355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Тумасов » Мстислав » Текст книги (страница 24)
Мстислав
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:45

Текст книги "Мстислав"


Автор книги: Борис Тумасов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

3

Утаил Василько от Мстислава, как, отпуская в Чернигов, Ярослав попрекнул его:

– Ты служил мне с оглядкой на князя Мстислава, потому не. стану держать тя в Киеве.

Обидно Васильку. О какой оглядке вёл речь князь Ярослав, разве что не захотел гридин обнажить меч против тмутараканцев на Лиственном поле? Но ведь честно сказал: там, в дружине Мстислава, его товарищи.

За столом в трапезной Василько о сказанном Ярославом промолчал: и так вдосталь вражды между братьями. Корысть гложет князей. Эвон сколько крови пролил окаянный Святополк, братьев извёл, ляхов и печенегов на Русь водил…

В воскресный день Василько выбрался на торг. Он и меньше киевского, что на Подоле, и товаром победнее. По всему видать, не все корабли в Десну заходят, Чернигов стороной минуют. Оттого и ремёслами Черниговская земля не может потягаться с Киевом. Разве что гончары да кожевники киевским не уступят. А ещё плотницких дел умельцы, каких и в Киеве не всегда встретишь. Вон каким узорочьем искусным оконца обналичивают, резьба балясин на загляденье.

И ещё подивился Василько, что редко кого в Чернигове в лаптях увидишь. И то больше из сел приезжают. А шить сапоги черниговцы мастера. Что мужские, что женские тачают красиво, стежок к стежку кладут, залюбуешься.

Побродил Василько по рядам торговым, у пирожниц задержался. Бабы едва рукава не отрывают, зазывают. А пироги румяные, теплом отдают. Сбитенщики горланят:

– Сби-итень! На мёду насто-ян!

Съел Василько пирог с ливером, запил горячим сбитнем, к оружейникам завернул.

Броня свейская синевой отливает, однако бармица кольчужной вязки погрубее, чем у черниговских мастеров. Оружейник бородатый, глаза смешливые, посоветовал:

– Коли жить хочешь, гридин, бери бармицу вязки черниговской, она от любого меча убережёт.

Но Васильку броня не нужна, он её из Киева привёз, а вот лук и колчан со стрелами дальнего боя ему приглянулся. Поторговался, купил.

Ночью Василько сон увидел. Что случилось с ним наяву, повторилось: как на порогах на их ладью печенеги напали и Васильку лук, купленный в Чернигове, пригодился. Чем бы сон закончился, ему невдомёк, гридни в дозор собирались, расшумелись, разбудили.

Позвал Мстислав Василька:

– Ты, гридин, немало повидал и в ратном деле показал себя, пора тебе отроков поучить. Сотником в молодшей дружине будешь.

Василько ту сотню знал, она из черниговских молодцев, но в ратном деле не смыслят. На них бы деда Путяту, какой его, Василька, обучал. Но не стало Путяты. Значит, настала пора ему отроков уму-разуму наставлять, то, чему старый воин его научил, молодым гридням передать.

Выведет Василько сотню за город и на луговине учения устраивает, благо погода сухая. То пешему бою, то конному. Мечом гридни орудовали, копьём разили. А то в стрельбе из лука состязались.

– Печенежин – враг коварный, – говорил Василько, – зазеваешься – и нет тя. Степняка бери ловкостью и меткостью. А против варяга стойкость нужна. Они вепрем ломят, а вы их с крыльев охватывайте, они того не выдерживают…

Как-то поздним вечером отправился Василько дозоры проверить. Потянуло морозом, и срывался первый снег, мелкий, колючий. Запахнул Василько подбитый мехом плащ, шапку лисью поглубже надвинул. Зашагал к выходу из детинца. Под ногами ледок похрустывает, легко дышится. Миновал усадьбу боярина Димитрия. В оконцах темень. Василько о боярыне подумал тепло, по-доброму. Вспомнил, как боярин Димитрий послал его к Евпраксии с донесением, и боярыня приняла гридня в своей опочивальне, горячая ото сна…

У городских ворот караульные, молодые гридни, костерок развели, отогревались, разговаривали. Присел Василько к ним, послушал. У отроков одно на уме – молодки. Усмехнулся Василько, сам таким был. Вернулся в гридницу. Спал не спал, рассвело.

Однажды повстречал княгиню она из церкви шла. На Добронраве шубка горностаевая, шапочка беличья, а на ногах сапожки красного сафьяна. Лицо бледное – видать, бессонница одолела. Остановилась, спросила участливо:

– Как живётся тебе, Василько, в Чернигове? Князь сказывал, ты теперь сотник.

– Верно, княгиня, отроков учу.

– Пора, Василько, семьёй обзавестись, ты ведь князю одногодка, не так ли?

– Не сыскал такой девицы, княгинюшка, – отшутился Василько.

Но Добронрава шутки не приняла:

– Я тя, Василько, сама оженю. Приглядись к дочери боярина Парфёна, и лицом, и статью удалась.

Рассмеялся Василько:

– Коли ты, княгинюшка, сосватаешь, так тому и быть. Только как я ту суженую увижу?

– Ты к ней в церкви приглядись, не всё тебе на поле с гриднями резвиться…

На третий день Крещения была свадьба. С лёгкой руки Добронравы женили Василька, взял он в жены дочь боярина Парфёна, Марью. Столы накрыли в гриднице, вся большая боярская дружина пировала, а к вечеру на санях катались. Целым поездом выкатили. Князь с княгиней и Василько с Марьей в одних сидели. Резво бежали кони, легко скользил полоз, а вокруг снега намело, завалило лес и реку. Мстислав сказал радостно:

– Коли снега на Крещение надуло, быть урожаю доброму.

Добронрава к князю прильнула, разрумянилась, а тот одной рукой жену придерживает, другой Марью обнимает:

– Ну, Василько, знатную же ты себе жену выбрал!

– Я ли? Княгинюшка сыскала!

И, сбив шапку на затылок, гикнул. Кони понесли. На повороте сани едва не опрокинулись. Мстислав крикнул:

– Поосторожней, Василько, ненароком жену молодую потеряешь ещё до первой ночи. Поворачивай подобру домой!

Ночью осветились княжьи палаты всеми огнями, забегала челядь. Во всём детинце загорелись факелы. Тревожно сделалось в Чернигове.

– Княжич Евстафий скончался!

Сошлись в большую палату бояре, дружина. Хмур и молчалив Мстислав. Окаменела княгиня. Она свои слёзы прежде выплакала. Опустил голову князь Мстислав, о чём думы его в этот скорбный час?

А мысль его о том, что обошло его стороной отцовское счастье…



4

А из Киева в Чернигов, взрыхляя копытами прикатанный снег, скакал без долгих привалов сотник Пров. Вёз он Мстиславу письмо от Ярослава, и в нем князь киевский сообщал брату, что стало ему известно, Болеслав Киева возалкал. Не даёт королю покоя земля русичей. Вздумал он вернуть Туров во владение своей дочери Марыси. Её-де Ярослав с наследного стола согнал.

А разве не Святополк с Болеславом первыми свару затеяли? Что касаемо Марыси, так если ей Туров отдать, то король ляшский свои когти в Туровскую землю впустит…

Десяток гридней один за другим рысят за Провом. «Дорога дальняя, – говорил Ярослав, – ненароком на воров наскочишь, а письмо тайное…»

Припомнилось Прову, как уходил от погони Святополк. Надеялся за рубежом ляшским укрыться, но он, Пров, настиг его…

Едва сотник в Чернигов въехал, как узнал о Мстиславовой беде. Не хотелось Прову являться в такое время к князю, но как письмо не передать.

Мстислав киевского сотника принял в малой палате. Не укрылась от Прова княжья седина. Высказал он Мстиславу своё сожаление, горю княжьему посочувствовал, но черниговский князь не ответил, только руку за грамотой протянул. Прочитал внимательно, потом глаза на Прова поднял:

– Отвечать письмом не буду, сам ведаешь, не до того. Изустно передай князю Ярославу, если Болеслав Русь затронет, то черниговцы с киевлянами заодно встанут…

Всю зиму смерды из окрестных сел валили в лесу деревья, отёсывали и волоком тянули брёвна к Чернигову. Каждое село от числа ратаев свой урок получило. А санным путём везли в город камень.

За всем доглядал боярин Димитрий, учёт строгий вёл.

К весне сложенные в порядок брёвна лежали с южной и западной сторон города. Решили в этот год две стены возвести и башни подправить, на три венца поднять, а на будущее лето все работы завершить. Задумал Мстислав приступить к каменным постройкам. Говорил боярину Димитрию:

– Ты мастеров торопи, Чернигову каменный детинец надобен. А настанет час, и терема из камня возводить будем, и храмы…

В апреле-пролётнике, едва снег сошёл и земля протряхла, застучали топоры, завизжали пилы. Отныне день Мстислава начинался со стройки. Смотрел, как мастеровые камень тешут, землю роют и в ямы щебёнку засыпают, а потом её цементным раствором на белке яичном заливают. За городские ворота выйдет, а там плотники брёвна тешут, срубы вяжут. Вжикают пилы, стучат топоры. И ни суеты, ни гомона, всяк своим делом занят.

Когда стены и башни встанут, то срубы землёй засыпят, а на них ещё частокол поставят со стрельницами. Хорошая крепость получится, надёжная. Сопровождавшему его боярину Димитрию Мстислав не раз напоминал:

– Ты мастеровых не обижай, добре корми. Не с голодного спрос, а с сытого.

Как-то, наблюдая за работой плотников, Мстислав подозвал старшего артели:

– Не низки ли стены, Прокопий?

– Сам о том думаю. Мы ещё бревна четыре положим.

– Чтоб не менее пяти сажен над землёй возвышались!

Доволен Мстислав, эвон какие укрепления грозные получаются. А в будущее лето весь Чернигов такими городнями опояшется.

Со сторожевой заставы, что на Осколе-реке, известие тревожное – на южном рубеже Черниговской земли ставят свои вежи кочевники-половцы.

– Вот, сотник, настала пора твоим гридням себя показать, – сказал Васильку Мстислав. – Пойдёшь с полусотней на Оскол, проверишь, что за народ половцы, сильны ли, куда направляют своих коней. И ещё помни, в сечу без нужды не ввязывайся. Мыслю, то первая, малая орда пришла в Дикую степь, а за ними ждать большую орду. Когда она явится, кто знает, но чую, не мало бед причинят половцы Руси.

Переправившись через Десну у Сейма, Василько повернул на юго-восток. Выслав ертаулов, двинулись к Донцу. Лесистые и болотистые места сменились лесостепью, а на пятые сутки появились первые признаки Дикой степи: редкие деревья, кустарники, высокие, в рост коня, травы.

В излучине Донца разовьючили коней, разбили шатры и, выставив караулы, устроили стоянку. Загорелись костры, гридни принялись варить еду. Где-то здесь, как уведомила сторожа, должны быть половцы, и Василько решил отправить на их поиск дозорных.

Мустай, хан малой орды, свернув ноги калачиком, сидел на кошме и ждал русского воеводу, какой стреножил своих коней в одном переходе скакуна от половецкого становища. Хан привёл свою орду сюда, в Дикую степь, и ему здесь нравилось. Обильные выпасы и реки, разве не в поисках таких мест послал его хан большой орды Карим?

Воины Мустая потеснили кочевавших здесь печенегов. Мустай уведомил об этом Карима, и большая орда перекочует в эти степи. О них половцам известно было Давно, но им не давали переправиться через Волгу хазары. Каганат опасался, что половцы станут взимать дань со славян, какие живут по лесам. Мустаю смешно, что делать половцам в лесах? Их кони едят траву, а не листья на деревьях. И ещё, пока в Дикой степи кочуют печенеги, они, а не русичи враги половцам.

Поднялся Мустай, вышел из юрты. Сколько видели его глаза, разбросалась степь и вежи. Табуны и отары стерегли зоркие караулы. На сочных травах кони жирели, и Мустай опасался, как бы они не застоялись.

Вчера хану сообщили о русах, и он послал мурзу звать их воеводу в гости…

В сопровождении мурзы Василько подъезжал к половецкому стану. Издалека увидел белую юрту хана, табуны и табунщиков. Как разведали дозорные гридни, по их подсчётам, у Мустая тысячи три воинов.

Издалека, зачуяв чужих, с лаем неслась свора собак. Мурза прикрикнул, и собаки, рыча, отошли.

Половецкий стан напоминал Васильку печенежский. Всё так же, и вежи, и ханская юрта, кибитки и костры о таганами, в каких кочевники готовили пищу…

У юрты хана стояли караульные. Мурза сказал им что-то, стража расступилась. Мурза откинул полог, и Василько вошёл в юрту. Хан сидел на кошме из белого войлока, перед ним стояло блюдо с варёным мясом и бурдюк с кумысом; Мустай заговорил, а мурза переводил:

– Хан просит тебя, русич, сесть и отведать его угощения.

Василько уселся напротив Мустая, поджав ноги, и хан довольно поцокал языком. Налив в чашу кумыс, Василько выпил и принялся за мясо. Он сразу догадался – конина. Ел Василько, а сам смотрел в круглое, безбородое лицо Мустая, поклёванное оспой.

– Почему русичи появились здесь, рядом с половецким станом? Уж не опасаются ли они орды? – спросил его хан.

Василько перестал жевать:

– Мы пришли на южный рубеж нашей, черниговской, степи. Нам кочевники не страшны. У нашего князя Мстислава достаточно гридней. Разве хану неизвестно, чья дружина разбила хазар? Тот каганат, какой сдерживал половецкую орду на Волге?

Мустай недовольно поморщился: смел воевода. Однако заговорил мирно:

– Эти степи станут нашим домом, а русичи нашими соседями. Мы не будем искать ссоры с князьями урусов. Когда великий хан Карим приведёт сюда большую орду, мы изгоним из этой степи печенегов. Они не должны нам мешать кочевать. Ты скажи о том своему князю…

На следующий день Василько увёл гридней в Чернигов.

Неспокойно на душе у Мстислава, и тому причина рассказ Василька. Если у Мустая, хана малой орды, такая сила, то с чем явится в Дикую степь Карим? В одном согласен черниговский князь с Мустаем: пока половцы не одолели печенегов, им не до Руси. Но когда они станут хозяевами степи, они повторят то же, что и печенеги. Разве не каждый год печенежские орды терзают Русь? Нападают коварно. Мстислав знает, как коварные печенеги, подкараулив на порогах, его деда Святослава убили и печенежский хан сделал из его черепа чашу…

Одолевали Мстислава раздумья. Если помочь печенегам против половцев, то разве потом они оставят Русь в покое? А поддержи половцев, ускоришь половецкие набеги…

Черниговский князь решил уведомить обо всём киевского князя. Мустай ещё у Донца, и заставы князя Ярослава с ними не сталкивались. Вот когда придёт Карим, тогда это почувствует и Киев.

К Ярославу Мстислав пошлёт Василька, тот видел половцев и убедился в их силе, он расскажет Ярославу, какая угроза нависает над Русью.



5

За всю свою долгую жизнь хан Боняк не испытывал такого позора. Случалось уходить от погони русичей, быть побитыми в сражении, даже терять многих своих воинов, но чтобы такое, когда его брат Булан бежал с ордой от половцев, не обнажив даже сабли, а он, Боняк, поддался панике и тоже снялся и откочевал со своей ордой от Дона на правый берег Донца!

Теперь Боняк донимал сам себя вопросами, почему он не дал боя Мустаю и не прогнал его за Итиль? Разве у него, Боняка, иссякли силы? Нет, это Булан во всём виноват! Он отдал половцам степи, где прежде ставили свои вежи печенеги…

Хан Боняк видит, как косятся на него старейшины. Ему это говорит о многом. Может случиться, когда в юрту войдут мурзы и беки, скажут: «Ты плохой хан и недостоин быть нашим предводителем». Разве не знали такого печенеги?

Боняк терзается в раздумьях, что предпринять. Позвать на совет мурз и беков? Но они отмолчатся, предоставив ему самому искать выход. Его старейшины пока живут умом своего хана.

Неожиданно Боняк решается. Он поведёт свою орду и нападёт на вежи половцев, когда Мустай этого не ждёт. Печенеги за свою степь будут драться, не зная жалости. Боняк хлопнул в ладоши. Вошёл старый печенежин. Хан сказал ему:

– Позови Булана.

На брата посмотрел сквозь расщелины рысьих глазок:

– Когда ты родился, Булан, отец сказал: он будет иметь лисьи повадки и внезапность барса. Ты должен оправдать слова отца. Когда мы подойдём к половецким вежам, ты вместе со своими нукерами незаметно подкрадёшься к караулам и бесшумно вырежешь их. Как только ты подашь нам сигнал, мы нападём на половецкое становище и перебьём всех, от младенцев до стариков. Мы вернём, что забрал у нас Мустай. Его жены и табуны станут нашими, и тогда никто не посмеет бросить нам, что мы испугались половцев…

Боняк вёл орду кружным путём. Когда до половецкого становища оставался всего один переход, печенежский хан дождался ночи и под её покровом окружил половецкие вежи. Чуткие псы залаяли, потом успокоились. В ожидании сигнала время тянулось медленно. Но вот протяжно завыл волк.

– Печенеги, вы слышите, хан Булан зовёт нас! – закричал Боняк, и орда ринулась на становище.

Визг и рёв тысячи почуявших кровь печенегов обрушились на орду Мустая. Рубили и резали всех, кто вставал на пути. Зажглись факелы, освещая побоище. Мустай успел вскочить на коня и, сопровождаемый конвоем, прорвался через печенежское кольцо, погнал в степь. Он повёл свой отряд на восток, в сторону Итиля. Красная как кровь загоралась заря, но глаза Мустая застилали слёзы. Хан клялся именами своих предков, что он вернётся в Дикую степь и горе будет печенегам от половецких сабель.

От Донца и Дона далеко на запад уходит степь. Местами она изрезана балками и оврагами, заросшими густыми кустарниками. Балки и овраги – прибежище диких зверей. Здесь укрываются волчьи выводки, роют норы лисы и устраивают лежбища вепри.

С юга степь касается моря Сурожского, заползает в Тавриду до гор Таврических, льнёт к морю Русскому и, перекинувшись через Днепр, добирается до Буга. С севера степь заканчивается лесостепью. Это уже граница Руси.

В один из дней пробирался колючими оврагами человек. Его одежда была изорвана, а тело кровоточило. Но он не замечал этого. Человек шёл и бежал, падал, чтобы, слегка передохнув, продолжить путь. Он давно уже не ел, но не ощущал голода. Его никто не преследовал, но человека гнал страх. И когда на него наскочил русский дозор, он совсем выбился из сил.

Человек этот оказался половецким мурзой, и он рассказал, как печенеги коварно перебили орду хана Мустая.

Старший дозора, посадив мурзу на коня и нарядив с ним гридня, сказал:

– Вези его в Чернигов, князь Мстислав разберётся, как с ним поступить. Тем паче мурза по-нашему разумеет.

Вёрстах в пяти от Чернигова на лесной опушке обжа смерда Петра. Просторная изба, хозяйственные постройки, за изгородью копёнки сена, как шеломы богатырские.

Крепкое хозяйство у смерда: две лошади, три коровы, а семья сам Пётр, два сына и сестра молодая, но уже вдовая, бездетная. Мужа на охоте медведь заломал.

В обжу к смерду почасту стал наведываться Мстислав. Что было тому причиной, он и сам не хотел признаться. Как-то бродил по лесу, никого не подстрелил, а день солнечный, ясный. Отливали янтарём стволы сосен, зеленела хвоя. Вдруг среди деревьев заметил девицу. Была она высока и стройна, в ярком сарафане, в сапожках, коса русая, шелковистая до самого пояса. Девица грибы собирала. Увидев Мстислава, попыталась уйти, но он окликнул её. Почему, и сам не знал.

Лицом девица, сказать, что красивая, нет. Но было в ней столько цветущего, здорового, на двоих достало бы.

– Как зовут тя? – спросил Мстислав.

– Оксана, – без робости ответила она.

В тот день узнал Мстислав, что овдовела она на второй год замужества и живёт у брата. Князь дошёл с ней до обжи, попил молока парного, с Петром поговорил. А потом и зачастил. Подолгу сиживал в гостях. Когда Пётр начал готовить поля под озимую рожь, Мстислав брался за ручку сохи, помогал пахать. Земля была не слишком слежалая, золой и перегноем удобрена. Борозды у Мстислава получались ровные, одна к одной. Пётр, такой же, как и сестра, крупный, в кости широкий, приглаживая бороду, похваливал:

– Те бы, князь, смердом родиться.

Мстислав с ним согласен. Иногда его и впрямь княжеская жизнь тяготила, и он завидовал Петру. Разве это не счастье пахать землю, бросать в неё семена и ждать урожая. Есть хлеб, выращенный самим, или косить сено для скота.

И сыновья у Петра что те грибы боровики, на загляденье, и в отца хозяйственные. Глянет на них Мстислав, и радостно ему, и горько, отчего Господь не одарил его таким счастьем?

Оксана каждого приезда князя ждала с тревогой. И то, чего боялась, сбылось. А ведь знала, что есть у Мстислава княгиня…

О свиданиях сестры с князем Пётр догадался, сделался с Мстиславом неразговорчивым, хмурился. Мстислав спросил его:

– Чем обидел я тя, Пётр?

– Не меня, сестру, князь.

Мстислав брови поднял:

– Разве она мужняя жена?

И, больше ничего не проронив, вскочил в седло, уехал в Чернигов. Долго не видели его в обже. Появился лишь с первыми морозами…

Мстислав любил Добронраву и жалел. Глядя на неё, вспоминал, какой она была в Тмутаракани, и ему хотелось вернуть её к тем временам.

Иногда Мстислав спрашивал себя, любит ли он Оксану, и сам себе признавался, что не может ответить на этот вопрос. Его влекло к здоровой телом, совсем молодой женщине, но любовь ли это или желание обладать ею?

Князь спрашивал себя: а если Оксана станет матерью его ребёнка? Мстислав искренне посожалел, что ушло на Руси время многожёнства. Ведь было же у его отца, великого князя Владимира, бесчисленное количество жён и наложниц, но христианство положило этому конец…

Если у Оксаны родится сын, думал Мстислав, он заберёт мальчика в Чернигов, в княжьи палаты, и тогда не закончится род князя Мстислава. А Добронрава? Добронрава примет ребёнка, она поймёт Мстислава.

Кто-то из доброхотов донёс Добронраве: неспроста– де зачастил князь в обжу, но она отмахнулась;

– То княжьи заботы, не ваши.

Новые стены Чернигова, с башнями и стрельницами, высились, мощно прикрывая город с двух сторон. Старые городни казались по сравнению с новыми слабой защитой.

На будущее лето поставят оставшиеся стены, и город будет надёжно защищён от врагов. А в самом Чернигове мастера уже вывели из земли каменные стены детинца и на холме, рядом с церковью, заложили княжьи хоромы из камня. На пристани ставили гостевые дворы, обносили изгородью. Тут же сооружали бревенчатые склады, навесы, на торгу лавки и ряды.

Строился Чернигов, преображался.

Мурзу Мстислав принял гостеприимно, потчевал, как знатного половца и, выспросив всё, чем интересовался (а интересовало его, какой численностью большая орда, когда намерена перекочевать в степь), велел приодеть мурзу, дать ему коня и сопроводить до границы Черниговского княжества, наказав:

– Езжай, мурза, и передай хану Кариму: черниговский князь, как и киевский, ему не враги, коли будет жить с нами в мире.

Нет, Мстислав не верил в дружбу с кочевниками, он знал: как и печенеги, половцы могут быть коварны. И неизвестно, доберётся ли мурза до своей орды, слишком опасен путь, да и прислушается ли Карим к словам Мстислава. Но пусть знает хан, русичи в своих поступках благородны, дружбу чтят, но с недругами непримиримы. Лучше пусть половцы живут с русичами в согласии, как с добрыми соседями…

Над Черниговом догорала последняя заря, она была алой, предвещая утренний ветер. Город готовился ко сну. Закрылись лавки на торгу, пригнали с пастбища стадо. Бурёнки расходились по дворам, покачивая тяжёлым выменем. У колодца, что посреди улицы, отчаянно лаялись две молодки. Проходивший мимо старик пристыдил баб. Василько посмеялся. Пусть их, меньше дома зла будет. Прорысили гридни, в дозор выехали. Кони шли резво, встряхивая головами. Гридни переговаривались.

В детинце повстречался Васильку боярин Димитрий, из княжеских хором возвращался. Остановился боярин, спросил:

– Почто третий день Парфёна не вижу?

– Хвор боярин, поясницу ломит.

– Хе, – осклабился Димитрий, – не надобно было молодости за девками жеребчиком скакать.

И поплёлся своей дорогой, худой, бородатый. Василько подумал с издёвкой:

«Кабы ты, боярин, почаще к жене в опочивальню наведывался, боярыня на чужих мужиков не зарилась бы».

Дома Василька жена ждала, следила, как девка стол накрывает. Василько Марью приголубил, в коий раз княгиню мысленно поблагодарил, что оженила.



    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю