Текст книги "Капитанские повести"
Автор книги: Борис Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
К полудню первый трюм на «Антокольском» и оба его твиндека были загружены под завязку, крышка опущена и задраена, и трюмная команда приступила к погрузке на палубу. Все устали до чертиков и переругивались поначалу из-за сверхпланового груза, но работали. Все-таки на палубе дышалось свободнее и было теплее, чем в трюме, хотя с Кильдинских вершин временами срывался ветерок и сыпал колючим зернистым снегом.
Михаил Иванович позвал помполита, посоветовался со старпомом и стармехом, и решено было после обеда создать еще две бригады из подвахты, чтобы закончить погрузку пораньше и успеть прийти в Мурманск часа за два до полуночи. Тогда бы оставалось время на подход к южным причалам с полной водой, а кое-кто смог бы так же спокойно успеть домой и даже заскочить в дежурный гастроном.
Благим этим планам не суждено было исполниться, потому что Михаила Ивановича снова вызвали на радиотелефон и предложили консервы снять на месте, а для приемки сельди в бочках перешвартоваться к плавбазе «Арктика», где, оказывается, сельди был полный завал.
Все это вместе взятое означало потерю двух-трех часов времени, Михаил Иванович возмутился, но делать было нечего, пришлось к окончанию консервной эпопеи приготовить машину и играть аврал, как только опустилась на палубу «Антокольского» последняя грузовая площадка и второй помощник подписал документы.
С этой последней площадкой на борт «Антокольского» прибыл и спортивного вида молодой мужчина, в красивых очках и с легким чемоданом, зажатым в литой коричневой перчатке, и сразу бросился к капитану, но Михаил Иванович отмахнулся от него как от мухи и приказал ждать внизу, у каюты старпома, пока они не освободятся оба, потому что уже отдавали швартовы, а любой пассажир, который почему-либо спешит с моря в порт, тут же начинает под руку лезть с вопросами: когда и скоро ли?
Хорошо, что «Двина» была тяжелее «Антокольского» и удалось слегка опереться об нее и оторваться, проходя в паре метров, и, как всегда, слегка холодело внутри, потому что восемь тысяч тонн одного судна скользили близко вдоль двадцати тысяч тонн другого, а сулой, поворот течения, так и прижимал их друг к другу.
Долго разворачивались на тесном рейде, и Михаил Иванович даже слегка вспотел, но в конце концов ему удалось подвести судно к «Арктике» и остановиться метрах в четырех параллельно ей, а дальше все было легче: подали концы с носа и кормы и подтянулись к «Арктике», так что даже резиновые кранцы под бортом не скрипнули.
О том, как он будет отходить отсюда в темноте, да еще если поднимется ветерок, Михаил Иванович старался не думать.
Пока подтягивались да заводили дополнительные швартовы, в рубку заглянул радист, попросил разрешения отвлечь за ненадобностью рулевого.
– Куда это еще? – поинтересовался Михаил Иванович?
– Ему тут радиограмма слишком дикая пришла, может на центре исказили или я что пропустил, разобраться бы…
– Выходит, бывают и не слишком дикие, так, что ли? Неси сюда радиограмму. И впредь все дикие радиограммы мне носи, мало ли что там могут отбрякать.
Радист принес радиограмму. Михаил Иванович, шевеля губами, прочитал ее про себя, хмыкнул, покряхтел:
– Подходящая радиограмма. Сам бы такие получал… Неженатый, что ли?
– Холостяк по призванию, – ответил радист.
– Вот и зря. Дико ему, вишь ты, показалось. На, держи-ка, сынок, молодец, – и он отдал листочек рулевому.
– Так… Ура! – заорал рулевой. – Это же сила! – И он попытался выбить в рубке коленце чечетки. – Это же то, что надо! Балда ты, радист! Эгей, с меня тебе стол с коньяком!
– Почему это я балда? – обиделся радист. – Что это за радио? В гробу я видал такие тексты: поздравляю, рыба снилась не напрасно. Да еще соня. Тут что хоть подумаешь. Я же не детективщик – такие радио разбирать.
– Да не соня, а Соня, имя это. Понял, бестолковый? Эх, стол с меня, – продолжал орать рулевой, – это же у меня ребенок будет! Понял?
– Сам ты балда, – оправившись, сказал радист, – чему радуешься? Давно ли женат…
– Ты, сынок, не кисни, женат не женат, – вмешался Михаил Иванович, – прав он. А тебе, Митрохин, хватит шуметь. Иди вниз, попереживай. Лучший рулевой, старшина запаса, шумишь, как в детском саду.
– Михаил Иваныч, меня же домой без сына в отпуск не звали!
– Ну и слава богу. Не забудь нас с радистом на крестины позвать. А шуметь иди вниз, в каюту.
– Же-ле-зо-бе-тон-но! – снова заорал Митрохин и побежал вниз, размахивая радиограммой, будто флажком.
«Вот радуется, – подумал Михаил Иванович, – а я-то хоть где о первой дочке узнал? В Уфе, в артиллерийском училище, пожалуй. Именно там. Перед выпуском. А вот радовался ли этак, не помню… На фронт собирались… Точно. Все думал: как они протянут на моем аттестате? Да и мать слишком красивая была…»
Михаил Иванович крякнул, достал папироску, перемял ее крест-накрест, прикурил и засопел, словно трубкой. Он сделал несколько затяжек, потом увидел капитана «Арктики» и вышел из рубки.
– Здорово, Василий Васильевич! – сложив ладони рупором, выкликнул он.
– Здравствуйте, Михаил Иваныч, еще раз, поскольку по радио здоровались.
– Хорошо ли я стал под погрузку?
– Отменно, Михаил Иваныч! Вываливайте стрелы от второго трюма, и начнем, как договорились.
– Старпом командует. У меня просьба есть, Василий Васильевич, поработай ты своими стрелами мне на третий трюм.
– Чего так-то?
– Да мне же к нулю надо на южный район успеть, вагоны ждать будут, опоздать боюсь. Не часто нашего брата этак балуют…
– Если еще груза возьмете, сейчас организую стрелы на ваш третий трюм. Как, идет?
– У меня же остойчивость! Два часа над расчетами потел… Не могу.
– Жалко, жалко. Я бы вам еще два раза по столько добавил.
– В следующий раз, голуба, в следующий раз… Так ты погоди, не уходи, будут стрелы мне на третий трюм ай нет?
– Подумаем, Михаил Иваныч, сейчас подумаем. Людей мало. Если только из уважения…
Михаил Иванович постучал галошей о галошу, зашел в рубку, сказал механикам, чтобы останавливали дизеля, и стал, прохаживаясь, наблюдать, как разворачивается со своей бригадой старпом: вываливает стрелы, вооружает их в пару для работы «телефоном», навешивает храпцы, такие парные крючки для подъема бочек, парашютом. Тут он не утерпел.
– Бочки-то тяжелые, по семи пудов, ты же у них края крючьями оборвешь! – крикнул он старпому.
– А мы по два храпца на бочку, потихоньку попробуем, все равно место для площадки надо расчистить.
– Смотри, поломаешь края, бочки между бортами будут!
– Отрегулируем…
Михаил Иванович, посапывая папироской, разбирал про себя, как работает на палубе старпом.
…Славку Охотина, если бы его подзавести, поторапливать не надо бы было. Сноровисто работал. Этот работает ровнее, с бабьего узла на морской не перескакивает, уклон не тот. Талант не тот, значит. Опыта тоже маловато. А расти будет медленнее, чем Славка, однако надежнее, пожалуй. А Славка что? Сам себе под стать, что снаружи, что внутри, упругий, как пружина. И колеблется так же. С ним бы еще годика два поплавать… А то все усмехался, когда ему говоришь, все сам да сам…
И еще вдруг вспомнил Михаил Иванович, как впервые увидел он своего старпома и будущего преемника Славу Охотина, высокого, стройного да еще с усиками этими, и поначалу не поверил в него как моряка, слишком уж тот был картинный. Аттестация у парня была отличной, и за дело взялся он с жаром, и работал талантливо, только очень уж неровно. Много повозился с ним Михаил Иванович, много и своей, и его крови попортил. Еще что не нравилось Михаилу Ивановичу в Славке, так это его нелюбовь к разговорам на семейные и родительские темы. Уж как его ни старался подцепить Михаил Иванович, ничего не получалось. Однажды рассердился Строков:
– Ты смотри, каким они тебя красивым вырастили, а не теплый ты к ним!
А Слава Охотин посмотрел на него глазами с золотинкой и сказал:
– Я папу с мамой люблю, Михаил Иваныч. Я к ним каждый отпуск езжу. Но – я пока для них так, всего-навсего матрос-рулевой необученный… Они ждут, когда я большим человеком стану. Видите какая у нас любовь? Так что пока не будем об этом. Я знаю, что делаю.
И Михаил Иванович перестал приставать к нему с наставлениями.
«…И чего это я сегодня весь день Славку вспоминаю, словно бы думать больше не о чем? Капитанит – и ладно. Бока набьет – умней станет да еще меня вспомнит, что зря в слова мои вникать не хотел. Вот сегодня приду – мне мать такой разворот с девочками и домом устроит, а я весь день про Славку… И с «Арктики» не будет проку, надо самому стрелы на третий трюм вооружать, а не о родителях чьих-то думать, вот в чем дело…»
Михаил Иванович бросил папироску в медную пепельницу на переборке, подтянул брюки под полушубком и двинулся вниз.
Давешний пассажир, скучавший у двери старпомовской каюты, заслонил дорогу.
– Ну что, сынок?
– Я врач с «Двины», Греков. Мне надо в Мурманск.
– В Мурманск всем надо.
– Вот мои документы.
– Что же ты, три недели не дотерпел?
– Мне экзамены сдавать.
– Причина – важнее некуда. Старпома обожди, он оформит и определит.
– А в Мурманске сегодня будем?
– Дом в Мурманске, что ли?
– А как же!
16 ч 40 мин – 18 ч 35 минПерегрузка бочек шла споро, но еще быстрее наступали сумерки, а за ними и ночь. Солнце прокатилось в распадках прибрежных гор, слегка потрогало верхушки корабельных надстроек. Обычный февральский день за шестьдесят девятой параллелью.
Дней таких в жизни Михаила Ивановича было видимо-невидимо, потому что всю почти свою жизнь, начиная с шестнадцати лет, провел Михаил Иванович на Севере, проплавал на Севере, вот только война прошла для него средней полосой и югом, да в последние годы начал он, сначала на больших морозильных траулерах, а потом на рефрижераторах, плавать в Западную Атлантику, Северное море, к берегам Америки, Африки, на Кубу. И только под занавес его долгой морской жизни невиданно открылся ему берег, дальние страны не на карте, а на ощупь, когда стали возить рыбу прямо с промысла за границу или заходили туда пополнять запасы. Каждый такой заход становился для Михаила Ивановича событием, старик помолодел, взялся за английский и теорию мореплавания повторил так, что мог затуркать любого выпускника мореходки, что он иногда и проделывал с удовольствием и ехидцей.
Конечно, такая работа была не то что всю жизнь: Архангельск – море – Архангельск или Мурманск – море – Мурманск, – а занимался этим делом Михаил Иванович с тысяча девятьсот двадцать седьмого года, когда приехал с братом из глубинной Вологодчины на заработки в Мурманск. Уехали они из дому не потому, что плохо жилось, а просто нужны были деньги на раздел братьев и сестер, которых было у Михаила Ивановича восемь человек.
В Мурманске от города было одно название да железная дорога. Сплошной шанхай. Над халупами и оккупационными гофрированными бараками властвовало каменное здание транспортного потребительского общества, ТПО, неподалеку от которого имеется ныне у Михаила Ивановича добротная четырехкомнатная квартира. Рыболовный флот в ту пору тоже больше гудел на бумаге, хотя и шла вниз по дороге кое-какая рыба: семга, сельдь и треска, и требовались – дай бог – толковые рабочие руки.
Брат не выдержал непривычной, на удачу, рыбацкой работы, моря и суматошного города, отбыл обратно в деревню, а Михаил Иванович остался и, начав с ученика салогрея, пенсионный расчет получил с капитанских заработков. Спасибо добрым людям. Заставили кончить школу, а потом он и сам в числе первых, осилил мореходный техникум, и стал работать по судоводительской линии, и начал с третьего помощника на РТ «Акула», и плавал на «Сазане», и на знаменитом «Кирове», и еще на других, – а всего судов у него в биографии было немногим больше десятка: не терпел он перемен, и сам, по доброй воле, с судна не переходил, разве что когда повышали в должности. И пока он плавал, учился и опять плавал, все некогда ему было жениться, и женился он перед самой войной, в отпуске, у себя в деревне, куда заехал по весне помочь брату. Женился на красивой не по себе и неприступной девушке: видать, повезло ему как заезжему, да к тому же еще и моряку. В деревне же его и застала война, и жена два дня не отпускала его на вокзал в город, прятала деньги и документы и валялась у крылечка в ногах. Сначала Михаил Иванович удивлялся, с чего это она, такая ледышка, вдруг взвилась, а на третий день тряхнул ее за душу и сказал:
– Ты меня перед людьми не позорь, я как-никак партийный, и штурман я к тому же!
Тогда она вернула ему документы и деньги, и он отправился в город на вокзал, чтобы добираться до своего траулера в Мурманск.
По дороге дернула его нелегкая зайти за справкой в военкомат, и тут его, как не имевшего звания офицера запаса, поскольку до войны после техникума таких званий не давали, вот тут-то его и мобилизовали и отправили, учли все же образование, на курсы артиллерийских командиров в Уфу. Через год выскочил он оттуда младшим лейтенантом, и отправился на фронт под Старую Руссу, и закончил войну начальником полковой разведки в Будапеште, и очень ему повезло, потому что остался он жив. Только под Шепетовкой, при контузии, тряхнуло так, что он прикусил себе изнутри щеку, и теперь этот рубец начинал чесаться, когда Михаил Иванович волновался. А в Будапеште было по-другому. Светло там было ночью от горящих домов, и, когда Михаил Иванович на рекогносцировке выглянул из-за угла, ударило его в плечо, закрутился он волчком и вспомнил себя уже в санбате. И снова ему повезло, потому что осколок прошел навылет, кое-что зацепил, но кости и мускулы остались целы. Но и боль осталась. Каждое утро, изо дня в день, плечо начинало ныть в пять утра, потому что ранило его в пять утра.
Демобилизовался он в сорок шестом, забрал жену с дочкой и двинул в Мурманск и начал свою морскую жизнь сызнова, пойдя штурманом к старику Копытову.
Рыбки наловился он вволюшку, пока не перебрался на плавбазу, а затем на транспортный рефрижератор, так что всю рыбную индустрию знал Михаил Иванович назубок – от трального буя до холодильников рыбокомбината. У многих ума набирался – начиная с великих рыбацких капитанов Демидова, Копытова и Стрельбицкого, многим и сам отдавал, что за душой имел, но больше всех привязался он на старости лет, под пенсию, к своему старпому Славке Охотину, просто диву даться можно, так любил парня, что даже в зятья себе не прочил, не звал. Наверно, под старость у многих в работе так бывает: хочется оставить при деле кого-то вместо себя, свое передать, словно бы самому не совсем из дела уйти.
Славка Охотин пришел на «Кустодиев», отплавав после мореходки восемь лет против строковских сорока. Было с чего покипятиться поначалу, это уже потом потихоньку-помаленьку, и не без помощи, как говорится, партийной организации, все притерлось, сошлифовалось и замком сомкнулось.
Но чем Славка сразу взял, так это тем, что очень уж искренне к работе относился да всякую тонкость в деле старался постигнуть сам. Так до конца и не приучился небрыкливо советы Михаила Ивановича слушать.
Однако за прощальной чаркой, сдавая пароход Славке, Михаил Иванович не удержался:
– Все ж таки, Слава, тебе матереть пораньше надо. Смотри-ко, время нас обгоняет, кругом индустрия, толковые ребята нарасхват. А флот как растет! Если дело так дальше пойдет, а оно так и запланировано, то вы скоро в двадцать пять лет капитанами дай бог на каких кораблях будете! Тут нутряного таланту мало, институтским познанием в мореходной астрономии не отделаешься. Нужно руку на жизни набить, вот в чем дело, сынок. Так что ты детские сопли поскорей подбирай. Капитаном быть не просто.
– Опять – последняя инстанция перед богом?
– Это точно сказано, голуба. Но ведь это одна сторона. А другая – то, что ты судном должен хозяйствовать не хуже, чем председатель Совета Министров – государством. У тебя только масштабы помельче да министров поменьше, понял? Ай, не просто быть капитаном…
«…Интересно, как-то он там, Славка, управляется? Говорят, неплохо, третья премия за ними, а все же самому интересно… – думал Михаил Иванович, сидя за письменным столом в кресле, в валенках ноги отогревая и ожидаючи радиста, который позвонил и сказал, что сей миг принесет важную радиограмму. – Жаль, что не встретились в порту, и опять, наверно, разойдемся… Если он на лето в отпуск пойдет, обязательно пойду ему на подмену…»
Зашел в каюту радист, отдал радиограмму:
– Это из управления. Пора веревки отвязывать, Михаил Иванович, так выходит?
– Им легче, – покряхтел Михаил Иванович, – все распланировали, море, правда, забыли… Это каким же ходом мне лететь надо будет, чтобы к сроку успеть?
– Полным, Михаил Иванович, – засмеялся радист.
– То-то и оно. Вишь ты, в ноль часов и не позже у южных причалов быть надлежит. Вагоны, вишь ты, уже простаивают. Чего же вы мне эту селедку в бочках подсунули? Какие штрафы железная дорога дерет, это я давно знаю. Что им, разгружать больше некого?..
18 ч 40 мин – 21 ч 10 минОт «Арктики» отошли удачно: помогло течение. Как только отдали швартовы, суда отбросило друг от друга.
Михаил Иванович не раздумывал, идти ли в порт вокруг острова или кратчайшим путем через узкий Кильдинский пролив, по-местному – Кильдинскую салму: времени было в обрез. Выбран был пролив, и выбран был не экономичный, но самый быстрый режим хода: на гребной двигатель работали все четыре электрогенератора.
К самому узкому месту пролива, к светлому песчаному мысу Пригонный, следовали малым ходом: прямо почти на дороге лежал круглый, словно каравай, каменистый островок Малый Кильдин, и нужно было делать крутой поворот сначала вправо, а потом влево, в обход камня.
Уже темнело, только слабый свет разливался с чистого морозного неба и заснеженных берегов. Мигал впереди огонек на Малом Кильдине и справа – над самой водой, на Пригонном. Серый свет и снег скрадывали расстояние, вода и берега нереально повисли вокруг «Антокольского», и Михаил Иванович приказал включить радиолокатор, перестав доверять оценке мира на глаз, – слишком что-то все вокруг выглядело зыбким, хотя Михаил Иванович и проходил этим самым проливом за свою жизнь, может быть, сотню раз.
Поравнялись с огоньком на мысе Пригонный, и Михаил Иванович скомандовал положить руля право на борт. «Антокольский» пошел за рулем, кренясь налево, и вдруг лег на борт так, что на грузовую палубу стала заплескиваться вода. Что-то с треском поехало к борту под полубаком, с грохотом посыпались со стола в штурманской прокладочные инструменты, упал и покатился по рубке мегафон.
– Одерживай! Одерживай! – заспешил Михаил Иванович, но рулевой уже и без того инстинктивно стал отводить руль. – Одерживай и давай потихонечку влево, только потихонечку.
Судно продолжало лежать на левом борту, и Михаил Иванович боялся, как бы оно на новом повороте не перекинулось резко на другой борт. А тут еще из центрального поста, из машины, спросили:
– Как там, переворачиваться не собираемся? – Вахтенный механик пытался шутить, но слышно было, что ему не до юмора.
Ужо несколько минут шли прямым курсом на выход, но «Антокольский» все так же лежал на борту и едва-едва заметно распрямлялся. Помощник, тихо ругаясь, выуживал по углам штурманской циркули, карандаши.
– Ну и остойчивость, – сказал Михаил Иванович, чтобы успокоить всех, кто был в рубке, – по расчетам, нормально, а на глаз – некрасиво, судно слишком высокое…
И дальше, для себя, он додумал до конца: остойчивость неважная, в море с такой выходить нельзя.
Наконец «Антокольский» стал прямо. Михаил Иванович дал полный ход и молвил в темноту для вахтенного помощника:
– Вот что, повороты плавно делать будем, не то кого-нибудь кондрашка хватит. Команда наших умных расчетов не знает. Впередсмотрящего оставь на месте да поинтересуйся, что там на баке трещало.
– Пустяки тут, – ответил с бака боцман Семеныч, – несколько ящиков с консервами помяло. Сейчас все перекрепим еще разок.
– Бочки тоже проверь. Кстати, проход на бак есть какой-нибудь?
– Проход поверху, отличный, как по тротуару, да…
– Ну, проверь там все. С полчаса морем идти придется…
Море было тихим необычно для зимы. Мелкая волнишка отскакивала от борта, и чуть доходила до устья Кольского залива откуда-то издалека пологая, невысокая, нечувствительная для «Антокольского» зыбь.
В темный Кольский залив, обставленный шатрами отсветов над городками и поселками, повернули аккуратно, так что внизу, наверно, никто и не заметил поворота.
Михаил Иванович узнавал здесь каждый островок, каждый мысок, каждый заливчик, каждую губу. Он не брался ни разу подсчитывать, сколько же он проходил этим заливом, но и то, если взять хотя бы пять рейсов в год, туда и обратно – десять раз, итого все равно с двадцать седьмого года набиралось раз около четырехсот, а на самом деле было и того больше.
Михаил Иванович помнил залив еще таким, когда огней на нем было – раз, два и обчелся и не было в помине всех нынешних поселков, городков и городов, причалов, заводов, доков – всего того, что превращает скалистую холодную землю в обжитые берега большого морского порта.
Михаил Иванович не ломал над этим голову, он только иногда удивлялся, как же неправдоподобно быстро здесь все изменилось и при этом еще того быстрее прошла его собственная жизнь, словно вчера он шел от осклизлого деревянного причала на осклизлой деревянной шняке по треску, а сегодня возвращается в порт на могучем дизель-электроходе и у бетонных южных причалов ждут его беленькие рефрижераторные вагоны…
Он посмотрел на светящийся циферблат часов и понял, что с таким ходом они ко времени должны успеть, если даже учесть волокиту с прибытием буксиров в лоцмана, швартовку и оформление документов.
– На Тювагубский створ скоро ложиться, Брандвахту проходим, – доложил вахтенный штурман.
– Чую, голуба. Вызови-ка на мостик Митрохина, пусть на руле постоит, тесно скоро будет, а времени нам терять никак нельзя. Уж ты не обижайся, – добавил он, обратившись к рулевому, – пошли-ка вправо потихоньку.
Привели в корму белые огни Тювагубского створа, и Михаил Иванович на миг призадумался, споткнулся во времени. По правилам порта… пора было бы уменьшить ход, и Михаил Иванович так бы и сделал в другое время, но тут впереди брезжил простой вагонов, потому что при опоздании подойти к причалу можно будет только на следующей полной воде, через двенадцать часов, на подходе там такие наносы песка из Туломы, что на малой воде не подойти никак.
Михаил Иванович закряхтел: уж очень ему стало неуютно. Приходится бежать по заливу с этакой скоростью в нарушение всех правил, а иначе с начальством объясняться придется: что же ты, скажут, старый, не справляешься? Может, конечно, и не скажут, но про себя подумают. А если даже и не подумают, то все равно нехорошо: вернулся с пенсии, первый рейс, а тут сразу – простой вагонов, и по чьей, спрашивается, вине?..
Правда, встречных судов нет, вообще сейчас по заливу движение небольшое… К тому же заступил на руль Митрохин, а лучше его рулевого не придумаешь.
Михаил Иванович успокоился.
– Ну что, Митрохин, уже ботинки почистил?
– А как же, Михаил Иваныч, в первых рядах рвануть хочу. Вот Соня обрадуется…
– Ты, сынок, пока на руле повнимательней будь, до Сони еще добраться надо.
– Не беспокойтесь, Михаил Иваныч, как по ниточке проведу. Скорость хорошая, только кустики мелькают. Рулем шевелить не нужно. Ну замолк я…
Митрохин и на самом деле замолк, сосредоточился на руле, и Михаилу Ивановичу стало свободнее под сердцем. Но, когда проходили Североморский плёс с россыпью девиационных знаков, Михаил Иванович услышал в трансляции разговор, болтовню, перемежаемую смешками. Впередсмотрящий забавляется, что ли?
– Эй, на баке, на связь! Это ты там, голуба, языком треплешь? Кто там еще?
– Я… Доктору отвечал, с «Двины». Он думал, что мы уже к Мурманску подходим, а это ведь Североморск.
– Ты вот что: доктор, если ему нравится, пусть на города глазеет, а ты от дела не отвлекайся!
– Есть.
За бортом стало светло, как на вечерней улице. Слева перемещался Североморск, впереди, справа, где двигалось несколько бледных огоньков, за черной грядой сопок висело обширное зарево мурманских огней.
– Поворачивать надо, приближаемся к Великому, – снова доложил пунктуальный штурман.
Михаил Иванович покосился на него, но сказал:
– Право помалу, Митрохин, здорово не спеши, иначе пароход набок завалишь… Сынок, дай-ка бинокль… Что это за огни у Чалм-Пушки? Ага. Один другого обгоняет. На выход идут. Так, Митрохин, так, пусть и катится…
– Впереди нас суда, – доложил впередсмотрящий.
– Ну и доклад, – чертыхнулся Михаил Иванович. – Как там створ, посмотри, голуба. Добавь еще вправо, Митрохин, как бы створ не проскочить…
– Встречное судно поворачивает!
– Мы на створе!
Оба этих доклада ошеломили Михаила Ивановича.
– Он что, с ума сошел, что ему на нашей стороне делать? Дай ему одни гудочек! Еще вправо, Митрохин! Ай, поросенок, он ведь еще лево берет! Лево на борт! Митрохин! Малый ход! Поживее! Как же так? Полный, полный назад! Судно вправо не пускай, Митрохин!
– Судно прибли… – фальцетом закричал с бака впередсмотрящий, и потом стало видно, как метнулись на баке в стороны две фигуры…
Встречное судно ускользало вправо и росло на глазах, приобретая необычно знакомые для Михаила Ивановича очертания. Мягко светились бортовые огни его надстроек. Михаил Иванович, обвисая на откинутой до предела на-зад рукоятке манипулятора и чувствуя, как нестерпимо зачесалась изнутри щека, уже надеялся, что нос «Антокольского» скользнет мимо встречного судна, когда впереди со свистом вырвались красные и голубые искры…
