Текст книги "Мстислав"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)

3

Корчма на бойком месте у шляха, что ведёт в Краков. Никто не знает, кем и когда построена, поговаривают, будто она здесь с самого сотворения мира, как и её стареющий, хозяин, рыжий, костлявый Янек, с бритым подбородком и пейсиками до самых скул, в грязной, никогда не сменяемой поддёвке.

Едет ли кто в город, возвращается, не минет корчмы, заглянет на шум голосов, запах жареного мяса. А в ненастье или в ночь пану и кметю найдут при корчме ночлег и корм коню.

Крытая тёсом корчма вросла в землю. От солнца и дождя, мороза и ветра тёс потрескался, местами покрылся, зелёным мохом. На краю крыши длинноногий аист свил гнездо, привык, не боится людей.

На восход солнца, влево от корчмы, течёт Висла, направо – заросшая кустарником равнина, унылая ранней весной, в дождливую пору.

В один из дней, когда небо, сплошь затянутое тучами, щедро поливало землю и вода мутными потоками растекалась по равнине и шляху, к корчме подходил одинокий монах. Не только сутана, но и сапоги его давно уже промокли насквозь, и теперь он брёл, не выбирая дороги. Поравнявшись с корчмой, монах остановился, будто решая, продолжать путь или завернуть, и, наконец надумав, шагнул внутрь.

Остановившись на пороге, монах откинул капюшон, присмотрелся. В корчме безлюдно, лишь в углу за длинным дубовым столом сидели два кметя. Видно, их тоже загнала сюда непогода. У топившейся по-чёрному печи колдовал над огнём хозяин. Увидев вошедшего, он заспешил к нему, приговаривая:

– О, святой отец, прошу, прошу. – Схватив монаха за широкий рукав, он не умолкал: – И что за скверная погода, святой отец!

Умостившись у огня, монах стащил сапоги, поставил рядом с собой, потом сказал:

– Неси, Янек, корчагу пива и холодный поросячий бок.

Хозяин положил на стол кусок мяса и ржаную лепёшку, метнулся во двор а вскоре воротился с корчагой пива.

Монах ел жадно, как едят изголодавшиеся люди; Бросив в рот последний кусок, он осушил корчагу, с наслаждением вытянул ноги и, прислонившись к стене спиной, захрапел. Спал недолго. Ругань и возня разбудили его. Открыв глаза, увидел четырёх дюжих шляхтичей, взашей толкавших тех двух кметей, что пережидали дождь. Кмети упирались, но шляхтичи пинками выгнали их под дождь.

Рыжий Янек, заметив, что монах проснулся, успел шепнуть:

– То королевские рыцари, скоро сам круль[70]70
  Круль – король.


[Закрыть] заявится.

– Эгей, – позвал Янека усатый шляхтич, – зажаривай каплунов[71]71
  Каплун – холощёный петух.


[Закрыть] да живо кати бочку бражки!

Хозяин заметался по корчме, и не успел монах натянуть сапоги и зашнуровать их, как жирные каплуны, нанизанные на вертел, уже лежали над угольями, а рыжий Янек тем часом с грохотом вкатил замшелый бочонок с вином. Усатый шляхтич высадил поленом днище, зачерпнул корчагой, выпил, крякнул:

– Добре! – И тыльной стороной ладони вытер усы.

Издалека донеслись голоса. Зачавкали по грязи конские копыта, зазвенели стремена. Кто-то громко и отрывисто заговорил, а вслед за этим в корчму со смехом и гомоном ввалилась толпа шляхтичей. Монах без труда узнал в толстом пане, одетом в кожаный плащ, короля. Болеслав вразвалку подошёл к огню, скинул плащ на лавку, поманил хозяина:

– Але не рад?

Янек изогнулся в поклоне:

– Как не рад! Коли б не так, жарил бы я каплунов. Ай-яй, как мог мой круль помыслить такое?

Пока король переговаривался с хозяином, монах приподнял край сутаны, извлёк помятый пергаментный лист. Выступив из тёмного угла, он с поклоном произнёс.

– Туровский боярин Путша письмо шлёт.

Болеслав вырвал лист, поднёс к огню.

«Королю Ляхии и моему господину! Боярин Путша челом бьёт и спешит уведомить тя, что княгиня Марыся, а с ней князь Святополк князем киевским увезены и в темнице содержатся. А тебе надлежало бы, того коварного Владимира наказав, спасти князя туровского с женой его, а твоей дочерью… Мы же, в чём какая у тебя нужда выйдет; помощь по возможности окажем…» Отбросив лист, Болеслав со стуком опустил тяжёлый кулак на стол, загрохотал: Пся крев! Дьяволы! Голос его загремел по корчме: – Казимир! Стоявший у двери воевода повернулся. – Созывай воинство, порушим червенские города! Забыв о монахе и еде, Болеслав вскочил. – Але не знает князь Владимир моё рыцарство? О, Езус Мария! Точите же ваши сабли. Казимир, ты поведёшь славное ляшское воинство на Русь! И, грузно переваливаясь, заспешил к выходу. Остальные повалили за ним. Усатый шляхтич воротился, оттолкнул хозяина корчмы от печи и, подхватив петухов вместе с вертелами, бегом пустился догонять своих. – Ай-яй; – всплеснул руками рыжий Янек. – И что за скверный рыцарь у такого почтенного круля? Всё-то ему надо! Ая-яй, какие каплуны были… – Он закрыл глаза и причмокнул. Монах засмеялся. Янек приоткрыл один глаз, глянул с прищуром. – У ксёндза есть такие жирные каплуны и он надумал подарить их мне? – И обиженно отвернулся. Но монах оставил его слова без ответа. Стащив сапога и откинув капюшон, он снова улёгся тут же, у огня…

На левобережье Буга, в земле волынян, город Червень. Обнесённый земляным валом и бревенчатой стеной, он стоит на пути из Сандомира в Киев. Не раз развевались под Червенем вражеские стяги, сгорали в пожарах его деревянные терема и избы, но город снова строился, поднимался сказочно быстро. В год 6523-й[72]72
  В 1015 году.


[Закрыть] послал король Болеслав на Русь воеводу Казимира с двумя тысячами рыцарей. Осадили они Червень, нет в город ни въезда, ни выезда. Подойдя к городу, поляки бросились на приступ, но дружина посадника Ратибора и городской люд отбили первый натиск. Ратибор, невысокий жилистый старик, поднялся не спеша на крепостную стену, внимательно осмотрел, что делается в стане врага. Вчерашнего дня воевода Казимир посылал к нему своих послов с требованием открыть ворота. На что Ратибор ответил: «Коли у Казимира силы достаточно, пусть сам отворяет». Посадник знал, польский воевода будет готовиться к решительному приступу. То и видно, вон как суетятся рыцари, носят из леса жерди, вяжут лестницы, оковывают железом конец толстого бревна, прикручивают к нему цепи. «Таран мастерят, – догадался Ратибор и подумал: – Подоспеет ли в срок воевода Александр Попович?»

Никому не было известно, один червенский посадник знал, что идут им на подмогу полки князя Владимира. Ещё до появления рыцарей прискакал в Червень от Александра Поповича гонец. Передал; воевода изустно, чтоб посадник город ляшским рыцарям не сдавал, а держался до его, Поповича, подхода.

Сойдя со стен, Ратибор остановился возле мастеровых, навешивавших на всяк случай вторые ворота.

– Запоры крепче цепляйте! – сказал он и зашагал дальше.

В чанах булькала смола, кипятилась вода. От костров жарко. Мальчишки и бабы подносят дрова, камни. В кузницах не умолкает перезвон, куют стрелы, копья.

Весенний день близился к концу. Смеркалось медленно. Позвав сотника, Ратибор сказал;

– На ночь дозоры на стенах удвой, дабы с недруга глаз не спускали, да у костров баб оставь, чтоб огонь не перегорел, остатный люд пусть отдыхает, завтра день многотрудный предстоит.

Ночью посаднику не спалось, бодрствовал, обходил дозоры. Иногда пробросит под стрельницей плащ, вздремнёт чутко и снова на ногах. На заре ополоснулся у колодца, отёрся рукавом. Голосисто, на все лады перекликались утренние петухи в Червене. Ратибор прислушался, Распознав среди других крик своего кочета, усмехнулся, потом, спокойно взойдя на стену, принялся всматриваться в ляшский стан. Небо светлело. В лагере недруга послышались голоса, ярко запылали костры, запахло варевом. Посадник глянул в сторону леса. Там, в двух полётах стрелы от крепости, разбил свой шатёр воевода Казимир.

Сколько ни всматривался Ратибор, не мог разглядеть шатра.

«Спит ещё воевода», – подумал Ратибор.

Позади раздались шаги. Посадник оглянулся, кивнул отроку. Тот развернул узелок, поставил перёд Ратибором хлеб и молоко в кринке. Не присаживаясь, посадник поел, отёр бороду.

– Скажи боярыне, обедать домой не приду, пусть сюда передаст. Да пускай лапши изварит с утиным потрохом, погуще.

Отрок удалился, а Ратибор подумал:

«Видать, ещё не знает Казимир, что Попович на подходе, потому и не торопится».

На стену один за другим поднимались воины в доспехах, горожане, вооружённые кто чем, становились к бойницам; К самому рву подошёл рыцарь, плащ внакидку, лицо нахальное, задрал голову, крикнул:

– Эгей, кмети, добром сказываем, отворяй ворота! Але силой возьмём и кожи ваши на сапоги выдубим! – и, захохотав довольно, погрозил кулаком.

Стоявший рядом с посадником дружинник мигом поднял лук, натянул тетиву. Стрела запела смертоносную песнь, впилась в горло рыцарю. Закачался он, поднял руку, видно хотел выдернуть стрелу, и рухнул наземь. Дружинник промолвил вполголоса:

– Не бахвалься, не храбрись попусту.

Ляшский лагерь пришёл в движение. У Казимирова шатра заиграла труба, и рыцари устремились к крепости. Раз за разом застучал таран. Со стен в осаждающих полетели стрелы, камни. Рыцари ставили лестницы, лезли на стены. На головы им лили кипяток, смолу.

– Держись, молодцы! – подбадривал червенцев Ратибор, но его голос тонул в звоне мечей, треске копий, людских криках.

Кое-где уже рубились на стенах. Туда побежали на подмогу, сталкивали рыцарей вниз. Перед посадником выросло усатое лицо ляшского воина. Ратибор не спеша поднял меч, ударил наотмашь. Рыцарь не успел отпрянуть, сорвался со стены, а на его место уже новые лезли. Всё трудней и трудней приходилось червенцам. С треском рухнули протараненные первые ворота. Победно заорали ляшские воины. Мельком успел взглянуть Ратибор по сторонам: всё больше и больше на стенах рыцарских шлемов. И чуял посадник – не выстоять его малочисленной дружине и горожанам против такого напора. Но тут; совсем нежданно, в польском стане прерывисто, тревожно заиграла труба отхода. Попятились рыцари, полезли со стен. Постепенно стихла сеча. Недомённо глянул Ратибор им вслед и тут только понял, почему отступили ляшские воины. Вдали замаячили передовые дозоры воеводы Александра Поповича. В горячке боя совсем забыл посадник об обещанной помощи. А рыцари, не дожидаясь, пока русские полки развернутся в боевой порядок, поспешно, сняв осаду, уходили от города. Но Александр Попович не стал преследовать Казимира, да и бесполезно было. Королевское воинство бежало так поспешно, что притомившиеся кони русской дружины не смогли бы догнать их.

В детстве слышал хан Боняк притчу. Далеко, так далеко, где конец земли, небо подпирают высокие горы. В тех горах жил могучий и свирепый хан ханов Ветер. Когда он злился, то сбрасывал камни под кручу, в лесах вырывал с корнями деревья, загонял зверей в берлоги, а птиц прогонял с неба.

Однажды Ветер выл и метался в горах, пока наконец не вырвался из этого каменного мешка. Ветер мчался высоко в поднебесье и неожиданно увидел красавицу Степь. В шелковистые ковыльные косы вплетён из алых маков венок, голубые глаза-васильки что вода в горном озере, а речь лилась величавой и плавной рекой.

Покорённый её красотой, угомонился Ветер, тихо опустился на зелёное ложе.

От красавицы Степи и хана ханов Ветра ведёт начало печенежский род…

Когда тонконогий гривастый скакун размашисто нёс Боняка, а позади пластались в стремительном беге кони его воинов, хан мнил себя Ветром. Он гикал, срывал с головы малахай, ловил открытым ртом воздух. Топот многих копыт и свист сабли услаждали его слух, а пролитая кровь врага горячила. Но лучшая песнь для хана Боняка – это плач невольниц, бредущих следом за ордой.

Удачлив набег, давно такого не было у печенегов. Не уследили русские дозоры, прокараулили.

В то лето, когда рыцари короля Болеслава осадили Червень и воевода князя Владимира Александр Попович торопился на подмогу к червенцам, из степи вырвалась орда Боняка, пограбила и пожгла села и деревни до самого Переяславля, а теперь, отягощённая богатой добычей, безнаказанно уходила к своим вежам.

– Э-эй, Чудин! – всполошно закричал верховой, осадив коня у самой кромки вод. И, сорвав с головы шапку, замотал ею, продолжая звать плывущего к нему паромщика. – Переправу-у, печенеги объявились!

Норовистый конёк закрутился, потянулся к воде, но верховой натянул поводья. «Верно, гонит издалека, разгорячил коня, остерегается запалить», – решил Чудин.

Старый паромщик налёг на весло, выгребал большими взмахами.

– Откуда и кто будешь? – спросил он, пристав к берегу. Рукавом рубахи отёр пот со лба.

– Из Переяславля я, челядин боярина Дробоскулы.

Парень был худой, в портах, на босу ногу и рубахе навыпуск, но на голове неизвестно почему, может впопыхах, нахлобучена зимняя шапка. Всю дорогу гнал он без седла, охлюпком, не делая долгих привалов, и устал не меньше, чем конь. Дождавшись парома, челядин соскочил наземь, завёл на переправу коня.

– Степняков-то где видели? – снова спросил Чудин.

– К Переяславлю дошли, когда Дробоскула меня к князю Владимиру послал. Орда Боняка из степи вышла.

– Боняк, – нахмурился Чудин. – Сколько он русской крови пролил! Редкое лето мирно проходит, а то, того и знай, либо сам, либо брат его иль тысячник какой озорует. Пора б князю самому в дикую степь пойти, удачи поискать, гляди, порушил бы Боняковы вежи…

Паром плавно пересекал реку, скользил незаметно по чуть приметным волнам. На той стороне Днепра по склону холма лепились избы ремесленного люда, за высокими заборами торчали крыши боярских теремов, высились на горке княжьи хоромы, звонницы церквей, золотом отливали обитые медью крепостные ворота.

Парень из-под козырька ладони рассматривал Киев.

– Любуешься? – заметил Чудин. – Я вот жизнь здесь прожил, пора привыкнуть ко всему этому, и то нет– нет да заглядишься и о переправе забудешь.

Не успел паром ткнуться в берег, как парень уже вскочил на коня, поскакал к городу…

Князю Владимиру не ко времени весть. Сесть бы самому на коня да повести дружину на Боняка, но годы не те, ко всему недужится. Опираясь на плечо отрока, он вышел на высокое крыльцо, прищурился от яркого солнца, вздохнул: «К чему есть старость? Зверю лютому, птахе небесной, всякой твари неразумной она в тягость.

Человеку же вдвойне тяжко. Тяжко собственного бессилия, нет крепости ни в руках, ни в ногах, а цепкая память напоминает о молодецких годах, будоража душу». Владимир чуть слышно шепчет:

– Было ли это?

Потом опирается о столбец, поддерживающий навес, велит отроку:

– Сыщи-ка княжича Бориса.

Отрок побежал разыскивать, а князь смотрел, глаз не спускал с двух гридней из молодшей дружины. На потеху товарищам они затеяли борьбу. Ухватили друг друга в обхват, возятся по двору, никто никого не осилит. И снова князю своя молодость припомнилась. Чего только не проделывал в те молодые годы, а нынче от горницы до порожек и то с чужой помощью добрался.

Показался сын Борис. На молодом безусом княжиче яркий кафтан, бархатная шапочка оторочена узкой соболиной лентой, сапоги красного сафьяна до колен. Лицо Кроткое. Подошёл к отцу, склонил голову, Владимир ласково смотрел на сына, Молод, душой добр и разумом не обижен. В мать Анну удался.

Почему-то мысль перескочила на другого сына, Глеба. Тот ещё моложе, совсем юн, но Владимир послал его в Муром. Пускай привыкает сидеть на княжении с детства.

– Звал меня, отец? – нарушил его думы Борис.

Владимир встрепенулся:

– Я покликал тебя, сын. От боярина Дробоскулы нерадостная весть. Боняк тайно из степи вырвался и, до самого Переяславля пожёгши села, с немалым полоном воротился в своё становище. Тебе, Борис, надобно в степь идти, сыскать печенежские вежи и тот русский полон отбить да самого Боняка проучить, чтоб наперёд неповадно ему было на Русь ходить.

Борис с поклоном выразил согласие, спросил:

– Когда выступать повелишь, отец?

– К вечеру сборы, поутру в путь, чтоб время не терять. С тобой воевода Блуд пойдёт. Он же проследит, чтоб полки в сборе были. Всё необходимое вьючными конями повезёшь: оно и подвижно, и нехлопотно.

И, немного помолчав, добавил:

– Да остерегайся, печенежская орда коварна. Без дозоров не ходи, на привалах караулы зоркие выставляй. И постарайся, сын, сыскать Боняка. Пока же иди, собирайся в дорогу.

На отшибе большого княжьего двора, в густых кустарниковых зарослях прячется старая бревенчатая изба. Поставленная ещё во времена княгини Ольги, бабки Владимира, для своей челяди, изба долгие годы пустовала, пока князь Владимир не поселил в ней опального Святополка с женой.

Изба хоть и низкая, но просторная, с полатями вдоль глухой стены и тремя заколоченными оконцами.

Смеркалось, и в избе быстро темнело. Просунув в щель руку, Святополк подёргал доску, прижался к ней лбом, тихо проговорил:

– За крепким забором держит нас Владимир.

За дверью закашлялся караульный.

– Тсс! – подняла палец Марыся. – Это его люди, они пришли убить нас.

Она испуганно забилась в угол, зажала ладошками виски.

– Нет, нет, княгиня, то к нам сторожа приставлена, – успокоил её Святополк и, Оторвавшись от окна, крикнул: – Дайте огня, почто в темени держите!

Вошёл караульный гридин, раздул трут, зажёг тусклый светильник и удалился молча. Святополк заходил по избе, потом приостановился, вспомнив вдруг, как в детстве, уединяясь от братьев, забегал в эту избу. Тогда оконца её не были забиты и дверь, сорванная с петель, валялась в кустах. Видно, по княжьему повелению навесили её и прибили запоры, а окна заколотили толстыми досками.

– Княже, княже! – прошептал кто-то в узкую оконную щель и задышал часто.

Святополк резко повернулся на зов, спросил тоже шёпотом:

– Кто это?

– Я, княже, либо не узнал, боярин Горясер.

– Что те надобно?

– Болярин Путша весть подал королю Болеславу!

– Тихо, боярин, там стража у двери, – испугался Святополк, и длинное лицо его с залысинами покрылось потом.

Горясер хихикнул:

– Ты, княже, не опасайся, страж тот за гривну глух и слеп.

– А что бояре Тальц и Еловит так долго о себе не давали знать?

– На примете они у князя Владимира, вот и остерегались. Ты, княже, надежды не теряй, и, ежли король замешкается, мы тя вызволим, дай срок. – И снова задышал тяжело, как загнанный пёс – Пойду я, а то, упаси Бог, доглядит кто.

Шаги удалились. Закашлялся караульной. Марыся вскочила, заговорила горячо:

– Отец знает, он придёт сюда, слышишь, Святополк, придёт!

Князь приблизился к ней, прижал к груди:

– Да, княгиня, он не оставит нас, и бояре нам помогут сызнова на княжение сесть.

– Послушай, Святополк, – Марыся подняла на него гневно блестевшие глаза, – станешь великим князем, не дели Русь на уделы меж братьями.

…Святополк отшатнулся, потом, не отпуская её плечи, зашептал:

– Ты мысли мои отгадала, княгиня. Сяду на княжение, изведу братьев своих, единым князем на Руси останусь!

– К отцу нам надобно бежать. Он даст тебе войско, и ты воротишься с ним на Русь.

– Да, княгиня, да, я поведу полки, на Киев!

– Так поторопи же своих бояр, Святополк, слышишь?

– Слышу, княгиня.

Он забегал по избе, заговорил быстро, лихорадочно:

– О князь Владимир, ты ещё узнаешь меня, узнаешь! И тебе не удастся убить меня так же коварно, как ты убил отца моего, князя Ярополка.

И засмеялся громко, истерично. Потом неожиданно сник, спросил удивлённо:

– Отчего же не идут бояре? Я заждался их!

Улёгся на полати, затих. Марыся присела рядом, провела кончиками пальцев по его лицу. Рука у неё горячая и голос нежный, успокаивает:

– Ты будешь великим князем, будешь…

Близилась к концу первая половина 6523-го лета… Отцвели сады, и налилась соком перезимовавшая под снегом рожь, по оврагам и перелескам буйно росла трава, а реки, вдосталь напоенные вешней талой водой, ещё не обмелели под жарким солнцем.

Сельцо Берестово избами прилепилось к холму, на котором возвышается обнесённый изгородью старый княжеский до»? с постройками. При доме не менее старый, неухоженный сад. Но князь Владимир любит это маленькое сельцо. Здесь прошло детство, Берестово напоминает ему о матери, рабыне Малуше. Княгиня Ольга сослала сюда свою ключницу за то, что она осмелилась стать женой князя Святослава.

Оттого что в жилах Владимира текла кровь раба, киевские бояре долго не хотели признавать его своим князем. Оружием он сломил их упрямство. А когда полоцкая княжна Рогнеда бросила ему дерзко: «Не хочу разуть робичича»[73]73
  То есть не хочу разуть раба – обычай снимать обувь мужа в первую брачную ночь.


[Закрыть]. Владимир не простил ей такого. Идя из Новгорода на Киев, он взял на щит Полоцк и, убив её отца и братьев, силой сделал Рогнеду своей женой.

Ныне в Полоцке княжит внук Рогнеды и Владимира, молодой князь Брячислав.

Приложив руку к стволу ветвистой яблони, князь Владимир разглядывал сельцо. Многие избы пришли в негодность, покосились, солома на крышах потемнела, сползла, оголив стропила.

Редко доводится бывать здесь Владимиру, недосуг, бот и дорога тоже зарастает, не видно на ней колёсного следа.

Владимир прищурился, напряг зрение.

– Кому это быть? – не поворачивая головы, спросил у стоявшего за спиной отрока. – Видишь, никак, едет кто-то!

У отрока глаза молодые, зоркие, ответил бойко:

– Не иначе возок архиерея Анастаса!

– Неужели Анастас жалует? К чему бы? Видать, неспроста, – удивился Владимир. – В таком разе неси скамьи.

Пока возок ехал, отрок притащил две скамьи.

Владимир махнул рукой:

– Теперь поди прочь.

Возок подкатил к воротам, ездовые остановили лошадей. Поддерживаемый дюжим монахом, архиерей подошёл к князю, уселся, долго отдыхал, прикрыв веки. Владимир не мешал ему. Наконец Анастас открыл глаза, тяжело вздохнул.

– Дорога-то не близкая, и мы с тобой, Анастас, не молодцы. Так чего трясся сюда, сказывай?

– Верно речёшь, князь, душа моя стареет. Стар ты, князь, и скоро ответ держать будешь перед Богом…

– А нам вместе с тобой перед ним стоять, – насмешливо перебил его Владимир и затеребил белую бороду.

Анастас недовольно встряхнул головой:

– Всяк за свои вины на Господнем суде ответчик. Не хочу, чтоб ты, князь, отягощал их.

– Чем же?

– За что Святополк муки терпит?

– Всяк своему стаду пастырь, архиерей, – оборвал Анастаса Владимир.

– Освободи безвинного Святополка, вороти в Туров. Не держи гнева, и Господь простит те твои прегрешения.

– Моим прегрешениям я первый судья. Что же до Святополка безвинного, как ты, архиерей, сказываешь, то ведомо ли те, что его тесть, Болеслав, мыслил Червень порушить?

– О том слышал, но Святополка не виню. Не по его наущению ходил Болеслав на Русь.

– Про то дознаюсь. Со Святополком же сам говорил. Злобствует он, подобно гаду ползучему, и нет у меня к нему веры.

– Без веры в ближнего как жить можно, князь Владимир? – в голосе архиерея строгость и торжественность.

Владимир не успел ответить, как в ворота въехал княжий тиун боярин Никула. Лихо соскочив с коня, кинул повод гридню, заторопился к сидевшему Владимиру.

Никула юркий, маленький, и голос тонкий, пищит, ровно комар. Отвесив поклоны Владимиру и архиерею, выпалил одним духом:

– Недобрая весть, княже, новгородцы дань платить отказались.

– Что? – гневно спросил Владимир, и седые, косматые брови сошлись на переносице. – Ведомо ли о том Ярославу?

– Вестимо, – склонил голову Никула.

– Сие и разрешило наш с тобой спор, Анастас! – Владимир порывисто поднялся, повернулся к архиерею: – Нет, не будет у меня для Святополка прощения. Вели, Никула, готовить возок, в Киев поеду, поведу рать на Новгород, пусть не мнят себя новгородцы выше Киева. – И, побледнев, покачнулся.

Гридни подскочили, не дали упасть. Осторожно повели в горницу.

К вечеру князя Владимира не стало. Жизнь покинула его быстро и легко.

В полночь гроб с телом привезли в Киев и установили в Десятинной церкви.[74]74
  В полночь гроб с телом привезли в Киев и установили в Десятинной церкви . – Десятинная церковь (церковь Богородицы) была сооружена в 989 – 996 гг. Своё название она получила потому, что на её сооружение пошла десятая часть княжеского дохода. Это была первая на Руси каменная церковь, возведённая после официального признания христианства. Она являлась олицетворением силы и мощи молодого государства. Отличалась богатым внешним и внутренним убранством. Стояла церковь на площади Бабин торг, названной по имени бабки Владимира, княгини Ольги.


[Закрыть]

Боярин Горясер хоть и в летах, а всё ещё статный и красивый, прибежал, запыхавшись, к Святополку, нашумел на караульного:

– Почто князя взаперти держите! – И распахнул настежь дверь избы: – Выходи, княже, Владимир преставился!

Святополк с полатей подхватился, от радости куда речь дел ась. Стоит столбом в одних исподних портах и рубахе.

– Поспешай же, княже, боляре ждут тя! – потащил его за руку Горясер…

Затемно в Десятинную церковь народу набилось, гридни стороной держатся, бояре тоже. Пришёл и Святой полк, остановился у гроба. Лежит Владимир что живой. Свечи горят тускло, и кажется Святополку, что вот сейчас откроет Владимир глаза, глянет строго. И от такой мысли Святополка озноб пробирает. Тут ещё за спиной шепчутся:

– Вишь, как Святополк рад. Не ему мыслил князь Владимир киевский стол передать…

– Что верно, то верно, Борису он предназначался. Ин у Святополка прыти боле.

– Не прыти, а боляре ему опора.

– Не все. Кабы был здесь Борис, ино дело.

Святополк не выдержал, оглянулся, но толпа уже молчала. Скорбные лица не на него, на Владимира глядят. Резко повернувшись, Святополк, придерживая накинутый на плечи плащ, выбрался из церкви.

Светало.

У выхода князя поджидали гридни. Один из них подвёл коня, поддержал стремя. Усевшись в седло, Святополк с места взял в рысь, поскакал из города…

В Вышгороде, в хоромах Путали собрались Горясер да Тальц с Еловитом. Бояре как были с дороги в шубах и высоких собольих шапках, так, несмотря на теплынь, и расселись по лавкам, ждали, тревожились. То и дело хозяин прислушивался, наконец сказал:

– Не случилось бы чего. Гора[75]75
  Бояре, жившие на киевском холме, вблизи княжьего подворья.


[Закрыть], она примет Святополка, но не взропщет ли люд?

Сидевший напротив Еловита Тальц ответил:

– Не люда, дружины опасаюсь.

– Что верно, то верно, – поддержал его Еловит. – Воротится Борис с дружиной, тогда и люд за ним потягнет. Ко всему ежли ещё Александр Попович из Червеня прибудет, жди лиха.

Горясер отмолчался.

За разговорами прозевали приезд Святополка. Увидели его уже входившим в горницу. Святополк хмуро поздоровался, сразу же заговорил о деле:

– Мужи мои старейшие, будете ли вы мне приятели от всего сердца?

Лицо его бледно, борода редкая взлохмачена. Бояре окружили князя, заговорили разом, перебивая один другого:

– Как можешь сомненье держать в нас, княже?

– Готовы за тя и головы положить!

Святополк протянул им руки, заговорил горячо:

– Коли так, то исполните наказ мой. Ты, Путша, и вы, бояре Еловит и Тальц, не говоря никому ни слова, подите и убейте брата моего Бориса. А ты, боярин Горясер, иди со своими людьми в Муром и казни Глеба. Оттуда же воротись в землю древлян и лиши жизни брата Святослава. Не будет мне княжения, покуда живы они. А как покончу с ними, то до Ярослава и Мстислава дойду.