Текст книги "Капитанские повести"
Автор книги: Борис Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)
4
Новый тралмейстер приглянулся Меркулову. Был он невелик ростом, сух, коренаст, на траулер к отходу пришел, как на работу, в кожаной шапке, в темной чистой робе, в добротной телогрейке, в яловых, хорошо смазанных сапогах с навернутыми сверху голенищами; и отвороты, и петельки у голенищ потемнели в меру, чувствовалось, что хозяин грязными руками за них не берется. Хотя этот наряд не совсем соответствовал лицу командного состава, Меркулов про себя его одобрил.
Тралмейстер поставил в сторонку видавший виды, но все еще крепкий кофр, и тут же, на палубе, представился капитану:
– Тихов, Иван Иванович. Так что старшим мастером по до́быче.
Меркулов пожал тиховскую руку, одобрил ее цепкость и не успел задать никаких вопросов, потому что Тихов аккуратно доложил:
– Я ходил на «шведах», сам-сабо, вопросов нет.
Меркулов несколько мгновений произучал пожилое, приятное, загорелое лицо нового тралмейстера, сощуривая при этом узкие, раскосые, как зарубка на дереве, глаза, потом указал ему трубкой же на вход в жилые помещения, да и сам пошел в каюту просмотреть документы, приготовленные для отходной комиссии.
Внутри знакомо пахло рыбой и робой, углем а шлаком, из машины тянуло теплым, почти хлебным запахом парового судна, деликатно чавкала там какая-то помпочка, и Меркулов обрел то восторженно-спокойное состояние души, которое почти всегда бывало у него на родном пароходе, даже если что-нибудь и не ладилось. То ли брала свое многолетняя привычка, то ли действительное пристрастие к бесшумному пароплавству, а может быть, и то, что он когда-то очнулся от смертной боли как раз под легкий трепет пара, но Меркулов не мог представить себя среди дизельного грохота, хотя на своем паровичке он иногда ясно ощущал, что время обходит его, как будто бы он остановился. Однако он не мечтал об огромных белоснежных новейших траулерах, хотя они иногда и снились ему, как, бывает, снятся недоступные женщины.
Все-таки все здесь было свое, родное, верное, неизменное и не могущее измениться. Да, по правде сказать, и каюта была не так уж плоха, и паровичок этот достаточно мореходен, и даже чрезмерно остойчив, а потому порывист при качке…
А новый тралмейстер действовал. Он взял за глотку боцмана и заставил выдать робу себе и новичкам из палубной команды. Новички робу приняли, но на палубу затем их пришлось выгонять с помощью старпома, потому что Тихов, не откладывая дела в долгий ящик, затеял перемерку тральных ваеров, заставлял подновлять марки и ваера измерял дотошно, словно это были не стальные тросы, а шелк на платье невестам.
– То и есть, – сказал матросам Тихов, – по сантиметру на метр, на сто метров метр будет. Лишний метр – трал косит, раскрывается он не полностью, так-сяк. Вы рыбу сюда ловить собрались, деньги зарабатывать или что? Вдурную время тратить с вами я не буду. Делайте два-раз то, что сказано, да чище!
Потом досталось механикам за то, что барабаны траловой лебедки иногда заедает при переключении на холостой ход, затем тралмейстер поцапался с боцманом из-за того, что тот чекеля от тралов пытался приспособить себе на промбуй, а вслед за этим команда занялась проверкой обоих тралов, так что, пожалуй, некоторые и не заметили, как прошел отход и началась работа, и, может быть, не все смогли путем опохмелиться, и пришли в себя естественным порядком на палубном сквозняке.
Еще Тихов поинтересовался у капитана, где намечается промышлять да какие там грунты, и предложил старый трал дооснастить, то есть подшить снизу по швам металлические шары-кухтыли, на которых трал должен был катиться по дну, как на подшипниках. Меркулов согласился, и работы эти с малыми перерывами заняли все время перехода от Мурманска до промысла, а идти было всего ничего, на старинное, поморам еще известное, Мурманское мелководье.
Сам Меркулов тоже толком выспаться не успел, потому что знакомился с командой, вникал то в одно, то в другое дело, то натаскивал в теоретической части штурманов, то подслушивал переговоры промышляющих капитанов, по петушиному знаку отыскивая их радиоволну. Рыбка ловилась крайне средне, повычерпали, что ли, казавшееся неисчерпаемым Баренцево море?.. И Меркулов порадовался, что новый тралмейстер развязал ему руки для сугубо капитанской рыбацкой деятельности, и тут же отбил старому своему Андрею Климентьичу радиограмму в одно слово: «Спасибо», ибо вес в управлении старик продолжал иметь, но и здорово размазывать насчет благодарности не годилось.
Попутно Меркулов вспомнил о Любе и обо всем этом вечере с апрельским антициклоном, и собственное поведение показалось ему столь дико детским и непотребным по сути, что он, удивляясь, как это могло произойти, устыдился весь, от «краба» до подошв ботинок, и понял, что устыдился напоказ, потому что увидел вдруг вытаращенные глаза радиста Лени Шкурко. Надо сказать, что Леня Шкурко карие свои очи любил, берег, нежил их в тени густых ресниц и если уж выкатывал бельма, так только при абсолютно исключительных обстоятельствах.
Неладное требовалось в корне пресечь, и Меркулов снова порадовался, так как явилась во главе с боцманом делегация униженных Тиховым и работой матросов с целью коллективной жалобы.
Меркулов выслушал хоровое исполнение навета и изрек, при каждом слове указывая мундштуком на очередного хориста:
– Вы отвыкли работать! Но – со всех точек зрения – рыбу нужно ловить! Но – рыбу ловят не руками, а тралом! Тихов учит вас работать. Будет рыба – поклонитесь ему в ножки.
– А если не будет? – спросил боцман.
– Если не будет – я пойду в матросы.
– Ну уж, Василий Михалыч… – усомнился боцман.
– Все. А ты, Чашкин, подстриги свои лохмы, ибо ты здесь не попадья и тем более не поп.
– Товарищ капитан, я их подстригу, если будет рыба, – потупившись, жалобно, но твердо ответил Чашкин.
– Почему?
– А если я снова вернусь в порт без денег, кто же меня примет? Или волосы, или деньги. Так я хоть за компанию со своими ребятами перебьюсь.
– Да, настоящий мужчина, вернувшись с промысла, должен быть при деньгах. Чашкин, пожалуй, прав, делегаты. Ладно. Рыба будет, если мы будем работать. Не я один, и не Тихов, а все мы вместе, поняли? А с душещипательными жалобами идите к помполиту. Он человек душевный, работу знает и вас, голубчиков, тоже. Впрочем, и он вам ответит, что море моряку дано для дела, а для отдыха моряку иногда предназначается берег… Как считаешь, Чашкин?
– Не знаю, – ответил Чашкин, подтолкнул боцмана, и все они загрохотали сапогами от радиорубки вниз.
Меркулов тоже поднялся.
– Леня, у меня к тебе такое дело: записывай на магнитофон все без исключения рыбацкие байки, все, что услышишь в эфире без меня. Ясно? Нужна полная информация: где, как, что и сколько!
Леня понимающе смежил бархатные ресницы, и Меркулов пошел к себе переодеться попроще, потому что дело приблизилось к первому тралу.
А первый трал, что первая поклевка. Как пойдет?
5
Перед первым спуском трала Меркулов всегда волновался. Не так чтобы публично, но в душе, про себя, как и полагается истовому рыбаку. Может быть, это было даже не само волнение, а просто укоренившееся от детдомовской рыбалки воспоминание.
Тогда у них на троих существовала одна удочка с нитяной леской, и честь первого плевка на крючок доставалась тому, кто прошлый раз был удачливее всех. Клев в той речушке бывал разный, но Васята Меркулов иногда по месяцу и более делал почин в рыбалке, приучился при этом иметь ничего не выражающее лицо, но дрейфил каждый раз страшно, потому что имел ответственность и перед единственной удочкой, и перед бурчащими от голода животами приятелей.
С тех пор не было для него горше наказания, чем то, когда у него отбирали право забросить удочку первым. Не из-за потери почета. Выходит, переставали доверять его умению, удачливости, опытности, в старательность его переставали верить.
Все это так и осталось при нем на всю жизнь, так было всегда, пока он работал после детдома в совхозе, плавал матросом в тралфлоте, служил стрелком-радистом в авиации, и снова шкерил по двадцать рыбин в минуту, и боцманил, и был помощником тралмейстера, и, учась заочно, выбивался с помощью Климентьича в штурмана.
Став капитаном, он с трудом приучил себя не хвататься за снасть, давать поудить и помощникам, поскольку все равно ведь промысел должен идти круглосуточно, и никаких сил не хватит двадцать дней отбарабанивать в одиночку. Да, кроме того, Климентьич-то ему самому с третьих штурманов самостоятельно тралить давал…
В кусачем толстом свитере, в сапогах и телогрейке стоять на мостике у открытого окна было куда как сподручней, и Меркулову самому понравилось, как удачно зашел он на первое траление: суда вокруг поразбросало по разным курсам, кое-кто забрался повыше на горку, и оставался, по всей видимости, незанятым коридор «по изобате», вдоль по пологому склону банки.
«На гору лезть не буду, – прикинул Меркулов, – вода еще не прогрелась, и рыба вряд ли туда поднимется. Попробуем, где поглубже».
Третий штурман уже укладывал траулер рабочим бортом к ветру, но Меркулов остановил его:
– Заберись еще на ветер. Пока трал спускаем, нас с этого желоба вон куда снесет, а там и без нас людно. Давай полный! Еще правее возьми, градусов на двадцать. Так. Глубина к сотне подойдет, – стопори, и начали.
Порядок у Тихова внизу на палубе был ничего, хотя и набежало на палубу для первого раза слишком много народу, но к подъему будет еще больше.
Тихов семенил там, проверяя, есть ли где надо багры, ключи-крокодилы, чекеля, ломики и привязки. Попутно он турнул в сторону угольщика с подвахтенным кочегаром, заставил матросов растянуть получше крылья трала, сам, как и положено, завязал куток и еще подбежал под рубку:
– Капитан, спускать тихо-мирно, на ход не дави, трал новый, как бы, того-сего, полотно не перекосить…
– Учи! – ответил, окутываясь дымом, Меркулов. Но даже эти зряшные для него наставления тралмейстера не перебили меркуловского настроения, потому что доволен он был и морозной, но ясной погодой, и тем, что удачно вывел траулер на склон ложбинки, где рыба должна была быть, раз уж она была и на пригорках, и тем был доволен, какой деловой достался ему тралмейстер. Радовало даже угрюмое выражение чашкинского женственного лица: видно, крепко доставалось на орехи тому от Тихова.
Меркулов отправил рулевого на палубу, загнал штурмана на руль и взялся-таки сам за управление, ибо и трал был новый, и экипаж почти весь новый, и тралмейстер тоже, и новый надлежало начать почин.
Спустили в воду куток, затем сквер трала, с руганью и неизбежной, несмотря на репетиции, неразберихой, были выправлены и выпущены крылья, и Меркулов сверху с удовольствием наблюдал, как дрейф расправляет, распластывает в воде трал. Тут заело у Чашкина в углу под фальшбортом бобинцы нижней подборы, Тихов прокатился туда, словно сам был металлическим шаром, взмахнул ломиком, и бобинцы, громыхнув по фальшборту, оттянули подбору вниз, приоткрыли пасть трала. Тихов снова прокатился туда-обратно, выправляя за борт кованые коромысла клячевок, и пошли за клячевками кабеля, и трал отдалился, стал в волнах большою скатообразною тенью, и вот уже плюхнулись за борт плавники распорных траловых досок, с дрожью побежали тросы, тень заметно растворилась в воде, и по мановению тиховской руки, под мерные выклики матросов, отмечавших длину носового и кормового ваеров, Меркулов осторожно повел траулер в сторону трала, следя, чтобы натяжение обоих ваеров было равномерным и не ослабевало, прямо-таки физически чувствуя, как сейчас оседает, погружается в глубину трал, как его там распирают, растягивают подборы, доски и встречный напор воды, и каждый узелок нового сетного полотна сейчас стягивается втугую, и трал насовсем принимает ту форму, какова она у него сейчас, и от его, Меркулова, да тралмейстера Тихова умения зависело, чтобы очертания трала закрепились такими, какими они были на чертеже.
Приближались предельные марки, и Меркулов сбавил ход, чтобы трал плавно притерся к грунту, и все произошло по науке, потому что ваера перестали вибрировать, значит, доски шли уже по грунту, и трал работал во весь раскрыв. Тогда уже осталось только взять оба ваера вместе на стопор, увеличить ход и подправить курс точно вдоль склона, и Меркулов снова остался доволен всем: и проход впереди был чист, и длины склона хватало, чтобы идти с тралом около двух часов, потому что нельзя было поворачивать обратно с новым тралом, чтобы не перекосить его. Корабль в начале движения оказался на той глубине, что надо, и трал спустили хотя и не так быстро, как хотелось, но все же быстрее, чем в прошлых двух рейсах, а главное – спустили почти без нарушений техники безопасности, по крайней мере, ни сердце ни разу не екнуло, что кто-нибудь сует голову или ноги не туда, ни взматериться ни разу не пришлось.
Экипаж, кажется, испытывал идентичные ощущения, на палубе смеялись, не спешили бежать греться, хотя брызги замерзали на роконах. Весело тюкали топорики и молотки: полным ходом шла сборка чердаков в трюмо, ящиков на палубе под улов и столов-рыбоделов для обработки рыбы на колодку, поротую с головой и без головы да на пласт, потому что из переговоров по радио ясно было, что улов тут хотя и устойчив, но невелик, идет в основном «стоялая» треска с приловом зубатки и окуня-самца. Приготовили к работе рыбомучную установку, а консервный мастер проверил автоклав и заготовил стампы под тресковую печень.
Так что все было в порядке, и полагалось по этому поводу в тишине каюты посмаковать «Золотое руно», но прежде Меркулов вызвал на штурвал рулевого, понаблюдал за ваерами и приказал штурману свистнуть в машину, чтобы держали на шесть оборотов больше.
– Зачем, Василий Михайлович? – удивился штурман. – Машина на пределе, да ведь прошлый раз на таких глубинах восьмидесяти за глаза хватало.
– Прошлый рейс мы тралили на песчаном грунте, а тут глина. Соображаешь? Тралу идти тяжелее, а скорость надо держать. Кстати, возьми-ка секундомер да покидай с матросом чурбачки.
И беседовать с трубкой в каюту Меркулов ушел лишь после того, как штурман доложил, что скорость траулера по планширному лагу, то есть по скорости проплывания щепок вдоль борта, составляет три узла, – маловато, конечно, но больше из машины уже не выжмешь.
«…Вот уж Климентьичу за Ивана Тихова спасибо», – думал Меркулов, втиснувшись в каюте в потертое, укрытое самодельным чехлом из полиэтиленовой пленки, кресло, уминая в трубке упругий волокнистый, с нежной влажностью, табачок и поглядывая краем острого, как чаячье крыло, глаза на медленно потеющую кофеварку.
Теперь можно и кофейку стакан.
6
Первый трал не вышел комом, обнадежил, хотя и без каких-либо рекордов. Но и то хорошо.
Есть на свете люди, чьей профессией является пропускание сквозь себя, через руки ли, через ум или душу неисчислимого множества элементов безликой стихии, как-то: земли, песка, воды, слов, математических символов, для того чтобы найти нечто, оправдывающее все затраченные при этом усилия. Великие сетовали на непродуктивность такой работы, но, может быть, лишь рыбаки не отвлеченно, а абсолютно конкретно представляют себе, каково бывает процедить через сети море, когда из сетей не вытряхиваешь ничего, кроме редких мусоринок да капель все той же воды.
Поэтому первый трал с довольно упитанным кутком, который из осторожности пришлось опорожнять в два приема, поднял на ноги всех. Вышли на палубу и машинисты, а кок Сережа Санин вообще явился с брезентовым мешком у пояса, чтобы отобрать свежей рыбки на уху по балкам, изготовлять которую он теоретически уже умел.
Сережа приплясывал у рыбного ящика в поварской пожелтелой куртке, в колпаке, в белых нитяных шкерочных перчатках, с вилкой-острогою в руке, причем вилка своими размерами напоминала трезубец морского царя. Не так велика была вилка, как мал росточком был сам Сережа, матросы смеялись, что даже поварские харчи и полное самообслуживание в районной столовой, где он раньше служил, не идут ему впрок.
Меркулов спустился на палубу, чтобы по следам на трале проверить, каковы на самом деле были грунты, потому что, кажется, сошли они в конце ложбины с глины, да и с глубиной слегка промахнулись, трал поднимали с ямы. И точно, по коричневым мазкам на килях досок определил, что заканчивали траление на марганцевом иле, это уж когда уменьшали ход, а до того, значит, минут на десять – пятнадцать задрали трал над грунтом, штурман запись на эхолоте проморгал, могли бы рыбы взять чуток больше.
Тут чуток, да там чуток, а набирается с куток. Нет, надо самому на мостике постоять, пока дорожку не намнем до полной очевидности…
Меркулов с тралмейстером согласился, чтобы трал опорожнить за два раза, глядя, как тот бойко пересчитывает узелки сети, определяет усадку трала. Выходило без перекоса, сетное полотно стянуло ровно, когда Тихов на выбор складывал участки сети пополам, узелок становился к узелку, и нить льнула к нити.
Первую половину улова вылили не совсем удачно, даже показалось, что это Тихов растерялся с дележным стропом, отпустил немного, вот и высыпалась часть рыбы мимо ящика на палубу, под ноги траловой лебедке; такой блекло-серебристый, с розовым, веселый водопадик. Тралмейстер громко заматерился, но расплескавшаяся по палубе рыба пришлась как праздник. Кок Сережа Санин, поскальзываясь, бросился со своей острогой в самую гущу, свирепо цедя воздух сквозь зубы и норовя подцепить на трезубец рыбку покрупнее, покруглее, а за Сережей бросились подбирать ее голыми руками и остальные.
Меркулов выждал, пока они нарадуются, вдосталь наколют руки, крутанул над головой трубкой и приказал всем кончать этот базар, бездельникам приступать к обработке рыбы вместе с вахтой, штурману сдвинуть траулер на три кабельтова к востоку, матросам шкерить окуня, зубатку, пикшу и треску, а рыбьи головы и весь прочий прилов: сайду, пертуев и пинагоров – пустить на муку.
Ветер к тому времени покрепчал, волны перехлестывали фальшборт, розоватило воду низкое солнце, судно дрейфовало так, что и ход для спуска трала не требовался. Подвахта смоталась в каюты одеваться потеплее, рыба стихала, и только Сережа Санин воевал с острогой в погоне за каким-то необыкновенно живучим окунем.
А тут еще вылили из трала остатнюю рыбу, и снова часть ее хлынула через буртик, и Сережин окунь затерялся бы в толпе, если бы Меркулов не свеликодушничал, наступив окуню сапогом на хвост.
Окунь был хорош, с загривком как у быка, пучеглаз, ярок как петух, и шипы плавников у него были напряжены, как стрелы перед спуском с тетивы.
Сережа дотянулся до окуня, Меркулов приподнял сапог, но окунек так мотанул хвостом, что Сережка растянулся бы на рыбе, если бы Меркулов снова не пожалел его, придержав за ворот свободной рукой. Поддержка помогла, Сережа успел сунуть окуня в мешок, но тот продолжал бунтовать. Сережа шатался от его ударов.
– Вот это окунишка! – вместо «спасибо» сказал он Меркулову.
– Ты знаешь, сколько ему лет?
– А сколько?
– Лет тридцать, не меньше.
– Ну да?
– Вот те и да. Окунь медленно растет, считай, что тебе достался уникальный. Самки у него сейчас в Норвежском море, вот он и зол.
В подтверждение меркуловских слов окунь выдал Сереже отменный пинок и стих. Сережа ойкнул, охнул, мешок ухватил за край и заспешил на камбуз, шатаясь временами от взрывов ярости, сотрясавших мешок изнутри.
– Ты на рыбалку выходи с кастрюлей, а не с торбой, тут тебе не речка, – напутствовал его Меркулов, – а консультантом насчет ухи салогрея пригласи, он это дело в тонкости постиг!
Второй спуск трала должен был пройти быстрее, чем первый, но неожиданно зацепилась распорная доска на носовой траловой дуге, никак не могли там отдать стопорную цепку. Меркулов, психанув, собрался бежать туда с мостика сам, но тралмейстер опередил его, повертелся, как обезьяна, вокруг дуги, шевельнул, стукнул что-то ключом-крокодилом, помахал этим же крокодилом перед матросскими носами и тут же оказался на своем командном пункте у траловой лебедки; матросы и ахнуть не успели, как дело пошло. И Меркулов снова самолично вывел корабль на курс траления, на этот раз в обратном направлении и несколько выше по склону покатого подводного холма. Дым из трубы повалил еще гуще так как приходилось идти против ветра и механики из машины выжимали все.
Один из матросов часто махал пикой, подавая рыбу, а за рыбоделом дробно стучали шкерочными ножами все свободные от вахты, получалось еще кое у кого весьма неважно, мешали и холод, и соседи, и надвинутые на головы капюшоны, и недостаточно острые ножи, а главное – то, что слишком мало эти люди работали вместе, авралом, и рыбмастер Филиппыч, по прозвищу «Профессор», подскакивал то к одному, то к другому, объясняя, как брать рыбу, как рубить ей голову, как пластать, как изымать окуневые жабры и куда, наконец, должна лететь тушка, куда печень, куда требуха.
Шкерка рыбы у самого Филиппыча шла ювелирно: чик – раз! – готово! Но после десятой – двенадцатой рыбины он скисал, ибо кончалась сила в руках, удар становился не тот, да и пальцы, четверть века отмахавшие на холодном вотру, переставали гнуться в сырых перчатках.
Квадратное озерко рыбы в ящике мелело, шумела вода в рыбомойке, суетились засольщики, и Меркулов понял, что через несколько тралов, если, конечно, рыба не повалит валом, можно уже будет обходиться при обработке одной вахтой, люди во вкус и азарт войдут, придет сноровка и тогда обнаружится, что локтями в тесноте толкаться ни к чему.
Несколько неприятным Меркулову показалось то, что не стоял в общем ряду за рыбоделом Иван Иваныч Тихон. Он сменил стопорную цепочку на носовой траловой дуге и непонятно зачем занимался теперь очисткой большой сельдяной бочки.
Меркулов, удостоверясь, что траулер идет как надо, спустился сам погреться за рыбоделом и хотел пригласить Тихова, но раздумал, глядя на гомонящих чаек – верную примету того, что рыба будет: на безрыбье чайки молчат.
Меркулов потеснил Чашкина, орудовавшего головорубным ножом, толкнул его локтем в бок:
– Ну, время волосы стричь?..
Первая уха по балкам, которую изготовил Сережа, была единогласно вылита за борт.
