Текст книги "Капитанские повести"

Автор книги: Борис Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Капитанские повести

ТРЕВОЖНЫЕ СУТКИ

УТРО

Прелесть моря в том, что оно свободно.

Адмирал Джеймс Д. Макдональд.

Газетное интервью

1

Боцман тоскливо ворочался на своей глубокой койке, огражденной никелированными железными поручнями и потому похожей на детскую коляску. Легкое покачивание и поскрипывание пружин увеличивали это сходство. Не спалось Ивану Николаевичу из-за духоты. Вентилятор, мягко гнавший струю воздуха из открытого иллюминатора, ничуть не помогал; соль, которой был разбавлен влажный воздух, к утру оседала на металлических предметах в каюте. К тому же саднило пальцы после вчерашней работы с тросами; и надо же ему было – без рукавиц! – а как иначе матросов ремеслу научишь?

Еще не спалось Ивану Николаевичу и потому, что перед уходом в рейс он плохо попрощался с женой, даже совсем почти не попрощался. А теперь, когда танкер «Балхаш» шел на юго-запад, к Антильским островам, надежда на хорошее прощание после доброй встречи истончалась в душе боцмана. Над Северной Атлантикой уже вовсю занималась смутная осень. Возвращение в порт откладывалось на неведомо какое время, да и суждено ли им было встретиться опять?

От духоты, от возраста да от таких дум беспокойно было боцману. Вот и лежал он, думал и смотрел в поднятое стекло иллюминатора, в котором плавал отраженный с воды расплывчатый отблеск какой-то очень уж яркой звезды…

А на палубе, над головой Ивана Николаевича, позади дымовой трубы, на деревянной крышке стеллажа с пожарными ведрами сидели, прижавшись друг к другу, буфетчица Эля Скворцова и моторист Витя Ливень. Это было их обычное место, как будто уголок в парке где-нибудь на земле. От движения судна по палубе тянуло ветерком, долетали запахи дизельного дыма, в тени гакабортного огня уютно застаивалась темнота.

– Вот с рейса придем, в Киев уедем, Эля. У меня там у матухи квартира – во! У водной станции. Загорай, купайся.

– Я знаю, Витенька, только боюсь я. Вон – проклятый уже неделю как привязанный ходит, – она кивнула за корму.

В зеленоватой глубине ночи мерно мотались ходовые огни американского сторожевого корабля.

Эля поежилась:

– Будто подсматривает кто.

– Ну что ты, у них ведь тоже служба, морячки́, наверно, о девчонках мечтают, как и наши.

– Наши не все о девчонках мечтают, это ты у меня такой прыткий.

– А что, жалеешь? – Витя стиснул ее плечи.

Она охнула и замолчала. Потом, чуть освободясь, сказала:

– Знаешь, я себя хорошо содержать буду, по моде, чтоб маме твоей понравиться. Добрая она у тебя, жалеет. Как ты думаешь, не заревнует она тебя?

– Да нет, ей все сойдет, только бы по мне было. Матуха у меня покладистая. Мы себе комнату с окнами на Днепр возьмем…

Эля хотела было сказать, что нехорошо маму называть матухой, но испугалась рассердить его, и так Витя стал вспыльчивый. Сама она не помнила своей матери, та погибла в сорок втором году, когда Эле едва исполнилось два года. А теперь она побаивалась даже не самого Вити, а того, чтоб не расстроилась у них такая серьезная любовь.

– Знаешь, будем у речки жить, я жирок сгоню немного, это он у меня по судам от неподвижности появился.

– А по мне, так даже лучше.

Она спрятала улыбку, уткнувшись в его плечо.

– Нет, Витенька, а все же как ты думаешь, все благополучно кончится? Мне за нас с тобой страшно. На Кубе-то, говорят, блокада, неужели как у нас была в Ленинграде?..

– Страшно, страшно… Да что я тебе – бюро политических прогнозов? Говорил тебе помполит, что родина о нас не забудет, чего ты меня теперь спрашиваешь?

– Витенька, не сердись, я думаю, как лучше.

– Лучше было бы с судна в порту списаться, вот что лучше. А все ты: давай подождем, Витенька, давай оглядимся. Огляделись!

– Не верила я, что у нас это серьезно…

– А если и не серьезно, так что, хуже было бы? Нам тут при любой заварушке хана́ будет, поняла?

Она отстранилась от него и молчала.

– Так-то не страшно, мне только нас с тобой жалко, – словно сам себя убеждая, продолжил он.

Потом, видимо, почувствовав, что она собирается плакать, погладил ее плечо:

– Да брось ты! Обойдется как-нибудь. Не дураки же. Ну брось.

Помолчали.

– Красивая ты баба, Элька!

Она рванулась с места, но Витя крепко схватил ее и стал целовать.

– Отпусти, слышишь, отпусти, Витя! Я с тобой всю жизнь хочу прожить, а не так!

– И проживем… сколько получится. Да не обижайся ты, Эля!.. Только бы из этой бодяги выкрутиться, а там – привет тебе, Владимирская горка! Плавать брошу, ну его к черту!

Она опустилась на стеллаж.

– Ой, Витенька, ой, смотри, какая звездочка яркая… Ой, брось, а то закричу, старпом услышит!..

2

Яркая звезда, которую смеющаяся Эля Скворцова показывала Вите Ливню, дрожала в зеркале старпомовского секстана, и была это не звезда, а планета Юпитер. Наступали утренние навигационные сумерки; небо побледнело и позеленело, горизонт четко проявился из темноты ночи, а светила сияли так, словно сами просились в зрительную трубу секстана.

Старший помощник капитана Александр Кирсанович Назаров чуть покачивал секстан, нараспев, как стихи, бормоча отсчеты делений, мелькавшие в окуляре.

Судно шло под управлением авторулевого, а вахтенный матрос Костя Жмуров стоял с двумя секундомерами и записной книжкой в руках и по старпомовскому крику «ноль!» старательными округлыми цифрами записывал время и отсчет секстана.

В северном полушарии, на шестидесятом градусе западной долготы, где сейчас пенил воду танкер «Балхаш», стояло время наиболее точных определений, и старпом спешил.

Покончив с Юпитером, он крикнул Косте:

– Пиши следующий столбик! – Повернулся лицом к корме, чтоб взять высоты Капеллы, и тут же чертыхнулся. Утренний горизонт на северо-востоке виднелся сквозь решетки радиолокационных антенн американского корабля.

Перейдя на другое крыло мостика, старпом попытался снова взять серию высот, но удалось измерить только две. Американец, перевернутый оптикой вниз мачтами, заслонил горизонт.

– А, хватит и так! Даже со звездами не дают общаться! – И, приказав Косте Жмурову внимательно следить за горизонтом и не забывать про американца, старпом ушел заниматься расчетами в штурманскую рубку.

Костя проверил курс на шкале авторулевого – двести двадцать градусов, почти зюйд-вест, сличил его с показаниями магнитного компаса и вышел на левое крыло мостика. Огни американца колыхались на том же расстоянии. Веяло предутренней свежестью. Костя широко зевнул. Что за напасть, почему так хочется спать? С досады он пристукнул по холодноватому, чуть обросевшему планширю.

Танкер широкими плечами надстроек расталкивал воздух, оставляя позади, на дороге молчаливого, как ищейка, американского корабля Костины сдавленные зевки, горьковатый дымок боцманской бессонной папиросы, пружинистый дым главных двигателей и жаркое дыхание Вити Ливня…

Почему же Косте так хотелось спать? Просто нужно было раньше лечь вчера вечером, а Костя, сменившись с вахты, засел играть в шашки с Элей.

– Костенька, развесели мою душу грешную!

Костя стеснительно, не признаваясь себе, любовался ее плавной походкой и высокой прической. С этой прической Эля была похожа на греческую богиню, статую которой Костя видел когда-то на экскурсии не то в Антверпене, не то в Лондоне…

В ленуголке, где в открытых иллюминаторах гулял душный сквознячок, они играли сначала в шашки, потом в поддавки, потом опять в шашки, потом за Элиной спиной появился Витя Ливень и, подмигнув Косте, громко сказал:

– Эге, да у вас тут не игра, а заигрывание!..

Эля смутилась.

Костя встал и сказал:

– Ты бы, гитарист, лучше на гитаре звякал!..

– Так она же, чмур, сломанная лежит.

– Склей.

И Костя ушел спать.

Витю Ливня он недолюбливал с первой встречи, с прошлого года.

Витя тогда пришел на «Балхаш» впервые, а пришел как хозяин.

Он поставил у ног щегольской, серый в крапинку, чемодан, с любопытством осмотрел Костю, затянутого, как в панцирь, в промерзлую и промазученную телогрейку, и сказал:

– Ты, чмур, где мне дежурного найти?

Костя, только что перетаскавший несколько грязных грузовых шлангов, молча нажал кнопку звонка. А Витя показал сияющие в электрическом свете зубы:

– Надулся? Зря. Пароход красивый. Вон какую иллюминацию жгете, на весь порт. Меня Витей зовут. Я к вам гитаристом назначен.

Костя подумал и ответил:

– Электромеханик говорит – в рейсе все равно экономия по лампочкам будет. А гитаристов у нас капитан не любит.

Так и началось…

– Как дела, Жмуров?

Костя вздрогнул.

– Все на месте, товарищ старпом.

– Что все?

– Американец, да и вообще, – Костя неопределенно махнул рукой.

– Курить хотите? Сбегайте в курилку, – разрешил старпом. – Да проверьте заодно, как там гакабортный огонь. Сигнализация барахлит, неудобно будет перед этими, – и старпом через спину ткнул большим пальцем в американский сторожевик.

Костя сбежал вниз по трапу.

3

Уже совсем светало.

Солнце подкатывалось снизу под горизонт, воздух набегал волнами. Оттуда, где вставало солнце, лился дрожащий, почти звучащий, бело-голубоватый свет.

Александр Кирсаныч положил руки на ветроотбойник, туда, по направлению к солнцу, и сразу перестал видеть их. Руки исчезли, они как бы растворились в предвосходных лучах… Продолжением рук было и лениво дышащее море, и бездонный свет над солнцем, и неразличимый в этом свете горизонт, и все, что было там, за горизонтом… Что-то языческое поднималось в душе старпома.

«Где кончаюсь я, и где начинается мир, в котором я плыву?»

И старпому подумалось: а все-таки жаль, что Лиля ни разу не видела, как встает солнце посреди океана.

Она многое бы поняла тогда и многое бы, наверное, простила…

В последний раз, перед отходом, окна в номере залеплял ранний мурманский снег, и старпом чувствовал себя как на мостике судна, пробирающегося сквозь метель в узком заливе.

Лиля плакала и упрекала его, почему он не взял отпуск. Ей надоело ждать его и мучаться в разлуке. А ведь он мог бы подумать и о ней, и о сыне, как это делают другие. Он мог бы пожалеть их. Ей надоело считать по пальчикам на Вовкиных руках и ногах дни, остающиеся до его возвращения. Наконец, он мог бы представить, что может случиться в мире, пока они выдадут топливо рыбакам у Канады и пойдут на Кубу.

Все это было справедливо, и старпом понимал ее. Он подошел тогда к сыну. Вовка спал и хмурился во сне. На подушке рядом с его челкой, наполовину зарывшись носом под одеяло, лежал целлулоидный игрушечный теплоходик.

Старпом осторожно взял жену за локоть:

– Все это так, Лиля. Но не могу я сейчас. Вот вернусь, поедем в отпуск. Ты меня жди.

А Лиля и не смотрела на него, приложив пальцы к вискам. Что-то большое и суровое, больше самого тяжелого и длинного плавания, медленно входило между ними, как бы раздвигая их по разным, холодным и темным, бортам…

На горизонте проклюнулся красноватый и сияющий край солнца. Старпом, зайдя в рубку, выключил ходовые огни, потом перегнулся через обвес мостика и посмотрел, в порядке ли кормовой флаг. Все было в порядке.

Американский сторожевик стал заметно приближаться. Встающее солнце раскрасило его, как арлекина: левая, меньшая, часть была светло-серой, правый борт таился в черной тени.

– Очень приятно! Вы, как всегда, хотите сказать «гуд монинг»?

За те пять дней, как американец увязался за ними, все на «Балхаше» уже привыкли к этим визитам. Американец производил их методично дважды в сутки на утренней и вечерней заре.

Сторожевик приближался медленно. Зато быстро, казалось даже поспешно, вращалась решетчатая рамка одного из локаторов. Виден был дежурный расчет у спаренной орудийной установки. Горизонтальные наводчики разворачивали орудия в сторону «Балхаша». Вежливость у этих ребят имела своеобразный оттенок.

– Все в порядке, товарищ старпом, гакабортный огонь выключился.

Старпом взглянул на подавленное лицо Кости Жмурова.

– Ты что, Жмуров? Это американцы на утреннюю молитву собираются.

– Да нет, это я так, я уж к ним привык. Я ничего.

И Костя Жмуров, заняв свое место впередсмотрящего, нагнулся вперед, на струю воздуха, вылетавшую из-под ветроотбойника. На его круглом широком лице как-то чуждо, как паутина, висело выражение удивления и подавленности.

4

– И впрямь утро! Где американец? – из иллюминатора радиорубки весело выглянула седая голова радиста Василия Николаевича.

Он вкусно причмокивал своим дежурным, как он говорил, сухарем. Сухари и бутерброды у Василия Николаевича, когда он бодрствовал, меняли друг друга с неукоснительностью судовой дежурной службы. Плотно поешь – наушники лучше держатся.

– Новенького ничего нет? – поинтересовался старпом.

– Есть. Бывшие союзнички и вторую нашу волну прицельно глушить стали. Вот так и живем!

– А Москва как?

– Широковещательные каналы все забиты. С радиоцентром связался, диспетчерскую сводку передал.

– Как же помполит политинформацию делать будет?

– Я бы ему посоветовал «Голос Америки» слушать да Тирану. Может, там чего дельного наловит.

– У них наловишь, там такая уха…

– Ну, так он на то и помполит, чтоб ее расхлебывать. Кстати, Александр Кирсанович, пусть повариха к обеду холодненькой ушицы сделает, а?

– К обеду не успеет, а к ужину можно.

– Ну хоть на ужин. Пусть ее в холодильничек поставит…

Радист, сглотнув слюну, исчез в глубине радиорубки.

– У, какой эсэсовец стоит! – неожиданно сказал Костя Жмуров. Он привалился к фальшборту, оттягивая большими пальцами карманы ковбойки. – Почему у них на кораблях серые фуражки носят?

– У них и полиция тоже есть.

На мостике сторожевика стоял высокий американец в серой фуражке с высокой тульей и длинным козырьком. По палубе бака мерно расхаживал другой – коротенький и толстый, в белом округлом шлеме, белом поясе, белых перчатках и с белой дубинкой, прицепленной ремешком к запястью.

– Плотный головастик, – сказал Костя.

Старпом прищурился:

– Видишь как у них: чуть что, дубинкой по голове, кандалы на руки – и в карцер. И весь разговор! Не то что у нас: воспитывай вас, воспитывай, а, комсорг?

Костя шутки не поддержал:

– Не для того у нас «Потемкин» был, чтоб полицаи по палубе разгуливали!

– Это ты верно сказал. Им еще дозреть нужно. Далеко им до нас, понимаешь? Трудно им.

На сторожевике положили руль лево на борт, и, кренясь к горизонту маленькой ушатой дальномерной рубкой, словно наклоняя голову в манерном поклоне, сторожевик покатился на обратный курс.

– Вот и поздоровались! – Старпом проследил, как американец закончил маневр. Тот опять развернулся и уткнул острый нос с низкими ноздрями якорных клюзов в пенистую кильватерную струю «Балхаша». Старпом проверил расстояние до него по вертикальному углу, замерив секстаном высоту мачт сторожевика: – Опять полмили. Американская точность, – и отправился в штурманскую рубку занести в судовой журнал все происшедшие события.

…Если бы до семнадцатого года революционеры вели дневники и записывали в них все взгляды шпиков и досмотры жандармов, получилось бы интересное описание того, через какую цепкую многорядную мелкоячеистую сеть внешнего наблюдения приходилось проносить революцию.

С тех пор, как красный флаг вышел на просторы Мирового океана, такие записи велись в судовых журналах советских судов.

На одном «Балхаше» за два недолгих года его плаваний уже, казалось, начинали блестеть борта и палубы, отшлифованные шершавыми взглядами с моря и с неба.

В дверях штурманской рубки старпом столкнулся с капитаном.

– Доброе утро! Как дела?

– Здравствуйте, Петр Сергеевич! Все в порядке. Горизонт чист. В начале вахты низко пролетал самолет, многомоторный. С американцем здоровались. Новостей никаких.

– Звучит.

И капитан вышел на мостик. Русый его чуб прилипал ко лбу, ноги напробоску были сунуты в замысловатые летние туфли. Легкая полотняная рубашка, опадая с бугроватых капитанских плеч, просвечивала, как нейлон. Капитан качал губами сигаретку и задумчиво стучал широкими обгрызанными ногтями по блестящей зажигалке в виде пистолета.

Это было единственное огнестрельное оружие на танкере, если не считать ракетницы и аварийно-спасательного линемета…

5

Осмотрев горизонт, капитан вернулся в штурманскую рубку.

Старпом тряс авторучку.

– Вот черт, опять чернила высохли. Ну и жара.

– Спустись, Кирсаныч, в каюту, набери новых. Я тут побуду.

Старпом пошел было вниз, потом остановился:

– Я считаю, нужно двух вахтенных матросов на мостик ставить.

– Зачем?

– Надежней так будет. Люди много задумываться стали в последнее время, вон даже Жмуров. И потом, от американцев всего ожидать теперь можно. Нужно, чтобы все начеку было.

– Не стоит зря волновать экипаж, панику разводить.

– Это же не паника, а предосторожность!

– Да, бдительность, безусловно, не помешает. – В дверь штурманской рубки втиснулась грузная фигура помполита Вольтера Ивановича Рыло́ва. Седоватые волосы его были аккуратно расчесаны, на маленьком круглом носу блестели капли пота. Помполит тронул указательным пальцем дужку очков в круглой металлической оправе. – Бдительность надо повысить, чтобы люди с полной ответственностью относились к делу. Здравствуйте, – и он, как всегда, протянул капитану и старпому поочередно сухую и жесткую, удивительную при его полноте руку.

– Удалось Москву послушать, Вольтер Иванович? – спросил капитан.

– На два концерта для моряков напал, до поздней ночи бился. Глушат янки последние известия.

С восемнадцатого октября американцев Вольтер Иванович иначе не называл.

– Нужно ловить «Голос Америки», Тирану, Европу – для политинформации пригодится.

Вольтер Иванович растерялся:

– Как же я с голоса капиталистов говорить буду?

Старпом улыбнулся, а капитан раздраженно ответил:

– У вас же опыт, неужели не разберетесь, что нужно, что нет? Не стесняйтесь, – мягко добавил капитан, – слушайте и их, благо дают. Звучит?

– Ясно, товарищ капитан. Только не привык я…

Вольтер Иванович действительно не привык. Лицо его покрылось испариной, шея, стянутая глухим воротом кителя, покраснела.

– Что, Вольтер Иванович, тяжело северному моржу в тропиках? Вы ворот-то расстегните, а то и китель снимите, ходите посвободней. Все равно днем вся вахта в трусах стоять будет, – и старпом потряс на груди свою рубашку-распашонку.

– Да, жарковато, ночью спать не могу. Да и сердце жмет. А доктора «годен без ограничений» признали.

– Сейчас многим плохо спится, а, старпом? – капитан поднялся с места. – Гляньте на соседа, Вольтер Иванович.

– И на земной шарик, – добавил старпом, – он сейчас такой свеженький!

Умытый утренними лучами, земной шар закруглялся к юго-западу, поблескивая румяными, только что испеченными волнами. Неопределенный утренний ветерок бестолково толкался над океаном.

Вольтер Иванович расстегнул пуговицы.

Капитан глянул по курсу:

– Что видим, Жмуров?

– Американский сторожевик.

– Еще? Костя молчал.

– Ну?

– ?

– Плавающий предмет слева десять. Сколько до него?

– Три кабельтова.

– Что плавает?

Костя посмотрел в бинокль и, помедлив, ответил:

– Яркое что-то, не пойму.

– Спасательный жилет. Так?

Костя уважительно посмотрел на капитана: тот все рассмотрел без бинокля.

– Если тебя смотреть поставили, так ты смотреть должен. Понял?

– Ясно, товарищ капитан.

Оранжевый надувной жилет, скользя по воде и покачиваясь, проплыл мимо. Старпом, вышедший на крыло мостика, долго провожал его глазами. Спасательный жилет в море был символом аварии, но его тугие влажные бока из яркой резины напоминали что-то смутно-детское: спасательные круги, которые папы надували на спор – у кого упруже? – ярких крокодилов и черепах и прогибающиеся на волне надувные, в рост человека, ракеты. Старпом и познакомился-то со своей Лилей среди великого множества таких звонких и мягких ребячьих плавсредств, веселых и загорелых женщин, мужчин и ребятишек, облепивших пестрой полосой черноморские берега от устья Дуная до Батуми. Почему же не сохранилась та веселая простота их отношений до последнего вечера в комнате с окнами, залепленными снегом? Может быть, потому, что их первые разлуки были овеяны всего лишь грустью, легкой, как дымка над пляжами?..

– Ну, этому все обнюхать надо.

Петр Сергеевич смотрел на американский сторожевик. Американец выкатился из кильватера «Балхаша» и застопорил ход. Старпом взял бинокль. Было видно, как на баке сторожевика суетились люди, перегибались через фальшборт. Потом по серому его борту мелькнуло оранжевое пятно.

– Жилет выловили, – доложил старпом.

Сторожевик выкинул шапку синеватого дыма и, увеличив ход, стал ложиться в кильватер «Балхашу», сокращая расстояние до прежней полумили.

Служба на сторожевике, видимо, была поставлена неплохо.

Капитан думал. Крупные его губы были по-детски открыты.

– Звучит, – наконец решил он. – Александр Кирсаныч, поставь с обеда двух вахтенных на мостике.

– Хорошо. – Старпом пошел объявить побудку.

– Мероприятие бы какое общее надо провести, Петр Сергеевич, чтобы люди себя в коллективе почувствовали, – выждав, заговорил Вольтер Иванович, – по войне знаю.

– Какое?

– Нужно что-нибудь коллективное придумать, работу для всего коллектива.

– Слышь, старпом, что Вольтер Иванович предлагает?

– Судно покрасить надо. Вот аврал бы организовать!

– С музыкой, – радостно вставил, не оборачиваясь, Костя Жмуров.

– Звучит. С утра и начнем. Позови-ка стармеха на мостик.