Текст книги "Капитанские повести"
Автор книги: Борис Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)
Портовая комиссия именовалась комиссией слишком пышно. С проверкой перед выходом в рейс прибыл всего один человек – заместитель главного капитана, давнишний знакомый Вячеслава Вячеславовича, когда-то они даже плавали на одном судне. Поэтому формальности были быстренько закруглены, но учебные тревоги заместитель потребовал проиграть все и вникал в них с большим тщанием. Пока матросы заводили пластырь, раскатывали шланги, спускали шлюпку, заместитель шариком катался по всем корабельным закоулкам, таскал за собой Вячеслава Вячеславовича, старпома и накидал им кучу замечаний, которые старпом тут же вносил в записную книжечку.
– Ну что, может, хватит? – спросил, наконец, заместитель и весело потер ручки. – К следующему рейсу устраните, сам приду проверить. Отбой, старпом.
Старпом шмыгнул вконец лиловым носиком, рукавом промокнул пот под чёлочкой и побежал давать отбой, а Вячеслав Вячеславович с заместителем пошли направо, в капитанскую каюту.
– Может быть, перекусим, Юрий Васильевич? – предложил Охотин.
– Можненько, – миролюбиво согласился заместитель.
– Чудненько, – поддакнул Охотин.
Похохотали.
Это были словечки стармеха с плавбазы «Воронеж», где они начинали морскую службу. Первое из них тамошний стармех употреблял перед стопкой, второе – после нее. Эти словечки для Вячеслава Вячеславовича и заместителя означали конец формальностям и возможность возврата к отношениям их непринужденной юности.
Вячеслав Вячеславович нажал кнопку буфетного звонка. Явилась Глаша и с ней красивая кареглазая девушка, почти девочка, с трепетными бровями.
– Гм, – сказал Вячеслав Вячеславович, – как вас зовут?
– Шидловская, Марина, – тихо ответила та.
– Мария ее зовут, – ревниво вставила Глаша, – я ей дела сдаю. Звали, Вячеслав Вячеславович?
– Да. Сделайте мне перекусить чего-нибудь, пожалуйста, немедля.
– Хорошо.
Глаша быстренько открыла буфет, достала свежую скатерть, сервировку, посуду, на ходу объясняя Марине, где что лежит и как что надо делать.
– А штормовки, рейки вот эти, в порту никогда не ставь, Вячеслав Вячеславович их не любит…
Столик был накрыт.
– У артельщика там возьмите… – добавил Вячеслав Вячеславович.
Когда все было готово и девушки ушли, Юрий Васильевич, все так же весело потирая ручки, полностью скрываясь в кресле, так, что ножки его едва доставали до полу, оживленно сказал:
– А ты знаешь, Вячеслав Вячеславович, сегодня к ночи твой старик в порт приходит. Жаль, опять не встретитесь.
– Какой старик?
– Михаил Иваныч…
– Он же в Дубоссарах дачу достраивает!
– Э, брат, отстал ты. Бросил старик свою пенсию. Уломал самого! Я его перед рейсом проверял, он на «Антокольском» рукой водит. Жалел он, сокрушался, что тебя не встретил, спрашивал, как да что.
– Значит, не утерпел Михаил Иваныч… А что ему иначе-то? Он кроме моря и земли не знает.
– Угу. И три дочери еще не замужем. Задумаешься…
– Может быть, и это. Я думаю – по двадцать капель за стариков, за Михаила Иваныча. Все-таки они нас учили…
– И за ваш счастливый рейс!..
Едва портовая комиссия убыла с борта, позвонил стармех:
– Вячеславыч, приняли мазут, Вячеславыч. На морскую вахту перешли, Вячеславыч.
– Добро. К двадцати одному схему на три генератора наберите, поплывем.
– Наберем, Вячеславыч. Как у тебя самочувствие-то, Вячеславыч, уж больно неважно ты утром выглядел…
– Спасибо, нормально.
– Ну и ладно, Вячеславыч…
Вячеслав Вячеславович походил из угла в угол по кабинету. Слышно было, как с правого борта, внизу, ругается капитан бункеровщика:
– Выбирай швартов быстрее! Зацепился? Я тебе покажу – зацепился! Не видишь, разворачивает! Тимохин, помоги этому терапевту!
Вячеслав Вячеславович улыбнулся: тоже, придумали ругательство. Интересно, чем это ему врачи досадили?
У Ирины муж тоже врач. И, наверное, хороший парень, иначе стала бы она так плакать… Нельзя от нее было уходить, а я ушел. Не первая такая?.. Хватит мне, пожалуй, морские узлы завязывать и развязывать… Зайти бы к ней сейчас, а бросаю, как всех прежних, черт меня побери! Как только в море выйдем, отстукаю ей радиограмму. Хорошую. Надо, чтобы хорошую, плохую нельзя. Хотя бы рейс скорее прошел, что ли…
Вчера ему удалось схватить такси и даже уговорить шофера, чтобы он взял их всех впятером, благо ехать было под гору. Так и колесили вниз: Галина Сергеевна с шофером, а он с тремя женщинами сзади. Пока развозили всех по домам, понял, как на поворотах все теснее и теснее прижимало к нему Ирину и она не отодвигалась, только постукивала туфельками, потому что пол в автомобиле был ледяной. Галина Сергеевна выходила последней, обнадеживающе заглянула ему в глаза, чмокнула Ирину в щеку и исчезла в подъезде. Они стояли!
– Куда теперь-то? – скучно спросил шофер.
– Прямо, если можно, – ответила Ирина.
Машина тронулась, раскатилась по наледи, и Вячеслав Вячеславович как придержал Ирину за плечи, так и не выпускал даже тогда, когда они, замерзая, два квартала шли пешком.
Стыдно и радостно было уходить от нее утром, и он еще остановился в подъезде и перечитал в потемках список жильцов, пока не нашел под номером квартиры: Греков Л. Л. – Леонид Леонидович…
Что же делать-то? Бабий узел завязать, что ли, как советовал старик капитан Строков?..
А Михаил Иваныч рассуждал когда-то, вытягивая руку шлюпочной:
– Видишь ты какой человек, Слава… Я тебе сейчас объясню. Взялся ты за дело, повел его так, так, потом вдруг раз – этак, – Михаил Иваныч переворачивал руку ладонью вниз, – что же получается? Ты слушай, сынок: морскими узлами надо шкерты вязать, а не жизнь. Жизнь-то надо бабьим, понял? Морские узлы веками придумывали, а почему и для чего? Морской-то узел, он какой? Держит твердо, намертво, будь здоров держит, а чуть дернул ты за свободный конец – он – взик! – распустился, и ты опять оторвался, свободен, значит: выбирай, что дальше делать. Для жизни так не годится. Уж если ты в жизни что выбрал, вяжи для себя бабьим узлом, чтобы потом не то что ногтями – зубами не развязать было, хоть так тяни, хоть этак, понял, сынок? И потом – простоват ты все-таки, Слава…
Вячеслав Вячеславович вспомнил, как пожевал при этом Михаил Иванович свою пораненную щеку, повеселел при этом воспоминании, но тут его пригласили в кают-компанию, где заканчивали оформление отхода, разобраться с пассажиром. Пассажир был франтоватый молодой человек: несмотря на февраль, в шляпе и легком пальто.
– Вы куда? – поинтересовался Охотин.
– Врачом на «Двину», подменять врача иду до конца рейса.
– А кто там врачом?
– Греков, Леня. А вы что, его знаете?
– Не имел возможности. И что тут у вас?
Оформление пассажира не заняло и двух минут, но у Вячеслава Вячеславовича зыбко закололо под сердцем, он рассеянно потрепал по плечу заплаканную Глашу, глянул на провожающих, которых выпроваживали в катер, поблагодарил пограничников, пожал руку старшему, посмотрел, как отвалил от борта катер, как он исчез за сияющими огнями соседа, и тогда Вячеслав Вячеславович зашел в каюту, захватил бинокль, поднялся в рубку и приказал сниматься с якоря.
Этого ждали давно.
Боцман со вторым штурманом побежали на бак, звездочка брашпиля была соединена единым махом, зашумела на палубе поданная для обмыва якорь-цепи вода, защелкали в клюзе литые цепные звенья. Желтые глазки на контрольном табло показывали, что в установку льется ток с трех генераторов, а зеленая лампочка утверждала, что обороты можно менять прямо с мостика. Рулевой пошевелился и доложил, что ходовые огни, компас и рулевое управление проверены. Значит, во всем был порядок.
С минуту Вячеслав Вячеславович разглядывал стоящие на рейде суда, рассчитывая, как выбраться из этого лабиринта, потом в бинокль просмотрел их все, прикинул, какие интервалы между ними, и что за длина у каждого, и как будет проходить снос от начинающегося прилива.
Боцман прозевал длину цени, якорь оторвался от грунта неожиданно, нос «Кустодиева» завалило под ветер, но удалось хорошо и благополучно вывернуться переменными ходами, хотя Вячеслав Вячеславович и не преминул помянуть по трансляции боцманскую невнимательность. Развернулись подходяще, и, приведя судно на курс, Вячеслав Вячеславович успокоился и даже прислушался, как начинает над бортом закипать и поплескивать черная ночная вода. Мурманские огни пошли вдоль по правому борту, назад, и Вячеслав Вячеславович проводил взглядом их движение туда, где они начинали сливаться в сплошное городское зарево, смазанное густым сизым дымом еще не прогретых как следует судовых дизелей.
Это было такое время, которое никогда не станет безразличным. К этому никогда не привыкнешь, сколько бы ни плавал.
Корабль трогается с места, потихоньку набирает скорость, и огни так же тягуче начинают идти назад. Даже можно себе представить, что судно стоит на месте, а это берега с гладью воды начинают бесшумно двигаться навстречу и наматываются, как лента, на земной барабан. В рулевой рубке темно, все светится снаружи: корабли, причальные люстры, огни автомобилей, электросварочные сполохи и окна домов, где тебя ждут, или уже не ждут, или еще только когда-нибудь будут ждать.
Вячеслав Вячеславович попробовал поискать позади, за горбом Зеленого мыса, хотя бы приближенно, тот угол города, где утром так взрывчато захлопнулась за ним дверь, но там в холодном воздухе стояло такое дрожащее зеленоватое зарево, что нельзя было разобрать никаких очертаний, и он вернулся в рубку, потому что справа залив пересекал катерок и нужно было сбавлять ход.
Протянулись громады кораблей, потом помигал подслеповатый огонь Пинагория, и среднее колено залива развернулось на повороте перед ним, как ночной пустынный пустырь, застроенный кое-где по сторонам. В дальнем конце засветились красные огни створа, что рассекал эту площадь пополам и напоминал о правилах уличного движения: идя вдоль створа, нужно было держаться правой стороны, как на порядочном, приличном шоссе, куда бы ты ни шел.
В рубку «Кустодиева» заглянул неутомимый старпом.
– Здесь Артеменко нет? Нигде не найду. Палубную команду из столовой выкуривать пришлось, прилипли к телевизору. Придумали на нашу шею эти фигурные танцы на льду! Нет Артеменко? Вызовите его, пожалуйста, и отправьте к боцману укладывать стрелы. Куда он запропастился?
Впереди, на баке, задраивали трюм, и боцман там аккуратно посвечивал фонариком, чтобы не слепить судоводителей на мостике. В расстворе двуногой мачты слабо белел флагшток, а за ним колебался, отражаясь в воде, низкий гакабортный огонек какого-то судна, которое постепенно настигал «Кустодиев».
Вячеслав Вячеславович вышел на крыло мостика и запрокинул голову. Небо тихо светилось зеленоватым, не затеняющим звезд, полярным сиянием. Свет его, словно кисея, колебался плавно и медленно. Вячеслав Вячеславович успокаивался. Уходили в прошлое и два последних сумасшедших дня, и беготня, и нервотрепка с начальством, и дымный и суетливый, как все мурманские рестораны, «Утес», и даже прошлая неожиданная, словно землетрясение, ночь; только слышал он легкий, похожий на летнюю волну, голос: «…глаза у вас хорошие, правда?..» И то, наверно, это было потому, что судно на ходу вздрагивало и по небу скользили зеленоватые тени… «Радиограмму, пожалуй, дам, – решил Вячеслав Вячеславович, – а до прочего еще целый рейс. Будет время подумать…»
Он облокотился о фальшборт и смотрел на ночной колеблющийся залив.
– Близко к судну подходим, товарищ капитан, – доложил вахтенный штурман, – может, вправо прижаться, здесь берег приглубый.
– Возьмите левее, – возразил Вячеслав Вячеславович, оставаясь на месте. – Так. Еще левее. Ну вот, хорошо. Внимательней на руле! Вот так. Подмораживает к ночи… Вода парить начинает.
Попутное суденышко со светящимися над самой водой иллюминаторами, видимо рейсовый теплоходик, мелькнуло внизу на фоне береговых огней и осталось позади. Стояла тишина, и только вода шумела под бортом. Тишина устанавливалась и в душе, приходило спасительное убеждение, что море все поставит на свои места, что, может быть, вообще не было никакой драмы и только время покажет, так ли это все серьезно: и женщина, и переживания из-за начальства, и вся нервотрепка при отходе…
– Впереди, слева, встречное судно, – доложил впередсмотрящий с бака, – приближается быстро.
– Мы почти на левую сторону перешли, – с тревогой в голосе добавил штурман из затемненной рубки, – створ смещается.
Вячеслав Вячеславович, преодолевая неожиданную лень, оторвался от фальшборта, зашел в рубку и взял бинокль. Белые звезды ходовых огней быстро вырастали над пологим мысом слева, встречное судно приближалось и шло, казалось, поперек залива.
«Высокое судно», – отметил про себя Вячеслав Вячеславович и добавил вслух:
– Это не встречное судно, пересекает залив.
– Куда же оно тут может идти? – спросил штурман.
– А черт его знает. Сбавьте ход до самого малого, лево полборта. Попробуем разойтись правыми бортами.
Едва «Кустодиев» начал уваливаться влево, как Вячеслав Вячеславович понял, что судно, которое шло было на пересечку, поворачивает вправо, прямо на них. Вячеслав Вячеславович сжался: нет, еще далеко, успеем вперед проскочить. А вправо уже не успеть!
– Судно поворачивается на нас! – раздался в динамике крик впередсмотрящего, и затем микрофон у него ударился обо что-то металлическое, и в динамике загремели удаляющиеся шаги.
– Самый полный вперед, еще влево! – тоже заорал Вячеслав Вячеславович. Штурман с треском передвинул рычаг манипулятора на самый полный вперед, присели под нагрузкой дизеля, и пять тысяч тонн кустодиевского металла начали медленно ускорять движение. А встречное судно стремительно вырастало, томительно прорезались в темноте его очертания, и через несколько секунд передний топовый огонь осветил лица всех, кто был в рубке «Кустодиева». Капитан Охотин понял, что еще раз в своей ЖИЗНИ дернул за свободный конец морского узла…
Б) С другой стороны…
05 ч 40 мин – 11 ч 27 минМихаил Иванович Строков появился на палубе, когда заканчивали загрузку первого трюма. В домашних черных валенках с галошами и нитрованном полушубке, он деловито заглянул в трюм, на глазок подсчитал объем свободного места, понаблюдал за работой лебедчика, посоветовал спускать площадку к трюму сразу от борта на одном шкентеле, а не вырисовывать в воздухе букву Г, посопел потухшей папироской и отправился назад, к кормовой надстройке. Лебедчик, пока цепляли очередную площадку, посмотрел, как, покашливая, идет в корму капитан. Не спится старику.
На транспортном рефрижераторе «Антокольский» за рейс уже привыкли к тому, что капитан вставал рано, никогда не позже начала шестого. Так Михаил Иванович поднимался два с лишним десятка лет. К утру всегда начинало болеть плечо, и не находилось другого лекарства, как забыться в повседневных хлопотах, а потом, когда он расхаживался, боль в плече исчезала. За эти двадцать лет Михаил Иванович пытался избавиться от ежеутренней боли, вылечить плечо: ездил на курорты, грелся, ходил к гомеопату, прибегал к народным средствам – не помогло. Не помогала и поза, выбранная для сна: в пять часов плечо начинало ныть и дергать, и можно было даже не проверять часы.
Из-за этого еще на «Кустодиеве» на него обиделся старпом, Славка Охотин. Не знал парень, почему капитан является на мостик спозаранку, на утренней старпомовской вахте, думал, что не доверяет, – и обиделся. Потом разобрался, извинялся несколько раз, – хороший был парень, Славка-то.
Михаил Иванович прошел на камбуз, где сонные девушки заваривали утреннее какао, прошелся по коридорам надстройки, сделал выговор артельщику, который бежал из кладовых с горящей сигаретой в руке, потолковал в котельном отделении пару минут с третьим механиком.
«Молодежь, везде молодежь, куда ни кинь. Вон и на «Кустодиеве», поди-ка, один стармех из старой гвардии остался. А начинали как? Все в годах были, тралфлот строили, войну прошли. А ведь все правильно, так и быть должно. Скоро с нас какой прок? На песке нашем пора ихний бетон замешивать… И с чего это я так? Плечо злее обычного болело, что ли?» Михаил Иванович добрался до рулевой рубки и закряхтел, увидев в ней одного четвертого штурмана.
– А старпом где же?
– Ушел бумаги писать. Все нормально, ветра нет, стоим на швартовах как вкопанные. Погрузка с опережением идет. Второй и третий трюма уже полностью забиты.
– Ну ладно, – ответил Михаил Иванович, – а матрос где?
– Внизу на палубе оба работают…
– Ну ладно, – еще раз сказал Михаил Иванович, – как рыбка-то? Партии проверяли? Где второй штурман?
– Выше минус четырнадцати нет ни в одном из ящиков. Заморозили на совесть. Постарались. Второй с ихней технологиней по всем трюмам лазал. Сдают первым сортом.
– По первому-то по первому, надо бы кое-что и по второму, – заметил Михаил Иванович, но дальше в свои думы юного штурмана посвящать не стал. Конечно, за пересортицу мы не отвечаем, каждый ящик вскрывать не будешь, однако лучше бы кое-что заставить их сдать вторым сортом. Рыбку-то еще на берег всю сдавать придется, опять же, значит, всю первым сортом… Нет, запас в этом деле не помешает…
«Антокольский» стоял у борта производственного рефрижератора.
Работа шла споро. Тормоза лебедок жвакали часто, то груженая, то пустая площадка летала в свете люстр между бортом плавзавода и трюмом «Антокольского». В восточной части Кильдинского пролива, где они стояли, происходила смена течений, и оба корабля развернуло поперек, носом в берег, синеватый снежный край которого едва виднелся впереди, высоко над носовыми якорными огнями. На рейде стояло еще несколько рыбопромысловых баз, так что было тесно и нескучно: успевай поглядывать, как разворачивается судно, чтоб не навалиться на соседа, а при здешней хитрой системе течений все они разворачивались кто куда.
В Баренцевом море появилась рыба, и конвейер работал безостановочно.
Рыболовные траулеры, траулеры-морозилыцнки, колхозные сейнеры, средние рыболовные траулеры, малые рыболовные траулеры, большие морозильные рыболовные траулеры ловили рыбу, шкерили, солили, присаливали, морозили, а то и вообще не обрабатывали – сдавали свежьем на плавбазы и производственные рефрижераторы. На рефрижераторах изготовляли свежемороженую рыбу разных видов, филе, консервы, пресервы, вытапливали рыбий жир, на плавбазах треску укладывали в трюм, когда везло – делали селедку бочечного и ящичного посола, – и когда трюмы наполнялись, подскакивал транспортный рефрижератор, вроде вот «Антокольского», за трое – пятеро суток забирал положенные ему три тысячи с хвостиком тонн и бежал скорее в порт, к рыбокомбинату, а чаще прямо к причалам торгового порта, и рыба шла в вагоны, и поезда грохотали на юг: рыбка – стране. Все вместе это было то, что на юге называется «путина», – а тут, на севере, путина всегда, когда есть рыба, то в одном конце моря, то в другом, а то сначала в Норвежском, а потом и к американскому плоскому острову Сейбл, на Джорджес-банку, к Флемиш-капу, или вообще на Патагонский шельф, или в африканский Уолфиш-Бей, – все равно: та же путина. Промысел.
Михаил Иванович потянул ноздрями воздух: с рефрижератора, с рыбофабрики наплыл родной, знакомый еще с той поры, когда он ходил в учениках салогрея, запах перетапливаемой печени, рыбьего жира и подсыхающих рыбьих внутренностей, – живая струя в стылом морском воздухе.
Работа шла споро, и к полудню, пожалуй, можно сниматься в порт. Работка!
Чем лучше ловилась рыба у Мурманского берега, тем расторопней надо было оборачиваться между портом и промыслом, тем нервнее были приходы и отходы, и на таком коротком плече команда не успевала выспаться, – весь переход в один конец всего четыре часа, вот, например, отсюда, с Восточного Кильдина. Работка выматывает, но – деньги жене… А кто не женат, тоже не помешают.
Потому и работали посменно, без перерывов, и в мокрый шторм, и в сухой снегопад. И выполняли план, и перевыполняли, и входили в такой азарт, какой премиальными не предусмотрен, и никакой прогрессивкой такую злость к работе не укупишь, – это же рыбацкая злость. Рыбку – стране, только бы ловилась!..
Михаил Иванович после мостика заглянул к радистам – прогноз принять не забыли бы, – в одиночество попил в кают-компании какао со свежеиспеченным хлебом, крякнул довольно, пошевелил рукой и почувствовал, что боль в плече утихомиривается. То-то и хорошо.
Потом он выбрал в пачке папиросу посвежее и всласть покурил, сидя в кресле в салоне. И пока Михаил Иванович курил, заходили в кают-компанию ребята, здоровались с ним, завтракали, обжигаясь и торопясь – кто на вахту, и неторопливо – кто с вахты. Михаил Иванович окончательно согласился, что новый день начат и жизнь вошла в свою колею, как и должно. Боль в плече окончательно пропала, и он, мягко шаркая галошами, пошел в каюту за рабочими рукавицами, чтобы пойти на палубу поразмяться на лебедках.
Удалось это сделать не сразу, потому что заявился боцман, Николай Семеныч, и завел речь об отпуске. А к боцману в глубине души Михаил Иванович относился по-приятельски, потому что были они почти ровесники.
– Тебе чего, Семеныч?
– В Мурманск седни идем? Так как же с отпуском моим порешим, Михаил Иваныч?
– Ты чего же так собрался, зима на дворе?
– Надо, Михаил Иваныч… У меня и выходных под пятьдесят штук, как раз до июня будет. Брату надо с садом помочь, хатой заняться. Теперь что ж, дело к пенсии…
– Знаю. Однако ты, Семеныч, так настройся: всю стоянку работать будешь, чемоданчик к отходу собери. Как портовой комиссии судно сдашь, так вместе с ними и сойдешь с борта, понял? Кстати, ты со старпомом-то говорил об этом? Чего ты ко мне-то?
– Говорил. Дак он еще и к вам отправил, как, мол, новый капитан посмотрит на это…
– Так и посмотрю, и ты не обижайся, Семеныч. Я сам всю жизнь в отпуск этак ухожу, сам своему пароходу с берега швартовы отдаю. Кто тебя заменит-то?
– А Вася Кузьмин.
– Это который же?
– А старший с третьей смены. Старпом одобрил.
– Помню, помню. Толковый парнишка. Ну как, все решили, Семеныч?
– Вроде так, Михаил Иваныч. Груз палубный будет?
– А к чему нам? И так план уже на борту.
– День долгий, могут еще план добавить.
– Такая работа, – согласился Михаил Иванович.
Боцман ушел по собственным делам. Следом неторопко отправился и Михаил Иванович, на ходу размышляя о том, что вот и боцману через год на пенсию и он уже заботится о хате с садом, а как ему там, на этой пенсии, покажется-то? Дети у боцмана все самостоятельные, семейные, отцовская опека им не нужна. Конечно, если устал боцман от моря чересчур, то покажется ему хата с садиком чистым раем, а там, глядишь, и совсем привыкнет. Руки у него, как и у всех боцманов, особенно вот пожилых, к хозяйству ой как лежат, потому – всю жизнь по хозяйству. Можно себе представить, как боцман свою хату размарафетит…
У самого Михаила Ивановича жизнь получилась так, что дети у него были, по его годам, молодые. Только старшая дочка родилась в первый год войны, а остальные – ничего нельзя было поделать, – в сорок шестом, пятидесятом и пятьдесят третьем году, когда самому Михаилу Ивановичу был уже сорок один год. Долго раздумывал он, идти на пенсию ай нет, и проработал сверх пенсионного возраста, в глубине мыслей самого себя укоряя: ну зачем работаю, молодым только дорогу заступаю. Пора бы уже, пора, пока деньжонки на сберкнижке есть. Правда, Славка Охотин, тогдашний его старпом, только посмеивался при дружеской беседе:
– Don’t worry, Михаил Иваныч! Язык общий мы с вами нашли. Работайте, пока нравится. Я за вами, как за каменной стеной, науку грызть буду!
Однако Михаил Иванович отвоевал себе по заявлению нарез земли, участочек в Дубоссарах, на хорошем месте, и начал там строить дом на старость лет, а потом этот дом стал требовать столько внимания – впору большому пароходу, – что Михаил Иванович и вовсе ушел на пенсию, но получилось – ненадолго. Много было причин, а среди них – три главных: не умел Михаил Иванович жить береговой жизнью, еще больше не умел торговаться с предприимчивыми южными дельцами, чтоб хватало на две квартиры, – деньги на дом стали таять уж очень быстро, даром что сам Михаил Иванович был не промах, да и жизнь кое-чему научила. И нужно было еще поддерживать младших дочерей, студенток, красивых – в мать, дебелых и таких же холодных, – когда еще у них своя-то любовь-семья завяжется… Наконец надоело Михаилу Ивановичу возиться с домиком в Дубоссарах, не такой он еще был старый, чтобы на мостике стоять не мог, даже зрение сохранилось один к одному.
И передал Михаил Иванович все дела по дому неразворотливой, но зато твердой в слове жене, и вернулся в управление, и уговорил дать ему поработать до шестидесяти хотя бы лет. Медкомиссию прошел, да и прошлая работа не позабылась, а чего ей позабыться, когда перерыва почти и не было! О том, как у него по утрам болит рука, Михаил Иванович никому в жизни, кроме жены, никогда не рассказывал. Однако с возвращением с пенсии словно что-то убыло у капитана Строкова, иногда спотыкался он в решении и замечал, не показывая виду, что волнуется при этом, как молодой штурманец…
…Михаил Иванович не успел и полчаса подергать рукоятками лебедок, потаскать площадку с рыбой, опережая сигналы ухмана; вира, вбок, еще вверх, майна и наоборот – в зависть и пример молодежи получалось это у него точно, красиво и даже лихо, – как по трансляции пригласили его в радиорубку на переговоры с руководителем промысла.
Кока Михаил Иванович добирался до радиорубки, руководитель промысла уже разворчался по радиотелефону:
– Где ты там запропастился, Михаил Иваныч, у нас же срок переговоров обговорен был… Ну вот, слава богу, доброе утро!
– Доброе утро, – кротко ответил Михаил Иванович.
– Тут вот, значит, что Михаил Иваныч. Предупреждаю, что с главком и управлением это уже обговорено. И не только по тебе одному. Ты погрузку заканчиваешь, да? Сколько возьмешь? Три восемьсот? Отлично. И еще надо взять сколько можно на палубу, понимаешь? Сегодня погода холодная, а к нулю часам тебя вагоны будут ждать на южных причалах.
– А вдруг оттепель? – спросил Михаил Иванович.
– Ты же старый помор, какая оттепель… Ты прогноз-то читал?
– Читал, – ответил Михаил Иванович и пальцем показал радисту, чтобы тот притащил поскорее журнал прогнозов. – Да чего толку-то? Прогноз, знаете ли… Днем еле-еле четыре градуса мороза набирается, загублю рыбу, а кто отвечать будет? В общем, против я. Да и судно у меня, сами знаете, какое валкое, воду опять же я всю выдал, а тут – палубный груз…
– Сейчас погода тихая, вам же два шага до дому, а к ночи похолодает…
– План у меня уже есть.
– Да что план? Не гнать же из-за сотни тонн сюда еще один рефрижератор, Михаил Иваныч, рассуди сам. Ты остойчивость просчитай как следует, и надо груз брать на палубу. Все у меня.
– Не согласен я на мороженую рыбу…
– Эх, тяжело с вами разговаривать, Михаил Иванович! Как вы простой вещи не поймете! Ну тогда давайте так: возьмете у соседей консервы, возьмете сельдь в бочках.
– Я сначала остойчивость тут у себя посмотрю.
– Ну смотрите, только поскорее. В ноль часов вас вагоны на южном участке будут ждать. Делайте что хотите, но успевайте! Можете обратиться в Мурманск, но я вас предупредил, что с главком и управлением вопрос согласован. Все. До свиданья.
Михаил Иванович крякнул, отдал радисту микрофон и приказал вызвать к себе грузового помощника.
