сообщить о нарушении
Текущая страница: 79 (всего у книги 100 страниц)
Наконец, кое–что интересное: «Как им (японцам – мое) не противно быть в родстве с китайцами, как не противоречат этому родству некоторые резкие отличия одних от других, но всякий раз, как поглядишь на оклад и черты их лиц, скажешь, что японцы и китайцы близкая родня между собою . Японцы сами себя производят себя от небесных духов, а потом соглашаются лучше происходить с севера , от курильцев, лишь не от китайцев . <…> Ведь Кемпфер выводит же японцев прямо – откуда бы вы думали? от вавилонского столпотворения ! Он ведет их толпой, или колонией, как он называет, из–за Каспийского моря, через всю Азию в Китай, и оттуда в Японию, прямо, так как они есть, с готовым языком, нравами, обычаями, чуть не с узелком подмышкой, в котором были завязаны вот эти их нынешние кофты с гербами , и юбки . Замечу еще, что здесь, кроме различия , которое кладут, между простым и непростым народом , образ жизни, пища, воспитание и занятия, есть еще другое, резкое, несомненно племенное различие . Когда всматриваешься пристально в лица старших чиновников и их свиты и многих других, толпящихся на окружающих нас лодках, невольно приходишь к заключению, что тут сошлись и смешались два племени . Простой народ действительно имеет в чертах большое сходство с малайцами , которых мы видели на Яве и в Сингапуре. А так как у японцев строже, нежели где–нибудь, наблюдается нетерпимость смешения одних слоев общества с другими , то и немудрено, что поработившее племя до сих пор остается неслитым с порабощенным» .
Это, пожалуй, самая важная цитата, льющая воду на мою мельницу, и она тем более важна, что ныне, 150 лет спустя, этого уже не заметишь. И я ее посмакую вместе с вами.
Во–первых, почему японцам противно быть в родстве с китайцами? Ибо, когда Гончаров не философствует, а просто наблюдает, верить ему можно. Начну с того, что японцы и китайцы близкая родня между собою точно так же как вся Юго–Восточная Азия, и не более того. А в эту штуку пусть вникают антропологи. Тогда противность надо искать в другом месте. В своей же японской наследственной памяти. Ибо несомненно, что элита японская произошла от самаритян китайских, не смогших там устроить свою жизнь себе во благо. Для иллюстрации сошлюсь на русскую поговорку: ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак. Тем более что японские самураи так зажали свой народ, что китайским мандаринам это только снилось. Примеры – у Гончарова, но чтобы привести их все, надо переписать полкниги. Собственно, он и кратко это выше сказал, но только неудачно подобрал доказательства. Вспомните об обдуманности системы государственной жизни, там она действительно обдумана до мелочей. Что, если и не делает чести самураям, то дает им возможность гордиться и считать себя выше китайских мандаринов, погрязших в жизненном разврате и не «укрепляющим» свою власть как японские самураи. То есть, китайские мандарины не пчелки, а мы, дескать – неустанные пчелки–труженики. Басню «Стрекоза и муравей» помните? Соглашаться лучше происходить с севера – это скорее бессмысленная реплика типа «сам дурак», так как до самого Ледовитого океана другой такой эксплуатации собственного народа не сыщешь и сегодня.
Во–вторых, самураи уже забыли, что они бывшие так сказать евреи (я уже говорил, что по–еврейски самурай что–то вроде небесного света), свалившегося на «курильцев» в плотском виде. Вот и остались у них в мозгах небесные духи, «осчастливившие» курильцев . И Кемпфер не дает им соврать, указывая им их место рождения. Чему Гончаров потешается как дитя. Кстати, Кемпфер – мой более ранний единомышленник, только он не добрался в своих раздумьях до Йемена, и очень жаль, что я его в отличие от Гончарова не читал. И этому тоже есть объяснение. Всю историю пишут евреи, в том числе и нынешнюю, и им совершенно не надо вдалбливать в наши головы, кто они есть такие на самом деле. Именно поэтому труды «Кемпферов» быстро «забываются». Однако, я отвлекся.
О готовом языке, нравах и обычаях я уже писал в своих работах, там отчетливо видно, как они модернизируются, превращаясь, например, в индоевропейскую дурочку или в афразийское «дерево». Узелки подмышкой и кофты с гербами оставляю Гончарову на остроумие , хотя о гербах мне тоже есть, что сказать. А вот на юбках остановлюсь подробнее. Дело в том, что евреи в Йемене, когда они только что выдумали прибыльную торговлю (я не устану это напоминать, в отличие от равноценного обмена) и еще были просто торговым племенем, ходили тоже в юбках (я имею в виду мужиков). При этом точно в таких же, клетчатых, какие поныне носят шотландцы. Не кажется ли вам в связи с этим, что мужские юбки в Шотландии и в Японии, на разных сторонах Земли, – не случайность? А в самом Йемене их уже не носят мужики, ныне носят то же самое, что и остальная Аравия – балахоны, нижняя часть которых – те же юбки. Притом заметьте, Шотландия и Япония – так сказать, край земли, где и положено нравам не меняться. Я имею в виду только моду. Кстати, и в Китае, и в Индии мужчины тоже сравнительно недавно надели штаны, ибо это изобретение – северных народов, там, где холодно. Там и женщины ходят в штанах. И даже сами штаны говорят о том, что эту моду кто–то развозил по свету, например, из Ханты–Мансийска, который тоже совсем недавно назывался Самарой, вернее, селом Самарским. Ныне никто об этом не помнит, а я об этом узнал, когда читал, кажется, об оледенениях, одно их них по этому самому селу и называлось Самарским.
Теперь о том, зачем торговцам юбки укорачивать до длины японских и шотландских? А потому, что как волка, так и торговца – ноги кормят. Спотыкаться на каждом шагу, запутавшись в балахоне, – ни к чему.
В третьих, жирным шрифтом я выделил « простой и непростой народ » и « смешались два племени » потому, что как говорил, ныне этого уже не заметишь, а 150 лет назад – это был явный факт, говорящий о многом. Я тут недавно внимательно разглядывал портреты древних наших князей и царей, и все они, за исключением Андрея Боголюбского, оказались тоже отличными от простого народа. А я к этому времени уже знал, что хазарская верхушка была – евреями. Так вот, почти все наши цари и князья – кудрявы, а носы у них совсем – не русские, как кто–то из историков пишет – на широком основании и по–чудски – приплюснутые, с ложбинкой посередь носа вместо еврейской горбинки. Ныне же сам черт не разберет всего этого средь «русского» народонаселения. То же самое можно сказать и об эфиопах, только надо отличать среди них эфиопов, говорящих на амхарском (амхаарском – тружеников земли, детей Каина по–еврейски) языке и на языке эфиопских императоров, всяких там Хайле Мариамов. Вот почему я все это выделил жирным курсивом. А следующая фраза Гончарова (я ее повторю: « нетерпимость смешения одних слоев общества с другими , то и немудрено, что поработившее племя до сих пор остается неслитым с порабощенным» ) еще более утверждает меня в высказанном мнении.
Далее Гончаров, отвергая Кемпфера насчет Вавилона, тем не менее подтверждает его хотя бы «от Китая»: «Сравните японское воспитание с китайским: оно одинаково. Одна и та же привилегированная, древняя религия Синто, или поклонение небесным духам, как и в Китае, далее буддизм. Но и тут и там господствует более нравственно–философский, нежели религиозный дух, и совершенное равнодушие и того и другого народа к религии. Затем одинакое трудолюбие и способность к ремеслам, любовь к земледелию, к торговле, одинакие вкусы, один и тот же род пищи, одежда – словом, во всем найдете подобие, в иных случаях до того, что удивляешься, как можно допустить мнение о разновидности этих народов.
И те и другие подозрительны, недоверчивы; спасаются от опасности системой замкнутости, как за каменной стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата в семье, росли, развивались, созревали и состарились. Если бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев, только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры, и другие народы кругом, остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
Нет, пусть японцы хоть сейчас посадят меня в клетку, а я, с упрямством Галилея, буду утверждать, что они – отрезанные ломти китайской семьи, ее дети, ушедшие на острова и, по географическому своему положению, запершиеся там до нашего прихода. И самые острова эти, если верить геологам, должны составлять часть, оторвавшуюся некогда от материка…
Вам, может быть, покажется странно, что я вхожу в подробности о деле, которое, в глазах многих, привыкших считать безусловно Китай и Японию за одно, не подлежит сомнению. Вы, конечно, того же мнения, как и эти многие, как и я, как и все вероятно, словом – весь свет. Только японцы оскорбляются, когда иностранцы, по невежеству и варварству, как говорят они, смешивают их с китайцами» (конец цитаты).
Гончаров, мне кажется, опомнился, что выше наговорил лишнего, пытаясь противостоять Кемпферу. И когда Кемпфер был повержен и забыт, возвращается на круги своя, стараясь посадить самого себя в японскую клетку противоречием самому себе о том, что поработившее племя до сих пор остается неслитым с порабощенным , а представляет как китайцев, так и японцев за – единое целое. Но я не стану в этой причине разбираться. Отметил, и довольно.
Разве что воспользоваться «японской» клеткой , упомянутой Гончаровым. Я же говорил, что курочка по зернышку клюет и сыта бывает. Клетка–то эта вовсе и не японское изобретение, а – еврейское. Вспомните хотя бы, как нынешние израильтяне возили по всей своей обретенной ни за грош «стране», кажется Эйхмана – гитлеровского преступника и живейшего участника Холокоста, выловленного где–то в Южной Америке. Его же тоже в клетке возили, а клетка, в свою очередь, – незаменимая штука для вечных «переселенцев» (hiber,от которого – еврей) по правилу: все свое ношу (вожу) с собою. И не только ведь японцы эту клетку переняли. Например, по хазарскому уже обычаю, и Стеньку Разина, и Емельку Пугачава – тоже в клетке возили. Можно и в других странах примеров набрать, каковым, искони оседлым, клетки эти передвижные ни к чему. Ведь и у нас преступников в Сибирь не в клетках возили, а гоняли пешком по Владимирскому тракту, навесив на ногу полбревна. И спустя время клетки понравились бродячим циркачам, «работающим» с животными.
Следующее замечание Гончарова мне понадобилось, чтобы показать «преемственность» и российской власти. «…самоуверенности многих, которые совершенно довольны свой жизнью и ни о чем больше не думают. Нет оживленного взгляда, смелого выражения, живого любопытства, бойкости – всего, чем так сознательно владеет европеец». Несомненно, Гончаров считает себя «европейцем», глядящим свысока. Он ведь из индоевропейской семьи , в каковую у наших антропологов даже эстонцы не попали. Не говоря уже о финнах и уграх, каковыми мы по сути являемся. Сталинских лагерей он, конечно, не дождался, где с человеком навек делали штуку, описываемую «нет оживленного взгляда, смелого выражения, живого любопытства, бойкости» . И колхозов не дождался, где у советских людей было то же самое. Но уж крепостных–то людей Гончаров, родившийся в 1812 году, несомненно, видел. И его «Обломов» не даст соврать. А для вас, уже нынешних, приведу еще раз первую часть цитаты: « самоуверенность многих, которые совершенно довольны свой жизнью и ни о чем больше не думают». Это же совершенно то же самое, что вы, как бы думая , идете на избирательный пункт. Это же у вас даже сегодня в крови, как и у японцев позапрошлого века.
И тому подтверждение издалека дней, притом из самой Японии: « Японцы так хорошо устроили у себя внутреннее управление, что совет ничего не может сделать без сиогуна, сиогун – без совета, и оба вместе – без удельных князей. И так система их держится и будет держаться на своих искусственных основаниях до тех пор, пока не помогут им ниспровергнуть ее… американцы, или хоть… мы!»
Особенно меня пленило « хоть… мы» . Я это не только потому говорю, что американцы действительно « помогли им ниспровергнуть» , но и потому, что мы с прошлыми японцами как два сапога – пара. И Гончаров этого не мог не знать. Он ведь очень наблюдательный человек и именно поэтому я его цитирую. Вы же и без меня сопоставите в этой фразе нынешнюю нашу действительность с прошлой их действительностью. Особенно, если я продолжу цитировать Гончарова, например, вот это.
«…требуют, а сами глазами умоляют не отказать, чтоб им не досталось свыше. Им поставится всякая наша вина в вину. Узнав, что завтра наше судно идет в море, они бегут к губернатору и торопятся привезти разрешение. <…> Пустить или не пустить – легко сказать! Пустить – когда им было так тихо, покойно, хорошо – и спать и есть. Не пустить… а как гости сами пойдут, да так, что губернатор не успеет прислать и позволения? С кем посоветоваться? у кого спросить? Губернатор не смеет решить. Он пошлет спросить в верховный совет, совет доложит сиогуну, сиогун – микадо. Этот прямой и непосредственный родственник неба, брат, сын или племянник луны, мог бы, кажется, решить, но он сидит с своими двенадцатью супругами и несколькими стами их помощниц, сочиняет стихи, играет на лютне и кушает каждый день на новой посуде».
Или непохоже?
Перейду, пожалуй, к зарисовкам Гончарова «их», «толпою стоящих у трона» по выражению Лермонтова, например, в гостях у нагасакского губернатора: «…никто из них не видал других людей, кроме подобных себе. Между тем все они уставили глаза в стену или в пол, и, кажется, побились об заклад о том, кто сделает лицо глупее. <…> Казаться при старшем как можно глупее» . Разве это не напоминает, например, Клебанова, когда он повествовал нам с экрана ТВ о лодке «Курск»? И в сотнях других таких же случаях. Или вот так: «Сидя на полу, как же можно иначе поклониться почтительно, как не до земли?» Это, правда, не о нынешних наших днях, но о временах самого Гончарова – точно. «Земные поклоны» у нас называлось.
Перехожу вновь к народу вместе с Гончаровым (декабрь): « А простой народ ходит, когда солнце греет, совсем нагой, а в холод накидывает на плечи какую–то тряпицу. Жалко было смотреть на бедняков, как они, с обнаженной грудью, плечами и ногами, тряслись, посинелые от холода, ожидая часа по три на своих лодках, пока баниосы сидели в каюте » (у русского адмирала в гостях).
Оно, конечно, жалко простой народ японский, и баниосы вызывают презрение. Собственно как и в обличительном романе этого же автора из нашей русской жизни. Только Гончаров ведь прекрасно знает, что и лапти русские наши баниосы видят у себя только на столе, в виде пепельницы крестьянского стиля, ни разу не надев на ноги лапти настоящие, спасаясь от холода русской зимы. А голому русскому человеку и пяти минут на морозе не выдержать. Не то, что три часа. Выдерживал бы – заставили бы так же ходить как японцев. Вот ведь в чем штука. И все это вместе я называл восточным синкретизмом в упомянутой выше своей книге.
Что–то я застрял вместе с Гончаровым на «мелочах», пора переходить к глобальным проблемам. Вот: «…только внешние чрезвычайные обстоятельства, как я сказал прежде, могут потрясти их систему, хотя народ сам по себе и способен к реформам». Под внешними чрезвычайными обстоятельствами Гончаров начинает расшифровывать необходимость «…американцев, или хоть… нас» , и это правильно, так как от любых внутренних катаклизмов типа великой смуты, семибоярщины, раскола, октябрьской революции и «революции» 1991–1993 годов наша людоедская, как и японская, власть только крепнет. Тут все ясно. Неясно, как такой способный к реформам народ хоть у нас, хоть у японцев, все не осмеливается их начать. Так что ни при Гончарове, ни сейчас русский народ фактически не способен к реформам без внешнего воздействия. И никакое «сам по себе» ему не поможет. И я это специально исторически подтверждаю, попутно поймав Гончарова на противоречии.
Что касается, совсем уж нынешних чрезвычайных обстоятельств внутренних , а то я их слишком общо обозначил только годами 1991–93, не залезая в 1995 и последующие годы. Вот вам кривобокость общественного самосознания наших дней – пример полковника Буданова. Одним он видится как иконописцу Рублеву. Другим – как юродивый с картины Сурикова «Боярыня Морозова». Третьим – как конь, понуривший голову, с картины «Витязь на распутье». И почти никто не видит в нем истинного Второзакония, вернее суда и закона, из него исходящих.
Решив «глобальную» проблему, перейду к научно–техническому прогрессу словами Гончарова: «Японские сабельные клинки, бесспорно, лучшие в свете. Сабли считаются драгоценностью у японцев. Клинок всегда блестит как зеркало; на него, как говорят, не надышатся. У Эйноске сабля, подаренная ему другом, существует, по словам его, около пятисот лет».
