Текст книги "Капитанские повести"

Автор книги: Борис Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

6

Хорошо утром на судне!

Артельщик тащит на камбуз продовольствие, из овощных кладовых тянет кисловатым, таким сельским, запахом соленых огурцов; в столовой, где еще светят плафоны и уже бегают солнечные блики от волн, моряки утренней вахты налегают на хлеб с маслом и кофе; юнга Шурочка Содова взбивает мыльную пену на линолеуме коридоров; динамик в опустевшей курилке, похрапывая, выдает в плотную синеву последние известия из Москвы, записанные на магнитофон двое суток назад; боцман Иван Николаевич на юте отчитывает какого-то моряка: матрос ты или кто? – а шлюпки на кормовом ботдеке поблескивают на солнце, неизменно напоминая старпому белыми своими бортами эмалированные тележки мороженщиц.

Утро начиналось как обычно…

В 08.00 старпом сдал вахту третьему штурману Алексею Петровичу Занадворову. Алексей Петрович родом был из кубанских казаков, имел холеные усы, а все головные уборы на его голове сидели с обязательным лихим креном.

Вот и сейчас он пришел на мостик в белом чехле, заломленном на правое ухо.

– Как спалось?

– Душновато. С утра соленый душик принял.

– Вот обсервация на пять двенадцать по звездам. Вот место на восемь ноль-ноль. Остальное без перемен: слева солнце, по курсу – Куба, сзади – сторожевик, а справа, сам понимаешь, Соединенные Штаты.

– Что, уже манхэттенская реклама была видна? – улыбаясь, спросил Алексей Петрович.

– Даже шикарные девочки в кадиллаках! Жаль, они ваших усов не видели.

– Ну, тогда бы совсем на Кубу не попасть, силком бы в Америку утащили… Какие ЦУ от капитана?

– Все то же: идти как шли, события фиксировать в соответствующих документах, на провокации не отвечать. Часам к десяти опять «Нептун» пожалует.

– Дальше в лес – больше дров, скоро еще чаще наведываться будут.

– Прошу убедиться, что мир на месте, и я пойду командовать авралом. Полную покраску надстроек будем делать.

Синий океан все так же легко, не раскачивая судна, колыхался до горизонта.

Зеленовато-желтые ленты саргассовых водорослей проплывали вдоль бортов.

Мир был на месте, и он был прекрасен.

– Н-да, сейчас бы животом кверху на пляже поваляться, – смачно потягиваясь, заметил третий штурман.

За старпомовской спиной кашлянули. Боцман, появившийся в проеме двери, доложил:

– Краску приготовили, кисти тоже.

– Э, боцман, я в штурманской не рассмотрел вас, что с вами случилось?

Щеки Ивана Николаевича усохли, глаза мутно поблескивали из черноты под бровями, а седые волосы, обычно аккуратно уложенные через лысину, жалкими клочками топорщились по сторонам. Снятую кепку боцман крутил в руках, наружной ее стороной, по привычке, обтирая проолифленные руки.

– Заболели, что ль, Иван Николаевич? Так идите отдыхать, я посмотрю за покраской.

– Да нет, куда же я пойду, спал вот совсем плохо. Я думаю, надстройки белым сурмином красить будем, ложится хорошо и сохнет быстро.

– Обязательно, боцман. И палубы кой-где подкрасим. И знаете что еще? Нужно марку на трубе подновить и серп с молотом.

Боцман помялся.

– Что, нечем, что ли?

– Да есть у меня подходящие эмали, только я их на Доску почета в ленуголок берег.

– Доска обождет, пусть лучше империалисты на нашу марку полюбуются, Иван Николаич!

– Быка, значит, дразнить? – боцман чуть повеселел.

В рубке появился моторист Юра Новиков и, шутливо вытянувшись, отрапортовал:

– Товарищ боцман, моторист Новиков на должность негра прибыл. И другие ждут-с! Жаждем круглое катать, плоское тащить.

– Все бы скалился! Матрос ты или кто? Ну ладно, пойдем, ужо-ка я тебя уважу!

– Ну все, Юрка, влип! – засмеялся матрос Лева Крушицкий, худенький, со смышленым, как у лисички, лицом.

– Пойдемте, Иван Николаич, нужно работу раскручивать, – и старпом с боцманом отправились вслед за лихо маршировавшим Новиковым. – Алексей Петрович, не забудьте солнышко по вахте передать!

– Будет сделано, – Алексей Петрович глянул на солнце. Пожалуй, можно будет и первую высоту взять, поднимается быстро…

Авторулевой вел судно с положенной точностью. Впередсмотрящий Лева Крушицкий, посматривая на море, чистил бинокль и жмурился.

Алексей Петрович оглядел американский сторожевик.

В дневном свете тот заметно поголубел. Белая пена взлетала у него под форштевнем.

– Эх, как в кино… – Алексею Петровичу не хотелось верить в реальность сущего. Так жарко светило солнце, так неслышно колебался океан, изредка взлетали летучие рыбки, и синева океана просвечивала сквозь их крылышки. Неужели неумолимой явью были и этот сторожевик, и военные самолеты, искрестившие небо над океаном, и военные корабли, блокирующие Кубу где-то впереди, и дикторы американских радиостанций в паре сотен миль справа, орущие на всех языках истеричные последние известия? Планета сладко мурлыкала на солнце, а самому Алексею Петровичу Занадворову, третьему штурману танкера «Балхаш», с нуля часов следующих суток должен был пойти двадцать третий год…

– Петрович! – окликнул его голос капитана. – Зайди в штурманскую.

Капитан стоял над картой. В его руках ежился сероватый листочек, бланк радиограммы.

– На, почитай, – и капитан хмыкнул.

Третий штурман, чуть оробев, взял листок и забормотал:

– «Сложность обстановки… самостоятельно… провокациям не поддаваться… конфликты… задание… прежним… надеемся… экипаж танкера… долг».

– Радист с пятого раза принял. Забивают радио, сволочи, – капитан закурил сигарету, щелкнул зажигалкой, словно застрелив кого-то из этих сволочей.

– ЧД? – спросил Алексей Петрович.

– Что делать? А пока поплывем как плыли. Содержание, – капитан постучал ногтем указательного пальца по бланку радиограммы, – передавай по вахте. Со стармехом я сам потолкую. Выкрутимся, Петрович! – капитан с симпатией глянул на третьего штурмана.

Они, действительно, тянулись друг к другу. Происходило это, очевидно, из-за их брызжущей и чуть бездумной молодости, несмотря на разницу в девять лет. Вот старпом хотя и был моложе капитана, а казался старше, потому что был как-то больше в себе, обращался со всеми официально да и вообще был человеком, который «формализм любит», как неприязненно думал о нем капитан. Сам капитан был здоров от природы, энергичен как никто и о предметах за пределами капитанских конкретных задач думать не любил. Был он прост в обращении, и команда любила его за доступность.

Хотя капитан и чуждался старпома и помполита из-за их стремления все систематизировать и «заниматься логикой», но относился к ним так же просто и открыто, что и ко всем. Впрочем, знал он их еще недостаточно, так как старпом плавал на «Балхаше» около полугода, а помполит еще и месяца не пробыл на борту.

С третьим же штурманом капитана связывало что-то очень похожее на дружбу. Произносить на судне такое слово было бы, пожалуй, чересчур сентиментально, но все-таки это была дружба, подкрепленная их одинаковыми жизненными вкусами и простотой восприятия мира.

– Так что выкрутимся, Петрович, – повторил капитан. – А ты что бы сделал?

Алексей Петрович ничего не ответил. Он не знал, что он бы сделал, потому что он никогда не был капитаном.

Петр Сергеевич, помедлив, загасил сигарету:

– Пойду с ребятами покрашу. Если что нужно будет, позови по трансляции. Старпом где?

– Ушел с боцманом на аврал, Сергеич.

7

Обычно, обойдя судно и наладив работы, боцман со старпомом садились перекурить. Боцман курил только «Север» и заграничное курево не ставил ни в грош, а старпом любил сигареты, особенно болгарские и английские.

Под шум вентилятора, который боцман непременно включал, чтобы вытянуть дым из курилки (смаку нет, когда в дыму куришь), они минут пятнадцать – двадцать беседовали о кранцах, матах, коффердаме, который надо подсуричить, матросах и немного – о женах. Бывало это, по боцманским словам, «наверхсыти».

Обычно Иван Николаич говорил:

– Ну, моя тетка Лелька уже чай попила, а ваша-то, молодая, ведь спит еще.

У них, Иван Николаич, сейчас уже двенадцать (или тринадцать, или четырнадцать…) часов, – напоминал старпом.

– Значит, обе не спят, что-нибудь по дому делают, и нам пора.

И они гасили свое курево.

Так бывало обычно.

Сегодня же, позавтракав, расставив по местам людей и организовав покраску, Александр Кирсаныч в одиночку отправился проверить состояние судна, как того требовал старпомовский долг. Иван Николаич уже висел на беседке на лобовой стенке надстройки. Налаживая пульверизатор, он кричал сверху на Юрку Новикова:

– Матрос ты или кто? Тряпки мять! Когда воздух будет?

– Моторист я, вот кто! Сейчас клапан расхожу – и порядок, потерпи, Иван Николаич, позагорай.

– Мне твой загар ни к чему, воздух давай.

Матросы смеялись. А Костя Жмуров, сидевший на одной беседке с боцманом, ожесточился:

– У мотористов насчет поспать не заржавеет, зато клапана ржавые. Куда механики глядят! Ну чего ты там возишься, Юрка! Давай воздух, ты, чмур черномазый!

Юрка был Костиным другом и потому удивился:

– Тю, Костька, ты что, как с боцманом на одну беседку попал, так сразу по-боцмански заговорил? Смотри, так и боцманом стать недолго! А из тебя такой бы кранец мог получиться!..

Костя действительно мечтал сам когда-нибудь стать боцманом, хотя часто обнаруживал, что сам-то он, Костя, мягок характером, как кранец из пеньки. За свою природную доброту и мягкость, которые подталкивали его смягчать всяческие конфликты в экипаже, был он среди друзей прозван Кранцем. По своему добродушию он не обижался на прозвище, а больше обижался сам на себя.

После Юркиного ответа Костя смутился и замолк, искоса поглядывая на боцмана. Но тот ничего не слышал, возясь с непослушным шлангом к пульверизатору.

– Готов, – боцман обернулся к Новикову, – давай воздух.

– Есть воздух!

– Воздух! – шутливо-тревожным голосом крикнул появившийся из-за угла надстройки Валерка Строганчиков, «наследный принц палубной команды». Так он именовал себя после того, как однажды заменял боцмана, ушедшего в отпуск. Темно-русые Валеркины волосы были под бриолин расчесаны на модный пробор, щегольские нейлоновые плавочки с белой каймой выгодно обозначали стройность его спортивной фигуры.

– Что, летит?

– Извольте любить и жаловать! – Валерка показал, рукой на солнце. Чуть справа от светила виднелась быстро надвигавшаяся точка. Она росла и скоро превратилась в блестящую острую полоску с насаженными на нее тремя темными кружочками.

– Опять «Нептун». Что-то он рано сегодня пожаловал.

Костя взял из рук боцмана пульверизатор и повернул краник. Пульверизатор фыркнул, выплюнул сгусток и ровно зашипел, зонтиком выкидывая синевато-белую краску.

– Валерий, тащи бидон с уайт-спиритом на мостик, нечего глазеть! Потом ветошь принесешь.

– Боцман, так у меня ж мощи́ не хватит.

– Ничего, вверх пройдешь – не помрешь, а вниз – и подавно. Уж тебе-то больше восьми килограмм носить не запрещено!

– Начался цирк, боцман уже на арене, – пробурчал Валерка и, задрав голову, досмотрел до конца, как двухмоторный «Нептун», с вытянутым за хвостовым стабилизатором блестящим жалом радиолокатора, низко проревел над клотиком фок-мачты и ушел за корму, на новый разворот. Тень самолета скользнула по палубе, словно это кто-то, ощупывая, осторожно и быстро провел по ней темной рукой.

Валерка выдрал из тюка кусок ветоши, накинул его на голые плечи и пошел к малярке за бидоном уайт-спирита. Так начался рабочий день.

Старпома, вышедшего на бак, встретили вопросом:

– Почему музыки нет, Александр Кирсаныч? Что это за аврал без музыки? Радисты опять сачкуют?

Старпом успокоительно поднял правую руку, левой провел по влажной, желтоватой от уайт-спирита, стенке надстройки, вывернул руку ладонью к себе и спросил:

– Кто протирал?

– Я, – откликнулся Юра Новиков.

Старпом молча протянул к нему ладонь с серым налетом соли на ней.

– Схалтурил, да? Сейчас переделаю, – Юрка Новиков с готовностью громыхнул банкой, расплескивая уайт-спирит на палубу и на кожаные тапочки старпома. – Сейчас протру снова.

– Иван Николаич, присмотрите за любителями, чтоб работали без халтуры, а я им музыку обеспечу. Спасибо, Юра, только тапочки я и сам мог бы почистить, – доброжелательно добавил старпом, обращаясь к Новикову.

8

Начальник судовой радиостанции Валя Куралев задыхался в окружении включенных приемников. Сдвинув наушники к вискам, он пришлепывал босыми ступнями по палубе. Линолеум чуть холодил. Жужжал вентилятор, и Валя подставлял под струю то грудь, то спину, как будто делал упражнения из комплекса физзарядки.

– Эх, Вольтер Иванович, удивляюсь, как это вы так жару переносите?

– Жар костей не ломит, хотя, безусловно, жарко, ничего не скажешь.

Помполит в новенькой нитяной тельняшке сидел в кресле в вращал рукоятку настройки приемника. Жары он, казалось, не чувствовал, и только на маленьком сизоватом носу его от напряжения бисерились капельки пота. Китель помполита с целлулоидным воротничком висел на спинке кресла.

Вольтер Иванович старался извлечь из эфира последние и точные известия.

– Валентин Михайлович, почему музыку по трансляции не даете? – спросил вошедший старпом. – Люди на аврале скучают.

Валя молча указал глазами на помполита.

– Вольтер Иванович, извините, но сейчас по расписанию последних известий нет. Вы уж освободите трансляцию, пожалуйста. Массы требуют музыки… Аврал ведь, Валентин Михайлович, где у нас пленка с «Себежаночкой»?

Валя перестал шлепать ступнями по палубе.

– Давайте-ка с нее и начнем. Хорошая песня, русская.

Валя приложил чистый бланк радиограммы, как промокашку, ко лбу и сказал:

– Знаете, Александр Кирсаныч, ночью Южная Америка такие танго выдавала, я их записал…

– Ну так что, можно их потом.

– Я их наместо «Себежаночки» записал…

– А вот за такие вещи голову нужно отвинчивать. «Волгоградка»-то хоть осталась?

Валя виновато молчал.

– Ну думать надо. И было-то всего две наших песни!

Вольтер Иванович, со вниманием слушавший разговор, сказал:

– Грампластинки пусть покрутит. Или ему нельзя?

– Проигрыватель сломан, – Валя мрачно подергал себя за чубчик.

Помполит возмутился:

– Ну, знаете ли, товарищ Куралев, я сам из недр России и знаю, что значит наша русская песня. Вы же ошибку в политическом плане делаете!..

– Не нужно ему политику пришивать, Вольтер Иванович. Но голову надо иметь, радист. А еще, говоришь, с Волги!

Валя быстро ответил:

– Василий Николаевич выспится, мы проигрыватель заделаем.

Старпом взял карандаш и постучал им по столу.

– Ладно, давай хоть танго, товарищ молодожен. Глянете, Вольтер Иванович, как люди работают?

– Да-да, безусловно, я сам поработаю, найдется мне какая-нибудь одежда похуже? А то вот занялся эфиром. Вы уж меня куда-нибудь в подсобные определите, а то я красить-то не очень умею.

Вольтер Иванович пошел было вниз, потом вернулся, надел китель:

– А проигрыватель, товарищ Куралев, вы сегодня обязательно отремонтируйте!

Над судном с кормы в нос опять пронесся американский тезка повелителя подводного царства.

– Окопы Сталинграда не напоминает, Вольтер Иванович?

Помполит остановился. Глаза его отчетливо и обрадованно блеснули за стеклами очков:

– А вы знаете, безусловно, что-то такое похожее есть. Только не так воет…

9

Последним объектом, который посещался старпомом при ежедневных обходах судна, был камбуз.

Старпом каждый раз оттягивал этот момент. Предстояло самое неприятное из всех старпомовских дел: говорить с поварихой, утрясать накопившиеся за день мелкие женские обиды, делать замечания касательно засаленной куртки… Все это было бы ничего, но на «Балхаше» доступ к капитану имели все и в неограниченном количестве, некоторые этим пользовались, а потому, как уже дважды обнаруживал Александр Кирсаныч, с ним спорные вопросы выясняли только для того, чтобы «завести» его самого, тогда как уже все давно было обговорено с капитаном.

Сегодня уже на подходе к камбузу, в коридоре, старпом услышал грохот посуды, затем плеск и шипение. Из двери камбуза потянуло дымком. Послышались ругательства.

«Ого, на дисканте работает! Значит, Зина опять не в духах», – определил старпом.

Зина, старший повар, была примечательным человеком на судне. Она являлась незаменимым судовым активистом, непременным членом судовых комитетов всех созывов, членом редколлегий и т. д. Высокое общественное положение ей обеспечивала ее должность: не поешь – не поработаешь. Кухарила она, когда хотела, хорошо, и команда была довольна. Сам капитан, Петр Сергеевич, любил с нею советоваться. Правда, иногда, и довольно часто, на Зину находила хандра. Тогда она начинала, по определению Валерки Строганчикова, «работать на дисканте», посуда валилась из ее рук и гремела, кудрявенькая причесочка превращалась в длинные пегие патлы, разносолы исчезали из меню, и в конце концов председатель судового комитета помповый машинист Петя Полин от имени экипажа апеллировал к капитану с просьбой «образумить и навести порядок».

– Чего же, опять всех женщин забрали! А кто картошку чистить будет? Я не буду! – встретила Зина старпома, переступившего порог камбуза.

– По меню у нас нет картофеля на второе. Все на покраске. И потом, Шура должна до десяти часов работать на камбузе.

– Она сказала, что вместо нее Элька будет, а вы Эльку забрали. Все на покраске! Что, на тот свет готовитесь? – она швырнула дуршлаг на разделочный стол.

– Вы что-то не то говорите, Зина. И ведите себя, пожалуйста, спокойнее. Помочь вам кого-нибудь пришлю. А на тот свет, насколько я знаю, никто из экипажа не собирается.

– Откуда вы знаете? Сидите на своем мостике и видеть ничего не видите…

– Голова на плечах должна быть даже у заслуженных старших коков. Что за ерунду вы услышали?

– Ничего я не слыхала.

– И болтать нечего. Занимайтесь лучше своим прямым делом.

– Прямое дело, кривое дело! Кому это надо? – И она не глядя ткнула пальцем в выключатель мясорубки.

– Команда на ужин ухи просит, нужно будет ее в холодильник поставить, чтоб похолоднее.

– Да не справлюсь же я, ну что вы, Александр Кирсаныч, на самом деле!

– Сейчас Эля здесь будет.

10

Эля безмятежно спала, раскинувшись и дыша спокойно. Ее голая рука перевесилась через никелированное ограждение койки, но она не чувствовала боли и неудобства.

«Вот, черт возьми, как дома спит, – подумал старпом, – здоровая».

Он протянул руку, чтобы тронуть ее за плечо, но не решился, вышел из каюты и сильно постучал в дверь.

– Да! – голос у Эли был хриплый и испуганный. Она тянула простыню к подбородку.

– Сейчас десять часов по местному времени. Вам нездоровится? Я пришлю Георгия Ивановича.

– Да. То есть нет. Я сейчас. – Она покраснела.

– Вы спите так, словно ночью на аврале были.

– Ну и что!

– В рабочее время, Эля, постарайтесь не спать. И потом вот что: Витя Ливень – это не вариант, Эля.

Она отбросила простыню:

– А ваш Юрий Петрович – это был вариант? Молчали бы уж!

– Боюсь, что Ливень тем более.

– Не надо меня жалеть, Александр Кирсаныч!

– Ну что ж, вставайте и отправляйтесь на камбуз помогать Зине. Два часа отработаете потом, – и старпом ушел.

Эля снова подтянула простыню к подбородку, закусила угол. «Витя – не вариант? А разве Юрий Петрович, однокашник и дружок старпома, был им?»

…Давно, три года назад, когда их суда вместе оказались в порту, они сидели втроем в ресторане, и Юрий Петрович, нет – Юра, Юрка, смеялся:

– Вон у той девочки такие наивные глазки, ей бы только на СЮП ходить, а не сюда.

Эля влюбленно и чуть испуганно смотрела на него: еще бы, их второй штурман, красивый и холодноватый Юрий Петрович, пригласил ее сегодня в ресторан, и не побоялся, что могут увидеть моряки из экипажа, а он ведь только недавно развелся с женой.

Александр Кирсаныч тогда усмехнулся:

– Все спорт вспоминаешь, а сам уже давно спиртсменом стал, – и постучал по рюмке. – СЮП – это у него стадион юных пионеров был, с мореходки помню. Вы, Элечка, его побаивайтесь, он такой же горячий, как эти напитки.

Юра обиделся.

– Ну ладно, брось, тебе легче. Я рад за тебя, Юра, – Александр Кирсаныч шевельнул бровями в ее, Элину, сторону.

– А ты как думал? – И Юра не то погладил, не то похлопал Элю по руке. Наверное, все-таки похлопал…

Эля как-то видела бывшую жену Юрия Петровича, рыжеватую бледную блондинку с фиолетовыми от помады губами. Когда в Туапсе Юрий Петрович двое суток пропадал на берегу и потом явился на судно, он увидел Элю с такой же рыжей прической и фиолетовым ртом.

– Эля!

– Ты что, не видишь? – грубо спросила она. – Все!

Так она отказалась от него, а потом долго плакала в подушку у себя в каюте:

– Гад! Гад же несчастный!..

Она думала, что Витя Ливень был ее последней любовью. Правда, он острил так, что ее передергивало, но обнял только после того, как сказал:

– Ты мне для жизни всерьез нужна, девок у меня и так навалом.

Она обрадовалась и этой грубой фразе, хотя и почудилась в ней какая-то хозяйская расчетливость. Наверное, это только показалось. Витя был к ней внимателен, умел отбрить от нее других ребят, а однажды показал ей письмо:

«Конечно, сынок, я не этого ожидала. Но ведь и другое сказать, сколько квартира пустует. Мне-то ведь ничего уже не надо. Приезжайте. Я для вас и гарнитур присмотрела, Исай Львович посоветовал…»

– Это наш сосед, матухин ухажёр, – сказал Витя.

Эля была детдомовка, так уж пошла ее жизнь после смерти матери. Она верила Вите. А почему бы и нет?

А Костя Жмуров, зеркало медное, как его однажды назвал Витя, ее не волновал нисколько.

…Она встала, оделась, захлопнула иллюминатор. Перекрывая шум судовых дизелей, наверху провыли и проревели самолетные моторы.