не жалел себя за границей, выискивая обувь и одежду, сам ходил в обновках пятнадцатилетней давности, рассчитывал каждую марку и каждый фунт и радовался, как ребенок, когда удавалось наскрести на комплект, чтобы жене и дочерям всем троим без обиды. На что пока Федору Ивановичу не везло, так это на квартиру, несмотря на стаж работы и занимаемый профсоюзный пост…
– Так, говорю, все ничего и нет, чернота, – осторожно обеспокоил Виталия Павловича третий помощник. – Пусть работает?
– Пусть поработает… Радист не торопится, надо сказать.
– Сходить?
– Вперед смотрите, я сам.
Виталий Павлович вышел в коридорчик и переступил комингс радиорубки. Радист с начальником радиостанции сверяли номера принятых по радио извещений и предупреждений мореплавателям.
– Ну что, боги?
– Фу, – сказал радист и помотал головой, – у нашей фирмы все оки-доки, номер в номер. Вот, было позавчера из Калининграда: восточнее Большой Ньюфаундлендской банки, карта № 215 – учения с применением осветительных и пиротехнических средств…
– Так. Ну, это не для нас беспокойство. Еще что?
– А вот о запусках ракет: подход к Чесапикскому заливу, северо-западнее и северо-восточнее Бермудских островов, карты… Пять номеров. Так. Запуск ракет с 15 по 29 августа с острова Уолопс. Районы падения… так… так, и с эллипсом большой осью четыреста миль, малой осью триста миль с созданием химического облака голубого цвета продолжительностью тридцать – сорок пять минут. Районы опасны для плавания.
– Ну, это я помню. Это все у нас на карту положено. А вот к югу от нас?
– К сожалению, это все, – ответил начальник радиостанции. – Единственное, что могу еще предложить, это последние данные по тем двум ураганам.
– «Терри» и «Ева»?
– Они. Вот последние сообщения из Вашингтона и Майами.
– Ну, спасибо, хорошо. Значит, все?
– Все.
– Будем считать – это необъявленные испытания. Вспышки явно рукотворные.
– Мы вдвоем еще раз эфир проследим и циркулярную передачу проверим.
– Ну, добро.
Виталий Павлович вернулся в рубку и снова прилег к генеральной карте западной части Северной Атлантики.
«Ну так… Испытания действительно где-то на параллели Норфолка и от нас куда как вдали. Черт с ними. А вот что делают ураганы? «Терри» направилась на северо-восток, по испытанному пути. Весьма возможно, превратится в обычный циклон умеренных широт… Это как раз на пути «Вышнего Волочка». Впрочем, Александр Николаевич наверняка уже прижался к Азорам. А что «Ева»? А «Ева» вышла на побережье Мексиканского залива, миновав Ки-Уэст. Сила ветра… Ого! Сочувствую американцам, но для нас это уже не ураган. Что еще? Слабая депрессия у десятого градуса широты… Так. За ней нужно будет последить, очень вероятно, преобразуется в тропический циклон. И тогда пути наши где-то пересекутся… Депрессия новорожденная, имени ей еще не успели придумать…»
Пришел на вахту заспанный второй помощник, широко зевнул и потянулся со стоном, так, что суставы хрустнули.
– Ну вы развоевались… – сказал капитан.
– Извините, Виталий Павлович. Показалось прохладно, выключил кондиционер сдуру, окно открыл. Поднялся – как рак вареный. Что-то не чувствуется пассата…
– Хм. Самое позднее, через сутки должен дуть устойчиво, это предельная граница. Рукой подать до тропика Рака. Так что посвежеет.
– Не слышно, где там братан мой плывет?
– Собираюсь запросить Александра Николаевича, где они обретаются. Ответит – будем флажки в карту втыкать.
– Гонки «Агамали-оглы» с «Дербентом»?
– Гонок не будет. Полагаю, они придут раньше.
– Эх, на близнецах плаваем, четыре года уже не виделись. Мать дома сердится, ох, говорит, у вас и работа: в одном городе живете, по пять лет в глаза друг друга не видите!
– Теперь увидитесь, пока друг за другом в очереди постоим.
– С нашим грузом очереди не будет. Переадресуют на Сьенфуэгос или Гавану – и порядок.
– Это, пожалуй, верно. Даже наверняка. Ну, значит, поговорите по радиотелефону.
– Так вы же сами не дадите, – засмеялся второй помощник.
– Почему же? Когда табак-сахар начнем грузить, разрешу.
– Сахар с табаком?!
– Есть такое предложение. Сахар-сырец. Посмотрим на месте, поближе. Разделим по трюмам. А пока – давайте на вахту. Пятнадцать минут в начале каждого часа просматривать море локатором. Утром хочу звездочки посчитать, не забудьте. Счастливой вахты.
– Спокойной ночи, Виталий Павлович.
Капитан зашел в радиорубку, взял бланк радиограммы и написал:
«т/х Вышний Волочёк КМ Сергееву
Полночь мск 28 августа мое место широта… долгота… Прошу сообщить ваши координаты КМ Полехин»
– Ну, и кроме того, радист, особо последите за сообщениями о депрессии на десятом градусе широты. Из этого кое-что может для нас проистечь.
ПИВО СО ШНАПСОМ
После захода в Таллин с сахаром и табаком мы попали все-таки на долгожданное докование.
Вдвойне хорошо оказалось то, что доковаться нас отправили попутно, почти по рейсовому заданию, в ГДР, в Варнемюнде.
В этом было несколько преимуществ. Во-первых, докуют немцы быстро, дешево и прекрасно; во-вторых, применяют стойкую патентованную необрастающую краску; в-третьих, на южной Балтике начиналась весна. Чтобы понять, что это такое, надо побыть там в это время.
Когда после разгрузки в Трансатлантической гавани Ростока, вооружившись двумя буксирами и лоцманом, мы пересекли реку Варнов и оказались в плавучем доке судоверфи, весна царствовала повсеместно. С высоты нашего поднятого над крышами домов «Валдая» мы разглядывали зелено-белую кипень цветущих яблонь, розовые ряды сакур, из-под которых не видно было асфальта, и там, за каналами, за маяком, за модерным грибообразным зданием приморского ресторана, видны были светлая, выхоложенная за зиму полоса пляжа и такой же, как цветущие яблони, бело-зеленый прибой.
Честно говоря, особенно радовала своей наивностью листва: на нее еще не успела пасть пыль, копоть судов, дым жженого прессованного торфа, которым топят котелки в домах; как ни крути, именно новоявленная листва олицетворяет собой весну.
Настроение у всех было приподнятое, и я заметил, как на баке Володька Мисиков прошелся в чечетке, да и сам Граф не утерпел, начал изображать танцующего рака, и предел этому положил боцман, вытянув его по заду бухтой бросательного конца.
Ремонтная ведомость была скалькулирована еще во время разгрузки, и первые два дня мы обживались, осваивали док, налаживали ремонт и часами торчали внизу на стапель-палубе, любуясь своим внезапно выросшим «Валдаем», дивовались его стремительным обводам, острому форштевню, вместительному корпусу и совсем уж необыкновенным – так мало их приходится видеть – винту и рулю. Корабль на палубе дока удивителен, как миллесовский человек на ладони бога.
Кроме того, первые два дня заполнены были установлением деловых контактов с работниками верфи и тысячей мелких дел, которые неизменно возникают, когда судно переходит из одной ипостаси в другую.
Третьим днем была суббота.
Еще в пятницу мы мельком видели капитана, в каюте которого до позднего вечера проходил заключительный зитцунг по доковой ведомости, и Таня несколько раз поднималась туда с подносом, полным закусок. Туда же бегали стармех с охапками чертежей, электромеханик, старпом, капитану было не до экипажа, и сход на берег был отменен.
А в субботу работали всем экипажем, поделясь на бригады, и никто не протестовал даже из машины, потому что перед уходом из Таллина на общем собрании решено было отпустить восемь человек в отпуск без подмены, а доковый ремонт провести в экспериментальном порядке наличными силами, ориентируясь на щекинский метод.
В трюмах, освобожденных наконец-то от груза, визжала, шипела и гремела механизация заводских рабочих, быстро вырастали сборные металлические леса.
Виталий Павлович показался с утра, когда разворачивались бригады, походил по судну и уехал по делам в Росток. А мы поработали от души, и потому все были довольны, когда вечером нам выдали немного валюты и объявили воскресенье днем отдыха.
Субботний энтузиазм дал себя знать, и большинство в воскресенье отлеживались и отсыпались, так что с утра на экскурсию в Варнемюнде собралась группа особых активистов во главе с Федей Крюковым и Володькой Мисиковым. Андрей Иванович поморщился и отказался отпустить их на берег в таком непредставительном составе. Федя Крюков, после того как в Таллине поднес чемоданы к поезду инструктору Охрипчику, стал совсем важным и обиделся, но Андрей Иванович даже не взглянул на него. Штурмана и механики отдыхали, и все отложилось бы на после обеда, если бы Миша Кобылин не взял обузу на себя.
– Андрей Иванович, – предложил он, – разрешите, я пойду с ними. Хорошо вчера работали, имеют основание отдохнуть.
Андрей Иванович думал немного.
– Хорошо, боцман. Как себя вести, ты знаешь. Весна – этим молодцам спуску не давай, построже. Ну и ты, Володя, – сказал он Мисикову, – смотри, чтобы никаких размочек, как в Таллине и Валдае! Капитан дважды тобой интересовался. Старпом за тебя ходатайствовал, смотри. Вопросы есть? В четырнадцать быть на борту. С богом!
Перед зеркалом в вестибюле боцман огладил лацканы выходного пиджака с наградными колодками, долго пристраивал на голове ворсистую клетчатую кепку, и наконец они впятером убыли на берег, а я проводил их до трапа…
Около пятнадцати часов зазвонил береговой телефон. Старпом успел к нему раньше меня:
– Наверх беги. Быстро позови шефа. Из консульства.
Виталий Павлович не обернулся к двери, сидя за письменным столом над пачкой бумаг, с прижатыми к телу локтями и непонятно узкой спиной. Вздрагивал клок седины у него на затылке.
– Виталий Павлович, а Виталий Павлович! Там вас к телефону, из консульства звонят.
– Ну хорошо, – не оборачиваясь, сказал он, – иду.
Старпом в вестибюле стоял такой бледный, что его бакенбарды казались приклеенными. Он никак не мог вытряхнуть папироску из пачки.
– Вот это мы погорели! – без обычного своего грассирования, шепотом, сказал он и сунул папиросу в рот обратным концом.
Капитан по телефону говорил недолго.
– Да. Понятно. Ну? Что? Минуту… Кто у нас на берегу? Пять человек? Боцман старший?.. Да, Георгий Романыч, есть люди на берегу… Где? Так. Где это? Хорошо. Понятно. Ну ясно. Хорошо. Обязательно.
Положив трубку, он посмотрел на нас сухими, какими-то старыми глазами.
– Проверьте, кого нет на борту, старпом. А вы приготовьтесь на берег.
Через несколько минут мы с Андреем Ивановичем вполуприпрыжку шли от проходной в сторону моря. Свежо пахла трава, толстым слоем лежала под ногами розовая пена лепестков японской вишни, и дергались веко и шрам на виске у помполита. Потом он стал задыхаться, остановился и сказал:
– А теперь спеши не спеши – уже не догонишь…
– Что случилось, Андрей Иванович?
– Боцман попал в отделение народной полиции.
– Боцман?!
– Именно боцман. Из консульства сообщили, что боцман с «Валдая» и с ним еще один человек.
– То-то капитан почернел.
– Почернеешь. Ему и без того солоно. Вчера телеграмма пришла от тещи, что у его жены признают рак. Не замечали? Мало ли что не замечали. Опухоль на груди у нее была… Пойдем потише. Насколько я помню, где-то здесь налево эта Кунстденштрассе… Мелвилл писал, что лучше плавать с угрюмым хорошим капитаном, чем с веселым и плохим. Жаль Виталия Павловича.
– У вас тоже будут неприятности.
– Мне уже столько лет, что у меня не может быть неприятностей… Мисикова не велел он отпускать на берег, опять, говорит, придет, как в Таллине: одни глаз в унитаз, другой в Млечный Путь. А я отпустил…
– Может, второй не Мисиков?
– А и тоже не лучше.
Мы нашли участок фольксполиции по машине, выскользнувшей из тут же сомкнувшихся ворот, и толкнулись в застекленную дверь. Она не открывалась. Тогда Андрей Иванович осмотрелся и нажал на укрепленную справа от двери кнопку. В ответ раздался звонок, дверь распахнулась на пружине, мы вошли внутрь, и навстречу нам из-за барьера поднялся высокий, по-немецки естественно затянутый в зеленоватую форму, дежурный.
– Гутен таг, – четко склонил голову Андрей Иванович, и дальше весь разговор у них продолжался по-немецки, так что я мог улавливать лишь кое-что урывками.
Дежурный доложил по телефону, сверху спустился к нам вежливый, даже какой-то сожалеющий, офицер.
«Энтшульдиген», – несколько раз повторил он в беседе.
Мы прошли дальше по коридору, и тогда нам открыли плотную дверь. С широкой и низкой, как диван-кровать, деревянной лавки поднялся боцман Миша Кобылин и, увидев Андрея Ивановича, заплакал.
– Где Мисиков? – спросил Андрей Иванович, вглядываясь в боцмана здоровым глазом.
Боцман указал на другой топчан, где беззвучно лежал туго спеленутый серый куль. В конце его из-под жесткого серого полотна выбивались мисиковские кудряшки и темнел синюшный носик.
– Бился он в беспамятстве, вот его и закатали, – глухо доложил боцман, забыв, что слезы у него катятся по щекам, как у женщины.
– Остальные где?
– Они с Крюковым ушли…
– Документы?
– Вот. Оба паспорта, – боцман достал их из внутреннего кармана и протянул помполиту, – я у Мисикова забрал, а им предъявлять отказался, хоть они и требовали. Вы простите меня, Андрей Иванович, – добавил Миша и сел на скамью. – Лампа меня попутала.
Андрей Иванович еще поговорил с немецкими товарищами, потом спрятал паспорта во внутренний нагрудный карман, распрощался с ними за руку и кивнул нам с боцманом:
– Пошли. Мисикова на носилках доставят.
Мы вышли из отделения и сели в подошедшую бежевую «Волгу», дежурный добродушно похлопал Мишу Кобылина по плечу:
– Карош порьядок, ботсман!
По дороге Миша судорожно рассказал, как было дело: погуляв по каналам, по городу, по молу, по набережной, поглазев на витрины, на обратном пути они решили попить пива.
– Грех, думаем, такого пива не попробовать, известно. Да и ребята вчера наломались. Ну – есть. Зашли в гаштет, заказали. Я с Кондаковым сидел, а Федор рядом за столиком с ними, а потом Федор ко мне перешел. Неудобно, говорит, все-таки старший моторист – с рядовыми. Гляжу, Мисикова нет. «Где Мисиков?» «Да он тут за угол…» – Федор отвечает. Есть. Мисиков вернулся, по второй заказали, маленькие такие кружечки, чуть больше стакана. Потом по третьей. Потом, смотрю, слишком веселые ребята за тем столиком. Отставить, говорю. Шабаш. Есть. А вышли – Мисикова совсем развезло. Вижу, обвели они меня, как молодого, шнапсу Мисиков приволок, «ерша» делали. Какой им еще «ерш», когда пиво и так крепкое, щенки! Гляжу, Федор с теми вперед ушел, не видно их, а я с Мисиковым. А он куль кулем… За кусты его положить, оставить боюсь, и на плече через город не понесешь. И за такси некому сбегать, смылся Федор с ними. Тут машина попутная идет, лампа над крышей, определил – такси ихнее, знаете, частники лампу цепляют наверх. Проголосовал. Шофер Мисикова назад уложить помог, я сел, смотрю – а ведь не такси, и счетчика нет. В общем, ваши документы – спрашивают. Я им говорю, кто я и что мне на судно надо. Вартен, говорят, камарад, вартен.
– Дальше.
– А и все. Гут мне сказали, отвели в ту комнату, заперли. А потом, когда Мисиков бузить стал, принесли одеяло вроде нашего половика и завернули руки по швам, как младенца. Я им сам помогал. Эх, Андрей Иванович, как совестно-то! Что же, думаю, я все над ними да над ними, не армия все-таки, дай вместе. Вот те и пиво! Что капитану теперь скажу? Что будет-то?
– Мало не будет, – ответил Андрей Иванович и снова боком, по-птичьи, всмотрелся в боцмана уцелевшим в войну глазом. – Ты солдат. Как же ты сплоховал?
